Средь белых стен. CrazyTale (джен)

«Пусто. Пусто. Пусто» — звучали мысли в голове. Они не пульсировали, не кричали, не бились, как это бывало во время напряжённых моментов. Напротив, эти мысли склизкой тягучей массой медленно разливались по его черепной коробке.

Санс сам сейчас был сплошной склизкой массой, слипшейся с влажными простынями. Казалось, он так долго лежал на них, что смешался, став их частью, перетекавшей сквозь простыни на запятнанный матрас, а из него — на пол, в конце концов сливаясь с целой комнатой. Руки утопали в пружинистой кровати, а удушливый запах пота, перемешиваясь с душком изо рта, обволакивал его плотным коконом. Он не двигал конечностями так долго, что не мог бы сейчас сказать наверняка, в каком те находятся положении — казалось, они и вовсе больше не принадлежали ему и, отрезанные искусной рукой мастера, лежали где-то рядом с ним — чужие и неподвижные. Зато Санс знал наверняка, что, стоит ему открыть глаза — если, конечно, тот зловещий хирург не отделил ему скальпелем веки, лишая его и их вслед за остальными конечностями — и он увидит над собой потолок: серо-белый, монохромный, как и всё в этом здании.

Санс не любил этот вечный ч/б из бело-серых стен, потолка, пола и вечного пасмурного пейзажа за окном. А потому на месте белого линолеума он любил представлять тонкий-тонкий слой снега, покрывающий всю их палату — так она казалась хоть чуточку разнообразнее.

— Са-анс, ты не поверишь, кого я встретил во время сегодняшнего дежурства! — звучный голос брата резко ударил по барабанным перепонкам, отзываясь зудящей болью в висках. Санс бы зажмурился от неприятных ощущений, да вот только, кажется, даже для этого не осталось сил. Если бы в мире существовала дисциплина по овладению ленью, то он определённо стал бы по ней лучшим сансеем.

— Са-анс, — брат не отставал, не прекращая настойчивых попыток до него достучаться. — Санс, не смей игнорировать такую важную новость!

Санс так и не открыл глаза, но это не помешало ему отчётливо представить возмущённое лицо брата: брови сведены к переносице, нос насуплен, губы обиженно надуты, а узкие зрачки обегают весь его череп, словно надеясь достучаться до него взглядом.

— Папс, я… — «внимательно тебя слушаю даже с закрытыми глазами».

Первые несколько секунд Санс даже надеялся, что действительно выговорил такую большую фразу, и только нетерпеливое «ну» в ответ дало понять, что большую её часть он произнёс про себя, сам того не заметив. Пришлось всё-таки насильно и осознанно разлеплять сухие губы, заставлять отяжелевший язык двигаться, произнося звуки и складывая их в слоги, а те — в слова, которые, в свою очередь, должны будут превратиться в осмысленные предложения. Всё это получалось так мучительно медленно и тягуче, что в какой-то момент начало казаться, что ему так и не удастся произнести это достаточно чётко и довести всю фразу до конца — непослушный язык попросту застрянет, превратившись в липучую жевательную резинку, которая склеит обе челюсти и заставит его замолчать — наконец-то у него будет достойное оправдание вновь ничего не делать, растворяясь в простынях и лени.

— Санс, я видел человека! — Папирус не выдержал его стенаний и выдал новость раньше, чем брат наконец смог собраться с духом, чтобы произнести очередное оправдание.

Слова прозвучали словно сквозь белый шум телевизора, останавливаемый плотным ватным слоем, что некто запихал Сансу в уши. Конечно, образно говоря, — ушей-то у него не было, как и у всех порядочных скелетов. Хотя порядочные скелеты не потеют и не ленятся так сильно, расстраивая младших братьев. Наверное, Сансу уже давно пора принять, что он возмутительно непорядочен до мозга костей.

Звуковые вибрации тем временем добрались до ушной раковины, с трудом прорываясь в среднее ухо и, проскользнув через молоточек, наковальню и стремечко, миновав все преграды внутренней части слухового аппарата, наконец добрались до мозга. Мысль Санса осенила не менее лениво, чем он сам: сначала появилось некоторое подобие удивления, затем веки медленно распахнулись, руки, вспомнив о своей связи с хозяином, потянулись протирать отёкшие глаза, а эмоция удивления в это время окончательно осозналась, заставив эти самые глаза широко распахнуться — конечно, не настолько широко, как это происходит при изумлении нормального человека, но так, чтобы их владелец хотя бы не выглядел обкуренным нариком на грани сна.

— Человек? Папс, ты уверен? Может быть это всё вчерашний грибной суп Гриллби? — голос с непривычки прорезался хрипло, нехотя — не желал покидать уютное пристанище внутри владельца. Сухие губы растянулись в подобии улыбки, а язык с неудовольствием нащупал кисло-горьковатый привкус, частенько появляющийся после слишком долгого дневного сна.

— Уверен! Санс, его невозможно было перепутать с кем-то другим! Низкий рост, сиреневый свитер и — уверяю тебя — ни одной косточки, ни одного пёрышка, ни одной чешуйки и даже шерсть только на голове — и то слишком редкая. Никаких сомнений — это определённо был человек. Великий Папирус никогда не ошибается! — младший принялся широкими шагами расхаживать по палате, как всегда не в силах устоять на месте. Санс мысленно дорисовывал за каждым его шагом широкие следы от несуразных сапог, цепочкой растянувшиеся по всему снегу.

— Я… я отвёл её в сарай до дальнейшего осмотра. Я пока не сообщал об этом Андайн, но та ведь непременно затребует дневной отчёт! Но я не уверен, человек оказался маленьким и безобидным… Но я, как будущий стражник, поклялся защищать подземелье и служить королю. Значит ли это, что я ослушался приказа и нарушил клятву? С другой стороны, с ней доктор Альфис — королевский учёный — она ведь донесёт Андайн, если увидит в этом необходимость, правда? Но тогда о человеке сообщит она, а не я — но ведь это я её поймал, так будет нечестно! Да и вдруг Андайн будет мною недовольна и меня отстранят от должности? А я не могу потерять место королевского стражника! Великий Папирус слишком велик, чтобы что-то терять! Санс, как думаешь, я правильно поступил? Человеку там не будет одиноко?

Папирус наконец прервал свой бесконечный поток слов, останавливаясь и поднимая на Санса взволнованные глаза. А тот вглядывался в серые дымки и чувствовал, как его ленивое сердце медленно сжимается в комочек, готовое прямо сейчас остановиться и пожертвовать всю кровь, лишь бы эти серые дымки снова весело засияли. Санс мягко улыбнулся, облизывая колючие губы, чувствуя, как обращённый на брата взгляд теплеет. Обнять бы сейчас его, вытянув потные руки и притянув к себе это костлявое чудо. Вот только всю свою энергию он уже потратил на то, чтобы принять полусидячее положение. Остаётся только беспомощно взирать на младшего, пытаясь вникнуть в смысл его эмоциональной тирады.

— Бро, ты… — Санс переводит дух, собираясь с силами и мучительно раздумывая над подходящим каламбуром. Однако оканчивать предложение не приходится, так как Папирус резко оборачивается к дверям, всплёскивая руками.

— Человек! Как тебе удалось выбраться из одной из моих гениальнейших ловушек?! Неужто ты смог перехитрить самого Великого Папируса?

Санс переводит взгляд на дверь. Там, в проходе, скромно шаркая ножкой, действительно стоит настоящий человеческий ребёнок. Дитя неуверенно поворачивается к Сансу, смотря на него испуганными глазёнками. В руках оно крепко сжимает обломок костыля, словно бы тот может спасти его от странных пациентов клиники.

Кажется, день может оказаться интересным. Впервые за целую вечность.

Примечания:

Есть кто живой?