За десятой дюной (джен)

Лучи утреннего солнца, так редко пробивающиеся из-за громоздких туч в это время года, ласкали нежными прикосновениями буквально всё, до чего могли дотянуться. Казалось, весь мир радуется теплу и свету. И только Джанет, сидящей на кровати, обхватив руками подогнутые к грудной клетке ноги, было плевать на это задорство. Пусть отныне всю планету затопят лихие нескончаемые дожди — едва ли она заметит столь глобальную перемену в мире.

Записка, вывернувшая душу наизнанку, казалась отблеском нелепого сновидения, и лишь бросив взгляд на столик у окна, Джанет не то убеждалась в её подлинности, не то в растерянности пыталась понять, явь ли в данный момент господствует. Она ощущала себя слабо тлеющим пепелищем от костра, которому не давали спокойно потухнуть, вороша кочергой и подкидывая гнилые дрова.

На кухне хозяйничала Беатриче, оставшаяся на всю долгую, страшную ночь. Джанет была неимоверно благодарна приятельнице, не ставшей ничего выпытывать в меркантильной попытке потешить любопытство, а просто молча проводившей её до дома. Безропотно выслушавшей поток речи, прорвавший плотину многолетнего безмолвия и подавления желания открыться хоть кому-то. Стало чуть легче. «Страшно-погано-мерзко-стыло-пусто-разочарованно» превратилось в «почти никак».

В комнату вошла Беа, неся две кружки своей фирменной бурды. Впервые в жизни кофе не взбодрил, а только оставил во рту горьковато-затхлый привкус. Три кубика рафинада усугубили, загустив слюну и тем самым щедро добавив омерзения к общему состоянию.

— Слушай… Ну-у… Наверняка это чья-то тупая шуточка или просто совпадение. Да чего только в мире не бывает, в конце концов! Сама знае…

— Это не совпадение, — перебила Джанет, отрешённо глядя в стену. — Таких совпадений не бывает. Понимаешь? Это мистика. Как, как из всех стран мира я могла выбрать именно это место?!

Она продолжала бубнить себе под нос вопросы, а иногда и ответы на них. Вскоре позвонил Джек и слёзно умолял принести ему холодного пива — его навязчивый голос, доносящийся из сломанного динамика, перебил очередное погружение в себя. Беатриче же в грубой форме отказала и, отключившись, в порыве ярости швырнула телефон на пол. Немного подумав, пришла к выводу, что стоило швырнуться самой, а телефон вообще-то денег стоит.

— Ну вот, уже ссоритесь из-за меня. Как прозаично… Идём-ка к океану. Он поможет.

Джанет резко встала, накидывая на плечи пальто и тихо добавила:

— Сигарет-то нет.

* * *

Следующие несколько дней Джанет ходила сама не своя — смеялась по поводу и без, была непривычно общительна. И только дома, закрывшись на оба замка, снимала ущербную неубедительную маску, сползая спиной по входной двери на пол. Порывалась сжечь злосчастную записку, но лишь замирала с нею, уже затёртой почти до дыр, в руке.

Наблюдая за серебристыми каплями конденсата в душевой кабине — застывшими, казалось, на век, а в следующий миг уже скользящими по стеклу вниз, — сама чувствовала себя частицей воды, всё ползущей и ползущей на самое дно, которое никак не наступит. И дурацкие остановки под названиями «уверенность в завтрашнем дне», «счастье», «стабильность» и «прощай, паршивое прошлое!» — временны. Забывать об этом — себе дороже. Вспоминать — будто окунаться в разъедающую плоть кислоту с головой.

Больно и бодрит.

Друзья, почти переставшие собачиться и перешедшие на новый уровень отношений благодаря вопросу, невзначай заданному на берегу, прочно обосновались в её доме, изо всех сил стараясь проявлять участие. Джек о произошедшем ничего не знал, но глаза у него не просто так занимали своё место на физиономии. И ему совсем не нравилось то, что они видят во взгляде Джанет, в её напускном шутовстве, при абсолютном омертвении всей её сущности. Такой она приехала несколько месяцев назад, и негласной задачей обнаглевших товарищей являлось, конечно же, не допустить укоренения этого состояния. Потому в небольшой, но, в отличие от Лондонской, ухоженной квартирке миссис Бойл отныне повсюду валялись мужские носки, в кухонной раковине обзаводилась микромирами с микроорганизмами грязная посуда, а зеркало в ванной комнате обрело милую крапинку, набрызганную зубной пастой.

Вскоре она решила: пора выкарабкиваться — в который раз — из уныния, наводить порядок и избавляться от особо крупных паразитов. Не дай бог, размножаться ещё начнут! Конечно же, миссис Бойл была благодарна обоим за поддержку, пусть и навязчивую, но терпеть дальше подобный свинарник не хватало моральных сил.

Жизнь шла своим чередом: ученики, друзья, образ клочка бумажки перед глазами, переставший затмевать собою всё остальное. Такой же приевшийся, как и фантомные боли после затяжной болезни.

И океан.

Ежеутренние пробежки к нему убивали двух зайцев сразу — и для здоровья полезно, и мощная энергетическая подпитка, накапливающаяся в разуме и много дальше.

Иногда к Джанет присоединялись товарищи, пробегая, впрочем, не много — только до ближайшего маркета за хмельным. В один из таких дней она не выдержала и взяла с них обещание не пить чаще двух раз в месяц. Клялись на приглянувшемся миссис Бойл живописном валуне у берега, поместив на него все шесть рук.

Уже вечером мичиганский парнишка пожалел о скоропостижном решении, но деваться было некуда.

Проходили дни, поглощая человеческие жизни. Проходили ночи, вбирая в себя всё самое сокровенное, в том числе — тайные людские слёзы, страхи и пороки, что, пользуясь отсутствием ненавистного света, выбирались наружу, медленно убивая своих носителей.

Джанет осознавала: спокойной жизни не видать. Она сама же разрушила свой покой, извела себя из обыкновенной глупости… Ночная прохлада окутывала сродни кокону, сотканному из свежести. Ветер подхватывал волосы, путая их. Пожирал сигаретный дым, не дав ему толком выйти изо рта. Порой врезался в грудную клетку так мощно, что, казалось, непременно останутся кровоподтёки, а может быть даже он вырвется наружу сквозь кожу, мясо и кости из спины, подобно крыльям и будет как ни в чём не бывало танцевать на открытом просторе, закручивая в дивные зигзаги кровь и ошмётки плоти…

Окурок полетел в воду, осквернив собою первозданную чистоту. Она молча развернулась и направилась в логово монстров-пьяниц. «То есть, монстров-трезвенников», — не без ехидства мысленно поправила себя миссис Бойл. Для любителей приключений и нескучных выходных у неё было предложение.

* * *

Идея повидать настоящую пустыню, прочувствовав всю её иссушающую суть и безжизненность на себе, посетила Джанет давно, ещё до всей суматохи с переездом в Англию. Очередная зима казалась пятнадцатилетней девочке, ненавидящей холод едва ли не с самого рождения, отвратительно бесконечной. Тем более, из-за обильных снегопадов дорога в город на долгие недели была заказана. Родная деревня погрузилась в анабиоз. И скучными вечерами юная шотландка грезила песками, солнцепёком и свежесорванными финиками, с трепетом поглаживая яркие иллюстрации в книге про чёрный континент.

Конечно, южноамериканская прохладная Сечура⁽¹⁾ совсем не походит на горячую африканскую Сахару⁽²⁾, но всё же… Давно переступившая порог зрелости и пережившая множество не особо приятных вещей миссис Бойл только сейчас вспомнила о детской мечте, решив про себя: гулять — так гулять!

Как раз с намерением гулять не одной, она направлялась в то самое утро к своим непутёвым, но таким уже близким людям, посланным ей не иначе как за все страдания.

Родной почерк давно похороненного ею человека мозолил глаза всё то время, пока она набивала вещами рюкзак. В итоге, полетел туда же, затерявшись где-то между ветровкой и пачкой вяленой рыбы. В конце концов, бумажка, преодолевшая неизвестно сколько десятков, сотен либо тысяч миль по воде, имеет полное право продолжить путешествие.

Друзья вдохновились идеей Джанет. Тем труднее оказалось получить недельный отпуск сразу троим, и спонтанная поездка отложилась на целый месяц, потянувшийся жутко медленно.

Когда дела были улажены, сразу решили выдвигаться. На дне небрежно собранного заплечника что-то подозрительно позвякивало. Сунув в рюкзак обе руки, Джанет выудила разом четыре бутылки какого-то неизвестного ей доселе пойла и укоризненно уставилась на Джека. Паренёк растерялся, поэтому брякнул первое, что пришло на ум:

— Э-э, сюрприз!

Спиртное улетело в ближайшие кусты.

— Сюрприз не удался, идиот! — Беатриче отвесила ему смачный подзатыльник.

Джек, понурив голову, поплёлся к автовокзалу; ладненько спевшиеся между собой подружки отправились за ним, ни на секунду не выпуская из виду провинившегося. А когда нагнали и заглянули в его лицо — расхохотались до слёз: малыш чуть ли не плакал от досады и безысходности. Затем, увидев нечто справа от себя, просиял.

— Шаурмы-то хоть можно, мамочки? — обратился он к надзирательницам, указывая пальцем на фургончик с ближневосточной кухней.

— Только если это не содержит алкоголя, — великодушно дала добро тиранша-возлюбленная.

Шаурма понравилась всем троим. Пока они вкушали божественное яство, ещё несколько голодных, истекающих слюной, куда-то уходили, а возвращались с ароматным свёртком в руках. Вскоре троица предложила другим ожидающим рейсовый автобус делать ставки. Из следующих шестерых человек пятеро пришли с шаурмой. Шестой — с люля-кебабом на шпажке. Выигрыш единогласно решили отдать разговорчивому и жизнелюбивому повару-таджику Умару со смешным акцентом.

Дорога обещала быть весёлой и безо всякой выпивки — это признал и Джек.

* * *

За окном смеркалось. Стремительно пролетающие огни фонарей, казалось, опережают время. Пасмурный грязно-синий горизонт постепенно поглощала вязкая чернота беззвёздной ночи. По салону то и дело разносился чей-нибудь всхрап и сладкое сонное причмокивание. Джек с Беатриче, конечно же, сели вместе; Джанет в попутчики достался невероятно занудный и докучливый мужичонка преклонных лет. Дантист с сорокалетним стажем безумно любил поучить жизни окружающих, даже малознакомых. Сидящие позади приятели подозрительно похрюкивали все шесть часов этой… педагогики, пока их вместе с недотёпой, притаившимся по левую руку, не сморила дремота.

Не спалось только ей. Бессонница, кошмары, страх ночи — всё, как всегда. Ничего особенного.

Начиналась гроза. Странная гроза. Дождя не пролилось — небо жадничало, зато частые короткие вспышки молний, за которыми не поспевал гром, испещрили всю пустоту, расстилающуюся за фонарями. Стало страшно. Сердцебиение участилось, поверхностные вздохи обделяли кислородом нижние отделы лёгких… Урождённая британка боялась гроз. В школе ловила насмешки, когда об этом узнали одноклассники. Позже был Маркус. Он всегда успокаивал, проявляя терпение и заботу. Но вспомнив о единственном, что от него осталось и в данный момент проедало стенки рюкзака где-то на полке над головой, страх лишь усилился, преобразовываясь в паническую атаку. Пришлось вставать с места и будить подругу, сонно забурчавшую и скуксившуюся, точно обиженный младенец. Остаток дороги и вправду обещал быть незабываемым, только вот отнюдь не весёлым.

Ближе к утру удалось чуть подремать, но около семи сон прогнал терпкий аромат кофе — Джек поднёс стаканчик с напитком, купленным на заправке, прямо под нос миссис Бойл. Сзади такой же держала Беатриче, недовольно ворча себе что-то под нос, попутно потирая пальцами опухшие веки. Заметив проснувшуюся Джанет, поутихла и, пригнувшись поближе, негромко спросила:

— Ты как? Выглядишь хреново. Как зомби. Или христианская мученица.

Миссис Бойл, вроде бы давно привыкшая к подобным формулировкам, время от времени таки поражалась прямолинейности подруги, глядящей с якобы искренним беспокойством. Отбросив ханжеские замашки, ответила:

— Так же, как и выгляжу.

Подумав, добавила с едкой усмешкой:

— И ты — не лучше, кстати.

Собеседница закатила глаза.

— Стерва. У меня научилась?

Джанет пожала плечами и молча отвернулась к окну. Дантист-мудрец, к счастью, продолжал дрыхнуть, порой бессвязно бормоча что-то о блёснах и дождевых червях.

Белизна постепенно разбавляла грязную синь. Шоссе разлеглось между однообразным океаном и бедным на растительность ландшафтом. Стремительно отдаляющаяся заправка казалась единственным обитаемым местом во всём мире, а мрачная реальность романтической мечты, подступающая всё ближе с каждым десятком миль, охлаждала и без того почти погасший пыл.

Всюду пестрели… Да, собственно, ничего не пестрело. Тысячи оттенков грязно-песочного цвета испещрили-иссушили всё кругом вплоть до обозреваемых вершин гор. И дальше. Много дальше. Местность погрязла в пыли, захлебнувшись ею; приняла, как часть себя.

Утро в Чиклайо⁽³⁾ выдалось прохладным, но ясное небо, каким так небогата Лима, вызвало эйфорию. Автобус отправился в парк, а весёлые поедатели шаурмы разбежались, как тараканы. Приятели сняли комнату в мотеле, удачно сговорившись с продавцом дешёвого антиквариата в лавке напротив, что его брат-дальнобойщик провезёт их через пустыню — маршрут как раз пролегал по пескам.

Прогулявшись по городу, отужинав острым испанским фастфудом и выпив по стаканчику двойного эспрессо, путешественники попытались уснуть. Тщетно.

— Наверное, всё дело в местном воздухе, — лёжа рассуждал Джек, закинув руки за голову. — Лёгкие не привыкли, просто. Влажность низкая.

— Заткнись, умник, — мило осадила его любимая.

— Да, заткнись. Мы тут уснуть пытаемся, вообще-то, — подала голос миссис Бойл.

Приятели во все глаза уставились на неё, приподнявшись на локтях и разинув рты.

— Кто ты и куда дела угрюмую Джанет?

— Батюшки-светы, что делает смена обстановки с людьми бальзаковского возраста… — приложив ладони к щекам и укоризненно покачав головой, решил тряхнуть мазохистской стариной Джек.

Намечалась драка…

* * *

Шесть мешков под тремя парами глаз, ни на секунду не сомкнувшихся под давлением так и не появившейся дрёмы в прошедшую ночь, можно было преспокойно набивать маисом. Разместившись в на удивление тесной для такой махины кабине водителя, имени которого горе-паломники не удосужились узнать ни в минувший вечер у его брата, ни непосредственно у самого носителя этого самого имени, все трое апатично смотрели на асфальт, исчезающий под колёсами грузовика. Ни болтать, ни двигаться, а порою и моргать сил не находилось.

Сумрачное небо покрывалось коралловыми оттенками утренней зари, становясь всё ярче с каждой секундой, но на пустой трассе никому до этого не было дела. У Беатриче в голове царила пустота; Джанет мечтала повернуть обратно и, плюнув на всё, спокойно сосуществовать со своим настрадавшимся эго; Джек грезил о банке ледяного пива в левой руке и, как минимум, литровой чашке свежесваренного крепкого кофе — в правой; похожий на взлохмаченного мышонка, трусоватый паренёк неопределённого возраста за рулём гигантской колымаги пытался усмирить вставшие дыбом от присутствия этих подозрительных и молчаливых личностей волосы силой мысли, что не очень удавалось человеку, который при виде змеи-то мог взвизгнуть, позабыв о своей принадлежности к сильному полу.

Прямо посреди пустыни машина заглохла. Знойное солнышко, готовое пожрать всё живое в этот чудесный день, совсем не походило на милый жёлтый улыбчивый кружок с лучиками на детских рисунках.

Сечура навевала тоску. Тоску, увенчанную солнечными ожогами; разодетую в наряд, расшитый бисеринками пота; сидящую на троне, украшенном жаждой обычной пресной воды. Несмотря на предусмотрительность много раз проезжавшего здесь дальнобойщика, взявшего еды и питья с запасом, к ночи всех охватил лихорадочный страх: других машин не наблюдалось вообще, мобильная связь помахала ручкой, а поломка никак не находилась. Сердце машины просто отказывалось издавать хоть какие-то звуки, заартачившись. Набожный Мануэль грешил на религиозную мистику. В другое время троица бы над ним посмеялась, но сейчас друзья готовы были сами уверовать и помолиться, лишь бы увидеть на горизонте пылающие фары какого-нибудь прохудившегося пикапа. Но ни пикапа, ни шевроле, ни кадиллака так и не появилось…

Над головой, под напором наступающего на пятки ночи утра, потихоньку гасли звёзды. Небосклон наливался, точно спелое яблоко.

Измучившиеся паникой постояльцы пустыни, решившие не тешить себя надеждой на помощь, уже час, как шли пешком прямо по асфальту, обещавшему к девяти-десяти часам накалиться до предела. Теперь Джанет благодарила свою порывистость, что понесла её в одну из ближайших — самую холодную — пустынь, хотя и корила себя за эгоизм, вынудивший потащить сюда в качестве моральной поддержки друзей. Температура воздуха здесь обычно не превышала двадцати девяти градусов, но за счёт свирепого пекущего солнца казалось, будто попал на прогулку в ад.

Остановившись ближе к полудню, как вкопанные, путники в недоумении переводили взгляды то друг на друга, то на оборвавшуюся, словно нить, дорогу. Складывалось впечатление, что остаток пути просто отполовинили ножом и аккуратно сняли лопаткой, точно яичницу. Мануэль упал на колени, театрально взвыв, возвёл руки к небу, заревел и начал причитать о происках Лукавого. Остальные готовы были его поддержать, еле сдержавшись.

Кроме как идти вперёд, ничего не оставалось. Едва горе-путешественники ступили на песок — трасса позади исчезла, что обнаружил Джек. Джек, которому почудилось, будто волосы по всему телу прямо в этот момент седеют; Джек, который, деланно беззаботно повернувшись обратно и собрав всю силу воли в кулак, энергично задвигал ногами, бросив за спину бодрое:

— Чего вы там телитесь, идём быстрее!

И они шли. Больше никто не увидел абсурдности меняющегося пейзажа, тем самым сохранив остатки здравомыслия. Но лишь на время. Ведь с каждым шагом пустыня едва заметно менялась, даже цвет песка становился ярче, а барханы — выше, и не заметить эти перемены не представлялось возможным.

Никто не жаловался на усталость, остерегаясь попадания солёного пота, что беспрерывно стекал по коже, в рот, молча перенося мерзкую пытку.

Когда сознание начало заволакивать пеленой — светило, наконец, укатилось вниз, исчезая нестерпимо медленно. Дунул прохладный ночной ветер, перегретые тела восприняли гостя чересчур чувствительно, почти болезненно. Путники упали на песок и мгновенно уснули, не успев посчитать глупостью саму мысль о принятии пищи и сооружении лежанок из одежды, хранящейся в рюкзаках, проспав до позднего утра…

Джанет резко выпала из чудесного сновидения про ледяные водопады: кто-то надрывно и громко визжал. Послышались ругань и глухой стук, тотчас же заткнувший источник омерзительного звука. Кричал Мануэль, осквернённый противной слюной верблюда, лизнувшего приглянувшегося спящего шершавым, жёстким языком прямо по лицу. Получив после данного инцидента ещё и прилетевшим ботинком Беатриче, снявшей его сквозь сон, слепо швырнувшей и спокойно продолжившей спать, дальнобойщик начал заводиться, угрожающе поблёскивая слезами в уголках глаз.

Миссис Бойл осмотрелась. Вокруг собралось целое стадо навьюченных дромедаров⁽⁴⁾. Она заторможено оглядывала животных; черноглазых людей, сопровождающих их, с головы до ног закрытых одеждами из добротных натуральных тканей и флегматично наблюдающих за разгорающейся истерикой; невозмутимо спящих друзей; в который раз хныкающего тряпку-Мануэля… Затем, начиная понимать, растолкала подругу и спросила, продолжив пялиться на бедуинов:

— Какого хрена в Америке делает верблюжий караван и арабы?!

Беатриче хрипло ответила, вяло ворочая языком:

— Какие арабы, доброе утро? Отвали.

И провалилась в сон.

Джанет нервно подскочила, окончательно пробудившись, и стала тормошить друзей руками и, испытывая глубочайшее удовлетворение, ногами. Заспанные, они поднимались слишком медленно — сначала на четвереньки, затем, отталкиваясь от сухого песка коленями, кряхтя и матеря весь свет, вставали уже на конечности, предназначенные для этого самого стояния. Караванщики посмеивались, тихо переговариваясь. Пожалуй, им не часто доводилось встречать в пустыне спящих белокожих — довольно забавных в своём бесстыдстве и отсутствии рамок в общении. Вряд ли они понимали хоть слово из всей перепалки, но по интонациям вполне можно было догадаться, о чём речь.

Мануэль продолжал ныть где-то в стороне, пока продравшая глаза парочка оглядывала всё вокруг.

— А чё тут верблюды с арабами делают? — спросила Беатриче.

Джанет взглянула на неё, как на идиотку, и ответила:

— Доброе утро!

К переругивающимся женщинам и молодому человеку, с мечтательной улыбкой наблюдавшему за ними, подошли двое бедуинов и что-то прокаркали на незнакомом языке. Придя к выводу, что их не понимают, поманили за собой. Все трое, переглянувшись, пошли за ними, с радостью избавившись от нытика, оставшегося позади и кричащего вдогонку нечто о рабстве и похищениях людей.

Друзей подвели с верблюдам, запряженным сёдлами. Один из незнакомцев принудил четверых из них присесть на колени и жестами показал садиться.

— О, нет, нет, благодарим вас и всё такое, но нам… это… в другую сторону, — затараторила итальянка.

Араб выслушал её, а затем указал пальцем на солнце, тут же перенеся руку к горлу и сделав движение ребром ладони по глотке, имитирующее режущее.

Посовещавшись между собой, незадачливые путешественники решили воспользоваться добротой совершенно не вызывающих доверия людей. Вопросов возникала масса: что они везут во вьюках, куда следуют… И главный, отодвинутый, пока что, на самый дальний план: куда подевалась Сечура?

Яркий песок резал взор. Казалось, будто все мелкие сосудики, изрисовавшие глазные яблоки, давно полопались и кровь заалила белоснежность склер. Не однообразная ли скудность оттенков повлияла на местных жителей, белки глаз которых походили на пожелтевшую бумагу? Любопытно, врождённая ли это особенность…

Истинная пустыня! «Не об этом ли ты мечтала?», — спрашивала себя Джанет, стараясь как можно тщательнее размять окаменевшую спину после целого дня верхом на одногорбом. Стоило признать, что романтичность детских грёз, наложившаяся на реальность, слилась с ней, поглотившись серостью зрелого восприятия.

* * *

Потеряв счёт дням и ночам, караван цепочкой продвигался по нескончаемым дюнам. Медленно вверх, на холм, а затем вниз — и так до бесконечности. Даже Мануэль поутих. Порою приходилось идти пешком, и износившаяся обувь пропускала жар от раскалённого песка до ступней. Где-то в районе горизонта расстилался чудесный оазис-мираж, манящий в прохладу северных сосен и елей. Неопытные исследователи пустынь рванулись было к нему, но бедуины придержали их, даже не став в очередной раз насмехаться — так они устали от похода.

Некоторые рубашки и футболки из запасов давно пошли на многослойные повязки для черепушки, будучи безжалостно разорванными по швам. Воды катастрофически не хватало. По крайней мере, изнеженным белым. Закалённые местные потребляли минимальное количество прокля́той жижи, что, растекаясь по пищеводу, только раздразнивала его ещё больше, напоминая о разодранной в кровь иссохшейся, исстрадавшейся глотке.

Суровая действительность казалась сновидением либо опиумным приходом, когда явь воспринимается расплывчато и урывками. Но тёмная точка, попавшая в поле зрения на заре очередного дня, когда ветер принёс вместе с приевшимся зноем также и облака, была вполне материальна. Недосягаемый мираж по прежнему мерцал где-то вдали, а точно против него раскинулся город — дом заспешивших вдруг в его направлении караванщиков.

Этого города не было ни на одной карте мира.

* * *

Докучливые темнокожие женщины яркими пятнами сновали среди вновь прибывших. С интересом оглядывая «новеньких», то шептались, то громко и оживлённо галдели, словно лесные птицы. Их пёстрые одеяния вызывали головокружение, а мельтешение прибежавших за ними детей — тошноту. Доносившиеся же до носа запахи свежеприготовленной пищи выжимали из глаз слёзы облегчения.

Отдалённый раскат грома, прорезавший воздух, заставил замолчать всех ровно на пять секунд, после чего гвалт возобновился, став ещё насыщеннее, разбавляясь счастливым смехом и радостными подпрыгиваниями особо несдержанных: надвигался сезон дождей, что принесли на хвосте вернувшиеся кормильцы.

Растерявшихся гостей подхватили под руки и повели вглубь улиц, заводя в скромные песчаные дома: женщин в один, а мужчин — в соседний.

Внутри непримечательного домишки царил невзрачный покой. Мебель отсутствовала напрочь, а уютные лежанки, усыпанные множеством подушек, набитых грубым пальмовым листом, расположились прямо на полу. Дамам тут же организовали помывку с помощью тазов за подобием ширм. Освежившись и выйдя назад в комнату, они обнаружили у двух из четырёх лежбищ, предназначенных по всей видимости им, нечто белое в терракотовых пиалах, финики с дольками апельсинов на блюде, разрисованном абстрактными геометрическими фигурками, и лепёшки на простой глиняной тарелке.

— Надеюсь, это не верблюжьи, — задумчиво прокомментировала Беатриче.

Нечто белое походило на странное, но вкусное жирное молоко — самок дромедаров, скорее всего, а хлебные лепёшки были ещё тёплыми, сытными и невероятно нежными. Не успели гостьи проглотить последние кусочки яств, как вошли покидавшие их на время мытья и трапезы бедуинки, начав наперебой галдеть, явно что-то спрашивая. Одна из них, махнув рукой на бессмысленные попытки объясниться, просто указала на спальные места.

Подруги, решив, что несколько часов вне реальности вряд ли пойдут во вред, улеглись и провалились в сон, едва их головы коснулись подушек.

Просыпалось с трудом. Голова отяжелела, лицо опухло — все признаки пересыпа. За не застеклённым оконным проёмом лил дождь, привнося в помещение свежести. От прохладного сквозняка стопы и кисти слегка озябли, и Джанет с превеликим удовольствием втянула конечности под шерстяное одеяло. Понемногу приходя в себя, она обнаружила отсутствие итальянки, что вызвало лёгкое чувство обеспокоенности. Выбравшись из постели, чуть не споткнулась о большую глиняную кружку, доверху наполненную ещё дымящимся кофе. В недоумении нахмурилась, но вспомнив, что тратить силы и нервы на удивление не стоит, просто наслаждалась напитком, присев обратно на койку и сложив ноги по-турецки. Счастливая Беатриче явилась спустя десять минут.

— Представляешь, у них тут канализация есть — всё цивильно! А ещё пустыня зацвела…

— Ну это, конечно, не так важно, как канализация, — сделав последний глоток почти остывшего напитка, иронично протянула Джанет.

— Я прагматичный человек. Хочешь посмотреть?

— На канализацию?

Беатриче раздражённо поджала губы.

— Ладно-ладно. Хочу.

…Невероятно. Единственное слово, приходящее на ум любому, кто впервые лицезреет цветущую пустыню. Как за одну ночь бесплодная бесконечность может превращаться в разноцветный ковёр, усыпанный яркими цветками и зеленью, благоухающий, к тому же, точно Прованс?

От дивного великолепия щемило сердце.

Морось не останавливалась на передышку, но совершенно не тяготила. В Лондоне миссис Бойл всегда проклинала подобную погоду, вечно испытывая неудобство от влаги, пробирающейся в лёгкие сквозь кожу, но здесь, на отшибе двух миров, готова была сама расцвести, как те пустынные лилии, белыми пятнами выбивающиеся из пёстрой «цыганщины».

Впервые затянувшаяся одиссея вызывала хоть какую-то радость.

И впервые перед отдохнувшими и в кои-то веки находящимися в здравом рассудке скитальцами вопрос «как же отсюда выбраться?» встал ребром.

Местные ни слова не понимали ни по-английски, ни по-испански, ни по-итальянски. Их странный диалект резал слух, казался неестественным — либо искусственно созданным, либо… вообще неземным.

На обратной дороге к своему пристанищу женщины встретили румяного Джека с почти сошедшими следами усталости на лице. Беатриче не удержалась от ехидного комментария:

— Мы уж думали, тебя аборигены съели. Где так долго шлялся, Кук хренов?!

При виде разъярённой возлюбленной, мистер-Мичиган просиял и заулыбался ещё шире:

— И вам доброе утро! Да парни задержали. Такие хорошие ребята, оказывается! Представляете, у них тут огромный базар есть, и общественные бани — зачем они, правда, в жарюке такой, непонятно, — и даже канализация…

На этом моменте дамочки совсем не изящно заржали, брызнув слюной. Джек, обидевшийся, что его прервали на полуслове, злобно проворчал, вытирая следы чужого смеха с физиономии:

— Уже ядом плюются на пару, змеюки…

Вскоре ливень обрушился на город с новыми силами и поутих лишь к вечеру четвёртого дня. Всё это время гости города предпочитали отсиживаться в комнатёнке, выделенной женской половине. Мануэль страшился оставаться один на один с толпой «этих арабов», и проводил дни и ночи в обществе своих бесшабашных попутчиков, отсиживаясь в углу.

Пользуясь моментом, домоседы решили посмотреть на местный базар. Джек видел его издали, но остался впечатлён размерами. Жестами друзья попросили бедуинок, приносящих еду, провести их туда. Те безропотно согласились. Цепочкой петляя по узким улочкам меж песчаного цвета домов, стараясь поспеть за едва не летящими темнокожими красотками, вскоре выбрались на площадь, большую часть которой занимали торговые ряды, расположившиеся под навесами. В лица резко ударил запах специй, в ноздрях неприятно защипало. Продавцы всполошились, а некоторые позамирали с открытыми ртами — белых они явно видели впервые.

Проходя мимо различной утвари, невиданных доселе фруктов, овощей и орехов, вин и сладостей, превосходных качественных тканей и бижутерии, игрушек и непонятных приспособлений, туристы жалели об отсутствии возможности что-либо приобрести, ведь банковские карты, доллары и соли⁽⁵⁾ здесь вряд ли примут. Джек с угасающей надеждой поглядывал на бутыльки из тёмного стекла, наполненные хмельными напитками. Целиком сконцентрироваться на всём этом великолепии мешали тяжёлые, удушающие, временами мистические ароматы. Казалось, здесь переплелись меж собою все запахи мира: терпкость средиземноморских трав перемежалась со свежей остротой мирта и камфоры; пряность доминирующей всегда и везде выскочки-корицы — со зловещей сладостью ладана и землистой жирноватостью пачули; животная плотность агарового дерева — с дымчатой вязкостью дёгтя; навязчивость изысканно-несуразных цветков иланг-иланга — с шаманской вкрадчивостью кедровой древесины; жжёность карамели — с солёной прелестью чего-то неуловимо морского… Пускай по отдельности все эти ноты являлись чудесными — все разом они вызывали желание закутаться в железобетонный гроб. Либо отправиться прямиком в космос, чтобы в течение нескольких секунд ощущать блаженное ничто, не имеющее ни запахов, ни прочего, пока оно не расплющит тельце в лепёшку. «Надеюсь, не верблюжью», — прошелестел в голове монотонный голос итальянской подружки. Джанет всхрюкнула. Ну вот, уже и бредовые мысли в голову лезут. То-то чем-то отдалённо-знакомым повеяло, — чем-то, что курили подростки в неблагополучном районе Лондона, куда её однажды занесло по ошибке.

Гостеприимные торгаши щедро одарили любопытных белокожих различной выпечкой и выпивкой. Сперва трезвенницы хотели отказаться от последнего, глядя на восторг в глазах малыша-Джека, но затем, синхронно махнув руками, стали пробовать местные напитки прямо на рынке. Из всех изысков всем троим по вкусу больше всего пришлось сладкое густое вино из фиников. Подлая жижа легко пилась, но проявила себя во всей красе только спустя час, едва они добрались до дома. В голову ударило резко, сильно и надолго. Разбор гостинцев единогласно решили оставить на утро…

1) Пустыня Южной Америки — самая холодная на планете.

Вернуться к тексту

2) Пустыня Африки. Самая крупная на Земле.

Вернуться к тексту

3) Город в Перу севернее Лимы.

Вернуться к тексту

4) Одногорбый верблюд Африки.

Вернуться к тексту

5) Перуанская валюта.

Вернуться к тексту