Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Дорога пролегала через бесплодную пустыню. Привыкшая к настолько же бескрайним вересковым пустошам Шотландии, Джанет, однако, давилась однообразностью пейзажа и жарким самумом, проталкивающим в глотку мелкие режущие крупинки песка.
Вот уже полдня, как впереди маячил отпечаток дикого Севера — призрачный оазис, дразняще призывающий в прохладные тени сосен и елей. Обещающий щедрые пригоршни ледяной воды от талых горных снегов и мёрзлую отвердевшую почву, способную вмиг охладить разгорячённое несколькими неделями скитаний под беспощадным солнцем тело.
Сегодня впервые на небе показались редкие вкрапления рыхлых облаков. Стоило на них бросить взгляд — и очередной вдох делался глубже, а воздух, просачивающийся в лёгкие, будто становился свежее…
Именно с глотка свежего воздуха всё и начиналось.
* * *
— Доктор Хитклиф, пройдите в процедурную номер два, — на всю приёмную заголосил усилитель под потолком. Дежурная на ресепшене отложила микрофон и продолжила щебетать с симпатичным медбратом, кокетливо поигрывая верхней пуговицей униформы.
«Хоть бы расстегнула её, в самом деле. Жеманничает, как тринадцатилетка, только-только вступившая в пубертатный период. И её собеседник хорош — ведётся, словно подросток. А ведь обоим не меньше тридцати на вид. Странные люди — эти медработники», — так рассуждала миссис Бойл, пока сидела в очереди на приём к своему «палачу». На протяжении бесконечно долгих пяти лет доктор Фиш, подобно тупому ножу, медленно и неимоверно болезненно отрезал голову её надежде, каждый раз глядя с жалостью прямо в глаза, пока выносил очередной приговор.
Несколько рецидивов водили задорные хороводы, приглашая ещё одного в свой дружный круг. Джанет медленно поднялась и нехотя вошла в ненавистный кабинет, где ожидали результаты чёрт знает каких по счёту анализов. Но всё пошло не по сценарию предыдущих посещений сего заведения: она оказалась чиста, почти как здоровенький розовощёкий младенец. Вот только радости — ни на грамм. Выедена, точно старый ковёр молью.
«И где же эйфория, где мурашки от восхищения и бабочки в животе?!» — не успев переступить порог клиники, а уже раздражённо чиркая колёсиком зажигалки у кончика сигареты, наспех впихнутой меж осклизлых губ, задавала себе же риторические вопросы миссис Бойл.
Мёртвый, но до сих пор горячо любимый муженёк постарался: мало того, что вся голова в тридцать восемь сизая, так ещё и паскудная гнилостная опухоль в кишечнике на фоне стресса завелась.
И вот когда Джанет, измождённая операциями, химией и облучениями практически сдалась — на тебе. «Вы абсолютно здоровы», — вынес вердикт докторишка, задумчиво почёсывая свою учёную репу. Да уж. Напрочь убитый процедурками иммунитет точно можно принять за признак «абсолютного здоровья»!
Мысленное ворчание и вечное недовольство стали постоянными спутниками Джанет, а окружающие, умеющие испытывать приливы радости по пустякам, вызывали судорожное подёргивание правого века. Что и говорить, тёплый сентябрьский день, приятно ласкающий — в случае миссис Бойл подобно наждачной бумаге или стекловате — ветерок, мерно перебирающий невидимыми пальцами листву на старинных дубах и разноголосый гвалт птиц заставили лишь втянуть голову в плечи, зябко поёжиться и убраться в своё мрачное обиталище.
В квартире на окраине Лондона тяжёлые занавески давно не раздвигались, и солнечные лучи, как бы ни старались, не могли просочиться в помещение, найдя лазейку.
Её попросту не было.
В склеповой темноте качественнее страдалось, сигареты дольше тлели, а спиртное медленнее исчезало из стакана. Ненавистная пустота въелась в стены, увешанные фотографиями в рамках; наполнила собою затхло-спёртый воздух, чудненько спевшись с пылью. Проросла из зерна боли и обречённости одного лишь человека, заполонив гнилым урожаем приличную квадратуру пространства, которое ещё могло помнить лучшие дни.
Джанет вгрызлась в чёрствый хлеб, что забыла спрятать прошлым вечером, запивая его непомерно сладким горячим чаем. Закурила, тут же бросив сигарету на ледяной плиточный пол и затушив ногой в ботинке. Робко сдвинула плотную штору, вглядываясь в окно… По ту сторону немытого около восьми лет стекла кипела жизнь, сновали люди. И отчего-то до зубного скрежета захотелось влиться в этот человеческий поток…
Спустя несколько часов в кухонной раковине догорали фотографии. Смеющаяся пара, объятая пламенем, превращалась в пепел.
А через месяц в вычищенную до блеска квартиру въехали новые жильцы.
* * *
Сперва миссис Бойл намеревалась купить часть сблокированного дома на другом конце города, подальше от отвратительнейшего отрезка своей жизни. Но ничем не удерживаемая в родном Альбионе — ни постоянной работой, ни друзьями, коих сама от себя оттолкнула, ни излишней патриотичностью, — она решилась на весьма странный для себя, тяжёлой на подъем, шаг. Ткнув пальцем в глобус с закрытыми глазами, сняла все сбережения и взяла билет до Лимы(1). Для Джанет, никогда не покидавшей островов, подобная встряска стала бы огромным шагом, преодолевающим годы унылого прозябания, скорби и болезни. Необходима была не просто смена обстановки, а вполне себе животворящий стресс.
Прихватив в качестве памятного сувенира последний вдох знакомого с детства влажного воздуха, она шагнула в разъехавшиеся перед носом двери Хитроу(2)…
* * *
Для британца переезд в Лиму — ирония судьбы, ведь в этом странном городе никогда не бывает дождей. Зато туманами он просто изобилирует, а потому первый глоток местного кислорода оказался по-родному тяжёлым.
Доморощенные таксисты набросились на выходящих из здания аэропорта пассажиров, как стая голодных псов. От такого количества доброжелательно-меркантильных улыбочек и стремительной речи, похожей на бессмысленное тараторение, накатила тошнота. А осознание того, что язык таки придётся вспоминать, пробудило обожаемое правое веко. Английский тут не был в ходу. Да и в школе, с которой Джанет заранее договорилась насчёт работы, всё равно преподавать предстоит испаноговорящим ребятишкам.
Убедившись в сходстве съёмной квартиры с её фотографиями на сайте и шустро оформив документы, первым делом она отправилась к океану, оставив разбор пожитков на потом…
Бушующая пенная громадина способна вызывать благоговейный трепет с солёным привкусом страха перед своим величием. Особенно когда оказываешься к ней настолько близко, что вода лижет солидную обувь из бутика, на которую в такие моменты — плевать. Пусть хоть развалится на куски, покрывшись искрящимися кристалликами натрия со временем. В любом случае, когда-нибудь ненасытная почва поглотит и переварит в ничто всю обувь мира вместе с её обладателями.
Только стихии вечны. Одна из них красовалась оглушающими звуками неистовой бури перед одиноким человеком — единственным здесь, кто не боялся видеть красоту опасности, находясь в её эпицентре, а не за окном тёплого офиса либо квартиры.
Уши заложило, голова гудела от громыхания и усталости после перелёта и риелторских дел. Однако, миссис Бойл продолжала неподвижно стоять, сунув озябшие руки в карманы нисколько не греющего пальто, будто чего-то ждала, внимательно и вместе с тем отсутствующе всматриваясь в горизонт. Смертоносные волны прорезали дорогу к берегу, намереваясь смести всё и всех со своего пути, но у стойкой суши были иные планы — не дать воде поглотить себя, тем самым позволив застывшей скорбной статуей Джанет остаться живой и невредимой.
Ни час спустя, ни гораздо позже пейзаж не изменился. Только слёзы, садняще стекающие по обветренным щекам, подпитывали свою солёную мать, сливаясь с нею навек.
* * *
Игра в глобус сыграла с Джанет злую шутку, ведь именно здесь, недалеко от Атакамского жёлоба, судно, в составе команды которого был и её муж, бесследно исчезло. Потерпело ли крушение или невзначай наткнулось на какую-нибудь там Атлантиду — навеки останется загадкой для сотен таких же неприкаянных, как и сама миссис Бойл, родных и близких пропавших без вести.
Приехав за сулящими покой переменами, она не смогла сдержать рвущуюся наружу абсолютно нелогичную, изнуряющую, глупую надежду, что нашёптывала уже давно въевшееся в душу и отравляющее её: «Он может быть жив!».
Гигантская пучина забрала всё, в том числе и несколько первых часов в новом месте, что должны были стать особенными. Вот только ненависти к ней так и не появилось…
Першение в горле и насморк напрочь испортили знакомство с городом. А если учесть, что до выхода на работу оставалось всего четыре дня, по своей же глупости захворавшей миссис Бойл вместо посещений национальной консерватории и всевозможных музеев приходилось пить омерзительный коктейль из горячего молока с мёдом и содой, кутаясь в новенький мягкий плед из шерсти альпаки.
Пальмы за окном мерно покачивались, создавая лживое впечатление, будто вот-вот согнутся пополам подобно листу бумаги и даже не треснут. Солнце блёкло просвечивало сквозь тяжёлые низкие тучи, не мешающие прохожим непонятно чему улыбаться. Джанет решила последовать их примеру. Уголки губ робко вздрогнули и поползли вверх, но тут же опустились ещё ниже, чем до этого. Всё-таки, проведя большую часть жизни среди чопорных англичан, не так-то просто понять не страшащихся проявлять светлые эмоции, а если их нет — насильно заставлять себя верить в свою радость, пока она не станет материальной частью повседневности.
Живот заурчал, напомнив о том, что скудной порции вчерашней самолётной пищи не вполне достаточно для того, кто решил жить, а не существовать.
Отобедав в ближайшем кафе хвалёными местными севиче и тамале(3), Джанет как никогда прежде захотелось простых тостов с ягодным джемом. Гипнотизируя взглядом куи, непонятно зачем преподнесённое в подарок от заведения, ей казалось, что все сотрудники и посетители харчевни наблюдают исподтишка за обещающей стать забавной реакцией очередного белого человека на несчастную тушёную морскую свинку. В любом случае, если и наблюдали — остались разочарованы: так и не притронувшись к одинокой тушке, миссис Бойл спокойно попросила счёт, а оплатив его, так же невозмутимо встала и вышла прочь.
Хотелось курить. Жутко хотелось курить. Зубы сводило, дёсны чесались, только вот стоит поддаться — и зачешется совесть. Ведь обещала же себе не притрагиваться к табаку. Себе, его фотографиям, ныне сожжённым, а ещё — океану. Вода не приемлет дым. Она и огонь тушит, а дым для неё вообще не соперник — слабак.
Да и курильщиков здесь почти нет. Зачем дымить, когда живёшь в раю. В дико влажном, правда, — до удушливости — раю.
Вместо курева есть океан. Так же подсаживаешься. Один раз увидишь его — бушующе-неадекватный, мощный, беспрекословный, — и уже не соскочишь так просто. Попытаешься — здравствуй, ломка!
Так и у молчаливой Джанет на берегу, покачивающейся от ветра и слабости, обязанной сейчас сидеть в тепле и носа не высовывать на улицу, не хватило силы воли отказать себе в бессмысленном наблюдении за трепыхающейся жидкостью под ногами.
Совсем низко пролетел непонятно откуда взявшийся тут одинокий кондор, высматривающий добычу. Гордец и красавец с сущностью падальщика… Природа любит пошутить, и хоть бы раз шутка вышла доброй.
Не смотри на меня, красавчик. Я пока ещё жива.
Джанет несколько раз подбирала особо симпатичные, на её взгляд, камушки, порываясь бросить, но вскоре отправляла их обратно к серым братьям, не решившись закинуть в воду. А так хотелось! Тем более, в трёхстах футах от неё этим вполне успешно занималась какая-то инфантильная дамочка.
Спустя некоторое время отнюдь не юная особа заметила второго человека на берегу и как-то уж слишком жизнерадостно улыбнувшись направилась прямо к нему, на ходу доставая из-за пазухи початую бутылку текилы.
Миссис Бойл смутилась, почувствовав раздражение. Оглянулась, ища пути отступления.
Пока прикидывала траекторию до ближайшего… да хоть чего-нибудь! — дружелюбная оптимистка подобралась совсем близко и, споткнувшись, но устояв на ногах, довольно сдержанно проговорила на чистейшем английском:
— Хороший денёк!
Джанет смогла лишь выдавить сквозь зубы скупое «сомневаюсь», но нежеланная собеседница не обратила внимания на тон и продолжила болтать:
— А я вас знаю! Вы приходили в нашу школу устраиваться. Я тоже там преподаю. До смерти надоели эти испанцы: тарара-турара, а толку никакого. А тут смотрю — белый человек! Ещё и европейка! Представляете, как я обрадовалась?! Нам с Джеком вдвоём скучновато бывает. Джек тоже белый, правда из США, из Мичигана. Не подумайте, я не какая-нибудь там расистка…
Джанет медленно отступала, словно перед ней ягуар, подобравшийся для прыжка, но хищница не сдавалась.
Сделав глоток огненной воды прямо из горла, протянула бутылку миссис Бойл и продолжила монолог, чуть сбавив обороты:
— Ох. Простите, ради бога. Это от текилы. Она всегда на меня так действует. Вообще-то, я не очень общительна… Ох, опять. Простите. Прос… Чёрт! Я Беатриче.
Говорливая особа умолкла, выжидательно уставившись на добычу и, кажется, даже перестала дышать.
Миссис Бойл нервно схватила бутылку, сделала два жадных глотка. Отдышавшись, нехотя прохрипела:
— Джанет.
Беатриче слегка напряжённо улыбнулась. Она не была красива, но… На удивление белокожая итальянка обладала мистической притягательностью, а в непомерной болтливости психически уравновешенные люди вполне находили некоторое обаяние.
Быть может, мизерная для Джанет порция алкоголя слишком быстро заиграла в крови, но она, к своему удивлению, вместо того, чтобы сбежать, поддержала знакомство:
— Ни разу не пробовала агуардьенте(4). Как насчёт прогулки до ближайшего маркета?
Наглая дамочка воспряла духом. Подскочив на месте, как грациозная пингвиниха, подхватила строптивую миссис под руку и потащила в неизвестном направлении, взахлёб рассказывая о себе, о неком Джеке из Мичигана, о школе, об агуардьенте и о способах его потребления.
* * *
Утро выдалось тяжёлым. Глаза слиплись намертво, в висках болезненно сжималось от малейшего движения шеей, а во рту стоял кислый привкус с изысканными нотками тухлых яиц. Сквозь маленькую щёлку меж век левого глаза, который еле-еле удалось чуть разлепить, Джанет смогла разглядеть дорогу к ванной комнате…
Беатриче вяло крутилась на кухне у плиты, доваривая нечто, по запаху напоминающее горелый кофе, заправленный древесной золой вместо сахара. На столе дожидались своего часа подгоревшие гренки и тарелки с некой субстанцией. Судя по желткам, яичницей. Миссис Бойл мечтала испариться из чужого жилища, не настроенная на общение с кем-либо, а тем более — с этим монстром в юбке. Но «монстр» удивила, когда, заметив собутыльницу, лишь апатично махнула рукой в приветственном жесте и отвернувшись обратно к чёрной жиже, что начала сбегать на плиту, разлила её по чашкам.
Завтракали в полнейшей тишине. Еда, несмотря на непрезентабельный вид, оказалась вполне сносной, кофе взбодрил.
— Когда на работу? — угрюмо спросила Беатриче, глядя в свою тарелку. Создавалось впечатление, что она сейчас рухнет лицом прямо в недоеденную глазунью и преспокойно уснёт.
— В понедельник, — так же монотонно ответила жертва гремучего тандема текилы и агуардьенте. По всей видимости, данный коктейль желудку и печени пришёлся не по вкусу.
Внезапно в дверном проёме появилась ухмыляющаяся голова какого-то молодого паренька.
— Ну что, алкоголички, проспались? — ехидно поинтересовался некто.
— Пошёл вон, Джек, — не очень-то дружелюбно простонала хозяйка кухни, демонстративно хватаясь за виски.
— У-у-у. Что, бо-бо головушка-то? — не унимался изверг.
— Джанет, как ты относишься к убийству?
— Приемлемо, — мрачно отозвалась она, исподлобья сверля взглядом нарывающегося щенка.
Паренёк с интересом уставился на собутыльницу подруги.
— Приятно познакомиться с вами в трезвом виде, миссис Бойл.
Две грымзы, переглянувшись, встали и начали медленно надвигаться на оборзевшего сосунка. Джек попятился, выставив руки перед собой в защитном жесте:
— Но-но-но, дамы, я же пошутил!
— Мы тоже сейчас пошутим, да, Джанет? А результат шутки завернём в ковёр и ночью в океан тихонько выбросим, пингвин Гумбольдта ты хренов.
— Ух ты, такое слово с первого раза выговорила, надо же, — снова стал забываться мазохист. — А вчера, помнится, лыка не вязала, когда просила забрать вас!
— Ну всё, довёл! — выкрикнула горячая итальянка и рьяно пошла в атаку.
Миссис Бойл взирала на всю эту вакханалию с открытым ртом. Домой уже не хотелось, хотелось нормального хлеба и больше зрелищ.
Спустя несколько минут, не выдержав, разняла драчунов. Беатриче снова стонала от головной боли, приземлившись на стул, и Джек, смилостивившись, сварил нормального эспрессо всем троим. Амазонке-пьянчужке досталась двойная порция.
— Так значит, будете работать в нашей школе, — скорее утверждал, чем спрашивал молодой человек, временами потирая наливающийся фингал. — И что преподаёте?
— Этику, — после небольшой паузы съязвила Джанет, не сдержавшись.
Придурки заржали. У притягательной таинственной итальянки кофе потёк носом.
Джанет не желала себе признаться, что безумно рада новым знакомым. Что-то тёплое разливалось в грудной клетке, когда слышался смех, предназначенный ей.
— А если серьёзно? — отдышавшись, продолжил допрос Джек.
— А если серьёзно, в понедельник узнаешь, а мне пора, господа, — ответила она, поднимаясь из-за стола. — И можно на ты.
Это была самая длинная речь, произнесённая ею за последние годы. Джанет выздоравливала.
* * *
Первый рабочий день начинался скверно.
Шумные оравы снующих туда-сюда детишек вызывали мандраж, желание немедля швырнуть на стол директора заявление об уходе и свалить, не проведя ни единого урока.
Менее подвижные, но не менее болтливые стайки галдящих старшеклассников обсуждали новую географичку «с классной задницей», то ли всерьёз считая, что она не слышит, то ли вконец охамевших. Старшеклассницы же были готовы загрызть симпатичную чужачку, наплевав, что взрослой женщине нет дела до каких-то молокососов с разыгравшимися гормонами. Не особо привлекательных, к тому же.
Но стоило произнести первое слово перед разномастной аудиторией вундеркиндов и тупиц, тихонь и крикунов, мажоров и бедняков из ближайших трущоб — и всё пошло, как по маслу.
Миссис Бойл была талантливым преподавателем.
К концу дня те же старшеклассницы едва ли не боготворили временами смурную, но интересную и неформатную учительницу, а от парней Джанет вполне обоснованно заслужила нечто вроде уважения. Она не нудила, не навязывала свой предмет и, главное, вела себя с учениками на равных. Редкость, когда старший не показывает своего превосходства при каждом удобном случае, не гнушаясь потоптаться по хрупкой подростковой самооценке.
Спустя месяц как минимум половина школьников копили деньги на путешествия и паломничества в будущем.
В коллектив узколобых преподавателей миссис Бойл не влилась, зато успешно травила печень в компании Беатриче и Джека каждую пятницу после работы, а на утро следующего дня они возили её по местным достопримечательностям. На Мачу-Пикчу попасть не удалось — вход ограничен, поэтому приятели условились приехать сюда летом. Но Титикака(5) повидали.
Волшебный тогда вышел вечер. Присутствовали все атрибуты подобных вылазок — и палатка, и костёр, и гитара, и мексиканская текилка.
Джек наигрывал дрянные песни Игги Попа, лениво перебирая струны заскорузлыми пальцами. Старый местный индеец в ярком пончо и мокасинах, расшитых бисером, учил несуразных бледнолицых читать по звёздам судьбу, а озёрная вода тихонько шелестела где-то во мраке уютной ночи. Всем троим хотелось, чтобы утро, наполненное отрезвлением и бытом до краёв, никогда не наступило, но время, как известно, имеет свойство двигаться вперёд, порой этим разочаровывая…
В следующий уик-энд шебутная троица отправилась смотреть пингвинов Гумбольдта в естественной среде их обитания. Джек, как он полагал, незаметно порой дотрагивался до того места, где ещё недавно красовался кровоподтёк; дамочки же ехидно посмеивались, заметив его бессмысленные манипуляции. Всё-таки здорово Беатриче ему тогда наваляла!
Позже, сидя на террасе набережного кафе она не выдержала и засюсюкала противным голосом:
— Нашему малютке-Джеку сделала больно плохая тётя, нашего малютку-Джека все обижают.
«Малютка» злобно зыркнул. Намечалась драка…
Чрезмерная инфантильность этих двоих раздражала Джанет, и если первое побоище состоялось без зрителей, то сейчас, в общественном месте, ей заранее было жутко стыдно и неудобно. Она предпочла бы просто встать и уйти, но совесть скребла где-то внутри, потому пришлось гасить намечающуюся склоку на начальном этапе. Подлив товарищам — о чудо! — чаю, она, тяжело вздохнув и подумав о том, что превращается в жалкую пропоицу, предложила:
— Может, закажем чего покрепче?
Горе-вояки моментально воодушевились, перестав препарировать друг друга взглядом.
Вечером женщины, как истинные джентльмены, дотащили брыкающегося и буянящего малыша в его квартиру, уложили спать и отправились в путь — покорять улицы Лимы.
— Ты не думай, мы не всегда так. Просто новый человек появился, свежесть привнёс. То есть, привнесла. А так мы почти не пьём, ты не думай! В смысле, почти… ик… не пьём. Вот. А то ещё свинтить от нас захочешь… Шесть грёбаных лет тут живу, а ничего толком не видела. Школа-дом, дом-школа — и всё. Понимаешь? А ты приехала и веселей как-то стало. Хоть ты и бука такая вечно, не обижайся только… — Беатриче много болтала, что означало наличие агавовой жижи в её крови.
Джанет немного помолчала и внезапно спросила:
— Почему вы с Джеком не вместе?
Приятельница поперхнулась слюной, выразив таким образом всю степень своего возмущения.
— По-моему тебе хватит, моя угрюмая подруга, — попыталась она перевести тему.
Не вышло:
— Серьёзно, между вами аж искрит. Сталкиваетесь вечно, как грозовые тучи с протипо… сейчас… п-ро-ти-во-по-ло-ж-ны-ми — во! — зарядами.
— Загнула. Что за дурацкие метафоры? Ничего не искрит! Я вообще с ним общаюсь только потому, что больше не с кем. И я старше на двенадцать лет!
Джанет лишь загадочно усмехнулась, переводя взгляд на мерцающую рябь ночного океана.
— Дело ваше.
Внезапный шквал всколыхнул воду и прямо к ногам приятельниц прибило закупоренную бутылку.
— О! А внутри письмо, наверное, — развеселилась Беатриче, слегка попинав находку мыском ботинка. — Чего смотришь? Открывай.
Миссис Бойл подняла переливающийся в свете луны сосуд. Внутри и вправду находилась скрученная в трубочку записка…
Бах!
Бутылка, выпав из вмиг онемевших рук, со звоном разбилась вдребезги, как и самообладание державшей её мгновением ранее женщины.
На сохранившей белизну бумаге, неизвестно сколько дрейфующей в трюме стеклянного корабля по волнам бесконечных вод, чернела всего одна строка, написанная небрежным, таким знакомым, но почти забытым, словно сон, почерком:
«Где же ты, Джи?».
Так её всегда называл он. Маркус Бойл.
1) Столица Перу (Южная Америка)
2) Аэропорт Лондона
3) Блюда местной кухни. Севиче — рыба, маринованная в соке лайма. Тамале — что-то вроде пирожков из кукурузной муки, завёрнутых в банановые либо кукурузные листья и приготовленных на пару́.
4) «Испанская горилка». Делается из всего подряд, потому может считаться аналогом русского самогона.
5) Южноамериканское озеро. Очень живописное. Эдакий местный Байкал.
Лучи утреннего солнца, так редко пробивающиеся из-за громоздких туч в это время года, ласкали нежными прикосновениями буквально всё, до чего могли дотянуться. Казалось, весь мир радуется теплу и свету. И только Джанет, сидящей на кровати, обхватив руками подогнутые к грудной клетке ноги, было плевать на это задорство. Пусть отныне всю планету затопят лихие нескончаемые дожди — едва ли она заметит столь глобальную перемену в мире.
Записка, вывернувшая душу наизнанку, казалась отблеском нелепого сновидения, и лишь бросив взгляд на столик у окна, Джанет не то убеждалась в её подлинности, не то в растерянности пыталась понять, явь ли в данный момент господствует. Она ощущала себя слабо тлеющим пепелищем от костра, которому не давали спокойно потухнуть, вороша кочергой и подкидывая гнилые дрова.
На кухне хозяйничала Беатриче, оставшаяся на всю долгую, страшную ночь. Джанет была неимоверно благодарна приятельнице, не ставшей ничего выпытывать в меркантильной попытке потешить любопытство, а просто молча проводившей её до дома. Безропотно выслушавшей поток речи, прорвавший плотину многолетнего безмолвия и подавления желания открыться хоть кому-то. Стало чуть легче. «Страшно-погано-мерзко-стыло-пусто-разочарованно» превратилось в «почти никак».
В комнату вошла Беа, неся две кружки своей фирменной бурды. Впервые в жизни кофе не взбодрил, а только оставил во рту горьковато-затхлый привкус. Три кубика рафинада усугубили, загустив слюну и тем самым щедро добавив омерзения к общему состоянию.
— Слушай… Ну-у… Наверняка это чья-то тупая шуточка или просто совпадение. Да чего только в мире не бывает, в конце концов! Сама знае…
— Это не совпадение, — перебила Джанет, отрешённо глядя в стену. — Таких совпадений не бывает. Понимаешь? Это мистика. Как, как из всех стран мира я могла выбрать именно это место?!
Она продолжала бубнить себе под нос вопросы, а иногда и ответы на них. Вскоре позвонил Джек и слёзно умолял принести ему холодного пива — его навязчивый голос, доносящийся из сломанного динамика, перебил очередное погружение в себя. Беатриче же в грубой форме отказала и, отключившись, в порыве ярости швырнула телефон на пол. Немного подумав, пришла к выводу, что стоило швырнуться самой, а телефон вообще-то денег стоит.
— Ну вот, уже ссоритесь из-за меня. Как прозаично… Идём-ка к океану. Он поможет.
Джанет резко встала, накидывая на плечи пальто и тихо добавила:
— Сигарет-то нет.
* * *
Следующие несколько дней Джанет ходила сама не своя — смеялась по поводу и без, была непривычно общительна. И только дома, закрывшись на оба замка, снимала ущербную неубедительную маску, сползая спиной по входной двери на пол. Порывалась сжечь злосчастную записку, но лишь замирала с нею, уже затёртой почти до дыр, в руке.
Наблюдая за серебристыми каплями конденсата в душевой кабине — застывшими, казалось, на век, а в следующий миг уже скользящими по стеклу вниз, — сама чувствовала себя частицей воды, всё ползущей и ползущей на самое дно, которое никак не наступит. И дурацкие остановки под названиями «уверенность в завтрашнем дне», «счастье», «стабильность» и «прощай, паршивое прошлое!» — временны. Забывать об этом — себе дороже. Вспоминать — будто окунаться в разъедающую плоть кислоту с головой.
Больно и бодрит.
Друзья, почти переставшие собачиться и перешедшие на новый уровень отношений благодаря вопросу, невзначай заданному на берегу, прочно обосновались в её доме, изо всех сил стараясь проявлять участие. Джек о произошедшем ничего не знал, но глаза у него не просто так занимали своё место на физиономии. И ему совсем не нравилось то, что они видят во взгляде Джанет, в её напускном шутовстве, при абсолютном омертвении всей её сущности. Такой она приехала несколько месяцев назад, и негласной задачей обнаглевших товарищей являлось, конечно же, не допустить укоренения этого состояния. Потому в небольшой, но, в отличие от Лондонской, ухоженной квартирке миссис Бойл отныне повсюду валялись мужские носки, в кухонной раковине обзаводилась микромирами с микроорганизмами грязная посуда, а зеркало в ванной комнате обрело милую крапинку, набрызганную зубной пастой.
Вскоре она решила: пора выкарабкиваться — в который раз — из уныния, наводить порядок и избавляться от особо крупных паразитов. Не дай бог, размножаться ещё начнут! Конечно же, миссис Бойл была благодарна обоим за поддержку, пусть и навязчивую, но терпеть дальше подобный свинарник не хватало моральных сил.
Жизнь шла своим чередом: ученики, друзья, образ клочка бумажки перед глазами, переставший затмевать собою всё остальное. Такой же приевшийся, как и фантомные боли после затяжной болезни.
И океан.
Ежеутренние пробежки к нему убивали двух зайцев сразу — и для здоровья полезно, и мощная энергетическая подпитка, накапливающаяся в разуме и много дальше.
Иногда к Джанет присоединялись товарищи, пробегая, впрочем, не много — только до ближайшего маркета за хмельным. В один из таких дней она не выдержала и взяла с них обещание не пить чаще двух раз в месяц. Клялись на приглянувшемся миссис Бойл живописном валуне у берега, поместив на него все шесть рук.
Уже вечером мичиганский парнишка пожалел о скоропостижном решении, но деваться было некуда.
Проходили дни, поглощая человеческие жизни. Проходили ночи, вбирая в себя всё самое сокровенное, в том числе — тайные людские слёзы, страхи и пороки, что, пользуясь отсутствием ненавистного света, выбирались наружу, медленно убивая своих носителей.
Джанет осознавала: спокойной жизни не видать. Она сама же разрушила свой покой, извела себя из обыкновенной глупости… Ночная прохлада окутывала сродни кокону, сотканному из свежести. Ветер подхватывал волосы, путая их. Пожирал сигаретный дым, не дав ему толком выйти изо рта. Порой врезался в грудную клетку так мощно, что, казалось, непременно останутся кровоподтёки, а может быть даже он вырвется наружу сквозь кожу, мясо и кости из спины, подобно крыльям и будет как ни в чём не бывало танцевать на открытом просторе, закручивая в дивные зигзаги кровь и ошмётки плоти…
Окурок полетел в воду, осквернив собою первозданную чистоту. Она молча развернулась и направилась в логово монстров-пьяниц. «То есть, монстров-трезвенников», — не без ехидства мысленно поправила себя миссис Бойл. Для любителей приключений и нескучных выходных у неё было предложение.
* * *
Идея повидать настоящую пустыню, прочувствовав всю её иссушающую суть и безжизненность на себе, посетила Джанет давно, ещё до всей суматохи с переездом в Англию. Очередная зима казалась пятнадцатилетней девочке, ненавидящей холод едва ли не с самого рождения, отвратительно бесконечной. Тем более, из-за обильных снегопадов дорога в город на долгие недели была заказана. Родная деревня погрузилась в анабиоз. И скучными вечерами юная шотландка грезила песками, солнцепёком и свежесорванными финиками, с трепетом поглаживая яркие иллюстрации в книге про чёрный континент.
Конечно, южноамериканская прохладная Сечура(1) совсем не походит на горячую африканскую Сахару(2), но всё же… Давно переступившая порог зрелости и пережившая множество не особо приятных вещей миссис Бойл только сейчас вспомнила о детской мечте, решив про себя: гулять — так гулять!
Как раз с намерением гулять не одной, она направлялась в то самое утро к своим непутёвым, но таким уже близким людям, посланным ей не иначе как за все страдания.
Родной почерк давно похороненного ею человека мозолил глаза всё то время, пока она набивала вещами рюкзак. В итоге, полетел туда же, затерявшись где-то между ветровкой и пачкой вяленой рыбы. В конце концов, бумажка, преодолевшая неизвестно сколько десятков, сотен либо тысяч миль по воде, имеет полное право продолжить путешествие.
Друзья вдохновились идеей Джанет. Тем труднее оказалось получить недельный отпуск сразу троим, и спонтанная поездка отложилась на целый месяц, потянувшийся жутко медленно.
Когда дела были улажены, сразу решили выдвигаться. На дне небрежно собранного заплечника что-то подозрительно позвякивало. Сунув в рюкзак обе руки, Джанет выудила разом четыре бутылки какого-то неизвестного ей доселе пойла и укоризненно уставилась на Джека. Паренёк растерялся, поэтому брякнул первое, что пришло на ум:
— Э-э, сюрприз!
Спиртное улетело в ближайшие кусты.
— Сюрприз не удался, идиот! — Беатриче отвесила ему смачный подзатыльник.
Джек, понурив голову, поплёлся к автовокзалу; ладненько спевшиеся между собой подружки отправились за ним, ни на секунду не выпуская из виду провинившегося. А когда нагнали и заглянули в его лицо — расхохотались до слёз: малыш чуть ли не плакал от досады и безысходности. Затем, увидев нечто справа от себя, просиял.
— Шаурмы-то хоть можно, мамочки? — обратился он к надзирательницам, указывая пальцем на фургончик с ближневосточной кухней.
— Только если это не содержит алкоголя, — великодушно дала добро тиранша-возлюбленная.
Шаурма понравилась всем троим. Пока они вкушали божественное яство, ещё несколько голодных, истекающих слюной, куда-то уходили, а возвращались с ароматным свёртком в руках. Вскоре троица предложила другим ожидающим рейсовый автобус делать ставки. Из следующих шестерых человек пятеро пришли с шаурмой. Шестой — с люля-кебабом на шпажке. Выигрыш единогласно решили отдать разговорчивому и жизнелюбивому повару-таджику Умару со смешным акцентом.
Дорога обещала быть весёлой и безо всякой выпивки — это признал и Джек.
* * *
За окном смеркалось. Стремительно пролетающие огни фонарей, казалось, опережают время. Пасмурный грязно-синий горизонт постепенно поглощала вязкая чернота беззвёздной ночи. По салону то и дело разносился чей-нибудь всхрап и сладкое сонное причмокивание. Джек с Беатриче, конечно же, сели вместе; Джанет в попутчики достался невероятно занудный и докучливый мужичонка преклонных лет. Дантист с сорокалетним стажем безумно любил поучить жизни окружающих, даже малознакомых. Сидящие позади приятели подозрительно похрюкивали все шесть часов этой… педагогики, пока их вместе с недотёпой, притаившимся по левую руку, не сморила дремота.
Не спалось только ей. Бессонница, кошмары, страх ночи — всё, как всегда. Ничего особенного.
Начиналась гроза. Странная гроза. Дождя не пролилось — небо жадничало, зато частые короткие вспышки молний, за которыми не поспевал гром, испещрили всю пустоту, расстилающуюся за фонарями. Стало страшно. Сердцебиение участилось, поверхностные вздохи обделяли кислородом нижние отделы лёгких… Урождённая британка боялась гроз. В школе ловила насмешки, когда об этом узнали одноклассники. Позже был Маркус. Он всегда успокаивал, проявляя терпение и заботу. Но вспомнив о единственном, что от него осталось и в данный момент проедало стенки рюкзака где-то на полке над головой, страх лишь усилился, преобразовываясь в паническую атаку. Пришлось вставать с места и будить подругу, сонно забурчавшую и скуксившуюся, точно обиженный младенец. Остаток дороги и вправду обещал быть незабываемым, только вот отнюдь не весёлым.
Ближе к утру удалось чуть подремать, но около семи сон прогнал терпкий аромат кофе — Джек поднёс стаканчик с напитком, купленным на заправке, прямо под нос миссис Бойл. Сзади такой же держала Беатриче, недовольно ворча себе что-то под нос, попутно потирая пальцами опухшие веки. Заметив проснувшуюся Джанет, поутихла и, пригнувшись поближе, негромко спросила:
— Ты как? Выглядишь хреново. Как зомби. Или христианская мученица.
Миссис Бойл, вроде бы давно привыкшая к подобным формулировкам, время от времени таки поражалась прямолинейности подруги, глядящей с якобы искренним беспокойством. Отбросив ханжеские замашки, ответила:
— Так же, как и выгляжу.
Подумав, добавила с едкой усмешкой:
— И ты — не лучше, кстати.
Собеседница закатила глаза.
— Стерва. У меня научилась?
Джанет пожала плечами и молча отвернулась к окну. Дантист-мудрец, к счастью, продолжал дрыхнуть, порой бессвязно бормоча что-то о блёснах и дождевых червях.
Белизна постепенно разбавляла грязную синь. Шоссе разлеглось между однообразным океаном и бедным на растительность ландшафтом. Стремительно отдаляющаяся заправка казалась единственным обитаемым местом во всём мире, а мрачная реальность романтической мечты, подступающая всё ближе с каждым десятком миль, охлаждала и без того почти погасший пыл.
Всюду пестрели… Да, собственно, ничего не пестрело. Тысячи оттенков грязно-песочного цвета испещрили-иссушили всё кругом вплоть до обозреваемых вершин гор. И дальше. Много дальше. Местность погрязла в пыли, захлебнувшись ею; приняла, как часть себя.
Утро в Чиклайо(3) выдалось прохладным, но ясное небо, каким так небогата Лима, вызвало эйфорию. Автобус отправился в парк, а весёлые поедатели шаурмы разбежались, как тараканы. Приятели сняли комнату в мотеле, удачно сговорившись с продавцом дешёвого антиквариата в лавке напротив, что его брат-дальнобойщик провезёт их через пустыню — маршрут как раз пролегал по пескам.
Прогулявшись по городу, отужинав острым испанским фастфудом и выпив по стаканчику двойного эспрессо, путешественники попытались уснуть. Тщетно.
— Наверное, всё дело в местном воздухе, — лёжа рассуждал Джек, закинув руки за голову. — Лёгкие не привыкли, просто. Влажность низкая.
— Заткнись, умник, — мило осадила его любимая.
— Да, заткнись. Мы тут уснуть пытаемся, вообще-то, — подала голос миссис Бойл.
Приятели во все глаза уставились на неё, приподнявшись на локтях и разинув рты.
— Кто ты и куда дела угрюмую Джанет?
— Батюшки-светы, что делает смена обстановки с людьми бальзаковского возраста… — приложив ладони к щекам и укоризненно покачав головой, решил тряхнуть мазохистской стариной Джек.
Намечалась драка…
* * *
Шесть мешков под тремя парами глаз, ни на секунду не сомкнувшихся под давлением так и не появившейся дрёмы в прошедшую ночь, можно было преспокойно набивать маисом. Разместившись в на удивление тесной для такой махины кабине водителя, имени которого горе-паломники не удосужились узнать ни в минувший вечер у его брата, ни непосредственно у самого носителя этого самого имени, все трое апатично смотрели на асфальт, исчезающий под колёсами грузовика. Ни болтать, ни двигаться, а порою и моргать сил не находилось.
Сумрачное небо покрывалось коралловыми оттенками утренней зари, становясь всё ярче с каждой секундой, но на пустой трассе никому до этого не было дела. У Беатриче в голове царила пустота; Джанет мечтала повернуть обратно и, плюнув на всё, спокойно сосуществовать со своим настрадавшимся эго; Джек грезил о банке ледяного пива в левой руке и, как минимум, литровой чашке свежесваренного крепкого кофе — в правой; похожий на взлохмаченного мышонка, трусоватый паренёк неопределённого возраста за рулём гигантской колымаги пытался усмирить вставшие дыбом от присутствия этих подозрительных и молчаливых личностей волосы силой мысли, что не очень удавалось человеку, который при виде змеи-то мог взвизгнуть, позабыв о своей принадлежности к сильному полу.
Прямо посреди пустыни машина заглохла. Знойное солнышко, готовое пожрать всё живое в этот чудесный день, совсем не походило на милый жёлтый улыбчивый кружок с лучиками на детских рисунках.
Сечура навевала тоску. Тоску, увенчанную солнечными ожогами; разодетую в наряд, расшитый бисеринками пота; сидящую на троне, украшенном жаждой обычной пресной воды. Несмотря на предусмотрительность много раз проезжавшего здесь дальнобойщика, взявшего еды и питья с запасом, к ночи всех охватил лихорадочный страх: других машин не наблюдалось вообще, мобильная связь помахала ручкой, а поломка никак не находилась. Сердце машины просто отказывалось издавать хоть какие-то звуки, заартачившись. Набожный Мануэль грешил на религиозную мистику. В другое время троица бы над ним посмеялась, но сейчас друзья готовы были сами уверовать и помолиться, лишь бы увидеть на горизонте пылающие фары какого-нибудь прохудившегося пикапа. Но ни пикапа, ни шевроле, ни кадиллака так и не появилось…
Над головой, под напором наступающего на пятки ночи утра, потихоньку гасли звёзды. Небосклон наливался, точно спелое яблоко.
Измучившиеся паникой постояльцы пустыни, решившие не тешить себя надеждой на помощь, уже час, как шли пешком прямо по асфальту, обещавшему к девяти-десяти часам накалиться до предела. Теперь Джанет благодарила свою порывистость, что понесла её в одну из ближайших — самую холодную — пустынь, хотя и корила себя за эгоизм, вынудивший потащить сюда в качестве моральной поддержки друзей. Температура воздуха здесь обычно не превышала двадцати девяти градусов, но за счёт свирепого пекущего солнца казалось, будто попал на прогулку в ад.
Остановившись ближе к полудню, как вкопанные, путники в недоумении переводили взгляды то друг на друга, то на оборвавшуюся, словно нить, дорогу. Складывалось впечатление, что остаток пути просто отполовинили ножом и аккуратно сняли лопаткой, точно яичницу. Мануэль упал на колени, театрально взвыв, возвёл руки к небу, заревел и начал причитать о происках Лукавого. Остальные готовы были его поддержать, еле сдержавшись.
Кроме как идти вперёд, ничего не оставалось. Едва горе-путешественники ступили на песок — трасса позади исчезла, что обнаружил Джек. Джек, которому почудилось, будто волосы по всему телу прямо в этот момент седеют; Джек, который, деланно беззаботно повернувшись обратно и собрав всю силу воли в кулак, энергично задвигал ногами, бросив за спину бодрое:
— Чего вы там телитесь, идём быстрее!
И они шли. Больше никто не увидел абсурдности меняющегося пейзажа, тем самым сохранив остатки здравомыслия. Но лишь на время. Ведь с каждым шагом пустыня едва заметно менялась, даже цвет песка становился ярче, а барханы — выше, и не заметить эти перемены не представлялось возможным.
Никто не жаловался на усталость, остерегаясь попадания солёного пота, что беспрерывно стекал по коже, в рот, молча перенося мерзкую пытку.
Когда сознание начало заволакивать пеленой — светило, наконец, укатилось вниз, исчезая нестерпимо медленно. Дунул прохладный ночной ветер, перегретые тела восприняли гостя чересчур чувствительно, почти болезненно. Путники упали на песок и мгновенно уснули, не успев посчитать глупостью саму мысль о принятии пищи и сооружении лежанок из одежды, хранящейся в рюкзаках, проспав до позднего утра…
Джанет резко выпала из чудесного сновидения про ледяные водопады: кто-то надрывно и громко визжал. Послышались ругань и глухой стук, тотчас же заткнувший источник омерзительного звука. Кричал Мануэль, осквернённый противной слюной верблюда, лизнувшего приглянувшегося спящего шершавым, жёстким языком прямо по лицу. Получив после данного инцидента ещё и прилетевшим ботинком Беатриче, снявшей его сквозь сон, слепо швырнувшей и спокойно продолжившей спать, дальнобойщик начал заводиться, угрожающе поблёскивая слезами в уголках глаз.
Миссис Бойл осмотрелась. Вокруг собралось целое стадо навьюченных дромедаров(4). Она заторможено оглядывала животных; черноглазых людей, сопровождающих их, с головы до ног закрытых одеждами из добротных натуральных тканей и флегматично наблюдающих за разгорающейся истерикой; невозмутимо спящих друзей; в который раз хныкающего тряпку-Мануэля… Затем, начиная понимать, растолкала подругу и спросила, продолжив пялиться на бедуинов:
— Какого хрена в Америке делает верблюжий караван и арабы?!
Беатриче хрипло ответила, вяло ворочая языком:
— Какие арабы, доброе утро? Отвали.
И провалилась в сон.
Джанет нервно подскочила, окончательно пробудившись, и стала тормошить друзей руками и, испытывая глубочайшее удовлетворение, ногами. Заспанные, они поднимались слишком медленно — сначала на четвереньки, затем, отталкиваясь от сухого песка коленями, кряхтя и матеря весь свет, вставали уже на конечности, предназначенные для этого самого стояния. Караванщики посмеивались, тихо переговариваясь. Пожалуй, им не часто доводилось встречать в пустыне спящих белокожих — довольно забавных в своём бесстыдстве и отсутствии рамок в общении. Вряд ли они понимали хоть слово из всей перепалки, но по интонациям вполне можно было догадаться, о чём речь.
Мануэль продолжал ныть где-то в стороне, пока продравшая глаза парочка оглядывала всё вокруг.
— А чё тут верблюды с арабами делают? — спросила Беатриче.
Джанет взглянула на неё, как на идиотку, и ответила:
— Доброе утро!
К переругивающимся женщинам и молодому человеку, с мечтательной улыбкой наблюдавшему за ними, подошли двое бедуинов и что-то прокаркали на незнакомом языке. Придя к выводу, что их не понимают, поманили за собой. Все трое, переглянувшись, пошли за ними, с радостью избавившись от нытика, оставшегося позади и кричащего вдогонку нечто о рабстве и похищениях людей.
Друзей подвели с верблюдам, запряженным сёдлами. Один из незнакомцев принудил четверых из них присесть на колени и жестами показал садиться.
— О, нет, нет, благодарим вас и всё такое, но нам… это… в другую сторону, — затараторила итальянка.
Араб выслушал её, а затем указал пальцем на солнце, тут же перенеся руку к горлу и сделав движение ребром ладони по глотке, имитирующее режущее.
Посовещавшись между собой, незадачливые путешественники решили воспользоваться добротой совершенно не вызывающих доверия людей. Вопросов возникала масса: что они везут во вьюках, куда следуют… И главный, отодвинутый, пока что, на самый дальний план: куда подевалась Сечура?
Яркий песок резал взор. Казалось, будто все мелкие сосудики, изрисовавшие глазные яблоки, давно полопались и кровь заалила белоснежность склер. Не однообразная ли скудность оттенков повлияла на местных жителей, белки глаз которых походили на пожелтевшую бумагу? Любопытно, врождённая ли это особенность…
Истинная пустыня! «Не об этом ли ты мечтала?», — спрашивала себя Джанет, стараясь как можно тщательнее размять окаменевшую спину после целого дня верхом на одногорбом. Стоило признать, что романтичность детских грёз, наложившаяся на реальность, слилась с ней, поглотившись серостью зрелого восприятия.
* * *
Потеряв счёт дням и ночам, караван цепочкой продвигался по нескончаемым дюнам. Медленно вверх, на холм, а затем вниз — и так до бесконечности. Даже Мануэль поутих. Порою приходилось идти пешком, и износившаяся обувь пропускала жар от раскалённого песка до ступней. Где-то в районе горизонта расстилался чудесный оазис-мираж, манящий в прохладу северных сосен и елей. Неопытные исследователи пустынь рванулись было к нему, но бедуины придержали их, даже не став в очередной раз насмехаться — так они устали от похода.
Некоторые рубашки и футболки из запасов давно пошли на многослойные повязки для черепушки, будучи безжалостно разорванными по швам. Воды катастрофически не хватало. По крайней мере, изнеженным белым. Закалённые местные потребляли минимальное количество прокля́той жижи, что, растекаясь по пищеводу, только раздразнивала его ещё больше, напоминая о разодранной в кровь иссохшейся, исстрадавшейся глотке.
Суровая действительность казалась сновидением либо опиумным приходом, когда явь воспринимается расплывчато и урывками. Но тёмная точка, попавшая в поле зрения на заре очередного дня, когда ветер принёс вместе с приевшимся зноем также и облака, была вполне материальна. Недосягаемый мираж по прежнему мерцал где-то вдали, а точно против него раскинулся город — дом заспешивших вдруг в его направлении караванщиков.
Этого города не было ни на одной карте мира.
* * *
Докучливые темнокожие женщины яркими пятнами сновали среди вновь прибывших. С интересом оглядывая «новеньких», то шептались, то громко и оживлённо галдели, словно лесные птицы. Их пёстрые одеяния вызывали головокружение, а мельтешение прибежавших за ними детей — тошноту. Доносившиеся же до носа запахи свежеприготовленной пищи выжимали из глаз слёзы облегчения.
Отдалённый раскат грома, прорезавший воздух, заставил замолчать всех ровно на пять секунд, после чего гвалт возобновился, став ещё насыщеннее, разбавляясь счастливым смехом и радостными подпрыгиваниями особо несдержанных: надвигался сезон дождей, что принесли на хвосте вернувшиеся кормильцы.
Растерявшихся гостей подхватили под руки и повели вглубь улиц, заводя в скромные песчаные дома: женщин в один, а мужчин — в соседний.
Внутри непримечательного домишки царил невзрачный покой. Мебель отсутствовала напрочь, а уютные лежанки, усыпанные множеством подушек, набитых грубым пальмовым листом, расположились прямо на полу. Дамам тут же организовали помывку с помощью тазов за подобием ширм. Освежившись и выйдя назад в комнату, они обнаружили у двух из четырёх лежбищ, предназначенных по всей видимости им, нечто белое в терракотовых пиалах, финики с дольками апельсинов на блюде, разрисованном абстрактными геометрическими фигурками, и лепёшки на простой глиняной тарелке.
— Надеюсь, это не верблюжьи, — задумчиво прокомментировала Беатриче.
Нечто белое походило на странное, но вкусное жирное молоко — самок дромедаров, скорее всего, а хлебные лепёшки были ещё тёплыми, сытными и невероятно нежными. Не успели гостьи проглотить последние кусочки яств, как вошли покидавшие их на время мытья и трапезы бедуинки, начав наперебой галдеть, явно что-то спрашивая. Одна из них, махнув рукой на бессмысленные попытки объясниться, просто указала на спальные места.
Подруги, решив, что несколько часов вне реальности вряд ли пойдут во вред, улеглись и провалились в сон, едва их головы коснулись подушек.
Просыпалось с трудом. Голова отяжелела, лицо опухло — все признаки пересыпа. За не застеклённым оконным проёмом лил дождь, привнося в помещение свежести. От прохладного сквозняка стопы и кисти слегка озябли, и Джанет с превеликим удовольствием втянула конечности под шерстяное одеяло. Понемногу приходя в себя, она обнаружила отсутствие итальянки, что вызвало лёгкое чувство обеспокоенности. Выбравшись из постели, чуть не споткнулась о большую глиняную кружку, доверху наполненную ещё дымящимся кофе. В недоумении нахмурилась, но вспомнив, что тратить силы и нервы на удивление не стоит, просто наслаждалась напитком, присев обратно на койку и сложив ноги по-турецки. Счастливая Беатриче явилась спустя десять минут.
— Представляешь, у них тут канализация есть — всё цивильно! А ещё пустыня зацвела…
— Ну это, конечно, не так важно, как канализация, — сделав последний глоток почти остывшего напитка, иронично протянула Джанет.
— Я прагматичный человек. Хочешь посмотреть?
— На канализацию?
Беатриче раздражённо поджала губы.
— Ладно-ладно. Хочу.
…Невероятно. Единственное слово, приходящее на ум любому, кто впервые лицезреет цветущую пустыню. Как за одну ночь бесплодная бесконечность может превращаться в разноцветный ковёр, усыпанный яркими цветками и зеленью, благоухающий, к тому же, точно Прованс?
От дивного великолепия щемило сердце.
Морось не останавливалась на передышку, но совершенно не тяготила. В Лондоне миссис Бойл всегда проклинала подобную погоду, вечно испытывая неудобство от влаги, пробирающейся в лёгкие сквозь кожу, но здесь, на отшибе двух миров, готова была сама расцвести, как те пустынные лилии, белыми пятнами выбивающиеся из пёстрой «цыганщины».
Впервые затянувшаяся одиссея вызывала хоть какую-то радость.
И впервые перед отдохнувшими и в кои-то веки находящимися в здравом рассудке скитальцами вопрос «как же отсюда выбраться?» встал ребром.
Местные ни слова не понимали ни по-английски, ни по-испански, ни по-итальянски. Их странный диалект резал слух, казался неестественным — либо искусственно созданным, либо… вообще неземным.
На обратной дороге к своему пристанищу женщины встретили румяного Джека с почти сошедшими следами усталости на лице. Беатриче не удержалась от ехидного комментария:
— Мы уж думали, тебя аборигены съели. Где так долго шлялся, Кук хренов?!
При виде разъярённой возлюбленной, мистер-Мичиган просиял и заулыбался ещё шире:
— И вам доброе утро! Да парни задержали. Такие хорошие ребята, оказывается! Представляете, у них тут огромный базар есть, и общественные бани — зачем они, правда, в жарюке такой, непонятно, — и даже канализация…
На этом моменте дамочки совсем не изящно заржали, брызнув слюной. Джек, обидевшийся, что его прервали на полуслове, злобно проворчал, вытирая следы чужого смеха с физиономии:
— Уже ядом плюются на пару, змеюки…
Вскоре ливень обрушился на город с новыми силами и поутих лишь к вечеру четвёртого дня. Всё это время гости города предпочитали отсиживаться в комнатёнке, выделенной женской половине. Мануэль страшился оставаться один на один с толпой «этих арабов», и проводил дни и ночи в обществе своих бесшабашных попутчиков, отсиживаясь в углу.
Пользуясь моментом, домоседы решили посмотреть на местный базар. Джек видел его издали, но остался впечатлён размерами. Жестами друзья попросили бедуинок, приносящих еду, провести их туда. Те безропотно согласились. Цепочкой петляя по узким улочкам меж песчаного цвета домов, стараясь поспеть за едва не летящими темнокожими красотками, вскоре выбрались на площадь, большую часть которой занимали торговые ряды, расположившиеся под навесами. В лица резко ударил запах специй, в ноздрях неприятно защипало. Продавцы всполошились, а некоторые позамирали с открытыми ртами — белых они явно видели впервые.
Проходя мимо различной утвари, невиданных доселе фруктов, овощей и орехов, вин и сладостей, превосходных качественных тканей и бижутерии, игрушек и непонятных приспособлений, туристы жалели об отсутствии возможности что-либо приобрести, ведь банковские карты, доллары и соли(5) здесь вряд ли примут. Джек с угасающей надеждой поглядывал на бутыльки из тёмного стекла, наполненные хмельными напитками. Целиком сконцентрироваться на всём этом великолепии мешали тяжёлые, удушающие, временами мистические ароматы. Казалось, здесь переплелись меж собою все запахи мира: терпкость средиземноморских трав перемежалась со свежей остротой мирта и камфоры; пряность доминирующей всегда и везде выскочки-корицы — со зловещей сладостью ладана и землистой жирноватостью пачули; животная плотность агарового дерева — с дымчатой вязкостью дёгтя; навязчивость изысканно-несуразных цветков иланг-иланга — с шаманской вкрадчивостью кедровой древесины; жжёность карамели — с солёной прелестью чего-то неуловимо морского… Пускай по отдельности все эти ноты являлись чудесными — все разом они вызывали желание закутаться в железобетонный гроб. Либо отправиться прямиком в космос, чтобы в течение нескольких секунд ощущать блаженное ничто, не имеющее ни запахов, ни прочего, пока оно не расплющит тельце в лепёшку. «Надеюсь, не верблюжью», — прошелестел в голове монотонный голос итальянской подружки. Джанет всхрюкнула. Ну вот, уже и бредовые мысли в голову лезут. То-то чем-то отдалённо-знакомым повеяло, — чем-то, что курили подростки в неблагополучном районе Лондона, куда её однажды занесло по ошибке.
Гостеприимные торгаши щедро одарили любопытных белокожих различной выпечкой и выпивкой. Сперва трезвенницы хотели отказаться от последнего, глядя на восторг в глазах малыша-Джека, но затем, синхронно махнув руками, стали пробовать местные напитки прямо на рынке. Из всех изысков всем троим по вкусу больше всего пришлось сладкое густое вино из фиников. Подлая жижа легко пилась, но проявила себя во всей красе только спустя час, едва они добрались до дома. В голову ударило резко, сильно и надолго. Разбор гостинцев единогласно решили оставить на утро…
1) Пустыня Южной Америки — самая холодная на планете.
2) Пустыня Африки. Самая крупная на Земле.
3) Город в Перу севернее Лимы.
4) Одногорбый верблюд Африки.
5) Перуанская валюта.
С утра Джанет твёрдо решила смириться с тяжёлыми пробуждениями, ставшими неотъемлемой частью её жизни. На глиняной тарелке, оставленной меж лежанок, сиротливо дожидались своего часа чуть скукожившиеся финики — вчерашние, по всей видимости. От одного взгляда на приторные плоды жутко захотелось пить. К счастью, кувшин с чистой водой нашёлся быстро, и миссис Бойл стала жадно глотать божественную жидкость, позволяя ей проливаться через край, стекая по коже шеи вниз. Намокшая рубашка неприятно липла к телу, но заметно освежала. В воздухе отчего-то па́рило, хотя дождь уже давным-давно лил. Шелестящие потоки за окном навевали бы тоску, окажись по ту сторону проёма серые оттенки родных краёв, а не весёлые наряды людей, мельтешащих повсюду, несмотря на непогоду.
В лёгкой корзинке из пальмового волокна дожидались своего часа вчерашние гостинцы. Джанет приглянулось симпатичное золотистое печенье, подозрительно похожее на «Мадлен». Взяв одно в руки, она повертела его и решилась откусить немного. Рассыпчатое тесто развалилось на кусочки, крошки попали на одежду и за воротник, но это нисколько не отвлекло от лёгкой заинтересованности: пресное печенье оказалось полым, а внутри лежала сложенная вчетверо записка.
«Как мило», — вяло подумала Джанет, разворачивая листок с выражением вселенской скуки на лице. Какое-то гадкое ощущение дежавю накрыло с головой, едва в глаза бросился осточертевше-знакомый почерк:
«За десятой дюной
лежит
то ли одиннадцатая,
то ли чудный лес,
с реками вдовесок.
За десятой слезой
то ли бежит одиннадцатая,
то ли улыбка расползается-дрожит.
За окном — надежда
восходит каждое утро,
то ли она садится к вечеру,
то ли солнце лишь вечное…
То ли ищу тебя тщетно
безлунной ночью
среди тысяч прохожих
просроченных напрочь,
то ли сам догниваю
в чужих объятьях
ледяных — что взять с них —
десято-одиннадцатых…»
Первым, что бросилось в глаза проснувшейся Беатриче, была фигура обхватившей себя руками Джанет, сидящей в будто бы защитной позе и судорожно сжимающей в одном кулаке смятый листок, а в другом — клок выдранных у себя же волос. Признаки зарождающего похмелья как ветром сдуло. Она подскочила с постели, запутавшись ногами в простыне и, чертыхнувшись, кинулась к нашёптывающей что-то подруге, по пути дважды свалившись на пол. По опыту зная, что до Джанет сейчас не достучаться, выхватила клочок из легко разжавшихся пальцев. Бегло пробежавшись по строчкам и толком не поняв, в чём же заключается трагедия, стала расталкивать её, попутно осыпая оплеухами. Спустя минуту манипуляции дали результат, о чём свидетельствовал более-менее осмысленный взор, сфокусировавшийся на источнике физических неудобств в виде жалящих смачных лещей.
Миссис Бойл походила на средневековую ведьму: растрепавшиеся волосы нечёсаным кудлом обрамляли лицо с раскрасневшимися от побоев щеками, а безумный взгляд поразительно сочетался со сгорбившейся спиной в тёмном мешковатом балахоне, выданным местными для сна.
Наигравшись в гляделки, первой нарушила молчание именно она:
— Почерк не узнаёшь?
Голос вышел каким-то жалким, хриплым.
Беатриче вновь поднесла бумажку со странным стихотворением к глазам. Приглядевшись повнимательнее, наконец поняла.
— Да ладно?! — почёсывая затылок, обратилась она в никуда.
Джанет не сомневалась в том, что автор свежёхонькой писульки — её муж. К слову, мёртвый муж. Маркус любил побаловаться рифмоплётством, особенно в юности. Показывал ей как-то старую потрёпанную тетрадь с задорными строфами. Правда, подобного раньше никогда не писал. Слишком уж лирично вышло. Лирично, грустно и зловеще.
— Беа, я боюсь выходить за порог… — отрывисто зашептала она, схватив подругу за рукав. — Вдруг там его оживший труп, прямо за дверью, а?
— Глупостей не говори! — не в пример ей громко ответила, грозно сомкнув брови на переносице, представительница горячего народа и продолжила речь, обращаясь на сей раз к дрыхнувшему Джеку, толкая его двумя руками:
— А ну-ка поднимай свою задницу, толстяк, и пошли! Идём все вместе!
Она потащила смиренную приятельницу и вяло сопротивляющегося, дорвавшегося накануне до алкоголя, возлюбленного к выходу, держа обоих за запястья и едва ли не волоча за собой, словно детей.
Естественно, на улице не оказалось никакого ожившего трупа. Как и живого мистера Бойла. Моросил мелкий дождик, пока добросовестные рабочие чинили крышу соседнего дома, постукивая молотками. Мимо стремительно пронеслась шумная детвора, очень скоро исчезнув за углом крайнего здания. Дрожащая всем телом Джанет без сил рухнула на колени и разревелась, как маленькая девочка — мокро и с воплями, совершенно никого не стесняясь. Друзья, вынырнувшие из ниоткуда кормильщицы, к коим гости города успели привыкнуть, и даже опасливо вылезший из ненадёжного убежища Мануэль кинулись её успокаивать. Ремонтники с любопытством побросали свою работу и наблюдали за разворачивающимся действом с высоты. Никто не заметил мелькнувшую каштановую шевелюру невысокого человека, слившегося с улицами.
* * *
Вернувшись в помещение, первым делом Беатриче переворошила всё печенье. В каждом нашлась небольшая записка. Впрочем, ничего интересного там не оказалось — какие-то короткие банальные пожелания счастья, удачи и любви на непонятном языке. Это она узнала у принёсших очередную порцию яств бедуинок, очень долго их маринуя с помощью жестов и рисунков прутом на песке.
Миссис Бойл в это время беспокойно спала, ворочаясь и «наслаждаясь» мрачными сновидениями. «А встряска после болезни знатная получилась», — последняя мысль, промелькнувшая перед забвением, вызвала тихий смех.
Вечером того же дня, едва продрав глаза, она узнала, что с утра отправляется вместе с напросившейся к местным кухаркам подругой помогать с готовкой. Работа всегда отвлекает — заботливая итальянка попала в цель. Вспоминая её «чудесный» кофе и «потрясающую» яичницу, а заодно и свои кулинарные «таланты», Джанет хмыкнула, заранее жалея всех, кому предстоит вкушать их стряпню.
Спустя неимоверно долгие и тяжёлые сутки, подруги без сил повалились на лежанки, раскинув руки в стороны. Ни о какой помывке и речи быть не могло — слишком они устали. Кормил их посмеивающийся Джек, впихивая половинки фиников и кусочки мучных лепёшек в вяло протестующие рты, пока славные, но почти бесполезные работницы с закрытыми глазами наслаждались отдыхом.
— Работай челюстями, акула моя ненаглядная. Или тебе разжевать? — нагло издевался он над полуживой возлюбленной.
— Атфтань, дармоед, — смогла выдавить из себя горе-повариха.
— Акула и дармоед… Хорошая у вас пара… Счастливая, — пробубнила сквозь дремоту миссис Бойл, засыпая с кусочком какого-то невиданного сухофрукта во рту.
— А это на завтрак, видать, — не унимался Джек, едва ли не валясь на пол от смеха.
— А когда мы будем ужинать? — подал голос из своего угла Мануэль.
Джек взвизгнул, подскочив на месте. Видимо, он перенял излишнюю эмоциональность у дальнобойщика, о существовании которого успел позабыть, за что сгоряча с силой бросил в парнишку горсть фиников. Тот, что странно, совсем не обиделся, а поймал добычу и, с выражением огромного удовольствия на наглой физиономии, полакомился питательной медовой мякотью.
Очередное утро началось с ноющей боли в мышцах рук и суставах кистей — однообразная работа с использованием примитивных кухонных принадлежностей сделали своё дело. Ни о чём, кроме как об этом неудобстве, думать не получалось. Почувствовав не особо привлекательное амбре, Джанет несколько минут принюхивалась, не утруждая себя перемещением в вертикальное положение, пока не поняла, что разит от неё. Покряхтев для приличия, поднялась с постели и обмылась за ширмой, не боясь разбудить особей мужского пола, к коим относилась по-свойски. Малыш Джек вызывал умиление, а безобидный мексиканец — недоумение вперемешку с некоторым пренебрежением. Ясно, что к убогим не стоит поворачиваться спиной, но не в этом случае.
Тяжёлый коричневый брусок простого мыла с лёгким запахом какой-то сладковатой древесины казался даром божьим, а вода, терпко стекающая по разгорячённой солёной коже — вообще кусочком рая. Странное дело — прохладные дожди льют не переставая, освежая воздух, а тело пышет жаром. И мир как-то странно кружился с самого пробуждения…
После тёмного провала увидеть склонившееся над ней напряжённое лицо единственной подруги, протирающей прохладной влажной тканью лицо и шею Джанет, показалось каким-то неестественным. Зрение подводило, не желая выдавать чёткую картинку, а мерзкая лихорадка пробралась в каждую клеточку организма. Отовсюду доносились голоса, превращаясь в невнятную мешанину, едва долетев до ушных раковин. Что-то точно было не так. И это «не так» продолжалось довольно долго.
Реальность чудилась затянувшимся бредом. Не то обострённость, не то приглушённость ощущений затмевала возможность сконцентрироваться хоть на чём-то. Выцепить из калейдоскопа образов чёткое изображение. Из множества звуков — нашёптывающий нечто успокаивающее голос. Из пустоты, царящей в сознании — хотя бы самую поверхностную, но прочно оформленную мысль.
Всё вышеперечисленное удалось провернуть лишь через несколько дней — ровно с окончанием сезона дождей. Неизвестная болезнь бесследно ушла — так же внезапно, как и возникла. Пробудившись в первое за последние недели солнечное утро, миссис Бойл сладко потянулась и твёрдо решила покинуть это странное место. Вместе с друзьями или без них — они сами решат, чего хотят. А ещё нужно найти тайного отправителя посланий и как следует наказать шутника. Кем бы он ни был.
* * *
Торговый караван отправлялся в цивилизацию лишь через два полнолуния, как показали привычные уже рисунки на песке. Понять местный диалект никак не получалось, а от того и выучить язык не представлялось возможным. Да и зачем, если вскоре гости города покинут его навсегда. Ощущение, что удивительное место лучше всего забыть, позволив ускользнуть воспоминаниям, подобно изворотливой рыбёшке из рук, плотно поселилось в душе.
Женщины по прежнему помогали с приготовлением пищи, становясь, к своему удивлению, всё более полезными; мужчины тоже приобщились к труду, таская на кухни продукты в ящиках и тяжеленные мешки, набитые какой-то мукой — к более хитрой ремесленной работе изнеженные американцы приспособлены не были. Скорее всего, они и молотка в руках никогда не держали, потому и выполняли самые простые поручения.
В итоге, время пролетело быстро. Путешественники и сами не заметили, как оказались сидящими верхом на верблюдах. На вопрос «а возможно ли вообще отсюда выбраться?» негласно было наложено табу.
Ровно на сороковой день несчастные скитальцы ступили на оборвавшийся асфальт, тут же обнаружив вместо бедуинов и навьюченных дромедаров позади появившуюся из ниоткуда трассу, которой буквально пару секунд назад там не было, словно они прошли сквозь прозрачную стену, отгородившую их от самого настоящего, хотя и чуточку изнуряющего чуда навеки. А спустя несколько часов пешей прогулки прямиком по пустой дороге, наткнулись на оставленный ими грузовик — не запылившийся, не угнанный, только раскалённый до предела. Машина завелась с первой попытки.
Воспоминания и вправду стали очень быстро, но мягко самоликвидироваться из голов. К долгожданному возвращению в Лиму, которой, казалось, не видели лет десять, друзья помнили лишь мили исчезающего под колёсами серого расплавленного асфальта.
И только обнаружившийся в глубинах кармана видавших виды брюк кусочек белоснежной разлинованной бумаги со странным стихотворением вызвал острый приступ вспышек абстрактных обрывков перед глазами. Каждую ночь во снах Джанет маячили размытые пёстрые тени и силуэты смеющихся радостных людей, какофония звуков, адская смесь сотен ярчайших запахов и груды, груды песка…
Представитель дирекции школы пришёл в недоумение, когда трое работников вышли гораздо раньше — спустя четыре дня, вместо так рьяно выбиваемых восьми. В недоумение пришли и недотёпы-работники, уверенные в том, что отсутствовали несколько месяцев, о чём так же свидетельствовала изрядно изношенная одежда. Когда трезво осознали всю нелепость ситуации, напились у своего клятвенного камня, уснув прямо под ним, на берегу. Беатриче целую неделю ежедневно параноидально выискивала следы хирургических вмешательств на туловище, крутясь у зеркала часами. Джек ушёл в запой, не приносящий — в кои-то веки — никакого удовольствия.
Миссис Бойл сутками сидела на камнях у резвящихся волн, подобрав под себя ноги, и перебирала в голове кривоватые строки, позволяя всем конечностям, спине и шее затекать намертво. Хотелось одревеснеть, превратясь в глупое прибрежное дерево. Она заметно отдалилась от друзей, «закрывшись» на амбарный замок, а они не обратили внимания, затонув каждый в своих переживаниях. Давно уже не чувствовала себя живой, погрязнув в обречённости. С трепетным безразличием ожидала нового послания, уже и не боясь его вовсе.
Обнаружив однажды несколько финиковых косточек и миниатюрный флакончик розмаринового масла на дне рюкзака, когда добралась до него, она поняла, что повторяющиеся сны явно имеют какой-то фундамент. На миг вспыхнуло воспоминание, где Мануэль разбрасывает те самые косточки от фиников по всем щелям в ставшей родной комнате… Какой комнате? Когда это было?
Наплевав на работу, отправилась в Чиклайо посреди недели первым же рейсом…
Знакомая антикварная лавка нашлась быстро. Братец незадачливого дальнобойщика долго и нудно причитал, ругаясь на Джанет и её «дружков», впутавших «несчастного мальчика» неизвестно куда. Мануэль тоже видел сны. Тоже пил. А ещё, пытался покончить с собой. Поговорить с ним не удалось — миссис Бойл просто выгнали, бросив вдогонку кучу нехороших слов и проклятий. Дабы не уезжать с пустыми руками, она купила подробную карту мира в киоске у вокзала, на которую случайно упал рассеянный взгляд. Приехав домой, на двое суток закрылась в квартире, дотошно изучая африканский континент; забывая пить, есть, мыться и спать.
На третий день Джанет отвлёк настойчивый стук в дверь…
Беатриче молча прошла на кухню, ничего не сказав по поводу полумёртвого вида хозяйки жилья — каждый саморазрушался от переживаний, как умел. Тем более, она выглядела едва ли не хуже.
— Кажется, мы с Джеком всё, — голос, вырвавшийся из охрипшей за дни отмалчивания глотки, показался чужим обеим.
Оставшееся непродолжительное время своего пребывания в гостях у подруги, с которой тоже, вроде бы, «всё», вечно неунывающая особа впервые в жизни выглядела апатично, молчаливо разглядывая свои руки, державшие очередную чашку кофе, затем так же молча ушла, растворившись среди прохожих.
…Зыбкий песок нежно обволакивал всё тело — дюйм за дюймом, медленно погружая в себя; подбираясь к глотке, как самый бесчувственный на свете хищник, дабы набить свою ненасытную утробу. Не имеющий, впрочем, ни пасти, ни желудка. Ни злобных глаз, ни лап с острыми когтями. Ужасающий своей безразличностью. Но такой сухой, мягкий…
Сновидения не часто посещали Джанет. И это показалось бы довольно скучным, плоским, не обнаружь она немного песка в своей постели. Он сбивался в одно-единственное чёткое слово, как приклеенный к простыням. Не то приговор, не то божественное знамение.
«Завтра».
— Ну завтра — так завтра, — вслух отозвалась она, как ни в чём не бывало встряхнув огромный кусок ткани, от чего крупинки осыпались на пол.
Плотно поужинав в элитном ресторане, растратила всю зарплату, полученную накануне, а придя домой, сразу завалилась спать прямо в одежде и обуви — ко всему нужно быть готовым.
* * *
Ветер подхватывал прибрежных птиц, лениво волочащихся по воздушному пространству, норовя унести их в безызвестные дали, либо просто раскрошить нелепые крылатые тельца об острые камни. Океан приелся, растрёпанная вода не казалась прекрасной — скорее, наоборот. Вспоминалась иная пучина: целые моря песков — нескончаемых, глубоких и, несомненно, несущих в себе что-то. Прошлое или будущее, воспоминания или видения надвигающегося — время покажет.
Время… То вяло ползущее, то нервно-скоротечное, влекущее за собой спешащих жить; в эти… — забавно, но минуты — оно словно приостановилось. Волны плескались, чайки противно кричали, на заднем фоне шумели проносящиеся мимо машины, но всё это было будто постановочным, ненастоящим. Рыхловатым. Недоделанным. Искусственно ли вылепленным кем-то — вопрос. «Завтра»… Уже сегодня. Быть может, глупый фарс окружающего мира — надуманное?
Джанет впервые за сутки ощутила лёгкое волнение, растущее с каждым мгновением. И однажды оно вспыхнуло особенно ярко, точно фейерверк, разноцветно прорезавший покой ночного неба: на горизонте из ниоткуда возникла тёмная точка — пока ещё не оформившаяся во что-то, но взбудоражившая неимоверно. Миссис Бойл знала, что это за точка.
Она не глядела на боковину в поисках названия этого обшарпанного ржавого «имярека», когда он приблизился достаточно близко. Сама на мгновение почувствовала себя такой же ржавой Ассолью в ожидании тысячу лет как сгнившего Грэя, расхохотавшись от столь самокритичного сравнения. А мир… Мир окончательно замер. Волны застыли в своём последнем движении. Джанет без опаски ступила на воду, не намочив ног: та превратилась в бездонного цвета стекло — гладкое, отбрасывающее солнечные блики.
Она шла вперёд по скользкой поверхности, различив одинокую фигуру, стремительно движущуюся навстречу — ни на йоту не приблизившуюся за, казалось, несколько часов беспрерывной ходьбы, а затем резко выросшую прямо перед носом.
* * *
Мистер Бойл фактически не изменился с тех пор, как Джанет провожала его в очередной рейс. Тогда она и помыслить не могла, что они не увидятся почти десять лет… Два абсолютно чужих человека буравили друг друга взглядами, и даже тихое, набившее оскомину «здравствуй, Джи», вырвавшееся из его противного мёртвого рта, не разрядило обстановки.
— Всё вокруг… Вся эта… хм… мистичность… Твоих рук дело? — вымолвила она, опустив рассеянный взгляд на искрящийся недолёд под ногами.
Маркус молчал, пытаясь высмотреть что-то в её отчуждённом лице. Нахмурившись, с издёвкой в голосе ядовито выплюнул:
— Ты сама этого захотела.
Джанет резко вскинула голову и, прищурившись, раздумывала, что совершить перво-наперво — допрос, пытку или убийство?
В итоге, невразумительно что-то промычала, проигнорировав свою готовую вырваться на свободу мстительность, взращенную переживаниями последних лет.
— Что за дерьмовые стихи? Вульгарщина. Мог бы прислать что-то поприличнее, — невпопад высказалась она со зла.
Маркус лишь прикрыл веки и как-то уж слишком тяжко вздохнул, затем выудил из кармана полупустую пачку «Ричмонда» с зажигалкой и ловко подкурил сигарету, всё так же не открывая глаз.
— Будешь? — предложил жене, протягивая табак.
— Сигаретками-то в этом мире затариваешься? — едко проигнорировала она щедрую, но, как ей казалось, подачку.
Мистер Бойл застонал, неловко схватившись за переносицу большим и указательным.
— Мир неразделим на «этот» и «тот», дорога…
— Мы мертвы? — перебила Джанет собеседника.
Тот взглянул на неё с каким-то недоумением, граничащим с желанием рассмеяться.
— Это имеет какое-то значение? Отчасти, мы живее всех живых, если это так важно для тебя.
— Но всё вокруг такое ирреальное, разве так бывает? — ответила она спустя минуту наивным вопросом, всё же протягивая руку к куреву, которое так и не было спрятано обратно в карман. — Чего именно я «хотела сама»?
Сперва Маркус не понял, о чём спрашивает дражайшая супруга, но, чуть пораскинув мозгами, припомнил свои же слова.
— Ну-у… Мы действительно в какой-то степени мертвы… О, только не надо так реагировать! Так вот, судёнышко не узнаёшь? — он указал пальцем за спину на ржавое страшилище, и, не дав ответить, продолжил: — Должна узнать, ведь ты тоже находилась на борту, когда оно внезапно решило окунуться в прохладную водичку. Ты долго не желала идти дальше, так и не смирившись со своей кончиной, и просила дать тебе ещё десять лет, — мистер Бойл раскинул руки в стороны, пытаясь этим жестом охватить пространство вокруг, — здесь.
— А как же Беа, как же Джек, все люди?! Они, выходит, тоже… не живые?
Джанет нервно присосалась к сигарете, боясь её вынуть изо рта, ведь дико трясущиеся руки могли подвести в любой момент, уронив курево под ноги.
— Говорю же, границ нет. Ты сможешь понять, как только смиришься. Нельзя вникнуть во все тонкости, пока обременён телом. Заранее отвечаю на следующий вопрос: тела у тебя нет, только воспоминание. И оно борется. Непонятно за что, правда.
Сигарета всё-таки рухнула на застывшую водную гладь.
— Почему пришёл раньше? Десять лет ещё не прошло.
— Я пришёл позже, Джи. И не в первый раз. — Он напряжённо заглядывал в её глаза, бессильный в данный момент, обречённо понимая, что в них затаилось неверие, несогласие вместо смирения. Снова.
— Я устал без тебя, — шёпотом взмолился Маркус, растеряв всю напускную браваду.
Джанет только отрицательно качала головой, нахмурившись и глядя куда-то вдаль, а быть может — внутрь себя. После просто молча развернулась, напоследок вынув ещё одну папироску из потрёпанной пачки в бессильно опущенной руке грёбаного сказочника, и пошла обратно к берегу.
* * *
Сердце щемило — такое странное ощущение. За последние сутки она отвыкла от эмоций. К хорошему быстро привыкаешь, к скверному — тоже. Ноги будто дряхлели, с каждым шагом становясь всё тяжелее и тяжелее. На спине совести выпирал горб бремени, разрастаясь вширь и вверх — как у того дромедара. Привычка жалеть себя накрепко въелась в сущность Джанет, однако она не удивилась, обнаружив себя стоящей на месте. Что-то не пускало вперёд — не стена, не преграда, нет. Застывшее, закостенелое чувство, поросшее чёрствой коркой холода распускалось в душе. Беспрекословная весна наступала. Она всегда приходит вслед за зимой, даже если та длится непозволительно долго.
Джанет медленно развернулась, осознавая: как бы ни было страшно принять правду и двигаться дальше — её имя стёрто из всех списков живых давным-давно, а настоящее — никому не нужная иллюзия. Зато есть будущее. Неизведанное и непривычное, но вполне себе реальное…
Маркус стоял к ней спиной, а его плечи подозрительно подрагивали. Миссис Бойл нерешительно замедлила шаг, с недовольством подумав о том, что плачущих мужчин она в жизни не видела, — за исключением тряпки-Мануэля, конечно, — и как вести себя в такой ситуации — не понимала. Подойдя ближе, резко выплюнула:
— Какого ты ржёшь, придурок?!
Он действительно, раскрасневшись, буквально давился истерическим смехом, а вены в области висков опасно вздулись, рискуя лопнуть в любой момент. Мистер Бойл, кажется, совершенно не удивился, услышав её голос, а затем увидев его обладательницу прямо перед собой. Походившая на злобную фурию Джанет некрасиво скривила губы, от чего явственно обозначились носогубные складки. Веки её потяжелели, нос сморщился, и от этой картины Маркус едва не захлебнулся слюной, чудом не рухнув от сотрясающих его конвульсий. Она начала подумывать о том, чтобы развернуться и убраться восвояси во второй раз, но, неожиданно для себя, сама рассмеялась, позволив жуткой гримасе сойти на нет. Так они и стояли вдвоём, друг напротив друга, сотрясаясь от утомляющего хохота, со стороны походя на чудаковатых идиотов. Хотя их никто и не видел. Не мог увидеть.
Позже она часто вспоминала бывших друзей, наскоро ворвавшихся в её… а жизнь ли? — подобно вспышке, что рождает новую Вселенную, а после так же внезапно исчезнувших вместе со временем и возможностью дышать. Перевернувших всё вверх дном, взбодривших и навеки оставшихся тёплым воспоминанием. Ведь ничего «до» она не помнила. Ничего, кроме болезни, одиночества и них…
Они постоянно путешествовали, расширяя пространство, познавая мир. Однажды побывали и в городе-призраке. И не было там песков — всё утопало в зелени, окружённое прекрасным морем. Она днями бродила по знакомо-незнакомым улочкам, оставив Его где-то позади, в поисках прошлого, за которое порой ненарочно цеплялась, пока однажды на плечи не легли успокаивающие руки, остановив.
Они стояли так вечность, а где-то между самый сладкий на свете голос еле слышно прошелестел:
— Теперь всё будет хорошо.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу