Сказки долгой зимы (гет)

Раз в году Кеттердам оживал. По крайней мере, Инеж называла это именно так.

Всегда суетный, грубый, резкий портовый город, продуваемый всеми жестокими ветрами, которые только могло породить Истинноморе, внезапно расцветал всеми красками, и словно растроганная женщина готов был приютить и обогреть каждого, кто попадет в её мягкие убаюкивающие объятия.

Посреди вереницы пасмурных снежных дней сырой и ветреной зимы вдруг зажигался каждый очаг и улыбки расцветали на лицах случайных прохожих. Гезен замыкал очередной круг и забирал прожитый год в свою обитель.

В церквях свечи выставлялись большими кругами, и каждый прихожанин мог добавить свою за умеренное пожертвование. Свечи оборачивались тонкими полосками бумаги, на которых начертаны молитвы или же послания к безвременно ушедшим. Инеж никогда не ставила ни одной, ей не к кому было обратиться. Да и едва ли Гезен смог бы разыскать среди всех душ ту сулийскую, что всю жизнь почитала лишь Святых.

Во всех домах начиналась большая уборка. Каждый керчиец с неистовым усердием выскребал грязь из всех уголков своего дома. В эти дни скоблили столы, полировали перила лестниц, мыли полы. Везде. От публичного дома до собора или тюрьмы.

Помнится, в первый год Инеж в Кеттердаме, в преддверии праздничной, или как её называли, чистой недели Хелен освободила всех от основной работы, но взамен заставила выскоблить каждый уголок их своеобразного жилища. Она приводила разных людей, даже священнослужителя, чтобы он освятил дланью Гезена заведение для лучшей прибыли в новом круге. При посторонних девушки должны были проявлять особое усердие.

Инеж тогда, воспользовавшись добродушием Хелен, робко на ломаном керчийском спросила у пришедшего священника:

— Это для бога?

— Работа очищает душу, сколько грехов бы на ней не скопилось, — тихо ответил ей молоденький священник и отвел глаза. — Гезен прощает тебя, дитя. Трудись усердно, и на душе станет легче. Сделай первый шаг Гезену навстречу, и он поведет тебя за собой.

Он коснулся её темени ладонью, благословляя, и поспешил покинуть их заведение.

Хелен лишь усмехнулась, глядя ему вслед:

— Наивная девочка. Это для людей. Если вы работаете в чистую неделю, то и сами чисты, клиентам будет приятно. Ну, будет, не стой без дела, иди вымой лестницу! И чтобы ни пылинки!

Инеж безропотно подчинилась.

Другие девушки бывало частенько ворчали и корчили недовольные гримаски, непривычные к тяжелой работе. Однако самой Инеж она была в радость. Она с радостью бы согласилась обменяться местами с любой служанкой. Вот только её желания никого не интересовали.

Инеж с истинно керчийским усердием выполняла любую, даже самую грязную работу, втайне надеясь, что какое-либо чудо освободит её от работы основной. Она даже загадала, что если не оставит ни пятнышка грязи на отведенном ей поле деятельности, то в следующем году её в Зверинце уже не будет.

Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилась и чистая неделя, увенчанная грандиозным празднеством на улицах Кеттердама. Уже вечером Хелен готовилась принимать гостей, а пока девушкам велено было прихорашиваться и готовиться к грядущим праздникам.

Инеж бравурные звуки под окнами казались похоронным маршем, особенно после того, как Хелен с довольной усмешкой потрепала её по щеке и обронила, что кое у кого возгорелся большой интерес к красавице-сулийке.

Однако развеселившиеся товарки, многие из которых были ненамного старше самой Инеж, так гомонили и смеялись, что незаметно заразили и её этим духом праздничного озорства. Инеж вместе с ними выглядывала из окна, с искренним интересом рассматривая спешащих мимо прохожих. Улица в народе пользовалась своеобразной репутацией, но по заснеженной мостовой скользили и степенные матроны, и смеющиеся дети, забрасывающие снежками прохожих. Не меньше усердствовали и бойкие студенты, задорно свистящие вслед хорошеньким горожанкам. Девушкам из Зверинца доставались воздушные поцелуи и громкие шутливые признания в возвышенных чувствах.

Приянка — одна из девушек, каэлка — принесла горшочек с кустом, сплошь покрытом мелкими красноватыми соцветиями, вместе кажущимися единым диковинной формы цветком.

— Гарань, символ освобождения, — сказала она Инеж и задорно подмигнула. — Выбери какого-нибудь красавчика и скинь ему цветок, он потеряет голову и заберет тебя отсюда!

Красавчики Инеж не особенно интересовали, однако заветное слово “освобождение” заставили её присмотреться к прохожим повнимательнее. Чем Святые не шутят? Вдруг этот скромный цветочек мог бы сотворить чудо?

Девушки веселились от души, забрасывая поклонников цветочным дождем. Бедный кустик изрядно облысел. А Инеж так и продолжала бездумно вертеть между пальцев тонкую веточку с несколькими алыми капельками на конце.

В конце концов, когда цветочный поток иссяк, девушки со смехом отпрянули от окон и вновь занялись марафетом, а Инеж все продолжала стоять у приоткрытого окна, не в силах отвлечься от красочных картин городской жизни, что разворачивались перед её взором одна за другой.

Её внимание привлекла странная далекая фигура, медленно движущаяся по улице и странно покачивающаяся на ходу. Она прищурилась, пытаясь рассмотреть приближающегося человека.

Это был юноша, совсем ненамного старше её. Безусое хмурое лицо под широкими полями шляпы почему-то привлекло её внимание. Юноша хромал и шел, опираясь на трость, но это не мешало ему двигаться быстро и уверенно, будто бы он четко знал цель своего пути.

Возня студентов и разыгравшаяся впереди снежная битва заставила его приостановиться как раз под их окном. Он стоял на противоположной стороне улицы, и Инеж могла различить тяжелый давящий взгляд, устремленный на прохожих. Юноша словно давал каждому оценку и выносил вердикт. Чуть дернул уголком рта, когда пробегавший мальчишка швырнул в его сторону снежок. Трость мелькнула в воздухе, и снежный комок рассыпался блестящей ледяной пылью. Инеж улыбнулась.

Какой-то из студентов, выделявшийся из толпы, точно уголек в снежной поземке, подбежал к юноше и радостно окликнул его по имени. Инеж не смогла расслышать, поняла лишь, что оно короткое.

Юноша к приветствию отнесся на удивление сдержанно, но студенту все же кивнул. Степенно, точно знатный господин кому-то из простого люда. Может, и правда был знатный господин? Да нет, одежда у него была простая. Добротная, но скромная, совсем не похожая на роскошные одеяния иных купцов.

Почему-то его фигура, строгая, спокойная в этом снежном безумии, захватила все внимание Инеж. Ей вспомнился тот молоденький священник, робкий и забитый, боязливо оглядывающийся в сторону Хелен. Разве мог служитель религии быть таким… жалким?

Слово божье должны были нести такие люди, как этот юноша, уверенно и твердо. Может, он тоже был священником? Манерами он был похож, только трость выбивалась из образа. А может, он был воплощением Гезена на этой земле, суровый, но справедливый, бесстрастный и надежный, как камни, на которых стояла Керчия.

На мгновение Инеж до пронзительной боли в сердце захотелось оказаться там, на улице, и шагнуть ему навстречу, взглянуть в издалека кажущимися темными глаза. Если бы он захотел забрать её, она бы пошла без сомнений.

Рука взметнулась сама собой, прежде чем Инеж успела подумать. Пока цветок летел над оживленной улицей, сердце замерло, испуганно трепеща. А вдруг она не рассчитала? Вдруг он упадет на мостовую и умрет, раздавленный чужой равнодушной ногой?..

Ей вдруг показалось, что не цветок то летит, а душа её вырвалась из плена и улетела от Хелен к этому человеку.

“Если он подберет, то я выйду отсюда, — загадала она. — Если подберет, то я уйду с ним…”

Натренированная за годы рука не подвела, даже перестаралась немного: цветок мягко стукнул по полям шляпы и упал перед юношей. Тот вздрогнул и вскинул голову, оглядываясь.

Он безошибочно нашел взглядом их окно. Инеж отпрянула, прячась за занавеской. Почему-то ей не хотелось, чтобы он увидел её так легко.

По улице, громыхая колесами, пронеслась какая-то карета. Вороная упряжка и богато отделанный экипаж на мгновение скрыли юношу с глаз Инеж, и когда она осторожно выглянула наружу, то больше не увидела его. Он словно растворился в воздухе, только тот давешний студент громко смеялся, размахивая длинными руками точно ветряная мельница. Он озорно подмигнул Инеж и послал воздушный поцелуй, подобрал один из брошенных цветков и показушно прижал его к сердцу.

— Ну что, приглянулся тебе кто? — Приянка обняла Инеж за плечи. — О, какой красавчик, даром что земенец! Эй, парень, заглядывай на огонек, расцелуем в обе щеки!

Её рыжие кудри вспыхнули огнем на фоне снежной пелены, и Инеж смущенно отстранилась, когда земенский студент ловко взлетел по фонарному столбу, зацепился за низенький балкончик и нахально притянул Приянку к себе, развязно и лихо целуя её в губы. Трюк, достойный цирка, в котором доводилось выступать Инеж.

— Обожаю рыжих! — выкрикнул он с смехом, когда Приянка (впрочем, совсем не торопясь) вырвалась из его объятий и отвесила ему показательную пощечину. — Ты моя огненная дьяволица, я твой навеки!

— Нахал! — заключила безмерно польщенная Приянка.

— Джаспер, — донеслось снизу, когда парень с той же ловкостью соскользнул по столбу вниз. — Запомни мое имя, красотка! Я разбогатею и вернусь за тобой!

Инеж невольно улыбнулась, слишком уж дурашливым было это маленькое происшествие, на диво лишенное привычной грубой пошлости. Куртуазная безобидная шутка, часть керчийских гуляний. По крайней мере, ей хотелось в это верить.

Она с замиранием всмотрелась в то место, где стоял юноша в шляпе, так бесследно растворившийся в панораме улиц, будто бы и впрямь Гезен проходил. Рядом с тем местом прошло совсем мало прохожих, да и утоптанный снег казался ровным, мостовая была видна совсем четко.

Цветка на ней не было…

* * *

Каз платил Танте Хелен за информацию — биржевые советы, разговоры политиков, все, о чем трепались клиенты «Зверинца», когда пьянели или теряли голову, находясь в состоянии блаженства. Он никогда не посещал девушек, хоть многие из них с радостью отвели бы его к себе в комнату. Они утверждали, что при виде его у них мурашки бежали по коже, что его руки были навечно запятнаны кровью под этими черными перчатками. Но Инеж слышала возбуждение в их голосах, видела, как они провожали его взглядом.

Однажды ночью, когда он проходил мимо нее в гостиной, она решилась на глупый, отчаянный поступок.

— Я могу помочь тебе, — прошептала девушка.

Он окинул ее взглядом и пошел дальше, словно она ничего и не говорила. На следующее утро Танте Хелен вызвала ее к себе. Инеж ждала очередного избиения или чего похуже, но вместо этого обнаружила Каза Бреккера, опирающегося на свою трость с вороном и желающего изменить ее жизнь.

* * *

— Что ты делаешь?

Каз оторвался от бумаг, которые изучал, полулежа на кровати и вытянув больную ногу. В холода она начинала болеть с новой силой, а заставить Каза принимать лекарства смог бы разве что Гезен непреклонной божественной волей. И то, ровно до той поры, пока Каз не обокрал бы его, позаимствовав связку ключей от кладовых, где хранятся все прошедшие года.

Страшно подумать, чем это грозило бы миру, если бы Каз получил возможность беспрепятственно копаться в мировом прошлом. Инеж иронично хмыкнула и вынырнула из недр импровизированного стола.

— Выполняю твою же просьбу, драгоценное сокровище моего сердца, и разбираю твой разваливающийся стол! Напомни, почему эта почесть досталась мне?

— Потому что ты вызвалась помочь ради чистой недели, — отозвался Каз и вновь погрузился в документы. — И я не просил тебя рыться в моих потайных ящиках.

— А там что-то есть, кроме мусора? — живо заинтересовалась Инеж. — Пока только огрызки яблок.

— Значит, не потайные, — констатировал Каз и перевернул страницу.

На вопрос, что характерно, не ответил. Только нахмурился, так что лоб пересекли тонкие морщины и нос забавно сморщился. Инеж улыбнулась. Каз даже не догадывался, сколько веселящих её моментов было в его чертах и поведении. Он все ещё наивно верил, что давящая угрожающая аура демжина действует на окружающих, и на Инеж в том числе.

После стольких лет, проведенных в море, Инеж этим было не пронять. Руки покрылись мозолями от тяжелой работы и рукояти верного оружия, а лицо украсилось сеточкой морщин от беспощадного иссушающего ветра. Закалился и характер, зажила душа, ныне испещренная сеткой старых, но не беспокоящих шрамов.

В последний раз она возвращалась в Кеттердам с радостным сердцем. Возвращалась домой, туда, где её ждали. Огоньки пристани встретили её теплым сиянием, точно звали к себе.

Она вернулась как раз накануне чистой недели и, оставив команду приводить корабль в порядок на радость Гезену, поспешила в Клепку, ныне преобразившуюся и ставшую почти респектабельным зданием. Перестроенная и отремонтированная, она горделиво поблескивала свежевыкрашенными боками.

Только одно помещение в ней осталось почти нетронутым — жилище самого хозяина. Каз так и продолжал жить на чердаке, ютясь в паре крохотных комнатушек, хотя мог позволить себе далеко не один особняк. Его частенько обвиняли в скупости, даже друзья начинали подтрунивать (правда, с опаской и не на трезвую голову), но Каз не обращал ни на кого внимания и предпочитал находиться в центре событий.

— Одинокой птице гнездо не нужно, — сказала как-то Нина и грустно усмехнулась. — Кому как не мне знать.

Инеж запомнила её слова, они больно царапнули в то время. Море в некотором роде заменило ей дом, но что-то в душе болело, плакало и просилось на сушу, туда, куда стремилось сердце. Вот только… Инеж все ещё не верила, что ей есть, к кому возвращаться. Было только одно место в Кеттердаме, где она чувствовала себя дома. Казу не нужно было создавать гнезда, оно у него уже было.

Стол Инеж разбирала, с аккуратностью истинной керчийки истребляя укоренившиеся махры пыли и беспощадно выкидывая бренные останки яблок. Кто бы мог подумать, что Каз такой поклонник фруктов. С его бледностью и не скажешь.

Наконец Инеж вытянула ящичек, где пыли было совсем умеренно, а огрызок и вовсе только один. И ещё аккуратно свернутая тряпица, бережно перевязанная лоскутом. Совсем лёгенькая, она невесомым мягким перышком лежала на ладони.

Инеж торжествующе принесла её Казу.

— Я нашла потайной ящик! Это что-то твоё?

Каз с любопытством взглянул на тряпицу и пожал плечами:

— Я даже не помню, что это. Разверни, посмотрим.

Инеж с благодарностью посмотрела на него. Для Каза это было большим шагом к доверию, он в принципе не любил, когда всплывали вещи из его прошлого, какой бы давности оно ни было.

Инеж осторожно развязала хитроумный узелок и развернула тряпицу. Почти прозрачный высохший цветок с крохотными алыми каплями лепестков трепетной бабочкой замер на ладони, колеблющийся даже от тихого дыхания.

Каз почти со смущением кашлянул и осторожно дотронулся до хрупкого стебля.

— Никогда не верил в приметы, но когда-то он прилетел мне прямо по шляпе, и мне почему-то захотелось забрать его с собой. Я тогда загадал, что пока он будет у меня, то я смогу осуществить все, что захочу.

Инеж промолчала, лишь осторожно накрыла его пальцы своими и положила голову ему на плечо. Скромный крохотный цветок расплывался в неверном свете керосиновых ламп, и что-то влажное катилось по щеке.

Сделай первый шаг Гезену навстречу, и он поведет тебя за собой. Главное, найти в себе смелость сделать этот шаг.

Примечания:

Особенная открытка для поклонников Хельника))

https://i.ibb.co/gRj9MS2/5-3.png

---

Снегири за окном устроили веселые догонялки, сверкая среди темных веточек ярко-алыми всполохами своих грудок. Как забавно пыжились они, как надувались, точь-в-точь генералы на параде. Нина не могла смотреть на это зрелище без смеха.

Маттиас, привлеченный её веселым хохотом, оторвался от теста, из пласта которого увлеченно пытался скрутить какой-то затейливый вензель для будущего кренделя. Он медленно приблизился к ней, отряхивая руки от муки, и тоже с любопытством выглянул в окно.

Солнце заливало все ослепляюще яркими лучами, и снег блистал тысячами драгоценных камней, переливаясь всеми цветами радуги. Принаряженные деревья горделиво расправили ветви, припорошенные алмазной крошкой, и замерли как жеманные красавицы на балу, трепетно ожидающие кавалера. Старик Мороз накануне хорошенько поработал над их красой, потрудившись и соткав каждой красавице свой собственный наряд из лучших снежных тканей, которые принес ему из далекой Фьерды верный прислужник Северный ветер.

Впрочем, та красавица, что стояла рядом с Маттиасом, была ничуть не хуже: даром что была в простом платье, обсыпанном мукой, чернобровая, статная, с губами, раскрасневшимися от вишневого варенья, от которого Нина под шумок облизала уже третью ложку.

— Смотри, смотри! Как по ветке вышагивает… ну чисто наш царь Ланцов! — веселилась Нина, встряхивая копной освобожденных русых волос. Голубая кухонная косынка давно соскользнула на покатые плечи. — А вон тот, суетится прямо как Джаспер, которому не терпится влезть в драку!

— А вон та непоседа — чисто ты, — поддразнил её Маттиас.

— Тогда вон тот бука — ты, — не осталась в долгу Нина.

Особенно надутый, мрачный и важный снегирь распушился ещё сильнее и с размаху хлопнул крыльями, сотрясая ветку и обсыпав снегом сидящую веткой ниже бойкую нахальную молодежь.

— Нет, это Каз, — хором выдали Нина и Маттиас и дружно расхохотались.

Снегири защебетали ещё громче: парочка драчунов сцепилась из-за гроздочки алых ягод, и та упала в снег под деревом. Словно капли крови на белой ткани…

Маттиас вздрогнул и неосознанно прижал локоть к животу. Бок обожгло фантомной болью.

Тогда, в Кеттердаме, его спасло чудо. Попади пуля чуть левее, и у него бы не осталось шансов, однако до сих пор, когда он подхватывал Нину на руки, мышцы начинало болезненно тянуть, а одна из рук частично потеряла чувствительность, став неуклюжей и непослушной. Впрочем, великий Джель, какие это были мелочи по сравнению с главным! Маттиас до сих пор порой ловил себя на удивлении, словно все ещё не мог поверить в то, что остался жив.

Он помнил это пронзительно-голубое небо над Кеттердамом, когда жизнь стремительно покидала его вместе с выплескивающейся кровью. С тех пор он цеплялся за каждое мгновение, каждую кроху от этой яркой и непознанной жизни.

— Надо набрать рябины, — сказала Нина и оглянулась на него с воодушевлением. Глаза её горели поистине ведьминским огнем. — Пока её греет солнце! Это важно!

И она олицетворяла эту жизнь, бурлящую как горная река, захватывающую и пленяющую. Выторгованную неизвестно какими молитвами и у какого бога.

— Рябину? Зачем? — Маттиас прислонился виском к прогретому под солнцем косяку и с улыбкой посмотрел на неё.

— Страхи, духи, злоба, ночь — от рябины сгинут прочь! — нараспев продекламировала Нина. — В горькой сладости любви горсть рябины собери…

— Если не пойдешь вперед, Джель рябину заберет, — неожиданно для самого себя подхватил Маттиас.

В памяти яркой вспышкой прорезался мягкий добрый голос и теплая рука, что ласково гладила его по светлым непослушным вихрам. Облик матери почти стерся из его памяти, остались лишь смутные расплывчатые образы: попробуешь поймать и растворится как не было.

Он заговорил по-фьердански, но Нина, казалось, вовсе не заметила этого перехода и продолжила уже на его языке.

— Санкта Феликс руки прячет, то не кровь — рябина плачет.

— Бусы катятся с ладони, ты же накрепко запомни…

— Если вдруг мороз придет, жар рябины сбережет.

Маттиас растерянно уставился на неё, и Нина улыбнулась.

— Это равкианская считалочка. Дети поют её в праздники.

— Нет, — возразил Маттиас. — Она фьерданская, я помню, мать учила меня ей в детстве.

— Значит, кое-что общее у нас все-таки есть, — Нина потрепала его по щеке. — Неприступный фьерданец! Пойдем-ка долепим крендель, поставим его в печь и пойдем за рябиной. Она отгонит зло от дома, а из остатков получается очень вкусная настойка!

Маттиас рассмеялся.

— И почему мне кажется, что в твоем случае остатки для настойки займут куда больше основной части?

Нина фыркнула и утерла лоб рукавом, убирая мешающиеся пряди. По лбу протянулась широкая белая полоса. Сейчас она казалась такой домашней, такой настоящей, что у Маттиаса защемило сердце. Он бы хотел видеть её такой каждый день в их собственном доме, и чтобы на шее у неё висело сплетенное им самим ожерелье, украшенное ягодами рябины. Свадебное ожерелье.

Там, где он родился, фьерданские мужчины дарили такие избранницам, сплетая их из кожаных шнурков и костяных украшений и вплетая туда же гибкие ветви ивы. Говорят, что когда Джель влюбился в смертную, то первый дар его был — ожерелье из ветвей белого ясеня, а вместо драгоценных камней на белом оплечье сверкали рубиновыми всполохами ягоды рябины. А когда спустя годы любимая жена все же покинула его, то Джель, одержимый горем, обратил её печальной ивой и посадил у воды, чтобы слышать её шепот и песни, которые она когда-то так любила петь...

Однако для них с Ниной это были лишь несколько дней, украденных у жизни. Они были в чужом доме, на границе с Фьердой, где слуги-равкианцы враждебно косились на Маттиаса, слыша его резкий акцент, который ничем было не скрыть и не спрятать. Всего через несколько дней им предстоял долгий путь к морю, а дальше на корабле до Блуждающего острова по поручению верховных гришей. Вечные странники, вечные изгои — такова теперь была их судьба.

Дрюскель, отрекшийся от своего народа, и дева-гриш, подчинившая себе саму смерть. Достойная пара.

Сегодня, впрочем, Джель и равкианские Святые благоволили к ним. Практически все слуги за исключением престарелой хозяйки, давшей им приют на эти несколько дней, в преддверии зимних праздников отправились на службу в церковь, и Маттиас знал, что они не вернутся до позднего вечера. Сегодня дом остался почти в их единоличном распоряжении. Сегодня они могли представить, что наконец-то обрели дом.

Это была забавная игра. Нина, заручившись согласием хозяйки, возжелала испечь традиционный равкианский крендель с вареньем. Маттиас же готов был потакать любым её капризам, тем более когда выяснил про одну занятную традицию, по которой девушку полагалось целовать столько раз, насколько сладкой должна выйти выпечка. Признаться, Маттиас несколько увлекся, и крендель обещал просто утопнуть в количестве полагающегося на такое количество поцелуев варенья, однако Нина решительно вмешалась, и традицию пришлось слегка осовременить, а Маттиасу отойти на десять шагов и прилежно заняться тестом.

Дело пошло быстрее, и вскоре печь приняла кривоватый, но очень сладкий крендель в свои горячие объятия. Едва со стола исчез последний намек на творившееся здесь, Нина скинула передник и, не успел Маттиас опомниться, уже накинула на плечи шубку (вблизи границы от кефты Нине пришлось отказаться, быть похищенной второй раз ей совсем не улыбалось), а затем нетерпеливо притоптывала каблуками теплых вышитых сапожек у дверей, ожидая пока Маттиас степенно наденет свою темно-серую шинель.

— Идем за рябиной! Идем, — тянула она его за руку, пробираясь по глубокому снегу. — Сделаем из неё обереги и дом украсим!

Маттиас безропотно следовал за ней, несмотря на то, что в некоторых местах он со своим ростом и то проваливался по колено. В сапогах уже подозрительно хлюпало.

Красавица-рябина росла на некотором отдалении от дома и была вся усыпана красными гроздьями. Снегири и свиристели прыгали по веткам, склевывая самые красивые ягоды и задиристо наскакивая друг на друга.

Нина потянулась к крайней веточке, завороженно шагнула вперед и с громким визгом рухнула в снег. Маттиас бесстыже расхохотался, глядя как она сердито отплевывается и стряхивает снежные хлопья с мокрой челки. Он зачерпнул огромную горсть легкой снежной пыли и осыпал громко протестующую Нину с головы до ног. Она попыталась опрокинуть в снег и его, но Маттиас стоял крепко, как скала, однако подхватил её под локти и поднял на ноги. Поток замысловатых проклятий и возмущений он прервал крепким поцелуем. И увлекшись, как-то совсем пропустил момент, когда ловкие ручки Нины щедро запихнули ему за шиворот целого снеговика.

Мокрые и красные, они все же смогли пригнуть к земле здоровенную ветвь, усыпанную ягодами, отбившись от недовольных снегирей, и Нина собрала себе целый букет, который прижала к груди. Её счастливая улыбка с лихвой возместила Маттиасу и мокрые сапоги, и холодные ручейки талой воды, колко бегущие по голой спине под нижней рубахой.

— Теперь-то твоя душа довольна? — ворчливо поинтересовался Маттиас, поддерживая спотыкающуюся на каждом шагу Нину всю обратную дорогу к дому. Букет ей приходилось держать обеими руками, так ветвист и раскидист он был, отчего ловкость Нины терпела немалый ущерб.

— Понюхай как пахнет, — она сунула покрытые ледяной корочкой ветви ему в нос. — Это запах моего детства! Я не помню маминого лица, только этот запах и рябиновые бусы. Я сделаю себе такие же!

— Я помогу, — тихо пообещал ей Маттиас и свободной рукой покрепче сжал в кармане тонкий кожаный шнурок.

Как-то на базаре он, повинуясь какому-то смутному порыву, купил у фьерданского торговца несколько костяных резных фигурок, удивительно тонкой работы. Они так и хранились у него за пазухой. Почти у самого сердца.

Позже, когда букет занял почетное место в большой вазе, а за окном начало стремительно темнеть, Нина устроилась за большим кухонным столом и, высунув от усердия язык, принялась нанизывать ягоды на длинную шелковую нить.

Маттиас с другого конца незаметно наблюдал за ней, пока пальцы его проворно вязали узлы, вспоминая давно забытое ремесло, которому его совсем ещё несмышленышем учил отец. Они вместе сплели матери то ожерелье. Неужели взрослый он не смог бы повторить то, что мог в далеком детстве?

Получалось с переменным успехом, но вскоре Маттиас начал вспоминать, и дело пошло на лад. По крайней мере, выходило что-то отдаленно похожее на то, что виделось ему в размытой дымке воспоминаний.

— Зачем тебе мои ягоды? — Нина шлепнула его по руке. — Не трожь!

Маттиас закатил глаза и вытянул себе новую ветку из букета. Нина обиженно надула губы, но больше ничего не сказала, только искоса с любопытством наблюдала за работой его рук.

Маттиас порой с трудом сдерживал чертыхания, когда неуклюжие пальцы подводили в очередной раз, заставляя раз за разом переделывать одно и то же. Но он должен был справиться сам.

Нина справилась со своими бусами и накинула алую нить на шею, а он все пыхтел, распутывая неудавшиеся узлы и перевязывая их заново. Он чувствовал её любопытный внимательный взгляд, как у шаловливой кошки, оставь которую без присмотра и она размотает любой клубок по всему дому, на горе простодушной рукодельнице.

Наконец, Маттиас затянул последний узел и выпрямился. Нина тут же потянулась цапнуть готовую работу и уволочь к себе, под любопытный нос. Он спешно убрал получившееся ожерелье за пазуху.

— Ну покажи! — Нина обиженно махнула рукой. — Мне же интересно!

— Это так не делается, — Маттиас улыбнулся и потянулся, разминая затекшую спину. — Сначала ещё кое-что.

Он вышел за дверь.

— Опять эти фьерданские фанаберии, — пробурчала Нина под нос, но заинтригованная осталась сидеть на месте.

Маттиас вскоре вернулся, в руках он тащил здоровенное толстое полено и торжествующе бухнул его на пол, поставив на попа.

— Это ещё что?

— Дрьемстрён, неужто не слышала? Джель скрывает будущее внутри деревьев.

— Я знаю, что фьерданцы иногда гадают по спилу дерева, — Нина заинтересованно склонила голову набок. — Но ты… серьезно?

Маттиас ухмыльнулся.

— Есть такой давний обычай, если в конце года задать дереву самый главный вопрос своего сердца, а затем посчитать древесные кольца, то узнаешь ответ.

Нина щелкнула пальцем по сухой шелушащейся коре.

— Ты специально выбирал самую толстую колоду?

— Ничего не должно даваться так просто, завет Джеля, — Маттиас лукаво посмотрел на неё. — Давай поспорим, если круги поделятся нацело, ты ответишь “да” на мой вопрос, а если нет, то я выполню любое твое желание. Идет?

Нина некоторое время с прищуром смотрела на него, а затем кивнула.

— Готовься закапываться в снегу, Маттиас Хельвар, я тебе ещё за тот случай не отомстила! Раз, два…

Пересчитывать древесные кольца оказалось не так-то просто. Вскоре над поленом разгорелись жаркие споры, и раскрасневшаяся Нина в десятый раз принялась ногтем отсчитывать темноватые дужки годичных колец.

— Сорок, сорок один, сорок два…

— Сорок два, — постановил очень довольный Маттиас.

— Эй, погоди, может мы ещё на одно просчитались!

— Сдавайся, упрямая дрюсье! — рассмеялся он. — Их там сорок два!

Ещё бы не быть. Маттиас сперва скрупулезно подсчитал их сам и долго выбирал подходящее полено. Собственно именно поэтому фьерданские девушки гадали всегда на свежеспиленном дереве, и никогда не принимали полено из рук неровно дышащего к ним парня, но Нина, к счастью, об этом не знала.

Тесное общение с Казом Бреккером в свое время определенно пошло Маттиасу на пользу.

— Ну, давай свой вопрос, — хмыкнула Нина.

Маттиас бережно вынул из-за пазухи ожерелье. Кривоватое, но крепкое, оно лежало темным кружевом на его пальцах.

— Ты примешь его? — спросил он, Нина улыбнулась и закивала, но Маттиас ещё не закончил, — …Вместе с моим сердцем. Нина, ты станешь моей женой?

О, мало кому удавалось загнать удалую сердцебитку Зеник в угол. Маттиас наблюдал, как меняется её лицо: улыбка сползла с губ, рот возмущенно приоткрылся, но вскоре возмущение сменилось удивлением, затем осознанием, и вот уже Нина Зеник смотрела на него растерянно и недоверчиво.

— Ты ведь не серьезно? — спросила она испуганным полушепотом. — Хотя, Святые, о чем я? Ты же всегда убийственно серьезен.

— Джель сказал, что ты согласишься, — Маттиас покачал ожерельем и улыбнулся.

— Много он знает, твой Джель! — фыркнула уже взявшая себя в руки Нина. — Но да, я приму твое ожерелье, Маттиас Хельвар.

Она покорно позволила ему обернуть его вокруг своей шеи и закрепить импровизированную застежку. Темное кружево узлов с алыми каплями рябины контрастно выделялось на белой коже, накрывало ключицы. Нина осторожно коснулась пальцами костяной подвески.

— Какое красивое…

— Оно твоё, — Маттиас накрыл её руку своей. — Пусть пока я не могу привести тебя в свой дом, не могу перенести над порогом и осыпать рябиной, но однажды у нас будет все, что мы только захотим. Я обещаю тебе!

— Ну, скажем, с рябиной ты несколько опоздал, — пробормотала Нина, намекая, что знакома ещё кое с какой фьерданской брачной символикой. — Но остальное звучит вполне приемлемо.

Маттиас наблюдал за ней, непривычно притихшей и неуверенной. Он знал, что сделал все неправильно, совсем не по традиции, но чувствовал, что эти мелочи неважны. Они выполнят последнее задание царя, и он увезет Нину в Новый Зем. Пусть он не успел собрать никаких накоплений, будучи дрюскелем (сейчас от них все равно бы не было никакой пользы, кто бы отдал их ему?), но он не зря водил знакомство с самыми известными аферистами Кеттердама, ведущими бизнес на его теневой стороне. Джаспер поможет наладить поставки юрды, Каз найдет заказчиков, и деньги появятся. Они давно предлагали ему этот бизнес и ещё кучу прибыльных, но не особо законных схем. Пришло время этим воспользоваться.

Маттиас сам выстроит свой дом.

И он больше не позволит своей огненной птичке снова раз за разом рисковать своей жизнью в чужих смертельных авантюрах. Достаточно плакала над ними рябина.

— Мне никто не нужен, кроме тебя, — сказал он прямо и честно. — Если ты будешь со мной, Нина, то мне не страшны никакие испытания. Ты ярким огнем освещаешь мою жизнь.

Она наклонилась к нему, близко-близко, так что завитки её волос щекотали ему лоб, и выдохнула практически ему в губы:

— Это взаимно, Маттиас Хельвар. Я буду с тобой столько, сколько отведено нам обоим.

Столько силы и веры было в её голосе, что Маттиас не посмел поцеловать её, лишь коснулся рукой мягкой щеки.

Нина выпрямилась и с лукавой улыбкой кокетливо посмотрела на него из-под длинных ресниц.

— Я и не знала, что у тебя такие умелые руки! Мне нравится твой подарок, спасибо!

— Станешь моей женой, и будешь получать подарки хоть каждый день, — Маттиас ухмыльнулся, довольный, что в кои-то веки сумел поймать свою неуловимую дрюсье.

Довольно она мучила и изводила его, он хотел быть честным с ней и с самим собой. Пришла пора расставить все по местам.

Однако Нина больше не выглядела растерянно и усмехнулась ему в ответ не менее довольно:

— А вот выйти за тебя я ещё не согласилась, в равкианских деревнях девушку принято спрашивать трижды, а ты спросил только раз, — Нина озорно подмигнула ему. — Ничего не должно даваться просто, так вроде говорит твой Джель?

С этими словами она вышла из кухни, а Маттиас остался стоять, глядя ей вслед и смутно начиная подозревать, что Нина отлично знала не только фьерданский язык, но и фьерданские обычаи.

Любить её было все равно что пробовать рябину прямо с дерева в морозный день. Сладкая горечь, терпко отдающая на языке и прорастающая прямо в сердце.

Маттиас с детства любил рябину.

Это случилось зимой, когда грязный скользкий Кеттердам преобразился на глазах, вдруг в одночасье приобретя изящество и какое-то тонкое неуловимое очарование. Каналы за ночь сковало льдом, и наутро детвора с визгом носилась по ним на самодельных коньках, крыши побелели, присыпанные свежим снегом, а вкусный смолистый запах от уличных жаровен окутывал прохожих точно мягкое уютное одеяло.

В Кеттердам пришла зима.

В южную островную Керчию она всегда приходила поздно, но если уж воцарялась, то так просто её было уже не выгнать. Она укрывала пушистой холодной периной все островки, от крохотного Велгелюка до сумрачного Тереньела. Посеревшее море волновалось и пенилось, точно боясь тоже попасться в ловушку и замереть, скованное толщей льда. Однако таких морозов в Керчии не случалось уже очень давно.

Вечера тоже стали иными, теперь они манили прогуляться по припорошенным снегом узким улочкам, пока уличные фонари озаряли их чарующим мягким светом. Некоторые умельцы-фонарщики клеили на стекла цветную бумагу с прорезями, отчего стены домов озарялись разноцветными узорами и причудливыми резными тенями.

Близилась пора зимних праздников, отгремела, отгрохотала ведрами чистая неделя, на время которой Джаспер мечтал сбежать из Клепки в любую, самую опасную миссию. Он с надеждой поглядывал на Каза, а тот отвечал мрачной едкой ухмылкой и торжественно вручал ему швабру или очередное ведро, полное грязной воды.

Даже шумная опасная Бочка и Клепка, оплот их банды, не избежали фанатичных керчийских обычаев: прежде чем устроить празднество, усладить взор Гезена усердной работой, дабы он был милостивее на следующий год.

— Вы сумасшедшие, — выдохнул вконец измученный Джаспер и, отбросив тряпку, рухнул на недомытую ступеньку. — Даже дома я столько не впахивал!

Уборкой распоряжалась Аника, и на это время её побаивался и обходил стороной даже сам Пер Хаскель. В Керчии чистой неделей традиционно заправляли женщины, и дураков попадаться им под горячую руку не было. Мигом подхватишь метлу и отправишься махать ей вместо того, чтобы спокойно выпить где-нибудь в баре.

Каз, волей случая оказавшийся с ним в напарниках, бросил на него ироничный взгляд, но затем тоже отложил тряпку и сел на верхней ступеньке, достал кисет и сунул в рот горсть желтоватого порошка юрды.

Джаспер искоса разглядывал его. Отсюда, снизу, Бреккер казался нахохлившимся вороном. Впечатление это усугубляли старые поношенные черные перчатки, на фоне закатанных рукавов такой же грязной рубахи смотрящиеся особенно странно.

— Смотри, от неё зубы желтеют, девушки любить не будут! — лениво произнес Джаспер и откинулся спиной на перила, чтобы лучше видеть.

Каз молча пожал плечами.

Джаспер вздохнул. В обычной жизни Бреккер был ещё тем молчуном: разговорить его было не так-то просто. Он всегда был где-то в своих мыслях, вечно просчитывая что-то или обдумывая очередное дело.

Там, на деле, все было проще. Там Каз казался живым, был горазд на едкие подколки и можно было спокойно переругиваться с ним, если, конечно, не отвлекаешься от основной задачи. Однако вне этих моментов подступиться к нему становилось в разы сложнее, Каз умел внушать собеседникам какой-то смутный подсознательный страх, даже если держался дружелюбно.

Прошло уже несколько месяцев с момента их знакомства, а Джаспер так и не смог определиться, какой он, этот Бреккер. Иногда он казался неплохим парнем. В конце концов, он спас Джаспера, когда двое ублюдков загнали его в угол, а под ногой так некстати проскользнул предательский лёд.

С тех пор Джаспер был негласно должен Казу и был достаточно честен, чтобы это признать.

— Можешь выдохнуть, завтра твое мытарство закончится, — хриплый голос прервал его мысли. — Завтра уже праздник.

Джаспер оглянулся: Каз закончил жевать и сплюнул в платок рыжую мятую лепешку, в которую, в конце концов, слипалась юрда.

— Хоть одна хорошая новость за последнюю неделю! — с чувством произнес Джаспер и нехотя подобрал тряпку. — Пойду выполоскаю.

— И не надейся, что сможешь слинять от своей половины, — Каз проводил его проницательным взглядом. — Тогда о полусотне крюгге можешь забыть. Когда ты научишься пристойно играть?

— Я умею, просто мне не везет! — Джаспер надрывно вздохнул и несколько раз прокрутился вокруг своей оси. — Да приду я, приду!..

Он поскорее выскочил за дверь, пока Каз не сказал чего-нибудь ещё столь же нелицеприятного, но оттого не менее досадного.

На днях он опять проигрался в пух и прах, в кармане и трех крюгге было не наскрести. Приходилось прилежно трудиться. Бездельников Аника нещадно выставляла без еды за дверь.

На кухню он заходил не без опаски, надеясь осторожно проскользнуть к бадейке с грязной водой и так же бесшумно выбраться обратно. Однако распаренная взъерошенная Аника налетела на него коршуном.

— Дай мне крюгге! Быстро!

Джаспер машинально сунул руку в карман: монет там не было, только одна, и та скорее всего фальшивая: слишком уж ломкая и истертая.

— Живее, ну же! — торопила его Аника. — У меня тесто подходит!

— Ну, на, — Джаспер мысленно махнул рукой и вытащил единственную монетку. Вид у неё даже внешне был неприглядный, но Аника практически не глядя выхватила её и, триумфально зажав в кулаке, бросилась к столу, где белело что-то неопознаваемое и высились горой чугунки и кастрюли.

Джаспер почел за лучшее ретироваться, пока была возможность, даже не выясняя подробностей. Насчет керчийских обычаев у него сформировалось определенное мнение: лучше не спрашивать, целее будешь.

Спросил уже разок! Теперь ему предстояло домывать чертову лестницу, и Джаспер не сомневался: Бреккер не сделает ни на дюйм больше отведенных ему ступенек.

* * *

Бом-м… Кар-р… бом-м… кар-р… БОМ-М…

Джаспер вскинулся на кресле и протер заспанные глаза. Посреди общей комнаты стояла Аника, уже причесанная и в чистой одежде, и размеренно била железным половником о железную же крышку кастрюли. И громко каркала.

Остальные отбросы подтягивались в комнату, и ни у кого на лице Джаспер не заметил удивления, что одна из них, кажется, окончательно сошла с ума на фоне уборки. Наоборот, они откликались таким же торжествующим карканьем.

Возможно, уборка губительно сказалась на всей Клепке?.. Джаспер бы не удивился. Керчийцы иногда казались конкретно двинутыми.

— Присоединяйся, студент! — проходящий мимо здоровяк Боллигер хлопнул его по плечу. — Вдруг тебе повезет?

Джаспер недовольно потер ноющее плечо, но все же поднялся на ноги. Ему не нравилось, когда его называли студентом. Он и в Университете-то не появлялся уже больше месяца, окончательно забросив занятия, однако у Отбросов память была длинная, и более старшие члены банды все ещё покровительственно звали его “студент”, словно все ещё не признали, что он стал одним из них.

Джаспер предпочитал более емкое и лихое “Стрелок”, но так его звали лишь пара приятелей, и то, скорее в шутку.

— Что происходит? — спросил он, протолкавшись поближе к Боллигеру и вытягивая шею, чтобы получше разглядеть происходящее.

— Сегодня королевский вечер, так что выбираем короля, — степенно пробасил Боллигер. — Что, у вас, в Новом Земе такого нет?

Джаспер молча покачал головой.

Аника, убедившись, что в комнату подтянулось большинство Отбросов, прекратила издеваться над кухонной утварью и махнула рукой. Пим и Ротти торжественно внесли здоровенный поднос с румяными поджаристыми лепешками. Джаспер заинтересованно потянул носом: запах выпечки защекотал ноздри и заставил сглотнуть слюну.

— Пришла пора выяснить, кого же Гезен послал нам в короли! — громко объявила Аника. — Налетайте, вороньё! Эй-эй! Не больше одной в руки!

— А что?.. — Джаспер растерянно оглянулся на Боллигера, но тот уже толкался в общей куче. — Что это, черт возьми, такое?

— Керчийская традиция, жуй аккуратно, — негромко произнес знакомый хриплый голос, и Каз встал рядом с ним, не торопясь присоединяться к остальным. — В одной из этих лепешек монетка: у кого такая найдется, того выбирают королем. Выполняют его желания, пьют за него, девушки целуют, или деньжат могут подбросить.

— Ого, звучит неплохо, — Джаспер хохотнул и новым интересом воззрился на стремительно пустеющий поднос. — Мне бы не помешало!

— Новичкам везет, — равнодушно отозвался Каз. — В этом секрет казино. Нужно поманить выигрышем, пока рыбка покрепче не сядет на крючок, а потом можно подсекать.

— Я тебе не рыбка, — обиделся Джаспер.

— Ладно, — Каз был удивительно покладист. — Ты дельфин. На гарпуне. Разницы нет.

— Эй, я мог бы быть и китом!..

— Господа, вам особенное приглашение требуется? — Аника возникла перед ними с подносом. — Берите уже!

Джаспер живо схватил теплую ароматную лепешку и краем глаза успел увидеть, как Каз закатил глаза и неохотно протянул руку, а другой стукнул Джаспера по локтю, не дав потянуть лепешку в рот.

— Пока рано.

— А теперь… — Аника сделала интригующую паузу. — Ешьте!

И первой вгрызлась в оставшуюся лепешку.

— О, мне что-то попалось! А, чёрт, уголек!

— Не уголек, а изюм!

— Что я уголь от сушеной дряни не отличу?

— И вот так каждый раз, — иронично промментировал Каз. — Вкусно?

— Угу, — энергично закивал Джаспер, успевший набить рот под завязку. Монетки ему не попалось. Впрочем, с его удачливостью это было и не удивительно.

— Эх, не быть мне королем, — Пер Хаскель нарочито горько вздохнул. — Аника, девочка, могла бы и потешить старика!

Отбросы сдержанно засмеялись, Джаспер предпочел сделать вид, что закашлялся. С Хаскелем он предпочитал не связываться, работать с Казом ему нравилось куда больше. Тот в отличие от старика всегда знал, что делать.

— Ну, кто ещё не ел? — Хаскель зорким взглядом обвел отбросов. — Каз, ну что же ты? Попытай удачу!

Каз дернул углом рта, но против воли предводителя банды пойти он не мог.

— Вы же знаете, босс, удача любит честных, — усмехнулся он и откусил от лепешки.

Он успел прожевать совсем немного, прежде чем раздался странный хруст. Лицо Каза исказилось болью, он выплюнул на ладонь недожеванный мякиш, покрытый кровавыми пятнами и обломанную монетку. Ту самую, которую Джаспер вручил Анике.

— Вероятно, в этом году я был небывало честен, — Каз поморщился, но спокойно пожал плечами. — Пим, дай виски, рот прополоскать.

Однако Джаспер заметил, как тяжело он дышит и говорит, будто выталкивая слова через рот. Казу было больно. И он сейчас возьмет в рот виски…

Это будет чертовски больно.

Больнее только прижигать рану раскаленным на костре ножом, когда других лекарств нет. Даже спирта. После того случая отец и решил, что сыну лучше попытать счастья на поприще науки в Кеттердаме, чем рисковать своей шкурой, гоняясь по лесам за заезжими бандами.

Ну… у судьбы определенно было неплохое чувство юмора.

— Эй, может не стоит, приятель? — попытался он остановить Каза.

Тот одарил его таким взглядом, что Джаспер тут же понял, что слово “приятель” было явно лишним.

— Не повезло тебе, парень, — покачал головой Пер Хаскель. — Сядь-ка на стул, Боллигер посмотрит. Он когда-то зубы рвал, кое-что в этом смыслит.

— Напротив, удача, купленная кровью, стоит вдвое дороже обычной, — Каз легко отмахнулся. — Просто десну оцарапал. Пим, дай стакан. Ага…

Он отхлебнул глоток виски, прополоскал им рот. Первый глоток сплюнул, а остальное содержимое стакана одним махом опрокинул в себя. И… не улыбнулся — ощерился, отсалютовал Отбросам стаканом, а затем с силой швырнул его об пол, так что мокрые осколки брызнули во все стороны.

Отбросы вновь закаркали, загоготали, захлопали в ладоши. Осколки захрустели под подошвами ботинок и сапог. Джаспер растерянно наблюдал, как Каз поднимает руку, принимая поздравления. У Каза уже сложилась определенная репутация: Отбросы поздравляли его, но держались поодаль, лишь Пер Хаскель покровительственно похлопал по плечу и, приобняв за плечи, повел за собой к горящему камину. Аника поднесла им по бокалу первосортного виски, и мимоходом вручила Джасперу веник.

Он страдальчески поморщился, но спорить не стал, быстро смел осколки в кучу и поспешил туда, где Ротти уже разливал по кружкам Горячего Тодди. Проходя мимо Каза, он задержался, желая поздравить его, но осекся на полуслове.

Каз, отвернувшись от остальных Отбросов, незаметно сплевывал в уже знакомый Джасперу платок.

На этот раз пятна на нем были багровыми.

* * *

В тот вечер Джаспер так и не решился подойти к Казу, посматривал на него издали, но что сказать ему, не знал.

Они вскоре переместились в клуб Воронов, и шумной толпой завалились к барной стойке, потеснив завсегдатаев. Каз лишь поморщился.

Честно говоря, худшего короля Клепка не могла избрать. Никакого веселья. Над Казом опасались подшучивать даже те, кто вроде считался его приятелями (признаться, Джаспер сильно сомневался, что сам Бреккер хоть раз в жизни считал их таковыми), целовать “прокаженного” охотниц не нашлось бы даже в Западном обруче, а проставлять Казу выпивку было как-то неловко. Он не пил больше самому себе отведенного количества, остальное равнодушно отдал желающим и принялся наблюдать за игрой за одним из столов.

Джаспер мог бы присоединиться к дармовой выпивке, но почему-то не стал. Играть ему сегодня было не на что, поэтому он просто прислонился к стене и искоса продолжил наблюдать за Казом.

Тот хранил привычную отстраненность от остальных и зорко следил за залом, не расслабляясь ни на миг.

Джаспер заметил, что Каз то и дело касается рукой щеки и морщится от боли. Воспитание отца призывало подойти и извиниться, но Джаспер медлил, совсем не уверенный, что Казу нужны его извинения. Да и была ли его вина в том, что кто-то наткнулся зубом на монетку? Может, и монетка была не его, а другая. В этом случае извинения звучали и вовсе глупо.

Вскоре Каз исчез из зала и из клуба, так ловко, будто растворился в тенях. Джаспер разочарованно вздохнул и подпер рукой подбородок. Ему было отчаянно скучно и тоскливо. Вокруг царила праздничная суета, а у него не было денег даже на мелкий пирожок.

— Ты чего такой унылый? — Аника упала рядом на лавку, от неё остро и резко пахло спиртом. — Взбодрись, студент!

— Не унылый я, — вздохнул Джаспер. — Ладно, пойду в Клепку.

— Зачем? — Аника одарила его неожиданно трезвым и внимательным взглядом. — К Казу не лезь, он праздники не любит. Здесь уж традицию уважил, а большего не жди.

— Нужен мне твой Каз, — с досадой хмыкнул Джаспер. — Он мне крюгге одолжить обещал.

— Смотри, долго возвращать придется, — Аника хохотнула. — Нашему Казу палец в рот не клади, оглянуться не успеешь, как он у тебя сердце из-под ребер вытащит, а в печени нож будет торчать.

Джаспер вздрогнул, бросил на неё испуганный взгляд. Неужели самые потайные мысли, которые он держал под замком даже от самого себя, были столь явно написаны на его лице? Но Аника уже затянула какую-то пьяную песню и большего от неё было не добиться.

В Клепку он пошел не сразу, сначала вышел к каналу и долго стоял, наблюдая за вечерними катаниями и вдыхая свежий морозный воздух.

Прошел уже не один месяц его пребывания в Керчии, а Джаспер никак не мог привыкнуть к её неторопливой, монотонной суете. Здесь все пребывало в непрерывном движении, не останавливаясь ни на мгновение: портовый город не спал ни днем, ни ночью. Каждый день приходили новые корабли и, не задерживаясь надолго, уходили вновь, стремясь то к заснеженным просторам Фьерды, то к засушливым степям Шухана. Люди сменялись тоже: бесполезно было запоминать лица, на завтра тебя встречали новые.

Иногда Джасперу казалось, что он растворяется в этом мареве зыбкой непостоянности. Кеттердам был похож на огромный косяк рыб: плотный и непробиваемый со стороны, он мгновенно утекал от тебя, едва ты пытался найти в нём хоть какую-то опору. В этом городе ничего невозможно было переложить на завтра: на следующий день лавка могла закрыться, сговорчивый торговец внезапно сорваться с места, а дружелюбный матрос, показавший дорогу и имевший шанс стать неплохим приятелем или собутыльником, оказаться в тюрьме за убийство.

Как это было непохоже на надежную простоту Нового Зема. Если человек был на своем месте, то это значило, что он будет там ближайшие десять лет. Да, большинство времени в местах, где вырос Джаспер, царила унылая застойная тоска, но зато в любой момент она могла взорваться к чертям ожесточенной перестрелкой, бандитским налетом или разбушевавшейся стихией, когда небо гремело наперебой с землей.

Здесь, в Кеттердаме, жизнь не замирала ни на миг, но оттого сама становилась рутиной, и душила не хуже беспросветного покоя. Здесь не то, что не было взрывов, скорее они грохотали бесперебойно, и ты, оглушенный, терял последние ориентиры.

По крайней мере, так было, пока Джаспер не присоединился к банде Воронов. Только среди них он, наконец-то, почувствовал себя на своем месте. С ними было и весело, и лихо, опасные авантюры сменяли одна другую без счета, и жизнь больше не казалась пресной.

В Клепке было тихо и безлюдно. Джаспер поднялся было к Казу, он изо всех старался не скрипеть ступеньками, сам не зная зачем. Он постоял перед дверью, набираясь решимости постучать, но так и не решился и поплелся вниз, в свою комнату, где упал на кровать даже не разуваясь, и, заложив руки за голову, пустым взглядом уставился в потолок.

На душе почему-то было тоскливо и терзало смутное чувство вины, а после слов Аники стало невыносимо. Он и вправду хотел бы подружиться с Казом, в какой-то момент ему даже казалось, что они могли бы подружиться, но затем Каз весьма четко дал понять, что друзей у него не бывает. Лишь последователи.

Джасперу оставалось довольствоваться этой ролью, все равно другого выхода у него уже не было. Черная татуировка ворона с чашей навеки прописалась на его коже.

И уже проваливаясь в сон, он сквозь дрему услышал чей-то сдавленный стон, как будто от боли, но пелена сна затянула его раньше, чем он задумался, кому тот мог принадлежать.

* * *

Наутро Каз был молчаливее обычного. На все фразы и вопросы он отделывался невнятным хмыканьем и мрачным взглядом. Работало на удивление эффективно.

Джаспер, у которого за ночь денег не прибавилось ни на крюгге, увязался за ним до клуба. Каз не возразил.

Он вообще ничего не говорил, только выразительно сверкал глазами и поднимал повыше воротник пальто.

Джаспер от волнения болтал втрое больше обычного и цеплялся за все, что хоть как-то привлекало его внимание, будь то канарейка в клетке, стоящая в одном из окон, или серебристая узорная изморозь на стеклах.

— А знаешь, что в Новом Земе другом становится тот, кому ты доверил свои раны?

Каз издал какой-то очень скептический звук.

— Серьёзно, — Джаспер нагнал его и продолжил. — Меня как-то подстрелили, когда мне было лет четырнадцать. Я увязался с парнями преследовать одну заезжую банду. Нагнали на свою голову. Я высунулся слишком далеко и попался. А мы оказались без всего, с одним костром. В общем, пришлось прижигать, а то б домой не доехал. Ух! До сих пор передергивает, как вспоминаю. Зато стали друзьями на всю жизнь!

— Гм, — в одном коротком хмыканье Каз ухитрился выразить все сомнение человечества.

— Слушай, — Они уже приближались к дверям клуба, и Джаспер наконец решился. — Одолжи полсотни крюгге, рукой клянусь, верну! А, Каз? Будь другом, а?

Он в принципе уже был внутренне готов к едкой злой фразе, обрубающей на корню все желание когда-либо ещё просить у Каза денег. Однако тот неожиданно поступил совсем иначе: хмыкнул, теперь уже с оттенком ехидства, и протянул Джасперу несколько ассигнаций, много больше, чем полсотни крюгге.

— Ого, серьезно? Надеюсь, ты не потребуешь взамен мою душу?

Каз мотнул головой и развернулся, готовясь зайти в клуб. Кто-то пронесся мимо них, потрясая руками, очередной проигравшийся гуляка, попытавшийся по-тихому договориться и безжалостно выставленный за дверь. От резкого движения воротник у Каза сбился, и Джаспер наконец-то увидел его лицо. Оно отчего-то казалось не таким, как вчера, каким-то ассиметричным, почти уродливым, одна щека как будто была чуть больше другой.

Каз, не говоря ни слова, прошел в клуб, а Джаспер остался стоять снаружи, хмурясь и вертя в руках полученные триста крюгге.

Они его ни капельки не радовали.

* * *

Ближе к вечеру Джаспер вернулся в клуб.

— Где пропадал? — Ротти похлопал его по плечу. — Опять прохлаждался, деньги просаживал?

— Отвяжись, — беззлобно буркнул тот и придержал что-то под полой пальто. — Где Каз?

— Да в задней комнате, считает что-то, — отмахнулся Ротти. — Ты к нему не лезь. Он сегодня злющий жуть, одного из официантов взашей выгнал за то, что тот спросил что-то не вовремя.

— Что сказал?

— Да парень прибавку к зарплате хотел, бубнил что-то задиристое, повезло, что с целой рожей ушел.

— Да нет же, Каз?

Ротти задумался и пожал плечами.

— Ничего он не говорил, процедил что-то неразборчивое и выгнал поганца. Ну и поделом.

— Ага, — рассеянно отозвался Джаспер. — Так где говоришь, в задней комнате?

Каз действительно обнаружился у письменного стола, в окружении бумаг. Только бумаги были разбросаны, а сам Каз сидел на полу, прислонившись спиной к столу, и часто хрипло дышал, точно преодолевал сильную боль.

При звуке чужих шагов он вскинулся, попытался быстро встать, но тут же покачнулся и неловко ухватился за стол.

— Эй-эй, все в порядке, это все лишь я, — Джаспер быстро захлопнул дверь, на всякий случай задвинув внутренний засов, и бросился к Казу. — Посмотри-ка на меня!

— Убери руки, — Каз оттолкнул его ладонь и тяжело опустился на стул.

Выглядел он неважно. Лицо опухло и перекосилось, лоб покрылся испариной, и взгляд был совсем мутным.

— Зуб?

Каз с трудом кивнул.

— Надо цирюльника звать, чтоб вырвал, — Джаспер вскочил на ноги. — Подожди здесь, я найду его и впущу через черный ход. Накинем пару десятков крюгге сверху и будет молчать как рыба!

— Не надо, — Каз помотал головой. — Все равно… не поможет. Ничего он не сделает.

— Почему?..

Джаспер хлопнул себя по лбу и вытащил из-за пазухи здоровенную мутную бутыль из темного стекла.

— Вот, должно помочь!

— Что это за бурда? — Каз смерил их обоих подозрительным взглядом.

— Лекарство. Должно снять боль, — Джаспер выхватил с полки бокал почище и щедро плеснул в него терпко-пряное снадобье, резко пахнущее мятой.

— Не поможет, — Каз дотронулся до щеки и с шипением отдернул руку. — У меня там осколок застрял… металлический. Его не вытащить, я пытался. Вошел куда-то под десну. Я рот открыть уже почти не могу.

Говорил он действительно совершенно неразборчиво, так что Джасперу приходилось напряженно ловить каждое слово.

— И что же делать?..

Каз откинулся затылком на стену, прикрыл глаза и покачал головой.

— Пока не знаю. Дай подумать.

Джаспер разглядывал его с тревогой. Он знал как это бывает: на помощь к боли приходит жар, затем лихорадка, а затем незаметно и тихо вплывает Черная Госпожа. Так быстро, что не успеваешь осознать потери...

Неужели и Каз исчезнет из его жизни? Что станет с Джаспером тогда? Банда все ещё была ему чужой, он сдружился со многими, но все ещё цеплялся за Каза, как за ориентир, то знакомое лицо, которое было опорой, надеждой, маяком… Быть может, и приятелем когда-нибудь? О большем Джаспер уж и не заикался.

Будь проклята эта чертова монетка! Если бы он мог отмотать время назад, послал бы Анику ко всем чертям. Металлический осколок — кто бы мог подумать!

Хотя постойте… А если…

Нет. Он не может, не должен. Он обещал отцу, что никто не узнает. Он обещал никогда не прибегать к этому.

— Слушай, — он придвинулся к Казу на стуле. — Ты умеешь хранить тайны?

Каз поднял брови.

— Я умею их продавать, — почти неразличимо прошелестел он, но Джаспер услышал знакомые ехидные нотки. — А что?

— А если от этой тайны зависит чужая жизнь?

— Тогда тем более, — Каз отвернулся. — Выгодная валюта.

— Да… — Джаспер неуверенно улыбнулся. — Обещай никому не продавать мою тайну.

— Только тебе, — пообещал Каз серьезно. — Чего хочешь-то?

— Помочь, — Джаспер медленно поднял руку. — Не двигайся.

— Что? Что ты делаешь? — Каз отшатнулся от его руки. — Коснешься — сломаю.

— Постарайся без этого, — Джаспер осторожно сжал кулак.

Он не знал, что именно делает, просто действовал наугад, боясь, что ничего не выйдет. Как вычленить этот осколок от кучи другого металла в комнате и на них обоих? А если он сделает Казу только хуже?

Джаспер закрыл глаза, он начинал ощущать: маленький кусочек металла, забившийся под зуб, он будто полыхал огнем. Крохотный раскаленный уголек, который необходимо вытащить. Мать умела вытягивать хвори из людей, но Джаспер не знал, как это делают. Он почти ничего не умел.

Он чуть шевельнул пальцами, и уголек словно бы тоже шевельнулся. Каз охнул и зашипел. Это слегка приободрило Джаспера, и он с новыми силами взялся за дело. Вот только он совершенно не понимал, в какую сторону вытягивать этот чертов осколок? Он действовал совершенно вслепую.

Осколок шевельнулся ещё раз, Каз шумно втянул воздух. Джаспер покачал его в стороны и, решившись, резко потянул на себя.

Каз поперхнулся сдавленным вскриком, изо рта у него хлынула кровь, и Джаспер в ужасе распахнул глаза. Что он натворил?..

Крови натекло где-то на ладонь, хотя насмерть перепуганному Джасперу показалось, что не меньше ведра. И последним Каз сплюнул маленький острый кусок металла. Опухоль не спала, но как будто стала меньше.

— На, прополощи, — Джаспер трясущимися руками протянул Казу бокал с целебным зельем. — Д-должно снять боль. У тебя здесь виски есть?

— На полке, — отдышавшийся Каз махнул рукой куда-то за себя. — И мне налей.

— Ага…

Джаспер без передышки опрокинул в себя две порции, прежде чем зубы перестали стучать. Вспомнив про Каза, он обернулся и увидел, что тот, прополоскав рот снадобьем, с любопытством изучает бутылку.

— У кого брал?

— У старой Сэл с Люггештрасс, — Джаспер отдал Казу его виски и плюнулся на стул. Боязливо отодвинул ботинок от кровавого пятнышка на полу.

— И сколько она с тебя содрала?

— Неважно, — Джаспер отвернулся и внимательно уставился на трепещущий огонек лампы.

Каз не стал допытываться, он глотнул виски, прополоскал рот ещё раз и принялся тщательно убирать следы всего произошедшего здесь.

Когда он вышел за дверь, Джаспер понял, что делать больше ему здесь нечего. Это была торговая Керчия, не простой и честный Новый Зем. Не стоило ждать чего-либо от Каза, он и не ждал, когда шел сюда, трепетно прижимая к себе лекарство.

“Всего триста крюгге, и как рукой снимет”, — сказала старая Сэл, и Джаспер согласно кивнул.

А денег ему и Ротти займет. Пятидесяти крюгге должно хватить, чтобы выиграть по-маленькой.

* * *

— Сыграем?

Джаспер безразлично пожал плечами. Сегодня ему катастрофически не везло, и недавний куш был спущен в считанные часы.

Предложивший сел напротив, Джаспер неохотно поднял взгляд.

— Ты?..

— Делай ставку, — Каз ловко тасовал в руках карты.

— А то я не знаю, что ты меня разденешь до нитки, — отмахнулся Джаспер. — Чего тебе, Каз?

— Хочу сыграть, — лицо Каза осталось непроницаемым. — С тобой.

Джаспер вздохнул и шлепнул перед ним стопку крюгге.

— Это всё, что осталось.

— У меня тоже немного, — Каз выложил пятьдесят крюгге ассигнацией. — Ставки сделаны. Сдаю.

Джаспер выиграл. Затем второй раз. И третий тоже.

Он широко раскрытыми глазами смотрел, как растет перед ним горка крюгге.

— А ты учишься, — Каз остался таким же спокойным. — Но увлекаешься, входишь в раж, тебе нужно сохранять голову холодной. Представь, что карты та же перестрелка. Если засуетишься там, получишь пулю в голову, так же и в картах.

— Или окажется, что я стреляю в шляпу, которую высунули на палке для проверки.

— Так делают только идиоты, не умеющие выжидать, — Каз поднялся на ноги. — А ты не из таких. Мне нужен секундант на сегодняшнюю ночь, ты готов?

Он не спрашивал, согласен ли Джаспер, словно заранее знал ответ. И он действительно его знал.

— Кажется, намечается веселая ночка, — Джаспер вытянулся на стуле и закинул руки за голову. — А какое же веселье без меня?

— Отлично, — Каз подхватил трость поудобнее. — Не задерживайся здесь, а то снова все просадишь. Ты нужен мне в форме.

И он ушел, не дожидаясь ответа. Джаспер проводил его взглядом и перевел его на свой выигрыш. На столе перед ним лежали ровно триста крюгге.

Джаспер рассмеялся. Его сердце трепыхалось подсеченной рыбкой на крючке, и он отчего-то знал, что это надолго. Каз больше мог не беспокоиться за свою спину в эту ночь и все последующие.

Керчийцы всегда славились как чертовски хорошие рыбаки.

А за окном все падал и падал снег.