Остатки каменного сердца (гет)

Ольгерд очнулся на старой кровати, укрытый медвежьей шкурой. Всё вокруг пропахло дымом, на изголовье кровати висела мокрая тряпка. Могучая грудь мужчины была туго перевязана; с правой стороны чуть выше подмышечной впадины тряпьё пропиталось кровью.

— Отцвели цветы, чтоб их… — причитала (судя по голосу) взрослая женщина в соседней комнатушке.

— Не отцвели, маманя, а завяли. И нечего сюда вообще веленские цветы тащить, — отвечал голос намного моложе.

Попытка подняться не увенчалась успехом. Свалившись обратно на кровать, Ольгерд поднял шум в чужой хате. От его падения полетела пыль, расчихался. Каждый чих отдавался в рёбрах болью.

— Вот ведь… проснулся… а отец как назло ушёл…

— Да ладно тебе, маманя, чего мы сами не справимся?

В узкую комнатку, где лежал Ольгерд, вошла молодая девица. Невысокая, простоволосая, с голубыми глазами и веснушками на щеках. Не мог сказать Ольгерд навскидку, с кем говорит, с ребёнком ли ещё или с молодухой, но держалась она молодцом. И в руках её была новенькая сабля Ольгерда. Только он хотел возмутиться, да не вышло. Он застонал от боли и откинул голову на жёсткой подушке.

— Вот и не дёргайся, негодяй-незнакомец, а то ещё больнее может стать, — она направила на Ольгерда его же саблю. Удивительно, хоть и была она невысока и не настолько мощна телом, а саблю держала уверенно.

— Что же негодяй в хате твоей забыл? — спросил Ольгерд тихо, чтоб не напрягать грудь и горло.

— Не моя это хата. Папенькина хата. Это он так решил.

— Тогда папеньке поклон.

Девушка фыркнула.

— Слушай меня внимательно. Ты здесь чужой. И гость нежеланный. Ты только благодаря отцу вообще дышишь. Не вздумай худо сделать мамане или мне. Я тебя добью твоей же красавицей.

Голос её совсем не дрогнул, а молодость скрасила проявившуюся ненависть на лице. Пугана она была кем или приучена дичиться, Ольгерд не понял, но шутить с ней не стал. Да даже если б и захотел — не смог бы.

— А какие цветы-то там отцвели? — внезапно спросил фон Эверек.

— Аренария, — ответил голос за стенкой.

— Да не отцвели, а завяли, — снова поправила её дочь.

Она никуда не выходила, видимо, решила стеречь его пока не вернётся отец.

До вечера Ольгерда бросало то в жар, то в холод. Он не мог толком связать и пары слов, а вопросов-то у него назрело достаточно.

«Что случилось? Где мои люди? Живы ли они?»

Вопросы крутились в голове друг за другом, а вот воспроизвести их он не мог. Женщина хлопотала над ним, молодая даже носом не повела в его сторону. А к вечеру становилось всё хуже и хуже. Язык ощущался пластиной двимерита, очень тяжёлой, такой, что невозможно было сдвинуть с места.

Сон немного помог. Стало полегче. Несколько раз его омывали водой, пробовали кормить пару раз (пусть даже и есть получалось плохо).

К ночи снова задремал, да только растормошили.

— Давай, здоровяк, нужно тряпки поменять, присядь-ка, — попросил мужской басистый голос.

Ольгерд открыл глаза и увидел пожилого мужчину, огромного, с мозолистыми руками и, казалось, довольно бодрым молодым мужицким лицом. Но выдавала седина и взгляд — старый и мудрый — пронзающий, прячущийся за морщинистыми веками.

— Ты хозяин?

— А ты-то не только рукастый да рубастый, но ещё и догадливый, — мужик попытался приподнять Ольгерда, но опять не вышло. Выругался. — Мазь одну принёс, раны твои полечим.

Незнакомые люди и отсутствие ответов на интересующие его вопросы ввели Ольгерда в ступор. А потом и вовсе заставили запаниковать. Было видно, что убивать его никто не хочет. Вроде бы это не плен. Но где банда? Что случилось? И что будет дальше? Впервые за многие-многие годы Ольгерд почувствовал, как грудь охватывает кольцо тревоги. Он почувствовал себя бессильным и неспособным защитить, а вот это уже было хуже, чем ощущать боль от ушибов и ран. Непонятно было, какими «мазями» такое лечить.

Ольгерд попытался оттолкнуть от себя мужика, в голове пролетела мысль, что всё было зря. И не просто в его жизни, а всё на свете. Всё на свете зря! Хозяин хаты легко справился с сопротивлением, но был в последующем аккуратнее, старался почём зря не трогать своего «гостя».

Когда все дела с ранами и перевязками были завершены, оба выдохнули. Мужик устало уселся у кровати Ольгерда и потянулся за кружкой, которая уже давно стояла на старом пне, служившем столиком. Он заплпом выпил содержимое. По седой бороде потекло красное. Значит, пил вино.

— Ничего кроме этой кислятины нет, — пожаловался он буднично и вытер бороду. — Ну что, кем будешь, атаман?

— И с чего бы тебе меня так называть?

— Как бандюги твои кричали, так тебя и кликаю.

Наверное, не было смысла лгать. Ольгерд кивнул.

— Где они?

— Кто в земле. Кто на земле. В лесу сидят, доседова им полдня-день бегом.

— И почему же я не с ними? Не бросили бы меня, раз атаман.

Мужик посмотрел как-то отстранённо, вспомнил что-то и поёжился.

— Да оттеснили их эти мерзавцы, скоты до денег и баб охотливые. А ты, как понял, что к ним не прорваться, стал яростно хаты чужие защищать. Ох и перерезал же ты народу...

Фон Эверек пока плохо понимал о чём речь, в памяти ничего подобного не всплывало.

— Они меня ищут.

— Стал-быть да, ищут. Да только разделили вас хорошо. Не знаю даже, все ли выживут. В лесу разбойничья шайка ещё... Да и коль найдут, сгубят же тебя. Подлечить нужно хорошень.

Ольгерд фыркнул.

— Не нужна мне твоя помощь. Давай одежду и саблю, к своим я поеду.

Попытка встать хоть и была успешнее предыдущих, но всё же не вышла.

— Давай-давай, бравый, беги. Я просто человек обязательный, знаешь ли, хоть и выгляжу как недалёкое мужичьё. Ты жизнь моим девкам спас, а я тебя излечу. А дальше хоть беги, хоть дерись в новом пекле. Не моё дело.

От бессилия Ольгерд ударил кулаком по кровати, пометался из стороны в сторону, сбил дыхание. Ничего не получалось, ничего не выходило. Почему всё пошло так?

Мужик понаблюдал за этим, а когда фон Эверек успокоился, внезапно спросил:

— Как там в Велене?

— Тебе-то что?

Хозяин пожал плечами, мол нет так нет, и вышел из комнатки. Ольгерду показалось, что после этого разговора хозяина он не видел целую вечность.