Вдоль распаханной борозды (джен)

Не пей из копытца, козленочком станешь. Глупая строчка из детской сказки назойливой мухой вертелась в голове. Станислав, чувствуя спиной пристальные взгляды, щелкнул камерой телефона, запечатляя предъявленное ему свидетельство совершеннейшей наглости коровьей смерти — слегка размытый глубокий след копыта. Все бы ничего, да только отпечатался он аккурат по центру охранной борозды, да еще в гордом одиночестве.

— Совсем страх потеряла!

Станислав на мрачное замечание только кивнул. Сам по себе след его не слишком интересовал — экзорцист вообще был не уверен в своей способности отличить коровий след от козьего, разве что полагал, что лошадиные должны содержать отпечатки подков, потому факт принадлежности конкретного этого неуловимой коровьей смерти вызывал в нем здоровые сомнения, но спорить и что-то доказывать — дело изначально гиблое. А фотографию он потом к протоколу приложит, лишним не будет.

— Господа! — Ленски обернулся к окружившим его труженикам доблестного Печорского хозяйства и тут же поправился: — товарищи! Давайте мы все займемся каждый своей работой, если будут какие-то вопросы — я их непременно задам.

Вряд ли его слова возымели какой-либо эффект, но тут из-за поворота дороги раздался отчетливый гул мотора, в котором многоопытные печорцы опознали директорскую машину, и всех любопытствующих как ветром сдуло. Станислав облегченно вздохнул и снова повернулся к борозде. Работать под чужими взглядами он не любил, а уж всякие замечания под руку и вовсе не терпел ни в каком виде. Единственный исключением, только подтверждающим общее правило, являлся Аэламэль: тяжелый взгляд кельтской нелюди раздражал с любого ракурса, а согнать того с облюбованного места мог только душевный экзорцизм Петровича.

Не успел Станислав как следует настроиться и выбрать подходящий амулет, как за спиной раздались тяжелые шаги.

— Что это ты тут делаешь? — чужой голос так и лучился неприязнью и подозрением.

— Работаю, — Ленски постарался придать голосу побольше нейтральной вежливости и развернулся, демонстрируя служебное удостоверение. — Старший оперуполномоченный Бюро экзорцистов, Станислав Ленски, — привычной скороговоркой представился он. — Произвожу проверку вашего заявления. Вы же тут директор?

— Я.., — на холеном лице местного хозяина жизни отобразилось недоумение. — А Валентин где?

— Работает, — Станислав пожал плечами, — а ваше дело передано в область, а оттуда — в наше управление. Постановление на проведение осмотра и ритуалов первого круга подпишите, — пока почтенный руководитель печорского хозяйства пытался уложить в голове хитросплетения бюрократии, Ленски ловко подсунул ему бумаги. Теоретически, сделать это следовало в самом начале, а потом уже подозрительные следы осматривать, но то теория, а практика всегда подсовывала сюрпризы.

— А если не подпишу? — сомкнувшиеся было на ручке пальцы остановились, и Станислава ожгли еще одним неприязненным взглядом.

— Составлю акт о воспрепятствовании и не буду проводить проверку, — подобные заявления обычно здорово выбивали из равновесия молодежь, но Ленски к таковым давно себя не относил.

— Благодарю, — вожделенные подписи на всех бумагах появились в течение следующей минуты, Ленски небрежно засунул их обратно в портфель и вернулся к изучению следа, который успел растаять почти наполовину. Будто отпечатался не на песке, а на воде, обретшей слишком большую плотность, а теперь неуклонно возвращающейся в исходное состояние.

Опахивание в Печорском хозяйстве провели на совесть — борозда вышла ровная, глубокая, тщательно присыпанная вязким речным песком. Амулет на ладони вибрировал густо, звучал басовитыми струнами. Ни единого разрыва или надлома. Защита стояла никем не потревоженная, а на песке медленно стирался чужой след.

— Как же ты сюда пролезла? — Станислав нахмурился и зашагал к хозяйственным постройкам. Впереди ждала самая нелюбимая им часть работы — долгие бесполезные разговоры.

— Эт-то что? — Станислав застыл у загона, потрясенно запрокинув голову. Сверху на него любопытно смотрела голова на длинной тонкой шее.

— Страус, — охотно пояснил местный зоотехник, выданный ему в сопровождение, — заграничный, значит. Яйца — во! И мяса поболе, чем с курицы будет.

— И как они… здесь? — экзорцист наконец опустил глаза и теперь разглядывал жесткие черные перья.

— Прижились, — зоотехник пожал плечами, — не сразу, конечно, но мы Валентина-то вызвали, он походил-поглядел, какой-то погремушкой потряс, рожу страшную на забор привесил, — тут зоотехник махнул на зловещего вида маску, покачивающуюся на привратном колышке, — и все! И зерно наше клевать принялись и несутся прилично.

Станислав задумчиво покивал, поводил ладонью с амулетом над маской, но ничего особенного не почувствовал — сам зоотехник и то фонил больше из-за повязанного на куртке ремешка на три узелка.

— И что же, Коровья Смерть их… не того? — блестящий амулет живо заинтересовал заграничную птицу, и экзорцист едва успел отдернуть руку от любопытного клюва.

— Даже и не приблизилась! Смерть-то она нашенская, а птица — заграничная, — как само собой разумеющееся пояснил зоотехник. Станислав недоверчиво покачал головой, но развивать тему не стал.

— Ладно, показывайте, что у вас тут еще есть.

Станислав полагал, что после страусов его уже ничем не удивишь. И пусть олени выглядели намного менее экзотично, но точно не являлись той живностью, что ожидаешь встретить в обычном хозяйстве.

— А эти… как, — осторожно спросил он все того же зоотехника. На оленей последний взирал практически благоговейно.

— Это хозяин все, — открестился зоотехник, — говорит, что козы тут на каждом хуторе, надо это… отделяться от стереотипов. Вот. Эти попривередливее страусов оказались — Валентин сколько с бубном не прыгал, все равно свой ягель требовали, чуть не перемерли все. А потом ничего… пообвыклись, вон, борщевик жрут и не морщатся, — на последней фразе благоговение перед чудной живностью трансформировалось практически в священный экстаз. Станислав же только про себя подивился разнопрофильности местного умельца. Все же в городе с этим… проще, а когда ты единственный экзорцист на район — и с бубном обучишься плясать, и вудистские маски заговаривать.

— Этих Коровья Смерть тоже не трогала?

— Да как же не трогала, половину стада в ту осень выкосила, в этот смилостивилась — стороной обошла. Она вон там похозяйничала, — и зоотехник указал на крытое здание коровника.

Внутри было пусто. Разве что тянуло поверх тяжелой смеси запаха животных, навоза и молока легким душком разложения. Выжившую скотину переправили в карантин, трупы убрали. Станислав коснулся висящего у входа амулета — измазанных дегтем лаптей — и тут же отдернул руку — оберег теперь годен был только заразу приманивать, а никак не отпугивать. Экзорцист прошелся от одной стены до другой, но так ничего и не почувствовал. Будто вся сила нечисти ушла в амулет. Но трупы-то остались. И след.

Посмотреть на жертв распоясавшейся нечисти не получилось — трупы уже отправили на утилизацию. Ехать на скотомогильник не хотелось от слова совсем, так что известие о том, что смотреть там нечего, Станислав воспринял со смешанными чувствами — с одной стороны, посмотреть было необходимо, а с другой, возможность отложить это дело до следующего визита нечисти (а в том, что он будет, экзорцист не сомневался) выглядела слишком соблазнительно. В результате Ленски клещом вцепился в живых свидетелей, пытаясь выцарапать хоть крохи информации из доярок, скотников, сторожей и всех, кто мог хотя бы случайно пройти мимо злополучного коровника.

К обеду Станислав перезнакомился со всеми представителями Печорского хозяйства, выслушал душераздирающую историю последнего происшествия в десяти разных вариациях, в трех из которых откуда-то затесались вампиры, а в одной — оборотень, которым по уверению местного сторожа являлся зоотехник. Последнего Станислав на всякий случай проверил, но ничего подозрительного верный амулет не выявил, зато выяснил, что на этот раз коровья смерть прошлась исключительно по поголовью бычков, проигнорировав находящихся в том же коровнике телок. Совершенно нехарактерная избирательность.

Станислав засунул в портфель последний совершенно бесполезный протокол и снова остановился у борозды. Сейчас она выглядела девственно чистой: никаких лишних и подозрительных следов. Почему тот след продержался нетронутым почти три дня и исчез буквально за несколько часов, стоило ему на него посмотреть. Что ты хочешь мне показать? Окончательно пересекая границу хозяйства, Ленски уже не сомневался — это было послание. Вот только было ли оно адресовано ему?

* * *

Не знаешь откуда начать — начни с начала. Эту немудрящую присказку Соколова — своего непосредственного начальника — Станислав не слишком любил, но временами приходилось следовать именно ей. Правда, направляясь на хутор неподалеку от Печорского хозяйства, на результат он особенно не рассчитывал — первое явление коровьей смерти случилось уже больше года назад, потому никаких эманаций и следов там остаться не могло. Но все же хотелось взглянуть собственными глазами — строчки чужих отчетов казались слишком далекими, пустыми и словно затертыми. Будто за каждым из них было что-то еще.

Аннинский хутор выглядел… добротно. Слово это казалось современному языку чуждым, но именно оно крутилось на языке у Станислава, когда он оглядывал высокий забор-сетку и низкие крыши хозяйственных построек. Низкорослый кустарник обгладывали животные, в которых Ленски с некоторым трудом признал коз — слишком уж непривычно выглядела темно-рыжая шерсть и широкие черные полосы вдоль хребта. «Ну не страусы — уже хорошо», — мысленно подбодрил сам себя экзорцист.

— А чой это ты пялишься? — далекий от дружелюбия голос раздался в точности за спиной, и Станислав вздрогнул от неожиданности, с некоторой опаской оборачиваясь. Уперев руки в бока, его разглядывала женщина того неопределенного возраста, что в зависимости от настроения и освещения плавно скользит от сорока к шестидесяти, нигде надолго не задерживаясь.

— Станислав Ленски, Nское бюро экзорцистов, — торопливо представился Станислав, разворачивая удостоверение. Хворостина в руках женщины выглядела достаточно убедительно, чтобы как можно быстрее уверить ее в своих самых положительных намерениях. — Расследование по делу Коровьей Смерти. Ваши козочки?

— Мои, — женщина подслеповато прищурилась, рассматривая документ, — надо ж… из самой области. Что вам опять неймется? Год уж прошел…

— Так опять шалит же, — Станислав сунул удостоверение в карман, — а вы Наталья Петровна? — припомнил он имя первой заявительницы.

— Она самая. Ладно, чего уж там. Пойдем в дом — поговорим. Хотя я уже все рассказывала. И Валентину нашему, и этим… пришлым.

— Что делать, — Станислав виновато развел руками и последовал за хозяйкой, внимательно оглядываясь по сторонам. — Смотрю, борозду не вели в этот раз?

— А я ее и в тот не вела — нельзя мне. Мы, хуторские, по-другому делаем. Колокольцы вяжем и ладно, — Наталья Петровна усадила гостя на диван и сама тяжело опустилась на стул.

— И никто не ведет? — удивленно переспросил Станислав. В деле про отсутствие борозд информация была, но он списал ее на местную безалаберность, а не на традицию.

— Деревенские делают, их много. Печорские вон тоже каждый год ведут. А мы по-своему ладим, кто сам может, кому Валентин подскажет. Он мужик хваткий, голова на месте.

— Я заметил, — Ленски вежливо улыбнулся и посмотрел в окно. Черно-рыжая коза оставила в покое куст и теперь увлеченно обдирала молодое деревце, поднявшись на задние ноги.

— Понравились мои чешки? — голос хозяйки отвлек его от этого крайне занимательного зрелища.

— Кто? — Станислав удивленно посмотрел на Наталью Петровну, гадая про себя при чем тут обувь.

— Да козы. Я их чешками зову. В Печорах мы их взяли. У хозяина тамошнего как год — так новая блажь. То коз этих из-за границы выписал, то теперь птиц каких-то. А козы надоели — вот он их и продавал, место высвобождал.

— А давно взяли? — о происхождении коз ничего в деле не было, хотя это название — «чешки» — он точно встречал, но не связал, определив в очередную небрежную опечатку, которыми всегда пестрели сделанные впопыхах опросы очевидцев.

— Так той зимой и взяли. Он все нахваливал — хорошие, крепкие, молока — хоть залейся. Ну про молоко, положим, не соврал, а вот только Коровья эта смерть знатно коз моих проредила. И чешек этих, и других захватила.

— Много потеряли на них? — не то чтобы Станиславу было любопытно, но хоть как-то поддержать беседу требовалось.

— Да не особенно, он дешево отдавал, — Наталья Петровна покачала головой, — надо было тогда еще подумать. Хотя шерсть с них и правда хорошая.

— Так молоко или шерсть?

— Все хорошее. Молоко — под сыр, шерсть на варежки. У нас ничего не пропадает.

Станислав только неопределенно хмыкнул — торговок с сыром и шерстью по всему Изборску хватало, и каждая норовила свой сыр еще как-то по-особенному обозвать.

— Ясно. Спасибо вам за помощь.

— Да не за что, — Наталья Петровна махнула рукой, — этого. Провожать не буду, дорога у нас чистая, не заплутаешь.

Не было путей надежней, чем железные дороги, но на стабильных участках пользовались и обычными путями. Только оберегов вешали, как на елку под Новый год игрушек. Тарахтение старенького автобуса мешалось с помехами, издаваемыми радио в салоне, сквозь которые доносились обрывки популярной песни. Станислав отвернулся от мутного окна и вновь раскрыл папку с делом. Съездить на остальные хутора он сегодня точно не успевал, а вот кое-что посмотреть — очень даже мог. Ущерб, причиненный Коровьей Смертью, все пострадавшие описывали очень старательно и временами слишком подробно, но сейчас Ленски этому был очень рад: в списках с каждого из четырех хуторов присутствовали «козы, рыжие».

Коровья Смерть не приходит сама. Ее нужно привести. А можно ли ее передать? Ленски снова зашуршал бумагами, выверяя даты нападений. Если его мысль верна, то Печорское хозяйство должно было пострадать первым, а потом уже таким оригинальным образом отвадить беду от себя. Но Печоры Коровья Смерть затронула только после того, как знатно покуролесила по хуторам, и раньше это казалось вполне логичным — твари надо было набраться сил, прежде чем соваться на тщательно огражденную ритуалами территорию. Но теперь-то он знал — на хуторах ритуалы тоже были. Только свои, северные. Пожалуй, только что у него появилась целая куча вопросов к Валентину.

* * *

Его будто качало на волнах. Мерное медленное движение убаюкивало, веки становились слишком тяжелыми, но сквозь них упрямо пробивался яркий солнечный свет. А может, дело было в голосе, едва различимым шепотом текущем в уши? Станислав вслушивался, но не мог разобрать ни слова. Он отворачивался, но свет будто следовал за ним, не давая толком открыть глаза и оглядеться. Все, что он мог видеть — смутные обрывки, залитые слепящим светом. Кусочек дороги, высокое тележное колесо и чья-то смутная тень совсем рядом. Кто-то сидел совсем близко и силуэт казался таким знакомым, что казалось — поверни голову, разгляди еще хоть что-нибудь, и все станет на свои места.

Станислав резко распахнул глаза и чихнул: в комнате оглушительно пахло яблоками. Смутным отголоском сна он заметил соскользнувшую с телеги тень.

— Да чтоб тебя, — все еще сонно моргая, Ленски двинулся к окну. Его мысли крутились вокруг недавнего смутного сна. Прошлое или будущее? Или просто сон, на который не стоило обращать внимания? Станислав резче, чем следовало, раздернул шторы и неприязненно посмотрел на тонкую яблоневую веточку, накрепко вцепившуюся в лацкан висящего на стуле пиджака. До знакомства со слишком самостоятельными яблонями и прочими эльфами никакими необычными снами он не страдал. Веточку же перед отъездом Ленски буквально впихнул Аэламэль — тот самый «инцидент международного характера», благодаря которому Станислав присоединился к почетной миссии поимки Коровьей Смерти в Изборске, а проще говоря, был услан подальше с начальственных глаз. От веточки, как и от всего, связанного с эльфом и его яблонями, Станислав ничего хорошего не ждал, но выбросить ее рука не поднялась: когда хотел, Аэламэль умел быть очень настырным и убедительным. Воспоминания о нехороших эльфийских предчувствиях спокойствия Ленски не добавили, как, впрочем, и утренние пейзажи.

Солнце еще не взошло, и серый холодный туман струился по улицам сквозь редеющие сумерки. Она стояла на противоположной стороне, в точности напротив распахнутого Станиславом окна. Тощая рыжая корова, похожая больше на обтянутый кожей скелет, чем на живое существо. Острый глаз экзорциста приметил и обломанный кончик рога, и странно молчаливый колокольчик на свалявшейся грязной веревке. Другой ее конец уходил куда-то в туман. Несколько долгих мгновений Коровья Смерть смотрела на него зеленоватыми огоньками пустых глазниц, а потом медленно, будто нехотя, пошла по дороге. Туман вокруг нее редел, а тротуарная плитка под копытами сменялась древним булыжником.

— Чур меня! — пальцы Станислава сами собой сложились в ограждающий знак. Мгновение — и на улице не осталось ничего, кроме излишне густого тумана. Откуда-то издали ветер донес звон колокольчика.