Подслушано у незнакомца (джен)

Я назвал его допель — темный двойник. На настоящего доппельгангера он не был похож, несомненно отличался от канона, тем немаловажным фактом, что не собирался занимать мое место в мире. Выглядел обычно, и даже слегка неряшливо.

— Ты удивительно гнилостная натура. Нет в тебе ни одной здоровой иллюзии., — спокойно, будто читая по бумажке, проговорил он.

— Как иллюзии могут быть здоровыми? — искренне удивляюсь, не в состоянии обидеться на существо говорившее моим голосом, и все же неуловимо отличающееся от меня.

— А вот так! Весь ваш мир должен быть благодарен за своё существование матушке-иллюзии, а вы клянете её почём зря, обзывая синонимом обмана! — я помотал головой, как будто это движение могло помочь справиться с неуверенностью, вызванной бойким голосом двойника. Он говорит так значимо и спокойно. Нет сомниний — существо крайне уверено в своих словах. Такая подача информации, всегда манит довериться, особенно если ты сам никогда ни в чём не уверен до конца. Если мы и противоположности в чём-то, то именно в этом, и я уже начинаю завидовать. Неизвестное существо, с моим лицом, но с чужим характером улыбается, как будто знает причину всех сомнений, как будто знает всё. Наверное это скучно, разговаривать с человеком о котором знаешь буквально всё, и в то же время приятно, ощущать себя судьей?

— Вот взять, к примеру, тебя, что б было понятнее. Ты не веришь в существование высших, справедливых сил, истинную любовь, судьбу и тому подобные сладкие иллюзии, почему? — на что я усмехаюсь.

— Именно из-за крушения иллюзий!

— Ха-ха! Крушение, — Допель крутит пальцем у виска. Ему нравятся немного театральные жесты, коих я всю жизнь стараюсь избегать.

— Да ты сам — ходячая иллюзия. Набор инстинктов, обернутых в красивую бумажку со штампом и поверх печатью, для надёжности. Не будем углубляться в психологию: отрицание, и замещение понятий. Скажу просто: ты веришь! Еще как веришь и в Бога и в любовь, и даже в родовое проклятие, которое начала твоя прапрапрабабка, неправильно однажды воспитавшая своих детей! — Допель сгорбился, изображая старуху с клюкой.

— Она нарожала пятнадцать детей, потому-что так было принято. Эти дети воспитывали других детей, потом своих детей и внуков, — я пристыженно вздохнул, не думал, что моя страшная обвинительная догадка будет когда либо озвучена вслух. А тёмный двойник немилосердно продолжил:

— Это инкубаторская история продолжалась уже до твоей бабки, которая родила лишь двоих, разрывая круг, но не порочный, а количественный… Пороки в вашем роду продолжили передаваться, как родовое поместье. Более того, они начали множиться во все стороны вместе с ветвями семейного древа.

— И вот! — двойник тыкнул в меня пальцем, — Передо мной одна из крайних его веток пока что без отростков… — Скажи, ты ведь этим «проклятием» оправдываешь отсутствие собственной семьи, я прав?

И он, конечно же был прав. Какое-то время это «проклятие» занимало мой разум. Давило, нависало, жгло обидой и чувством несправедливости. Собственно почему, будучи ребёнком, я должен был страдать от того что мамочка меня не любит? Она не разговаривала со мной, не помогала с уроками, грубо засаживая за стол с тетрадками и уходя по невозможно важным, не нужным никому кроме неё домашним делам. А я рисовал. Конечно, что ребёнок будет делать наедине с тетрадками и карандашами? После меня уже ругали за плохие оценки и за то что не Петя, Костя, Валя и любой другой мальчишка из процветающей семьи. Тогда мне это казалось ужасным горем, будто небо упало на голову. Сейчас, следуя хронологии жизни, усмехаюсь: то ли ещё будет! Над небом целая вселенная, на всю жизнь хватит.

«А ты, тоже не лишён театральщины! Но не буду мешать, веди мысль дальше» — прозвучало в голове голосом двойника, оный скрестив руки на груди с улыбкой наблюдал за мной. Ощущаю невозможную потребность выговориться хоть кому-то кроме себя, и продолжаю уже вслух:

— Будучи взрослым и хлебнувшим собственного опыта, я разговорился с родителем. И она рассказала мне, как безразлична была её собственная мать. Имея только двоих детей, бабушка всё-таки свалила заботу о младшем ребёнке на мою маму. Следуя старой привычке, сама лишённая детства она без зазрения совести поступила со своей дочерью так же, как когда-то её нерадивая мать.

— А как же работа? — лукаво улыбаясь спросил допель. Он уже знал ответ, и его голос сквозил иронией.

— Да кто в здравом уме доверит воспитание своего ребёнка школьнице, будь он трижды рабочий человек? Такому же глупому ребёнку?! — закипаю.

— Ни кто, — улыбка двойника приняла безумный градус. «Может он питается гневом?» — вскользь подумал я, но быстро выкинул эту мысль. К чему подозрения, перед лицом существа, читающего мысли и знающего тебя лучше тебя самого? Тут остается только одно: поддаться моменту, найти в ситуации хоть сколько крошечную выгоду: не быть одному и поговорить с наилучшим, наверное, собеседником.

— Так и есть, — подтверждая мои подозрения о чтении мыслей, произнес допель — Кстати, — принял он легкомысленный вид — она ведь не свалила младшего брата на тебя? — существо провоцирует меня продолжать мысль.

— Нет. Но и не воспитала хотя бы брата. Нас ей словно Господь послал, от кота проблем было больше!

— Мягкая глина — лепи что хочешь! — подсказал двойник.

— Хуже нет греха для матери чем безразличие к детям.

— После ты выяснил, что у неё были причины?

— Конечно, а куда без них? Меня родили в семнадцать лет, по наставлению отца. Он был десятком лет старше, и опытнее, имел дочь от первого брака. Теперь то я понимаю, что вырвавшаяся из-под гнёта бабушки, мать, попала совершенно в другую сказку, более жёстокую чем прежде. После того, как мама забеременела братом, почти под самые роды, отец умер.

— А ты стал нежеланным ребёнком?

— Да. Теперь то, разобравшись, я могу понять первопричину такого отношения. Человек ценит собственный выбор. Отец умер и оставил на матери двоих детей, меня, рождённого только при условии жизни в полноценной семье. Я вдруг оказался навязанным выбором.

— Именно потому брата всегда любили больше тебя? — допельгангер больше не язвил, говорил спокойно, повторяя мои внутренние ошушения.

— Да, он рождён не семнадцатилетней дурочкой, а взрослой женщиной, которая сама так решила. Он — её выбор.

— Люди без ума от собственного выбора… — сново растянулся в ехидной улыбке близнец. Я стукнул кулаком по столу, мимолётом удивляясь откуда мебель взялась возле меня. Но мысль быстро улетучилась от елейного голоска напротив.

— Сейчас вы живёте в относительном мире, как я погляжу?

— Так и есть. Нас с братом не так просто обидеть, по крайней мере ей. Мама повзрослела, и тоже не хочет скандалов. Конечно тёмная сторона иногда берёт верх над ней, и тогда все мы в семье становимся бесконечно несчастными.

— И у тебя и у брата тоже она есть, эта тёмная сторона?

— Есть. Я называю её «родовое проклятие» — эффект домино. Кто-то в нашем роду оступился: запустил неблагополучие и безразличие по всему роду. Мы, вроде бы прижились, стараемся принимать друг-друга с юмором, — я печально рассмеялся — это продиктовано выгодой, конечно, никто не хочет жить в атмосфере обид, размолвок и непонимания. Проще относится ко всему с юмором!

— Ха-ха! — допельгангер победоносно рассмеялся, — именно то о чем я говорил вначале разговора. Ваш мир держится на иллизиях, и разве это так уж плохо в вашей конкретной семье? — тут совершенно нечего было ответить. Иллюзии? Мои хрустальные миры, которые, как большие замки стали рушиться от первого настоящего толчка реальности.

— Мне особенно нравится, как ты перечисляешь психологические проблемы, которые находишь у себя. Нука? — двойник потер руки в предвкушении.

— И их список постепенно растет!

— Обсессивно-компульсивный синдром, попрошу заметить во вполне сносной форме. У меня не так уж много «волшебных» ритуалов.

— Всего лишь пристрастие к цыфре три! — рассмеялся допельгангер, — ты три раза проверяешь закрыта ли дверь, перед сном. Три раза гладишь игрушечную собаку у двери своей спальни и так далее. И после этих троекратных «ритуалов» призванных защитить тебя и твою семью от всех ненастий, ты ещё утверждаешь что не веришь в высшие силы?! Ну, хотя бы дверь надежно закрыта. Что там дальше?

— Лёгкий синдром тревожности.

— А, это когда настолько не уверен в себе, что перепроверяешь очевидные вещи. Хотя, если кто-то другой скажет тоже самое, поверишь не глядя? Миленько. Дальше!

— Синдром Старой девы.

— Уууу! Моё любимое. Десяток причин не заводить свою семью, и даже отношений. Уверенность не в том что счастья не существует, а в том, — допель на пару секунд замолк — что для ТЕБЯ его нет! Не изобрели, такой ты нестандартный, — он запрыгал с ноги на ногу, как мультяшный персонаж.

— Давай подведем итоги? Ты, гнилостное существо, веришь в существование Бога, любви настоящей, а не которая разбила душу на сотню дурнопахнущих осколков, дружбу и так далее, но! Все это никоим образом не приготовлено для тебя. Даже наоборот, смотря на счастливых людей и людей светящихся одухотворением или смыслом жизни ты рад, безусловно рад, что в мире такое имеет место быть! Как что-о-о?

— Иллизия? — догодался я, мысленно возвращаясь к тому с чего начался наш разговор.

— Почти… Иллюзия для тебя, но не для других. Для других, как раз это всё реальность. Вот такой парадокс: ты веришь и не веришь одинаково и одновременно.

— Разве подобноее вообщё возможно? — неуверенно усмехаюсь я, а сам думаю, уж не дитя ли этого самого парадокса мой собеседник? Шиза подкралась незаметно?

— А почему невозможно? — искренне удивляется он, — и нет, я не дитя парадокса, уж скорее ты.

— Горе из которого ты родился, и неудачи прежней жизни воспитали в тебе инстинкт. Он полностью противоречит всему во что ты ещё готов поверить. Так уж оказалось ни инстинкт ни вера не могут одержать верх. А твоя жизнь — их бесконечное поле боя.

— У всего есть конец..., — прошептал я, опустив глаза в пол.

— Ой брось! Ты ни у кого не просил этой жизни, и уж тем более смерти. Но каждый обречён на них в свое время.

— Время! — допель подскачил, закрутился на месте. Достал откуда то из-за спины настенные часы которые висят у меня на стене. Спальни? Я вдруг как-будто очнулся от наваждения. В голове за раз возникла сотня другая эмоций и вопросов: а где это мы находимся, здесь вообще темно или светло, не разбиру, во что одет допель, да и одет ли вообще? А я одет, не чувствую?! Как мы познакомились? Где? Почему? Что? Детали прорвали дамбу оцепенения. Я словно под гипнозом был, и вдруг вернулся в реальный красочный мир.

— Как это? — слабо произношу, пытаясь справиться с нахлынувшими водами информации. Допель прекращает крутиться ужом, и самодовольно улыбается.

— Да, мало мы успели обсудить, как не направлял твоё сознание в одно русло. Расслабились… Печальноизвестную «любовь» не обсудили, да и по заданной теме больше не сказано. Мало времени, мало пользы.

— Кто ты? — пытаюсь удержать ускользающий образ.

— Ни кто, а когда! Завтра в то же время, да смотри не опаздывай! — близнец хохочет, как безумец, хохочет, но неумолимо тает. А я пытаюсь закрыть уши ладонями, так нестерпимо громко пиликает его смех. Переворачиваюсь на бок.

«Плип-трынь-трынь-пилип!» Выключаю будильник. О Боже, понедельник! Что же мне снилось? Плечо болит, отлежал. Да причём тут плечи то?! Что-то важное, такое важное было и ушло, а я со своими плечами! Ну и ладно. В конце концов, это только сон и ничего и никого там важно быть не может. Меня ждет реальный мир, полный тягот и несправедливости. Очень одинокий мир, в котором даже поговорить не с кем по душам. Хотя после сна мне всегда чуточку легче. Правда что-ли говорят: сон лучшее лекарство...