Сказки долгой зимы (гет)

Примечания:

Особенная открытка для поклонников Хельника))

https://i.ibb.co/gRj9MS2/5-3.png

Снегири за окном устроили веселые догонялки, сверкая среди темных веточек ярко-алыми всполохами своих грудок. Как забавно пыжились они, как надувались, точь-в-точь генералы на параде. Нина не могла смотреть на это зрелище без смеха.

Маттиас, привлеченный её веселым хохотом, оторвался от теста, из пласта которого увлеченно пытался скрутить какой-то затейливый вензель для будущего кренделя. Он медленно приблизился к ней, отряхивая руки от муки, и тоже с любопытством выглянул в окно.

Солнце заливало все ослепляюще яркими лучами, и снег блистал тысячами драгоценных камней, переливаясь всеми цветами радуги. Принаряженные деревья горделиво расправили ветви, припорошенные алмазной крошкой, и замерли как жеманные красавицы на балу, трепетно ожидающие кавалера. Старик Мороз накануне хорошенько поработал над их красой, потрудившись и соткав каждой красавице свой собственный наряд из лучших снежных тканей, которые принес ему из далекой Фьерды верный прислужник Северный ветер.

Впрочем, та красавица, что стояла рядом с Маттиасом, была ничуть не хуже: даром что была в простом платье, обсыпанном мукой, чернобровая, статная, с губами, раскрасневшимися от вишневого варенья, от которого Нина под шумок облизала уже третью ложку.

— Смотри, смотри! Как по ветке вышагивает… ну чисто наш царь Ланцов! — веселилась Нина, встряхивая копной освобожденных русых волос. Голубая кухонная косынка давно соскользнула на покатые плечи. — А вон тот, суетится прямо как Джаспер, которому не терпится влезть в драку!

— А вон та непоседа — чисто ты, — поддразнил её Маттиас.

— Тогда вон тот бука — ты, — не осталась в долгу Нина.

Особенно надутый, мрачный и важный снегирь распушился ещё сильнее и с размаху хлопнул крыльями, сотрясая ветку и обсыпав снегом сидящую веткой ниже бойкую нахальную молодежь.

— Нет, это Каз, — хором выдали Нина и Маттиас и дружно расхохотались.

Снегири защебетали ещё громче: парочка драчунов сцепилась из-за гроздочки алых ягод, и та упала в снег под деревом. Словно капли крови на белой ткани…

Маттиас вздрогнул и неосознанно прижал локоть к животу. Бок обожгло фантомной болью.

Тогда, в Кеттердаме, его спасло чудо. Попади пуля чуть левее, и у него бы не осталось шансов, однако до сих пор, когда он подхватывал Нину на руки, мышцы начинало болезненно тянуть, а одна из рук частично потеряла чувствительность, став неуклюжей и непослушной. Впрочем, великий Джель, какие это были мелочи по сравнению с главным! Маттиас до сих пор порой ловил себя на удивлении, словно все ещё не мог поверить в то, что остался жив.

Он помнил это пронзительно-голубое небо над Кеттердамом, когда жизнь стремительно покидала его вместе с выплескивающейся кровью. С тех пор он цеплялся за каждое мгновение, каждую кроху от этой яркой и непознанной жизни.

— Надо набрать рябины, — сказала Нина и оглянулась на него с воодушевлением. Глаза её горели поистине ведьминским огнем. — Пока её греет солнце! Это важно!

И она олицетворяла эту жизнь, бурлящую как горная река, захватывающую и пленяющую. Выторгованную неизвестно какими молитвами и у какого бога.

— Рябину? Зачем? — Маттиас прислонился виском к прогретому под солнцем косяку и с улыбкой посмотрел на неё.

— Страхи, духи, злоба, ночь — от рябины сгинут прочь! — нараспев продекламировала Нина. — В горькой сладости любви горсть рябины собери…

— Если не пойдешь вперед, Джель рябину заберет, — неожиданно для самого себя подхватил Маттиас.

В памяти яркой вспышкой прорезался мягкий добрый голос и теплая рука, что ласково гладила его по светлым непослушным вихрам. Облик матери почти стерся из его памяти, остались лишь смутные расплывчатые образы: попробуешь поймать и растворится как не было.

Он заговорил по-фьердански, но Нина, казалось, вовсе не заметила этого перехода и продолжила уже на его языке.

— Санкта Феликс руки прячет, то не кровь — рябина плачет.

— Бусы катятся с ладони, ты же накрепко запомни…

— Если вдруг мороз придет, жар рябины сбережет.

Маттиас растерянно уставился на неё, и Нина улыбнулась.

— Это равкианская считалочка. Дети поют её в праздники.

— Нет, — возразил Маттиас. — Она фьерданская, я помню, мать учила меня ей в детстве.

— Значит, кое-что общее у нас все-таки есть, — Нина потрепала его по щеке. — Неприступный фьерданец! Пойдем-ка долепим крендель, поставим его в печь и пойдем за рябиной. Она отгонит зло от дома, а из остатков получается очень вкусная настойка!

Маттиас рассмеялся.

— И почему мне кажется, что в твоем случае остатки для настойки займут куда больше основной части?

Нина фыркнула и утерла лоб рукавом, убирая мешающиеся пряди. По лбу протянулась широкая белая полоса. Сейчас она казалась такой домашней, такой настоящей, что у Маттиаса защемило сердце. Он бы хотел видеть её такой каждый день в их собственном доме, и чтобы на шее у неё висело сплетенное им самим ожерелье, украшенное ягодами рябины. Свадебное ожерелье.

Там, где он родился, фьерданские мужчины дарили такие избранницам, сплетая их из кожаных шнурков и костяных украшений и вплетая туда же гибкие ветви ивы. Говорят, что когда Джель влюбился в смертную, то первый дар его был — ожерелье из ветвей белого ясеня, а вместо драгоценных камней на белом оплечье сверкали рубиновыми всполохами ягоды рябины. А когда спустя годы любимая жена все же покинула его, то Джель, одержимый горем, обратил её печальной ивой и посадил у воды, чтобы слышать её шепот и песни, которые она когда-то так любила петь...

Однако для них с Ниной это были лишь несколько дней, украденных у жизни. Они были в чужом доме, на границе с Фьердой, где слуги-равкианцы враждебно косились на Маттиаса, слыша его резкий акцент, который ничем было не скрыть и не спрятать. Всего через несколько дней им предстоял долгий путь к морю, а дальше на корабле до Блуждающего острова по поручению верховных гришей. Вечные странники, вечные изгои — такова теперь была их судьба.

Дрюскель, отрекшийся от своего народа, и дева-гриш, подчинившая себе саму смерть. Достойная пара.

Сегодня, впрочем, Джель и равкианские Святые благоволили к ним. Практически все слуги за исключением престарелой хозяйки, давшей им приют на эти несколько дней, в преддверии зимних праздников отправились на службу в церковь, и Маттиас знал, что они не вернутся до позднего вечера. Сегодня дом остался почти в их единоличном распоряжении. Сегодня они могли представить, что наконец-то обрели дом.

Это была забавная игра. Нина, заручившись согласием хозяйки, возжелала испечь традиционный равкианский крендель с вареньем. Маттиас же готов был потакать любым её капризам, тем более когда выяснил про одну занятную традицию, по которой девушку полагалось целовать столько раз, насколько сладкой должна выйти выпечка. Признаться, Маттиас несколько увлекся, и крендель обещал просто утопнуть в количестве полагающегося на такое количество поцелуев варенья, однако Нина решительно вмешалась, и традицию пришлось слегка осовременить, а Маттиасу отойти на десять шагов и прилежно заняться тестом.

Дело пошло быстрее, и вскоре печь приняла кривоватый, но очень сладкий крендель в свои горячие объятия. Едва со стола исчез последний намек на творившееся здесь, Нина скинула передник и, не успел Маттиас опомниться, уже накинула на плечи шубку (вблизи границы от кефты Нине пришлось отказаться, быть похищенной второй раз ей совсем не улыбалось), а затем нетерпеливо притоптывала каблуками теплых вышитых сапожек у дверей, ожидая пока Маттиас степенно наденет свою темно-серую шинель.

— Идем за рябиной! Идем, — тянула она его за руку, пробираясь по глубокому снегу. — Сделаем из неё обереги и дом украсим!

Маттиас безропотно следовал за ней, несмотря на то, что в некоторых местах он со своим ростом и то проваливался по колено. В сапогах уже подозрительно хлюпало.

Красавица-рябина росла на некотором отдалении от дома и была вся усыпана красными гроздьями. Снегири и свиристели прыгали по веткам, склевывая самые красивые ягоды и задиристо наскакивая друг на друга.

Нина потянулась к крайней веточке, завороженно шагнула вперед и с громким визгом рухнула в снег. Маттиас бесстыже расхохотался, глядя как она сердито отплевывается и стряхивает снежные хлопья с мокрой челки. Он зачерпнул огромную горсть легкой снежной пыли и осыпал громко протестующую Нину с головы до ног. Она попыталась опрокинуть в снег и его, но Маттиас стоял крепко, как скала, однако подхватил её под локти и поднял на ноги. Поток замысловатых проклятий и возмущений он прервал крепким поцелуем. И увлекшись, как-то совсем пропустил момент, когда ловкие ручки Нины щедро запихнули ему за шиворот целого снеговика.

Мокрые и красные, они все же смогли пригнуть к земле здоровенную ветвь, усыпанную ягодами, отбившись от недовольных снегирей, и Нина собрала себе целый букет, который прижала к груди. Её счастливая улыбка с лихвой возместила Маттиасу и мокрые сапоги, и холодные ручейки талой воды, колко бегущие по голой спине под нижней рубахой.

— Теперь-то твоя душа довольна? — ворчливо поинтересовался Маттиас, поддерживая спотыкающуюся на каждом шагу Нину всю обратную дорогу к дому. Букет ей приходилось держать обеими руками, так ветвист и раскидист он был, отчего ловкость Нины терпела немалый ущерб.

— Понюхай как пахнет, — она сунула покрытые ледяной корочкой ветви ему в нос. — Это запах моего детства! Я не помню маминого лица, только этот запах и рябиновые бусы. Я сделаю себе такие же!

— Я помогу, — тихо пообещал ей Маттиас и свободной рукой покрепче сжал в кармане тонкий кожаный шнурок.

Как-то на базаре он, повинуясь какому-то смутному порыву, купил у фьерданского торговца несколько костяных резных фигурок, удивительно тонкой работы. Они так и хранились у него за пазухой. Почти у самого сердца.

Позже, когда букет занял почетное место в большой вазе, а за окном начало стремительно темнеть, Нина устроилась за большим кухонным столом и, высунув от усердия язык, принялась нанизывать ягоды на длинную шелковую нить.

Маттиас с другого конца незаметно наблюдал за ней, пока пальцы его проворно вязали узлы, вспоминая давно забытое ремесло, которому его совсем ещё несмышленышем учил отец. Они вместе сплели матери то ожерелье. Неужели взрослый он не смог бы повторить то, что мог в далеком детстве?

Получалось с переменным успехом, но вскоре Маттиас начал вспоминать, и дело пошло на лад. По крайней мере, выходило что-то отдаленно похожее на то, что виделось ему в размытой дымке воспоминаний.

— Зачем тебе мои ягоды? — Нина шлепнула его по руке. — Не трожь!

Маттиас закатил глаза и вытянул себе новую ветку из букета. Нина обиженно надула губы, но больше ничего не сказала, только искоса с любопытством наблюдала за работой его рук.

Маттиас порой с трудом сдерживал чертыхания, когда неуклюжие пальцы подводили в очередной раз, заставляя раз за разом переделывать одно и то же. Но он должен был справиться сам.

Нина справилась со своими бусами и накинула алую нить на шею, а он все пыхтел, распутывая неудавшиеся узлы и перевязывая их заново. Он чувствовал её любопытный внимательный взгляд, как у шаловливой кошки, оставь которую без присмотра и она размотает любой клубок по всему дому, на горе простодушной рукодельнице.

Наконец, Маттиас затянул последний узел и выпрямился. Нина тут же потянулась цапнуть готовую работу и уволочь к себе, под любопытный нос. Он спешно убрал получившееся ожерелье за пазуху.

— Ну покажи! — Нина обиженно махнула рукой. — Мне же интересно!

— Это так не делается, — Маттиас улыбнулся и потянулся, разминая затекшую спину. — Сначала ещё кое-что.

Он вышел за дверь.

— Опять эти фьерданские фанаберии, — пробурчала Нина под нос, но заинтригованная осталась сидеть на месте.

Маттиас вскоре вернулся, в руках он тащил здоровенное толстое полено и торжествующе бухнул его на пол, поставив на попа.

— Это ещё что?

— Дрьемстрён, неужто не слышала? Джель скрывает будущее внутри деревьев.

— Я знаю, что фьерданцы иногда гадают по спилу дерева, — Нина заинтересованно склонила голову набок. — Но ты… серьезно?

Маттиас ухмыльнулся.

— Есть такой давний обычай, если в конце года задать дереву самый главный вопрос своего сердца, а затем посчитать древесные кольца, то узнаешь ответ.

Нина щелкнула пальцем по сухой шелушащейся коре.

— Ты специально выбирал самую толстую колоду?

— Ничего не должно даваться так просто, завет Джеля, — Маттиас лукаво посмотрел на неё. — Давай поспорим, если круги поделятся нацело, ты ответишь “да” на мой вопрос, а если нет, то я выполню любое твое желание. Идет?

Нина некоторое время с прищуром смотрела на него, а затем кивнула.

— Готовься закапываться в снегу, Маттиас Хельвар, я тебе ещё за тот случай не отомстила! Раз, два…

Пересчитывать древесные кольца оказалось не так-то просто. Вскоре над поленом разгорелись жаркие споры, и раскрасневшаяся Нина в десятый раз принялась ногтем отсчитывать темноватые дужки годичных колец.

— Сорок, сорок один, сорок два…

— Сорок два, — постановил очень довольный Маттиас.

— Эй, погоди, может мы ещё на одно просчитались!

— Сдавайся, упрямая дрюсье! — рассмеялся он. — Их там сорок два!

Ещё бы не быть. Маттиас сперва скрупулезно подсчитал их сам и долго выбирал подходящее полено. Собственно именно поэтому фьерданские девушки гадали всегда на свежеспиленном дереве, и никогда не принимали полено из рук неровно дышащего к ним парня, но Нина, к счастью, об этом не знала.

Тесное общение с Казом Бреккером в свое время определенно пошло Маттиасу на пользу.

— Ну, давай свой вопрос, — хмыкнула Нина.

Маттиас бережно вынул из-за пазухи ожерелье. Кривоватое, но крепкое, оно лежало темным кружевом на его пальцах.

— Ты примешь его? — спросил он, Нина улыбнулась и закивала, но Маттиас ещё не закончил, — …Вместе с моим сердцем. Нина, ты станешь моей женой?

О, мало кому удавалось загнать удалую сердцебитку Зеник в угол. Маттиас наблюдал, как меняется её лицо: улыбка сползла с губ, рот возмущенно приоткрылся, но вскоре возмущение сменилось удивлением, затем осознанием, и вот уже Нина Зеник смотрела на него растерянно и недоверчиво.

— Ты ведь не серьезно? — спросила она испуганным полушепотом. — Хотя, Святые, о чем я? Ты же всегда убийственно серьезен.

— Джель сказал, что ты согласишься, — Маттиас покачал ожерельем и улыбнулся.

— Много он знает, твой Джель! — фыркнула уже взявшая себя в руки Нина. — Но да, я приму твое ожерелье, Маттиас Хельвар.

Она покорно позволила ему обернуть его вокруг своей шеи и закрепить импровизированную застежку. Темное кружево узлов с алыми каплями рябины контрастно выделялось на белой коже, накрывало ключицы. Нина осторожно коснулась пальцами костяной подвески.

— Какое красивое…

— Оно твоё, — Маттиас накрыл её руку своей. — Пусть пока я не могу привести тебя в свой дом, не могу перенести над порогом и осыпать рябиной, но однажды у нас будет все, что мы только захотим. Я обещаю тебе!

— Ну, скажем, с рябиной ты несколько опоздал, — пробормотала Нина, намекая, что знакома ещё кое с какой фьерданской брачной символикой. — Но остальное звучит вполне приемлемо.

Маттиас наблюдал за ней, непривычно притихшей и неуверенной. Он знал, что сделал все неправильно, совсем не по традиции, но чувствовал, что эти мелочи неважны. Они выполнят последнее задание царя, и он увезет Нину в Новый Зем. Пусть он не успел собрать никаких накоплений, будучи дрюскелем (сейчас от них все равно бы не было никакой пользы, кто бы отдал их ему?), но он не зря водил знакомство с самыми известными аферистами Кеттердама, ведущими бизнес на его теневой стороне. Джаспер поможет наладить поставки юрды, Каз найдет заказчиков, и деньги появятся. Они давно предлагали ему этот бизнес и ещё кучу прибыльных, но не особо законных схем. Пришло время этим воспользоваться.

Маттиас сам выстроит свой дом.

И он больше не позволит своей огненной птичке снова раз за разом рисковать своей жизнью в чужих смертельных авантюрах. Достаточно плакала над ними рябина.

— Мне никто не нужен, кроме тебя, — сказал он прямо и честно. — Если ты будешь со мной, Нина, то мне не страшны никакие испытания. Ты ярким огнем освещаешь мою жизнь.

Она наклонилась к нему, близко-близко, так что завитки её волос щекотали ему лоб, и выдохнула практически ему в губы:

— Это взаимно, Маттиас Хельвар. Я буду с тобой столько, сколько отведено нам обоим.

Столько силы и веры было в её голосе, что Маттиас не посмел поцеловать её, лишь коснулся рукой мягкой щеки.

Нина выпрямилась и с лукавой улыбкой кокетливо посмотрела на него из-под длинных ресниц.

— Я и не знала, что у тебя такие умелые руки! Мне нравится твой подарок, спасибо!

— Станешь моей женой, и будешь получать подарки хоть каждый день, — Маттиас ухмыльнулся, довольный, что в кои-то веки сумел поймать свою неуловимую дрюсье.

Довольно она мучила и изводила его, он хотел быть честным с ней и с самим собой. Пришла пора расставить все по местам.

Однако Нина больше не выглядела растерянно и усмехнулась ему в ответ не менее довольно:

— А вот выйти за тебя я ещё не согласилась, в равкианских деревнях девушку принято спрашивать трижды, а ты спросил только раз, — Нина озорно подмигнула ему. — Ничего не должно даваться просто, так вроде говорит твой Джель?

С этими словами она вышла из кухни, а Маттиас остался стоять, глядя ей вслед и смутно начиная подозревать, что Нина отлично знала не только фьерданский язык, но и фьерданские обычаи.

Любить её было все равно что пробовать рябину прямо с дерева в морозный день. Сладкая горечь, терпко отдающая на языке и прорастающая прямо в сердце.

Маттиас с детства любил рябину.