Истина сведёт тебя с ума (гет)

Гарри не моргая изучает беззаботно проплывающие над головой пушистые облака. Скамейка под спиной кажется довольно жёсткой и ощутимо впивается в спину, но он даже не обращает внимания на столь досаждающую мелочь. В любом случае, она не ужаснее, чем его постель в злополучном чулане, которая была сделана из досок, да покрыта тонким, полным бугров матрасом, с которым он, в конце концов, не без труда, но всё же смог ужиться. Скамья хотя бы была ровной.

Прохладный осенний ветер ощутимо холодил лицо и рьяно продувал до самых костей сквозь тонкий и растянутый временем застиранный свитер и такие же прохудившиеся единственные джинсы, которые, судя по всему, остались ещё со времён их похода за крестражами. Новой одеждой Гарри так и не обзавёлся, считая это пустой тратой времени, хотя, честно говоря, ему в голову ни разу так и не пришла столь причудливая и странная мысль, как поход по магазинам. Покупка одежды? Наверное, прийти к этой идее было гораздо сложнее, нежели заставить себя побриться или хотя бы не забывать что-нибудь поесть. А побудить себя сделать это он так и не сумел. Если раньше Кикимер периодически удосуживался оставить ему еду, которую Гарри глотал не глядя и совершенно не ощущая вкуса, то теперь даже это стало невозможным.

Он лишился дома Блэков и Кикимера в частности. Теперь этот особняк принадлежал то ли Малфоям, то ли государству, он даже не стал узнавать, оставшись совершенно равнодушным к судьбе бывшего жилища.

Гарри не помнил, сколько времени он уже пребывал на свободе, может, день, может, даже год — любые даты в голове отзывались лишь невнятным туманом, но желания как следует призадуматься об этом у него и не было. Да какая разница? Пусть сейчас он, по сути, бездомный, но зато чувствовал себя всё же чуть лучше, чем раньше. Дом на Гриммо вызывал лишь дикое желание сжечь это проклятое мрачное место дотла и лишь усиливал желание погрязнуть Гарри в себе, так что всё действительно к лучшему.

Он вдруг тихо рассмеялся. К лучшему! Только Гарри Поттер мог посчитать, что скрываться от правительства в другой стране, лишиться дома и любых средств к существованию — к лучшему. Даже замороженные счета и признание его психически опасным больным, который находится на свободе и которого необходимо было словить, а после заточить в Азкабан или, как минимум, в Мунго, не сильно тревожили.

Но вот желания сбрить прилично отросшую бороду так и не возникло.

Теперь Гарри — просто собрание собственных ярких воспоминаний, которые он может переживать лишь в своей голове. Но проблема жизни всегда заключалась в том, что её надо прожить и отнюдь лишь не грёзами о былом, а эта мысль не на шутку волновала. Возможно, именно осознание данной неизбежности и заставляло Гарри с трудом, но всё же идти вперёд, не сдаться властям, отдав свою судьбу в чужие руки, а скрыться от них во Франции.

Пусть хлипкий потерянный им мир и был соткан словно из сказок и сновидений, где трава была сочнее, свет ярче, а амбиции и желание жить вели за собой к неведомым высотам и болезненным падениям, но всё же тогда Гарри чувствовал себя на своём месте, несмотря на страх оказаться в итоге на проигравшей стороне, не говоря уж о внутренних метаниях, что снедали его все эти годы.

Как если бы такие понятия как «предназначение» и «Избранный» воистину были чем-то ощутимым и реальным, давали силы и осознание того, что правильно, что есть цель и куда она должна привести. А теперь же на горизонте всё стало дико размытым, словно мираж, и он уже не понимал, что делать с таким количеством свободы, к которой стремился.

— Эй, парниша, совсем страх потерял? Свалил мигом с моего места, — раздаётся над ухом хриплое на французском и Гарри поворачивает голову. Седой грязный старик с гневом взирает на него, гремя бутылками и обдавая запахом немытого тела. — Молодой, найдёшь себе своё.

Гарри почти улыбается, заметив непроизвольную метафору и уступает старику скамейку. Страх? Похоже, и вправду тот где-то затерялся, оставив на его месте лишь протухшее безразличие. Да и где же то самое его место в действительности?

В Азкабане? В Мунго? Впрочем, как бы он не пытался избежать своей судьбы, но это и вправду могли оказаться те самые места, что предназначены для него. А слово «предназначение» Гарри уже как следует сумел ощутить на себе во всей красе, но мириться с этим отчего-то желания так и не возникло, и он пусть и бессознательно, но довольно отчаянно цеплялся за этот якорь.

Бредя по безлюдной улочке и разглядывая перед собой каменную кладку и потрёпанные кеды с частично отклеившейся подошвой, Гарри суёт замёршие пальцы в карман джинс и безрадостно вздыхает. Честно признаваясь себе, что Азкабан — это то, что он, по правде говоря, заслужил и то, что он избегал этого, вызывало у него и без того всегда так ярко ощутимое чувство вины.

Всё вышло случайно. Но было ли это оправданием? Возможно ли здесь оправдание в принципе? В душе зияла пустота, чёрной дырой засасывая и поглощая в себя всё, до чего могла дотянуться, и не оставляя времени на излишние раздумья. Гарри мог бы поразиться самому себе — пусть он совсем не был мастером разбираться в том, что творилось даже у ближайших друзей на сердце, но холодное застывшее безразличие к судьбе окружающих, а особенно к практически родным людям, было для него довольно чуждым ощущением, но именно оно не оставляло его столько времени.

Почему он так спокойно реагирует на смерть Рона? Если быть откровенным перед самим собой, то потеря друга должна была уничтожить его до самого основания и он должен был добровольно сдаться властям в ту же минуту. А вот осознание того, что Гермиона видела, как Гарри швырнул Рона заклинанием и тот ударился головой о каменную кладку кухонной печи, да так и упал, заставляли Гарри покрываться мелкой дрожью от одного лишь воспоминания об её окаменевшем взгляде. Он не собирался драться с Роном, но тот буквально сразу же после выхода Гермионы из дома сумел наконец ворваться внутрь здания и отыскать замершего в тени кухни Гарри. За ним по пятам следовала Гермиона, которая хмурилась и всё сильнее куталась в халат, словно только сейчас ощутив, как холодно было в этом проклятом месте.

Рон же, схватив Гарри за грудки и ощутимо встряхнув, рявкнул:

— Значит, вот как ты видишь нашу дружбу? Я ведь и раньше подозревал, что ты только и думал о том, чтобы увести у меня Гермиону, но стоило мне только расслабиться и довериться, как ты тут же её уволок к себе! Не говоря уж о том унижении, что я испытал, оставшись у алтаря в одиночестве!

Гарри, почти невидяще глядя на Рона, лишь произнёс:

— Тебе ли мне рассказывать о доверии, дружище?

За что получает мощным кулаком в нос, из которого тут же рекой брызгает кровь, заливая мятую футболку. Лениво думая о том, что оправдываться желания у него отчего-то даже и не возникает, он едва не улыбается этой мысли и понимает, что про Рона даже толком и не вспомнил ни разу, когда Гермиона ему сообщила о том, что Гарри натворил на их свадьбе.

А потом драка, безучастный вид Гермионы к происходящему, которая лишь наблюдала за ними и последующая случайная смерть Рона. Сухо сообщив застывшей Гермионе, что она должна сообщить о произошедшем Министерству, он некоторое время словно ожидает от неё каких-нибудь действий в свою сторону, возможно надеется даже на последующее смертоносное заклинание, но она лишь продолжает смотреть на него, не шевелясь и не дыша. Гарри, с трудом передвигая одеревеневшими ногами, выбредает из дома, аппарирует как можно дальше от мест событий и вскоре не без помощи знакомых обзаводится порталом и оказывается во Франции, которая встречает его тёплым лёгким ветерком, смехом туристов и свежей выпечкой.

А потом его накрывает. Ноги подкашиваются и он, выставив руки перед собой, буквально падает на аккуратно подстриженный газон и забывает как дышать, захлебнувшись воздухом и собственными эмоциями. Его не волнует, как он выглядит на данный момент — залитая кровью футболка, кровоточащий нос, тяжёлое дыхание, чередующееся с трудом сдерживающимися стонами, и разбитые очки, которые он роняет практически сразу же, едва его колени касаются мягкой зелёной травы.

Он падает на спину и жмурит глаза, оказавшись ослеплён ярким солнцем. Нащупывает рядом валявшиеся очки и, выставив их перед собой, замирает.

— Ре… Репаро.

Гарри понимает, что если что-то и могло максимально пойти не так — это случилось. Но разве можно было бы в этом сомневаться, с его-то везением?

Гарри живёт во Франции довольно долгое время, успешно скрываясь от авроров, которые периодически натыкаются на его след и практически наступают на пятки. Ежедневно он также остро ощущает, как не хватает рядом Гермионы, которая была с ним рядом, когда они путешествовали в поисках крестражей. Что нет человека, которому он мог бы довериться, нет того, с кем можно было бы обсудить волнующую тему, да даже просто обменяться улыбками и тёплыми взглядами, которые говорили бы «Понимаю, мне тоже тревожно, но я рядом и ты можешь на меня положиться несмотря ни что».

Он был бы рад даже слушать её привычное бормотание, которое всегда доносилось из-за очередного толстенного тома, когда она натыкалась на некий сложный абзац и принималась вполголоса рассуждать, стараясь вникнуть в тему. Гарри всегда помнил, что Гермиона заботилась о нём даже в самых мелочах — будь то стрижка его непокорных волос, целые носки, которые изнашивались в походе до невероятного быстро, или внимательный взгляд карих глаз, которые буквально копались в его мозгах, едва она замечала, что Гарри что-то волнует.

Наверное, Гарри смог бы отдать свою жизнь в очередной раз, если бы это помогло как-то исправить то, что он натворил, и снова появилась бы слабая надежда увидеть в её глазах не гнев и не презрение, а привычную нежность и тепло.

Вероятность этого стремилась к нулю, учитывая, что Гарри сейчас находится за три девять земель от хмурой Англии и от самой Гермионы. Но есть способ…

Когда в очередной раз авроры идут за ним по пятам, то Гарри, не скрываясь, выходит к ним. Пусть его и страшит возможное пребывание в Азкабане, где хоть уже и нет дементоров, но дальнейшая его судьба всё ещё останется в пугающей и расплывчатой неопределённости.

И он принимает эту неизвестность.