Nский треугольник (джен)

За окном стремительно проносились унылые пейзажи промзоны, сменяемые не менее унылыми картинами беспорядочной застройки частного сектора. Станислав прикрыл глаза: под перестук колес электрички ему всегда думалось хорошо, но сейчас мысли беспорядочно скакали с одного на другое и никак не могли успокоиться. Что могло случиться, да еще и в центре Nска? В отличие от многих других городов Новой Византии, Nск имел удивительно мирный и спокойный центр: там никогда ничего не происходило, даже призраков для кремлевских туристических антуражей собирали со всех окрестностей. Те штатно гремели цепями, завывали в соответствии с разнарядкой и по контракту получали необходимую им для существования подпитку из страха редких экскурсантов. Ничего, что потребовало бы одновременного присутствия его и Петровича.

На перрон Станислав выскочил, едва дождавшись, когда откроют двери. Почти бегом пробежал два квартала до центра, шагнул с асфальта на тщательно уложенную брусчатку и почти споткнулся о преградившую путь ленту.

— Не положено!

— Мне — положено, — Ленски взмахнул удостоверением перед носом остановившего его милиционера и поднырнул под ограждение. Дыхание сбилось, и последние метры он преодолевал более спокойно: что бы там ни было, наверняка придется читать катрены, а для них нужен четкий голос и нормальное дыхание.

Городская площадь тонула в сизом тумане. Он двигался, то сгущаясь, то редея, а из тумана, гулко печатая шаг о брусчатку, маршировала армия. Призрачные воины в старинных кольчугах, будто сошедшие с какой-то исторической картины, стальной змеей изливались из распахнутых ворот детинца. Станислав замер у самого края площади, а пальцы нервно стиснули неизменную кожаную папку.

Призрачные исходы не были чем-то необычным, он не удивился, увидев такое в Петербурге, полным вечными призрачными маршами, вереницей скользящих по Ладоге призраков машин. Не удивился бы Изборску, Пскову, Москве — любому городу с долгой и горькой памятью крови. Но Nск рождался вокруг нитки железной дороги из старенькой деревянной станции, из продуваемых бараков и кирпичных цехов промзоны, из длинных стреловидных улиц послевоенной молодежной застройки, которые уродливой нашлепкой пересекал новодельный кремль — прихоть одного из мэров «для привлечения туристов». Из его ворот никто и никогда не уходил умирать. Вокруг Nска никогда не гремело войн, он не отдавал свою кровь, и никто не провожал уходящих, отчаянно желая встретить обратно. Ни крови, ни слез — эти камни не впитали ничего, способного породить призрачный исход. Но они шли, и этого просто не могло быть.

Серая волна почти докатилась до Станислава. Он видел провалы глазниц под потертыми шлемами, почти чувствовал стылое дыхание и видел протянутые к нему призрачные пальцы, но никак не мог пошевелиться, сбросить с себя пораженное оцепенение, несмотря на расходящуюся по рукам боль от раскалившихся оберегов.

— Поберегись! — Ленски едва успел отдернуть голову, как почти у самого его носа просвистело кадило, обдав густым запахом ладана. Серое воинство поблекло и чуть откатилось назад, где-то за гранью слышимости раздалось глухой тоскливый вой.

— Ты ж посмотри — все лезут и лезут, — Петрович, недовольно отдуваясь, бросил в кадило свежий кусочек ладана, — как будто там курган на кургане и курганом присыпан.

— Почему они еще не прорвались в город? — Станислав провел рукой по лицу, будто паутину стягивал, и тяжело повернулся к Петровичу. Виски неприятно ломило.

— Когда это городили, — Петрович кивнул на невидимый сейчас в сизом тумане кремль, — сказано было точь-в-точь делать, так что круги тоже сделали и, на наше счастье, — они рабочие. Слабые правда, как сопля. Но часа пол еще продержатся. Успеем.

Станислав задумчиво хмыкнул: хоть в чем-то им повезло. Все старые крепости имели свои обережные круги, позже к ним добавили еще один, чтобы не только не впустить недоброе внутрь, но и не выпустить наружу. Те, кто строили кремль в Nске, не слишком задумывались об историчности. И о том, что обереги не должны смотреть во внутрь — только наружу.

— Повезло, — Ленски прищурился, рассматривая вновь начавшее проявляться четче воинство, — закрывать будем как исторически положено?

— Ага, я — прорываю, ты — запираешь. Работаем!

— Принято, — Станислав сбросил пиджак и аккуратно пристроил его на ближайшую лавочку, расстегнул пуговицы на манжетах рубашки и закатал рукава, обнажая низки рабочих амулетов. Сплетения разноцветных нитей, хладное железо и мягкое дерево, разномастные кресты и резные бусины старых символов, переплетенные друг с другом, вплавленные в мягкую кожу или серебряные цепи, тяжелыми браслетами оплетали руки до самых локтей. Ленски не слишком любил демонстрировать их, пряча за длинными рукавами рубашки, а полагающиеся кольца и вовсе надевал прямо перед ритуалами. В нем без удостоверения никогда не признавали экзорциста.

Петрович уже шагнул вперед, лихо раскрутив вокруг себя кадило. Мощный голос, читающий заупокойную молитву, далеко разносился по площади. Его задачей было сбить волну, смешать и запутать призрачный исход, загнав его в пределы внутреннего круга. Станиславу же оставалось активировать обережный круг, перевести его из задерживающего в запирающий режим. Загнать за ворота и повесить замок. Если только слабый, непонятно почему вообще заработавший круг справится. Обычно для этого хватало одного экзорциста — дезориентированная прорывом нечисть не успевала среагировать на захлопывающуюся ловушку, но сейчас и впрямь следовало подстраховаться. Переплести круг на ходу, если он вдруг станет разваливаться, Петрович попросту не смог бы. Впрочем, сам Станислав вряд ли сумел бы сбить такую волну за один проход.

Туман вокруг Петровича расползся достаточно широко, и Ленски увидел первый из обережных столбов. Высотой примерно в рост человека, такие столбы, густо украшенные резьбой, встречались везде: у ворот поселений, на перекрестках, перед важными зданиями. Некоторые из них были просто защитными тотемами, функции других были куда шире. Считалось, что как поворотный столб мог развернуть ветряную мельницу, так такой же перекрестный столб мог развернуть дороги, увести от поселения лихо. Вокруг старинных комплексов, ставших частью новых городов, обережные столбы начали ставить не сразу: примерно тогда же, как из их ворот прошлое стало слишком активно рваться и стирать настоящее. Тогда же был разработан ритуал запора на опорных вехах. Без столбов для усмирения очередной рати, восстания или любой другой рвущейся в город памяти, требовался полный круг из пяти-шести экзорцистов, теперь же хватало одного. Если круг был рабочим. Сам столб состоял из трех частей — навершия, часто украшенного деревянной фигуркой, четырехгранного поворотника, каждая из граней которого имела собственный набор символов и могла поворачиваться вокруг оси, и вкопанной в землю основы. Механизм поворачивался, грань поворотника смыкалась началом и концом заговоренной дорожки, расположенной на верхней и нижней части столба, и оберег работал: предупреждал об опасности, сдерживал прорывающееся, запирал, служил щитом от внешней опасности, позволяя укрыться в крепости.

Станислав сжал ручку поворотного механизма. Сейчас все зависело от того, повторили ли возводившие Nский кремль мастера только внешнюю форму или не забыли о содержании. Грань поворотника не двигалась. Ленски замер, всем собой мгновенно осознавая перспективу: в одиночку ему никогда не заменить пятерых. Рубашка мгновенно прилипла к телу, и он отчаянно толкнул ручку от себя, сильнее наваливаясь на нее и наконец ощущая, как деревянные шестерни ни разу не активированного механизма медленно движутся, трутся друг о друга, и четырехгранник поворачивается к детинцу запирающей гранью. Работает. Станислав зажмурился, прижимаясь лбом к прохладному дереву, и тихо зашептал первый стих заупокойного катрена, ощущая, как дерево привычно теплеет и наливается силой. Один есть, осталось три.

Среди экзорцистов встречались те, кто умел поворачивать все столбы одним катреном, но столбы Nского кремля никто никогда не ворочал, они еще и сами не знали, что значат украшающие их символы, не знали, для чего предназначены, и не знали Станислава, никогда не слышали его голос, чтобы откликнуться, потому каждый приходилось поворачивать вручную.

Ленски торопливо перешел к следующему столбу, примостившемуся у самой крепостной стены, и уже уверенно нажал на ручку. Внутри что-то скрипело, пыталось сдвинуться, но четырехгранник не шевелился. Станислав наклонился, заглядывая в щель поворотника, направил туда подсветку от часов, надеясь рассмотреть, что же мешает механизму, потом засунул пальцы и тут же наткнулся на застывшую смолу. Не могли дерево как следует высушить, прежде чем ставить. Он еще раз дернул ручку, убеждаясь, что смола держит крепко, и выбрал в связке один из амулетов. Когда-то давно, еще в студенческие годы, его учили ловить лучи солнцекругом. Станислав сместился, позволяя солнечному лучу падать на обережный столб, поймал его через прорези амулета, чувствуя, как медь под пальцами будто раскаляется сама собой, и сунул в щель механизма под беззвучный отсчет секунд.

Двадцать три, двадцать четыре… Ручка двинулась, тяжело проворачиваясь, а из щели механизма густыми каплями-слезами потекла смола. Станислав остановил механизм, провел ладонью, проверяя — верно ли совместились символы, нет ли где зазора, превращающего рисунок в беспорядочный набор линий. Два.

Третий столб повернулся с такой легкостью, что Станислав даже слегка перекрутил его. Вернул назад, медленно и осторожно совмещая линии, и едва сдержал рвущееся с языка ругательство: линии не сходились. Кто бы их ни резал, он явно или не знал о тонкостях, или просто торопился. В таком виде обережный столб оставался не более чем раскрашенной узорами деревяшкой. Ленски обернулся к воротам: вокруг Петровича змеиными кольцами расходились полосы кадильного дыма, призрачное воинство раз за разом отходило от ворот, но вечно это продолжаться не будет. И слишком долго — тоже не будет. Станислав перевел взгляд на несходящиеся линии. Обережное дерево не терпело ни брани, ни касаний железа. Возможно, изготовляющие их плотники и не придерживались дедовских методов, но здесь и сейчас — ритуал уже был запущен и вмешиваться в него неположенными словами или действиями было нельзя. Мелки остались где-то за дымной полосой на городской скамейке, и под рукой остался только один материал. Станислав достал из чехла ритуальный нож и примерился. Вида крови он никогда не боялся, но идея наносить раны самому себе всегда казалась ему до абсурдности дикой и противоестественной. Невозможной. Но на крови строилось слишком много ритуалов, и с личными заморочками приходилось как-то бороться. В результате Ленски всегда очень хорошо точил ритуальные ножи, так что и резать ничего не надо — достаточно коснуться и самую чуточку надавить, чтобы пальцы пронзило знакомым, но оттого не менее неприятно дергающим ощущением расползающейся кожи. Станислав скривился, стараясь не смотреть на окрашивающиеся красным и подрагивающие пальцы, и резко крутанул в руке нож, ловя разбегающиеся капли, так чтобы ни одна не коснулась земли.

Дерево охотно впитывало алое. Линии ложились сквозь щель механизма, тонкие, но даже более надежные, чем прорезанные изначально. Столб наливался силой — быстрее и легче, даже не требуя катренов, которые Станислав все равно упрямо читал, ощущая, как через пульсирующие болью пальцы будто протягиваются нити, связывающие его со всем обережным кругом. Теперь он знал круг, а круг знал его, как если бы они вместе творили ритуалы от самого его рождения. Возможно, по-настоящему круг рождался только сейчас. Ленски развернул руку ладонью вверх, невольно прослеживая взглядом, как алые капли стекают вниз, с шипением впитываются в серебро колец, бегут дальше, пока окончательно не растворяются в кожаном полотне браслета. До земли не долетело ни капли.

Четвертого столба Станислав едва коснулся, уже не удивляясь тому, как легко и плавно он повернулся, надежно замыкая круг.

— Круг готов! — Ленски сменил Петровича у ворот. Тот напоследок размашисто перекрестил призраков, приложив их твердым «изыди», и бросил Станиславу тяжелый амбарный замок.

— Закрывай тогда.

Замки на крепостных воротах были всегда. Правда, не все подходили им — как тот, что Станислав сейчас держал в руках, слишком маленький, чтобы держать огромный засов, но этого от него и не требовалось.

Ленски заговорил быстрым речитативом, ощущая, как сильнее натягиваются связывающие его со столбами нити, а пальцы пульсируют в такт каждому слову. Отошедшая было призрачная волна шла на новый приступ, и нужно было успеть. Хотя бы самую чуточку раньше, чем она коснется его — успеть и не сбиться с ритма, не потерять ни одно из давным-давно затверженных наизусть слов. Нити вились вокруг, закручивались спиралью, формируя невидимый, но отчетливо ощущаемый ключ, который Станислав схватил, резко загоняя в поднятый над головой замок, и повернул. Замок захлопнулся с отчетливым эхом, далеко разнесшимся за обе грани их зыбкого мира. Серая волна растворилась, клочьями тумана втянулась в брусчатку мостовой. Вокруг стояла оглушительная тишина, которая бывает только после ритуалов. Когда на несколько мгновений смолкает шепот той стороны, слышимый всегда и всеми, пусть и не осознаваемый до конца.

— Все, — Станислав аккуратно повесил теперь запертый замок обратно на ворота и привалился к ним, тут же неловко зашарив по карманам в поисках сигарет, вытащил из пачки одну зубами и повернулся на звук чиркнувшей совсем рядом спички: Петрович рядом прикуривал ту неизменную гадость, вместе с которой Соколов его единственного изгонял из кабинета в курилку.

— Хорошо погуляли, — Петрович, мельком взглянув на его руки, протянул непотушенную спичку, помогая прикурить.

— Спасибо, — Стас кивнул, крепче зажимая сигарету зубами, и принялся перетягивать пластырем порезанные пальцы, — узоры кривые были.

— Да я так и подумал, — Петрович пожал плечами: по нелюбви Станислава к кровопусканиям в свое время не прошелся только ленивый.

— Что тут у вас? Оцепление снимать можно? — с опаской оглядывая площадь, к ним приблизился давешний милиционер, за которым любопытным гуськом тянулись музейные сотрудники кремля.

— Все в порядке, можно работать в обычным режиме, — Петрович выдвинулся вперед, а Ленски привалился обратно к таким замечательно теплым и удобным воротам. Мимо него кто-то прошел, о чем-то с кем-то спорил Петрович, но все это казалось невероятно далеким и незначительным. Пока прямо из-за ворот не раздался отчаянный женский крик.

Станислав резко открыл глаза, оттолкнулся от ворот и рванул вслед за Петровичем на кремлевский двор.

— Т-там глаза! Повсюду! — заикающаяся блондинистая дамочка из недавних музейщиков дрожащим пальцем указывала прямо на историческую яблоню.

Ленски повернулся к яблони и моргнул. Яблоня моргнула в ответ. Всеми открывшимися на ветках глазами. Пока Станислав в некотором замешательстве разглядывал очередную аномалию, Петрович шагнул ближе, раскрутил над головой кадило и с чувством приложил яблоню по стволу, сопроводив это действие далекой от цензуры версией универсального «изыди». Яблоня мелко задрожала всеми листочками, ее контур поплыл, а потом во все стороны хлынули туманом призраки, в которых Станислав опознал местный кремлевский паноптикум.

— Вот… затейники, — Петрович оглянулся на пошатывающуюся дамочку и явно заменил вертящееся на языке слово.

— Они испугались настолько, что вот-вот развоплотятся, — Ленски наконец расшифровал источаемое призрачным туманом ощущение.

— Однако ж перепугать всех остальных сверх установленной контрактом нормы это им не помешало, — Петрович закинул на плечо кадило. Сочувствия к любой призрачной братии в нем не было ни на гран. Станислав только кивнул, подавив любимое Шурочкино и совершенно неуместное сейчас «призракам тоже надо что-то кушать».