Подслушано у незнакомца (джен)

Быстроногий эльф парил над травой, как низколетящая стрела. У случайного очевидца он бы расплылся перед глазами едва уловимой тенью. О том, как звали этого смелого воина, мы говорить не станем. И в конце истории сему найдётся весьма простое и неумолимое объяснение. Уточним лишь, что он нёсся, стремглав, сквозь кустистую рощу не ради забавы или же потому, что ему так взбрело в голову. Нет. Причина была. И весьма странная, по мнению командира эльфийской Сотни самого короля.

«Кто мог забрести в старые, полуразрушенные, но от того не менее ценимые развалины священного храма?» — думал он, огибая вековые дубы как шустрая стрекоза.

Длинные ноги в мягких, цвета ивовой коры, штанах едва касались земли. А трава после соприкосновения с босыми ступнями тут же принимала прежний, не примятый вид. За спиной, на невзрачной куртке, крепился в кожаных ремнях — тонкий, слегка изогнутый меч. Аккурат меж лопаток широкой и гибкой спины воина. Короткая, смоляная коса хлопала его по рукояти каждый раз, когда эльф хищно перепрыгивал корни деревьев и опущенные к земле ветви. Брови мужчины были в тревожной близости друг к другу. И правда, кто мог пробраться за эльфийские границы, мимо постовых и, тем паче, магических контуров? Сегодня, в крайний час пополудни — на дозорной стене с рунами засияла одна — никогда доселе не потревоженная. Постовые не подняли особой тревоги, но, следуя долгу, сообщили командиру Сотни о случившемся. Мужчину, однако, эта новость очень взволновала. Схватив «Рассекатель Орков», он помчался к древним руинам. Интуиция древнего воина и стратега подсказывала — в храм забрели отнюдь не озорные дети…

В руинах стояла пыльная тишина. Закатное небо освещало мириады частиц, рассеянных в воздухе. Кое-где — белокаменный пол древних руин уже пробивала сочная трава. Эльф укрылся за одной из колонн. Полтора века назад, когда он был ещё юношей, своды храма обрушились. Аккурат ночью после празднования летнего Схождения Солнца. Тем самым не унеся ни одной светлоэльфийской, богомольной жизни. Любовь жителей Града к сему храму возросла до небес с тех пор. И руины провозгласили священными. Местной ребятне строго-настрого запретили в них играть.

Осмотрев видимую часть залы, эльф коротко выглянул из-за колонны. В центре дальней стены имелось что-то тёмное. Собравшись с духом и беззвучно вынув Рассекатель из ремней, мужчина сделал шаг вперёд. Взору его предстала странная картина: сквозь серебристую пыль он разглядел тёмную фигуру. На белом фоне храма она смотрелась пугающе. Эльф покрепче сжал изогнутый меч и медленно пошёл вперёд. Через тонкие подошвы стопы холодили старые камни пола, и воин чувствовал некое единение с родной землёй. Здесь, на Родине, никакой, даже самый странный пришелец не посмеет представлять для него опасности — эльфийская земля защитит его! Но от незваного гостя не веяло ровным счётом ничем — ни опасностью, ни магией или скверной. Однако, когда опытный командир королевской Сотни приблизился к тёмной фигуре, он почувствовал себя жалким и беззащитным червём. Такое необъяснимое ощущение накрыло его разум.

На площадке, к которой вели три длинных, потрескавшихся от времени, ступени — стоял человек. И страннее этого человека не было в целом мире. Его сплошь чёрная одежда, будто вторая кожа покрывала всё тело, от высоких скул до кончиков пальцев рук и ног. Словно бы её продолжение — с головы стекали чёрные, как ночь, волосы. И кончики их подметали пыльную площадку храма. Будто из белого мрамора худое лицо — не имело ни возраста, ни капли жизни. Острые скулы, абсолютно прямой нос, тонкие, бесцветные губы — всё в этом человеке говорило о том, что он не может быть живым существом. Одни глаза излучали невероятную и пугающую энергию. В их раскосых впадинах клубились две чёрные, засасывающие пропасти.

Человек не шевелился. Он стоял словно пронзённый невидимым копьём. Голова безвольно склонилась набок, руки обвисли плетьми, а ноги слегка подогнулись. И всё же что-то не давало телу упасть. Эльф примёрз к полу. Вмиг засохшее горло начало першить. Не контролируя себя, мужчина кашлянул. И тут же, словно кукла на верёвках, фигура ожила. Безвольное тело обрело твёрдость и выпрямилось на поверхности. Бесчувственная голова посмотрела на эльфа. Командир Сотки испытал неописуемый ужас, когда глаза-пуговки с какой-то звериной жадностью изучили его с ног до головы. Но не в силах сдвинуться с места — он продолжил наблюдать. Тут же тонкий рот куклы расцвёл широкой улыбкой, а незнакомец хлопнул тонкими руками. Несмотря на то, что его кисти были обтянуты чёрной тканью, звук вышел хлёсткий, как от голых ладоней.

— Кто ты? — Наконец вымолвил эльф. Собственный голос придал сил, и он, широко расставив ноги, обеими руками схватился за меч. Лицо незнакомца засияло ещё большей улыбкой.

— Совершенно нет никакого значения, кто я такой. Это столь неважно, мой дорогой абориген. — эльф не знал, что означает слово «абориген», но решил — сейчас не самое лучшее время для уточнений.

— Именем короля… — Воин запнулся. Стоило ли называть имя Его Величества такой странной личности, которую — он был абсолютно в том уверен, и человеком нельзя назвать? Нарушитель следил за его паузой с таким умилённым любопытством, как будто внимал вылуплению дракона из яйца. Его невозможная улыбка в пол лица, вкупе с холодным пронзающим взглядом — рождали в душе эльфа доселе неизвестный, первобытный страх.

— Отвечай — кто таков?! — вскричал он. — Зачем нарушил границу наших территорий?

Странный пришелец искренне, совершенно по-детски, задумался.

— О нет! Нет! Я — Ничто. А значит и границ никаких не нарушал. — Ответил пришелец с таким видом, будто это всё объясняло. А потом, вдруг, резким движением закинул руку за спину. Командир эльфийской Сотни занёс меч над головой, готовый в любую секунду кинуться на врага и отсечь его собственную. Но облачённый в чёрное лишь достал книгу. Эльф сильно удивился, ибо по его разумению ей неоткуда было взяться. Старая обложка книги, по всей видимости, была разрисована детьми. Разноцветные каракули портили молочно-серое одеяние фолианта. Пришелец раскрыл чтиво на ладони, а эльф получил возможность рассмотреть её пожелтевшие, обкусанные временем, страницы.

— Этот предмет из моего дома. — Любовно пропел незнакомец, гладя книгу по корешку.

— Почему бы тебе туда не вернуться? — начальник Сотни хотел потянуть время и решить, как же поступить со странным нарушителем. Он до сих пор не мог найти объяснения, отчего просто не убил его. Глаза гостя округлились.

— Как же я могу? Нет. Нет. Это невозможно. Давай я лучше тебе почитаю? — эльф не успел ответить, а пришелец уже вознёс книгу перед собой и начал: « — А ваш отец? — спросил Холмс. — Хотел ли он вашего союза?

— Нет, он тоже был против. Кроме отца Джеймса этого не хотел никто. — Сплошной румянец покрыл её свежее лицо, когда Холмс бросил на неё один из своих испытывающих взглядов.

— Благодарю вас за эти сведения, — сказал он. — Могу ли я увидеться с вашим отцом, если зайду завтра?

— Боюсь, доктор этого не позволит.

— Доктор?

— Да, разве вы не знаете? Последние годы мой бедный отец всё время прихрамывал, а это несчастье совсем сломило его. Он слёг, и доктор Уиллоуз говорит, что у него сильное нервное потрясение от перенесённого горя. Мистер Маккарти был единственным оставшимся в живых человеком, кто знал папу в далёкие времена в Виктории.

— Хм! В Виктории? Это очень важно.

— Да, на приисках.

— Совершенно верно, на золотых приисках, где, как я понимаю, мистер Тэнер и составил свой капитал?

— Ну конечно.

— Благодарю вас, мисс Тэнер. Вы очень помогли мне…»

Повисла тяжёлая пауза, когда нарушитель захлопнул, наконец, книгу.

— Что это? — Огорошенно произнёс эльф.

— Ни что, а кто. Артур Конан Дойл! — Как ребёнка, отчитал его незнакомец. Эльф начинал злиться. Вся невозможная, нереальная сцена, которая предстала его глазам и ушам — гроша ломанного не стоила, но отчего же так невообразимо пугал опытного воина этот худой и странный человек? Командир Сотни не имел привычки долго копаться в себе и, перехватив «Рассекатель Орков» во вторую руку, первая порядком затекла, грозно произнёс:

— Предупреждаю последний раз! Лучше бы тебе ответить, кто ты!

Пришелец странно сник и спрятал книгу за спину. Когда его рука вернулась, на ладони лежал небольшой чёрный камешек. Идеально круглая форма которого притягивала взгляд. И хотелось бесконечно долго любоваться, как солнечные лучи оглаживают блестящие, словно мокрые, бока камня.

— Раз ты так просишь. — скучающе ответил незнакомец. Весь азарт и нездоровое любопытство на миг потухли на мраморном лице. И впервые его вид полностью соответствовал чувствам, испытываемым к этому существу. «Кукла!» Пронеслось в голове эльфа. А тем временем нарушитель легонько подбросил шарик и тот завис в полуметре над полом.

— Всегда некуда спешить… — загадочно заметил незнакомец.

Едва ли начальник эльфийской Сотни слушал его. Взгляд зелёных глаз был намертво прикован к парящему предмету. Пространство вокруг него искажалось и едва уловимо дрожало. Вдруг с потресканного пола оторвался камушек и, коснувшись сферы, исчез. Вот погибший листик кружил, падая с дерева, но изменил своему танцу и направился к сфере. Золотая пыль уплотняющимся облачком собиралась вокруг шарика и исчезала, но на смену ей приходила всё новая. Эльф завороженно и с ужасом наблюдал, как мелкие предметы со всех сторон неумолимо летели, ползли, катились к сфере. Когда его собственные штанины зашевелились, будто от поднимающегося со спины ветра, эльф вскинул голову на незнакомца. Тот стоял неподвижно, подавшись вперёд, и внимательно смотрел прямо в глаза эльфу. Когда их взгляды встретились, его холодное лицо озарилось безумной счастливой улыбкой.

— Что происходит? Это ты сотворил? — Закричал мужчина. Из-за поднявшегося ветра его голос срывался и уносился вдаль, в сторону неподвижной сферы.

Нет! — Незнакомец замотал головой.

— Ничто нельзя сотворить. Оно есть и будет… Погибнет мир, да мир воскреснет! — Черноволосый человек раскинул руки в театральном жесте. Невообразимо беснующийся ветер никоим образом не беспокоил неживую, словно статуя, фигуру. В кружащемся мареве листьев и пыли эльф смотрел на неподвижный силуэт. Но тут с ужасом осознал — его неумолимо притягивает к ужасающему предмету.

Мелкие камушки пролетали словно суетные мухи, и более крупные осколки камня побежали по полу. Эльф услышал, как за его спиной упала и раскололась колонна. Даже небеса заволокло черными тучами. Его собственные ноги заскользили вперёд в чёрную и ненасытную пасть сферы. Всё ревело.

— Нет! — Закричал эльф. В спину ударился тяжёлый камень, валя мужчину на землю и протаскивая ещё чуть ближе к гибели. Опытный и бесстрашный воин наблюдал, как белые глыбы свещенного храма распадаются в пыль, стоит им едва коснуться чёрной сферы — исчезают в её ненасытном чреве. Поглотив очередной большой камень, аномалия вспухла в несколько раз, а эльф ощутил, что её притяжение резко увеличилось. Даже крона близ растущего дерева заскрипела тонким стволом. Предпринимая последнюю попытку спастись, он воткнул в рыхлый камень «Рассекатель Орков». Схватившись за рукоять, распластался на полу. Взгляд его отчаянно искал незнакомца, как будто тот мог спасти от неизвестности.

Чёрный «человек» на фоне всего этого хаоса так и стоял с распростёртыми руками. На его лице застыла безумная улыбка, а чёрные глаза внимали каждой детали. Меч не выдержал — треснул. Прогнувшись, он скинул хозяина со своей рукояти. Сила притяжения протащила воина пару метров до сферы и отпустила совсем рядом с её чёрным, идеально гладким боком. В блестящей поверхности эльф лицизрел свой собственный обезумевший взгляд, и чтобы хоть как-то защититься — закрыл лицо руками. В тот же момент плоть с его конечностей отслоилась, притянутая невероятной поглощающей силой. Надрывный крик ужаса и боли потонул в рёве ветра и стонах ломаемых деревьев.

Боль отрезвила обезумевшее сознание. Эльф задёргался, попытался упереться в гладкие бока шара, лишь бы не дать тому сожрать себя. Разум накрыло волной ужаса, последней в его жизни — сфера абсолютно и совершенно не была твёрдой. Обе его руки провалились в иное пространство. А боль исчезла, там, где она ещё секунду назад обжигала плоть. Эльф вытянул из чёрной пропасти одну руку, посмотрел на свои белые, словно выбеленные солнцем кости и безумно рассмеялся.

— Можно это место станет моим домом? — отчётливо расслышал он странного незнакомца, который любовно гладил его погнутый меч и безумно-счастливо улыбался. Понимая, что иного выхода нет, эльф из последних сил приподнялся на дрожащих ногах, шагнул навстречу чёрной пустоте. Исчезла боль и надрывные звуки ветра, запах пыли и собственной крови. Исчезая сам, эльф успел подумать: «Вот и всё. Нет ни храма, ни наших границ. Целого мира. Нет Сотни короля, и меня. Я — Ничто. Я — Пустота!»

Я назвал его допель — темный двойник. На настоящего доппельгангера он не был похож, несомненно отличался от канона, тем немаловажным фактом, что не собирался занимать мое место в мире. Выглядел обычно, и даже слегка неряшливо.

— Ты удивительно гнилостная натура. Нет в тебе ни одной здоровой иллюзии., — спокойно, будто читая по бумажке, проговорил он.

— Как иллюзии могут быть здоровыми? — искренне удивляюсь, не в состоянии обидеться на существо говорившее моим голосом, и все же неуловимо отличающееся от меня.

— А вот так! Весь ваш мир должен быть благодарен за своё существование матушке-иллюзии, а вы клянете её почём зря, обзывая синонимом обмана! — я помотал головой, как будто это движение могло помочь справиться с неуверенностью, вызванной бойким голосом двойника. Он говорит так значимо и спокойно. Нет сомниний — существо крайне уверено в своих словах. Такая подача информации, всегда манит довериться, особенно если ты сам никогда ни в чём не уверен до конца. Если мы и противоположности в чём-то, то именно в этом, и я уже начинаю завидовать. Неизвестное существо, с моим лицом, но с чужим характером улыбается, как будто знает причину всех сомнений, как будто знает всё. Наверное это скучно, разговаривать с человеком о котором знаешь буквально всё, и в то же время приятно, ощущать себя судьей?

— Вот взять, к примеру, тебя, что б было понятнее. Ты не веришь в существование высших, справедливых сил, истинную любовь, судьбу и тому подобные сладкие иллюзии, почему? — на что я усмехаюсь.

— Именно из-за крушения иллюзий!

— Ха-ха! Крушение, — Допель крутит пальцем у виска. Ему нравятся немного театральные жесты, коих я всю жизнь стараюсь избегать.

— Да ты сам — ходячая иллюзия. Набор инстинктов, обернутых в красивую бумажку со штампом и поверх печатью, для надёжности. Не будем углубляться в психологию: отрицание, и замещение понятий. Скажу просто: ты веришь! Еще как веришь и в Бога и в любовь, и даже в родовое проклятие, которое начала твоя прапрапрабабка, неправильно однажды воспитавшая своих детей! — Допель сгорбился, изображая старуху с клюкой.

— Она нарожала пятнадцать детей, потому-что так было принято. Эти дети воспитывали других детей, потом своих детей и внуков, — я пристыженно вздохнул, не думал, что моя страшная обвинительная догадка будет когда либо озвучена вслух. А тёмный двойник немилосердно продолжил:

— Это инкубаторская история продолжалась уже до твоей бабки, которая родила лишь двоих, разрывая круг, но не порочный, а количественный… Пороки в вашем роду продолжили передаваться, как родовое поместье. Более того, они начали множиться во все стороны вместе с ветвями семейного древа.

— И вот! — двойник тыкнул в меня пальцем, — Передо мной одна из крайних его веток пока что без отростков… — Скажи, ты ведь этим «проклятием» оправдываешь отсутствие собственной семьи, я прав?

И он, конечно же был прав. Какое-то время это «проклятие» занимало мой разум. Давило, нависало, жгло обидой и чувством несправедливости. Собственно почему, будучи ребёнком, я должен был страдать от того что мамочка меня не любит? Она не разговаривала со мной, не помогала с уроками, грубо засаживая за стол с тетрадками и уходя по невозможно важным, не нужным никому кроме неё домашним делам. А я рисовал. Конечно, что ребёнок будет делать наедине с тетрадками и карандашами? После меня уже ругали за плохие оценки и за то что не Петя, Костя, Валя и любой другой мальчишка из процветающей семьи. Тогда мне это казалось ужасным горем, будто небо упало на голову. Сейчас, следуя хронологии жизни, усмехаюсь: то ли ещё будет! Над небом целая вселенная, на всю жизнь хватит.

«А ты, тоже не лишён театральщины! Но не буду мешать, веди мысль дальше» — прозвучало в голове голосом двойника, оный скрестив руки на груди с улыбкой наблюдал за мной. Ощущаю невозможную потребность выговориться хоть кому-то кроме себя, и продолжаю уже вслух:

— Будучи взрослым и хлебнувшим собственного опыта, я разговорился с родителем. И она рассказала мне, как безразлична была её собственная мать. Имея только двоих детей, бабушка всё-таки свалила заботу о младшем ребёнке на мою маму. Следуя старой привычке, сама лишённая детства она без зазрения совести поступила со своей дочерью так же, как когда-то её нерадивая мать.

— А как же работа? — лукаво улыбаясь спросил допель. Он уже знал ответ, и его голос сквозил иронией.

— Да кто в здравом уме доверит воспитание своего ребёнка школьнице, будь он трижды рабочий человек? Такому же глупому ребёнку?! — закипаю.

— Ни кто, — улыбка двойника приняла безумный градус. «Может он питается гневом?» — вскользь подумал я, но быстро выкинул эту мысль. К чему подозрения, перед лицом существа, читающего мысли и знающего тебя лучше тебя самого? Тут остается только одно: поддаться моменту, найти в ситуации хоть сколько крошечную выгоду: не быть одному и поговорить с наилучшим, наверное, собеседником.

— Так и есть, — подтверждая мои подозрения о чтении мыслей, произнес допель — Кстати, — принял он легкомысленный вид — она ведь не свалила младшего брата на тебя? — существо провоцирует меня продолжать мысль.

— Нет. Но и не воспитала хотя бы брата. Нас ей словно Господь послал, от кота проблем было больше!

— Мягкая глина — лепи что хочешь! — подсказал двойник.

— Хуже нет греха для матери чем безразличие к детям.

— После ты выяснил, что у неё были причины?

— Конечно, а куда без них? Меня родили в семнадцать лет, по наставлению отца. Он был десятком лет старше, и опытнее, имел дочь от первого брака. Теперь то я понимаю, что вырвавшаяся из-под гнёта бабушки, мать, попала совершенно в другую сказку, более жёстокую чем прежде. После того, как мама забеременела братом, почти под самые роды, отец умер.

— А ты стал нежеланным ребёнком?

— Да. Теперь то, разобравшись, я могу понять первопричину такого отношения. Человек ценит собственный выбор. Отец умер и оставил на матери двоих детей, меня, рождённого только при условии жизни в полноценной семье. Я вдруг оказался навязанным выбором.

— Именно потому брата всегда любили больше тебя? — допельгангер больше не язвил, говорил спокойно, повторяя мои внутренние ошушения.

— Да, он рождён не семнадцатилетней дурочкой, а взрослой женщиной, которая сама так решила. Он — её выбор.

— Люди без ума от собственного выбора… — сново растянулся в ехидной улыбке близнец. Я стукнул кулаком по столу, мимолётом удивляясь откуда мебель взялась возле меня. Но мысль быстро улетучилась от елейного голоска напротив.

— Сейчас вы живёте в относительном мире, как я погляжу?

— Так и есть. Нас с братом не так просто обидеть, по крайней мере ей. Мама повзрослела, и тоже не хочет скандалов. Конечно тёмная сторона иногда берёт верх над ней, и тогда все мы в семье становимся бесконечно несчастными.

— И у тебя и у брата тоже она есть, эта тёмная сторона?

— Есть. Я называю её «родовое проклятие» — эффект домино. Кто-то в нашем роду оступился: запустил неблагополучие и безразличие по всему роду. Мы, вроде бы прижились, стараемся принимать друг-друга с юмором, — я печально рассмеялся — это продиктовано выгодой, конечно, никто не хочет жить в атмосфере обид, размолвок и непонимания. Проще относится ко всему с юмором!

— Ха-ха! — допельгангер победоносно рассмеялся, — именно то о чем я говорил вначале разговора. Ваш мир держится на иллизиях, и разве это так уж плохо в вашей конкретной семье? — тут совершенно нечего было ответить. Иллюзии? Мои хрустальные миры, которые, как большие замки стали рушиться от первого настоящего толчка реальности.

— Мне особенно нравится, как ты перечисляешь психологические проблемы, которые находишь у себя. Нука? — двойник потер руки в предвкушении.

— И их список постепенно растет!

— Обсессивно-компульсивный синдром, попрошу заметить во вполне сносной форме. У меня не так уж много «волшебных» ритуалов.

— Всего лишь пристрастие к цыфре три! — рассмеялся допельгангер, — ты три раза проверяешь закрыта ли дверь, перед сном. Три раза гладишь игрушечную собаку у двери своей спальни и так далее. И после этих троекратных «ритуалов» призванных защитить тебя и твою семью от всех ненастий, ты ещё утверждаешь что не веришь в высшие силы?! Ну, хотя бы дверь надежно закрыта. Что там дальше?

— Лёгкий синдром тревожности.

— А, это когда настолько не уверен в себе, что перепроверяешь очевидные вещи. Хотя, если кто-то другой скажет тоже самое, поверишь не глядя? Миленько. Дальше!

— Синдром Старой девы.

— Уууу! Моё любимое. Десяток причин не заводить свою семью, и даже отношений. Уверенность не в том что счастья не существует, а в том, — допель на пару секунд замолк — что для ТЕБЯ его нет! Не изобрели, такой ты нестандартный, — он запрыгал с ноги на ногу, как мультяшный персонаж.

— Давай подведем итоги? Ты, гнилостное существо, веришь в существование Бога, любви настоящей, а не которая разбила душу на сотню дурнопахнущих осколков, дружбу и так далее, но! Все это никоим образом не приготовлено для тебя. Даже наоборот, смотря на счастливых людей и людей светящихся одухотворением или смыслом жизни ты рад, безусловно рад, что в мире такое имеет место быть! Как что-о-о?

— Иллизия? — догодался я, мысленно возвращаясь к тому с чего начался наш разговор.

— Почти… Иллюзия для тебя, но не для других. Для других, как раз это всё реальность. Вот такой парадокс: ты веришь и не веришь одинаково и одновременно.

— Разве подобноее вообщё возможно? — неуверенно усмехаюсь я, а сам думаю, уж не дитя ли этого самого парадокса мой собеседник? Шиза подкралась незаметно?

— А почему невозможно? — искренне удивляется он, — и нет, я не дитя парадокса, уж скорее ты.

— Горе из которого ты родился, и неудачи прежней жизни воспитали в тебе инстинкт. Он полностью противоречит всему во что ты ещё готов поверить. Так уж оказалось ни инстинкт ни вера не могут одержать верх. А твоя жизнь — их бесконечное поле боя.

— У всего есть конец..., — прошептал я, опустив глаза в пол.

— Ой брось! Ты ни у кого не просил этой жизни, и уж тем более смерти. Но каждый обречён на них в свое время.

— Время! — допель подскачил, закрутился на месте. Достал откуда то из-за спины настенные часы которые висят у меня на стене. Спальни? Я вдруг как-будто очнулся от наваждения. В голове за раз возникла сотня другая эмоций и вопросов: а где это мы находимся, здесь вообще темно или светло, не разбиру, во что одет допель, да и одет ли вообще? А я одет, не чувствую?! Как мы познакомились? Где? Почему? Что? Детали прорвали дамбу оцепенения. Я словно под гипнозом был, и вдруг вернулся в реальный красочный мир.

— Как это? — слабо произношу, пытаясь справиться с нахлынувшими водами информации. Допель прекращает крутиться ужом, и самодовольно улыбается.

— Да, мало мы успели обсудить, как не направлял твоё сознание в одно русло. Расслабились… Печальноизвестную «любовь» не обсудили, да и по заданной теме больше не сказано. Мало времени, мало пользы.

— Кто ты? — пытаюсь удержать ускользающий образ.

— Ни кто, а когда! Завтра в то же время, да смотри не опаздывай! — близнец хохочет, как безумец, хохочет, но неумолимо тает. А я пытаюсь закрыть уши ладонями, так нестерпимо громко пиликает его смех. Переворачиваюсь на бок.

«Плип-трынь-трынь-пилип!» Выключаю будильник. О Боже, понедельник! Что же мне снилось? Плечо болит, отлежал. Да причём тут плечи то?! Что-то важное, такое важное было и ушло, а я со своими плечами! Ну и ладно. В конце концов, это только сон и ничего и никого там важно быть не может. Меня ждет реальный мир, полный тягот и несправедливости. Очень одинокий мир, в котором даже поговорить не с кем по душам. Хотя после сна мне всегда чуточку легче. Правда что-ли говорят: сон лучшее лекарство...

Часто, в своих мыслях, мы позволяем выпустить демонов. Иногда, даже желаем кому-то смерти. Зависть — правит нашим подсознанием безраздельно, загнанная в подкорки. Но… в последний миг — Человек удивительно свят. И нет никаких границ между ним и Богом.

Снов не было. Рамс вздрогнула и проснулась. В доме царила тишина: блаженная, космическая. Откинув тонкое одеяльце, девушка села на кровати. В теле сохранилась свинцовая усталость после крепкого сна. Но что же стало причиной пробуждения? Неважно. Часы показывали полтретьего ночи. Летом рассветало рано, и с улицы уже проникало скромное серо-сиреневое свечение. Рамс спала у самого окна. Края кровати плотно прижимали лёгкую, кружевную штору к стене под подоконником.

Вот и наступил новый день — уже четвёртое. Зевнув, девушка уставилась на рассветный пейзаж: сонное, безликое небо казалось тоже не до конца проснулось, и на его видимом кусочке не было ровным счётом ничего. Если не считать пару деревьев передним планом — скучный пейзажик. Но девушка решила понаблюдать за зарождением рассвета, всё равно возвращаться в тёплую постель не хотелось. Как вдруг на небосводе появились три белые вспышки. Именно там, куда невольный зритель (по чистой случайности) устремил взгляд. Они возникли из ниоткуда и направились целенаправленным строем влево. Однако, полёт оказался недолгим: всего жалкую долю секунды, ту, что растянулась для Рамс в целую жизнь…

Многое произошло за условную единицу времени, которая в обыденной жизни не имела веса. Ресницы Рамс вздрогнули, когда троица светлячков столкнулась с чем-то доселе невидимым. На глаза навернулись слёзы, после пришло скупое осознание. Глубоко вздохнув Рамс открыла рот для надрывного крика. Там на светлеющем небе — серый бок Луны на мгновение показал свою «улыбку» и разлетелся в пыль.

Девушка не услышала собственного вопля. Обречённый страх, как покрывало, укрыл этот мир. Ему навстречу летела красно-чёрно-белая волна, великолепная в своей красоте и мощи. Её «барашки» завивались словно созревший лён. За одно мгновение, успев ощутить боль в горле от неслышимого, дикого крика — в голове Рамс пронеслось три, очень спокойные и расчётливые мысли: всё будет быстро, никто не почувствует боли; какое счастье, что большая часть мира спит, и не испытает всю глубину неизбежности; а я умру с НИМ в один день, как и хотела… Мгновение — картина изменилась. Нет не картина. Всё! Абсолютно всё. Сознание без имени и тела зависло над планетой объятой красно-чёрным пламенем. И не было страха или тайн, не было даже желания копаться в необъятном багаже знаний. Есть они и есть. Безразлично. В невесомости полной свободы и выбора, Рамс потеряла всё человеческое. Оно точно знало: куда бы теперь не направится, это будет решение одной секунды. Без сомнений, без страха, без тайн. Я — есть всё.

Открыла глаза. Пот и солёные слёзы покрыли всё лицо, а тело дрожит от напряжения. Наверно так люди получают инфаркт, когда сердце разбивается о рёбра. Прошла кажется целая вечность — я лежу и слушаю стрелку часов. Не знаю, кто быстрее стучит она или бедный орган. Осмелилась кинуть взгляд на часы: три часа утра (что б их!). В доме космическая тишина, хоть бы кран зашёлся кашлем, или проехал поезд! Да что это вообще было: будущее, прошлое, сны всегда такие? Угораздило же меня проснуться! Правду говорят, незнание — счастье. Лучше спать и видеть полностью бредовые сны. Может мы все умерли и переселились в другие тела? Дрожащей рукой трогаю лицо: нос с горбинкой. Нет, я это я. Тогда, нас переместили на другую планету высшие силы? С чего бы вдруг, ведь кто-то уничтожил Луну. Попали под космический замес? Ааааа! Ерошу волосы. Можно гадать до бесконечности, надо уснуть! В соседней комнате заворочалась мама. Надо просто снова уснуть…

Утро и правда мудренее. Стоило увидеть солнышко и сонных зомби-родичей — страх как рукой сняло. Что может произойти вот в такой светлый денёк? Какая гадость осмелится прервать навеки эту суетную идиллию? В голове на миг показался чёрный космос. Не-не-не-не! Фантазии и фильмы ужасов до добра не доводят!

День прошёл как обычно. Вроде и нечего рассказать. Вечером сели у телевизора, я как всегда на полу скрестив ноги. Холодный пот прошибает насквозь! Сердце привычно заныло под тесными рёбрами. Закрываю руками рот. По телевизору сказали, открылись новые факты по предсказаниям Майя. В этом году, четвёртого числа, такого-то месяца — наступит Конец света. Человечество погибнет. Правда каким образом учёным расшифровать не удалось…

* * *

Бывает же, негаданно приснится,

То ли пророчество, а то ли бред,

И слёзы проступают на ресницах,

Приветствуют спасительный рассвет.

Мне грезилось, что сон ушёл под утро,

И я смотрю в холодное окно,

А там три вспышки яркие как-будто,

Луны пронзают серебряный бок.

Весь мир мгновеньем в пропасть окунулся,

И чёрно — красно — белая волна,

Неслась… Я с замиранием пульса,

Смотрела как карёжется она.

Струной звенела радостная мысль

—В сей миг полмира беззаботно спит.

А я над этим миром, вдруг, зависла,

И вижу как он ВЕСЬ в огне горит!

Скачком холодным возвращалось тело,

Выскальзывало сердце из груди,

Как статуя холодная глядела,

От слёз не видя спальню впереди.

И стойкое повисло ощущение,

Что это всё не будет, а прошло...

Являлась мне в пугающем виденье,

Моя «Земля», погибшая давно!