Под сенью крыльев (джен)

В Ивовом убежище было тихо и тепло. Обшитые деревом стены радовали глаз мягким и спокойным коричневым цветом, а гостиная — мягкими креслами.

Их было двадцать. Они были всевозможного цвета и форм — так уж у них завелось, что каждому вступившему в их организацию дарили кресло, купленное на небольшие пожертвования со стороны его новых соратников.

Теперь все они пустовали.

По пути в убежище Конан убедилась, что теперь уже навсегда. Около знакомой полянки в лесу лежали все семнадцать ее товарищей. Одежда их промокла, а тела начали стремительно сереть и остывать. Больше нечему было поддерживать огонь их тел — ни у одного сердце не билось. Конан проверила каждое тело.

После того, как она принесла в гостиную Нагато и положила в кресло, укрыв его дрожащее от переутомления тело одеялом, девушка вернулась к своим товарищам. Грязь противно хлюпала под ее ногами, забиваясь в сандалии и пачкая ноги. Ветер задувал со всех сторон. В лицо летели мокрые листья и ветки, больно царапая кожу. Но ей было все равно и на холод, и на дождь. Она расположила трупы цепочкой и наклонилась к каждому, чтобы поцеловать в холодный, уже совсем остывший лоб. Начала она с тихого, застенчивого Кайоши, которого приняли месяц тому назад, и закончила самым старым членом организации, не считая их самих — Макото. Потом отошла на два шага назад и сложила руки в печатях одной из ее земляных техник. Земля, покоряясь ее воле, тотчас вспучилась под телами и погребла их.

Конан тяжело опустилась на землю и вздохнула, мысленно прощаясь с каждым. Из нее будто вытащили все кости, перервали все сухожилия, оставляя лишь бесформенное размякшее нечто, не способное ни на какие эмоции. Пусто. Выжжено.

Вернулась домой она лишь пару часов спустя.

Нагато все так же сидел в кресле. Отрешенный взгляд его словно проникал сквозь стены и деревья, устремляясь в вышину, к голубому небу, освобожденному от человеческих невзгод. Он никак не реагировал на Конан, и тогда она подошла к нему сама и, сев на пол, обняла его похудевшие ноги, положив голову на колени.

Широко раскрытыми глазами она смотрела на стену и не двигалась. Казалось, жизнь вытекала из нее по частям, начиная с глаз — выцветших и пустых — словно

краски под солнцем. И хотя взгляд перемещался по комнате, она ничего не видела, ничего не слышала. Черные воды сомкнулись над ее головой, медленно погружая в пучину. Но она не боялась — нет. Конан и сама не знала почему, но чувствовала, что все страхи остались в прошлом. И теперь ей хотелось лишь одного — потихоньку погружаться в ласковую глубину, забывая себя и свою жизнь.

Девушка закрыла глаза. Воды были мягкими и успокаивающими как… как руки Яхико, когда он обнимал ее после миссий. Едва только эта мысль появилась, то Конан вспомнила. Вспомнила, ради чего жил Яхико, ради чего умер и, яростно кувыркнувшись в воде, поплыла наверх. Но, казалось, светлая полоска наверху отделена от нее световыми годами, а не метрами, а она сама не легкая куноичи, а тяжелая груша с песком, наподобие той, на которой они отрабатывали удары в их старом доме. Воздуха стало не хватать, Голова начала кружиться, легкие болели, зажатые в тиски безвоздушья. На долю секунды Конан ощутила отчаяние. Вот она, граница между водой и воздухом, еще немного, немного. Но тут ее взгляд, суетливо метнувшийся влево, заметил тень. Она замедлилась, чтобы разобрать лицо незнакомого. Это был Яхико. Изо рта его текла кровь, а сам он напоминал куклу — та же замедленность движений, та же простая, но оттого не менее пугающая мимика. Несмотря на заторможенность, глаза его обвиняюще смотрели на Конан, а губы произнесли по слогам: «Виновата. Ты виновата».

В следующую же секунду в легкие ее ворвалась вода. Конан закричала. И тотчас освободилась из тисков видения. Прижала руку к груди, пытаясь успокоиться, но в голове набатом звучало раскатистое: виновата, виновата, виновата. Лишь пару мгновений спустя девушка заметила, что рука Нагато ласково гладит ее по волосам. Она подняла голову. Нагато спал. Но Конан спать не могла — ее терзали чувства — вина, стыд, отчаяние, страх. Все смешалось теперь, и апатия сменилась, наконец, яркой болью, от которой никуда было не деться. Она оказалась так преступно слаба, что ее захватили люди Ханзо. Из-за нее погиб Яхико. Как искупить эту вину? Как жить теперь?

Сердце ее горело, а ноги тряслись, когда она, наконец, нашла в себе силы подняться. Вне убежища солнце было в зените. Траву на большом пустыре перед убежищем накрывали длинные тени облаков. Ветер задул холоднее и резче, чем прошлым днем. Прошлым ли? Конан не знала. В колодце, находящемся за километр от убежища, в руинах небольшого селения, она набрала воду и принесла на кухню. На столе все еще лежали остатки засохшего пирога и карты, которые она подарила Макото на его день рождения еще в четверг. Конан долго над ними трудилась — искала нужную плотность, вырезала, а потом раскрашивала с помощью черной туши. Макото был в восторге, и первую же партию сыграл вместе с ней. Вокруг них образовалась толпа соратников, которые кричали и смеялись при особенно удачной комбинации Конан. Однако итог был ей известен с самого начала — Макото, как мастер азартных игр, ее бы выиграл. Но это не мешало ей искренне получать удовольствие от игры и попыток обыграть его. Весьма удачных попыток, нужно сказать. Макото в эти моменты кривился и сетовал голосом старика, что ума в ней для женщины многовато. Она лишь с озорным видом хмыкала на это.

Вдруг Конан замерла. Словно остолбенела с тряпкой в руке. Как никогда ясно она ощутила то, что случилось — ребята больше не вернутся с разведки, никто не будет ссориться из-за дежурства на кухне, не начнет внезапно петь в гостиной.

Больше ни один из них не пожелает ей удачи на миссии, не проведет спарринг и не назовет сестрицей. Они умерли. Потеряли завтрашний день, упустили лучи солнца на шее и щеках. У них украли дуновение ветра, первый поцелуй, смех их будущего ребенка.

Конан сделала это со своими братьями и своим любимым человеком.

Дрожащими пальцами она схватилась за горло. Стало трудно дышать, так, словно песка насыпали, и сколько бы Конан не хватала ртом воздух, никак не получалось насытиться. Под весом всех тревог, сомнений, невыносимой боли ноги подогнулись, и она рухнула лицом на пол. Перед глазами начало темнеть, и Конан поняла, что если еще хоть минута пройдет, то она задохнется, так и не приблизив мечты Яхико.

— Я-хи-ко, — прохрипела она.

— Я-хи-ко…

— Я-хи-ко, — повторяла она как мантру имя, с перерывами на вдох и выдох.

Вдох — выдох, имя. Вдох — выдох, имя. Спустя пару минут паника отступила, и ей стало легче. Когда Конан с трудом поднялась с пола и плеснула воды в лицо, разглядывая в пошедшей рябью воде свое отражение, то не узнала себя. Лицо ее почернело и осунулось от горя. Уголки рта скорбно сжимались, а под веками залегли первые морщинки. Но глаза, потемневшие от боли, были по-прежнему решительны. Она не умрет до тех пор, пока мечта Яхико не станет явью.