Средь белых стен. CrazyTale (джен)

Белые стены кажутся серыми под слоем пыли и грязи. На самом деле, на них можно найти ещё много чего всевозможных цветов и оттенков, но девочка не рискует рассматривать их поближе. «И правильно — хоть сохранит остатки психики», — хотелось бы добавить, вот только сохранять там уже нечего. Альфис видит это намётанным глазом. Видит по тому, с каким восторгом девчушка смотрит на эти самые стены, будто бы разглядела там что-то кроме них; по тому, как искренне она удивляется бессвязному бреду, что ведают ей другие пациенты, а она кивает, смеётся и даже пугается в ответ на их слова. По тому исследовательскому интересу, с которым она бродит по коридорам больницы. А ведь, погуляв по той больше двух минут, ты уже убедишься, что ничего нового для себя найти не сможешь, и почти наверняка прервёшь сие неблагодарное занятие. Если, конечно, ты не видишь чего-то, чего не дано лицезреть остальным.

— Привет, я — Фриск. А как тебя зовут? — девочка широко улыбается, склоняя голову набок и прищуривая глаза до двух узких щёлок.

«Похоже на невольную попытку ухудшить качество изображения, чтобы мозгу было легче дорисовать образы», — автоматически промелькивает в мыслях.

— У тебя очень красивые гребешки, — девочка аккуратно тянет руку к её лицу. Альфис невольно вжимает голову в плечи, борясь с желанием отступить назад, но рука лишь аккуратно опускается на её волосы, осторожно их поглаживая. Палец натыкается на дужку очков, и девочка ойкает, отдёргивая ладонь, а затем тихо смеётся. — И совсем не острые.

Медсестра вздыхает, не желая даже думать, как выглядит в глазах ребёнка.

— Меня зовут Альфис.

— Альфис… какое необычное имя. Но оно очень подходит учёной! — девочка задумывается на миг, а затем с важным лицом эксперта кивает в подтверждение собственным словам. — Давай дружить, Альфис. Ты ведь поможешь мне пройти подземелье?

Карие глаза смотрят так доверчиво, впервые за время их разговора широко раскрываясь. Теперь можно разглядеть каждую лопнувшую артерию и многочисленные линии морщинок, образовавшиеся от слишком частого прищуривания. Альфис мысленно очищает покрасневшие глаза, добавляя в них блеск и убирая неровности кожи. Приглаживает и моет спутанные волосы, сменяет больничный халат, неумело раскрашенный фломастером в фиолетовый, на яркую детскую футболку и представляет девочку где-нибудь на площадке: смеющуюся, играющую с такими же детьми и подбегающую к родителям упросить их погулять ещё пару часов.

Альфис представляет это на миг и тут же заставляет свой разум переключиться на рабочие обязанности — знает ведь, что это заранее проигрышная игра и обеспеченные муки вины и совести на ближайшие ночи. Она вздыхает, вырисовывает на лице дежурную улыбку и отвечает, чуть наклоняясь, чтобы оказаться с девочкой одного роста:

— Конечно, помогу. Пойдём, я проведу тебя дальше.

Она осторожно берёт её за руку, но ребёнок не сопротивляется, радостно обхватывая прохладную перчатку. Альфис мысленно выдыхает, радуясь сговорчивости пациентки, и ведёт её по направлению к процедурной — врач наверняка уже заждался, давным-давно закончив протирать все иглы.

* * *

Подземелье пугает лишь поначалу, но вскоре Фриск понимает, что зря опасалась созданий, живущих в нём. Монстры оказываются забавными и довольно дружелюбными — уж всяко добрее детей в приюте. Иногда они странные, но девочке даже нравятся их странности. Так гораздо интереснее, чем если бы они оказались обычными скучными взрослыми со своими скучными разговорами.

Ториель была очень доброй и заботливой, и Фриск скучала по ней. Жаль, что им удалось увидеться лишь в первый день, а потом королева скрылась за большими дверями. Девочка очень надеялась, что не навсегда, ведь терять шанс вновь попробовать тот вкусный пирог очень не хотелось. С Ториель было хорошо и, пожалуй, намного спокойнее, чем с остальными. Но и другие монстры тоже оказались не так плохи.

Скелет Санс, например, всегда веселил её: иногда так, что от смеха приходилось хвататься за живот и смахивать выступившие слёзы, а иногда Фриск смеялась лишь из вежливости, на самом деле не очень-то поняв шутку, но Санса обижать не хотелось — он ведь старался.

Санс носил белую куртку с нашитым слева на груди красным крестом. Он любил каждый раз, обещая что-то, зачем-то «давать ей крест», показывая на эту самую нашивку, а затем очень громко хохотать. Эта была одна из тех шуток, которую Фриск не понимала, но старалась посмеяться в ответ, чтобы не расстраивать скелета.

Санс и впрямь был живым говорящим скелетом — однажды он даже дал потрогать Фриск свои кости. Почему-то на ощупь они оказались мягкими и тёплыми, а ещё немного шершавыми, будто потёртая ткань. Санс пошутил, что он так «протирается» к ней в доверие. Фриск не поняла, причём тут трение и зачем что-то делать с её доверием, если она уже ему верит, но посмеялась, как и всегда.

Санс был классным, но очень ленивым: он мог лечь прямо на снег посреди пути, мог сказать, что ему лень протянуть руку, даже если нужный ему предмет лежал совсем близко, мог отказаться куда-то идти, просто потому что не хотел вставать, а чаще всего Фриск видела его лежащим. Изредка — сидящим, и почти никогда — на ногах. Иногда другие монстры хватали его за руки и за ноги, когда Санс особо долго отказывался куда-то идти. Сначала он отмахивался и отшучивался, но, если монстры не отставали, он расслаблялся, смиряясь, и его уносили куда-то. Часто они заходили за угол и пропадали — кто-то однажды сказал, что Санс умеет телепортироваться и телепортируется вместе с ними — монстры об этом и пытаются попросить его, когда пристают.

Папирус — брат Санса — особенно не любил его лень. Часто он помогал поднимающим его монстрам, хотя они почему-то обычно от помощи отказывались, отгоняя настырного брата и поднимая Санса самостоятельно. На самом деле у братьев из общего были лишь кости, и то, у Папируса от них оставался виден лишь череп: вытянутый, с острыми скулами и светящимися точками в чёрных впадинах глазниц. Всё остальное тело Папируса было покрыто железным костюмом, который тот называл бронёй и страшно им гордился. Самой Фриск броня казалась жутко неудобной: вряд ли большие круглые железяки на груди, плечах и тазу вместе с несуразным вечно спадающим шлемом удобны в перемещении и защищают от несуществующих врагов. Хотя и справлялся скелет с ней, признаться, хорошо — несмотря на то, что та была железной, носился он с ней так быстро, будто бы это был лёгкий картон. Папирус отказывался выходить без брони куда-либо — говорил, что в любой момент может появиться человек, и он должен всегда быть к этому готов. На то, что сама Фриск тоже человек, он неловко посмеивался и отвечал, что она слишком хорошая и маленькая, чтобы с ней драться.

То, что Фриск казалась маленькой на фоне Папируса, было правдой. Её макушка едва доставала ему до плеч, так что ей приходилось задирать голову всякий раз, когда она с ним разговаривала. Хотя и Санс не так уж и далеко ушёл от неё по росту. Если он и был выше, то всего на пару сантиметров, отчего девочка всегда удивлялась, что среди них двоих младшим братом считался Папирус.

По характеру младший скелет был полной противоположностью брата: гиперактивный и громкий, вечно ругающийся на каламбуры и носящийся по всему Снежнеграду со своими ловушками. Почему-то все остальные монстры его ловушки либо упорно игнорировали и проходили мимо, либо наступали прямо на них, отчего те ломались и Папирус страшно расстраивался. На следующий день нарушители, как правило, ходили с синяками и царапинами, и тогда Санса снова куда-то уносили, даже если он в этот раз не лежал так долго, как обычно. Папирус однажды виновато поведал Фриск, что брата отвели наказывать из-за него, хотя та не понимала, за что: она никогда не видела, чтобы он бил их, да и Санс был слишком ленив, чтобы с кем-то драться.

После братьев Фриск встретила Андайн. С ней тоже оказалось весело, хотя и поначалу девочка её боялась — первое знакомство у них как-то не задалось, отчего Андайн пробегала за ней с копьём по всему Водопадью. Когда Фриск уже подумала, что та вот-вот её нагонит, за очередным поворотом Андайн внезапно куда-то делась. Потом через несколько часов её привёл Папирус, чтобы они с Фриск подружились. Андайн была уже без копья и доспех, а в обычной светлой майке и свободных штанах, но даже в них она выглядела устрашающе. Хотя, как бы она ни злилась, наверное, ей всё-таки было неловко: руки Андайн на протяжении всей их встречи держала за спиной.

План Папируса сработал, и в тот день они действительно сдружились с воительницей и даже приготовили что-то вкусное. Жаль только, что Фриск так и не успела это попробовать — прибежала Альфис и отняла у них всё блюдо. Наверное, она просто была очень голодная и захотела всё съесть сама, поэтому девочка на неё не обижалась — пусть кушает, они потом ещё приготовят. Андайн, как ни странно, на Альфис тоже не разозлилась, хотя сначала Фриск испугалась, что та убьёт учёную, ведь обычно злость настигала её быстро, если кто-то ей мешал. Но Альфис она любила, а потому, видимо, никогда не трогала. Фриск замечала, что и Альфис относится к ней как-то по-особому. В целом, учёная была очень заботливой и помогала всем монстрам, если они с чем-то не справлялись, но с Андайн носилась особенно трепетно и была единственной, кто мог успокоить её вспышки гнева.

Альфис была хорошей и очень доброй, с ней они познакомились как раз после того случая с готовкой. Она всегда спрашивала, как у Фриск дела, и с охотой слушала про все её приключения, понимающе кивая головой. У неё Фриск всегда могла спросить всё, что не понимала, и попросить помощи — та всё объясняла и во всём помогала. Правда иногда Альфис говорила сложные слова, значения которых девочка понять не могла. В основном она произносила их, общаясь с другими монстрами в белых одеяниях, к которым Фриск никогда не подходила — те выглядели слишком серьёзно и угрюмо. Изредка эти же слова внезапно могла выдать и Андайн. Тогда она, обычно бодрая и активная, замирала на мгновение, будто бы растерявшись. А если Фриск переспрашивала, то та смеялась, коверкая слово и говоря, что девочка сама выдумала его только что.

Поэтому вскоре Фриск перестала её спрашивать. Она быстро поняла, что вопросы тут можно задавать только Альфис: остальные либо отвечали слишком запутанно, либо и вовсе игнорировали, продолжая рассказывать что-то своё. Альфис тоже отвечала лишь на что-то очевидное и простое, по типу того, где найти еду и что делать, если сильно болит голова. Стоило Фриск задать что-то посложнее — например, что означают те длинные слова или как можно разбить барьер — и Альфис, мягко улыбаясь, отводила глаза и переводила тему. Тогда Фриск совсем перестала задавать вопросы. Всё равно это оказалось бесполезно.

Примечания:

Кому-нибудь тут нужно продолжение?

«Пусто. Пусто. Пусто» — звучали мысли в голове. Они не пульсировали, не кричали, не бились, как это бывало во время напряжённых моментов. Напротив, эти мысли склизкой тягучей массой медленно разливались по его черепной коробке.

Санс сам сейчас был сплошной склизкой массой, слипшейся с влажными простынями. Казалось, он так долго лежал на них, что смешался, став их частью, перетекавшей сквозь простыни на запятнанный матрас, а из него — на пол, в конце концов сливаясь с целой комнатой. Руки утопали в пружинистой кровати, а удушливый запах пота, перемешиваясь с душком изо рта, обволакивал его плотным коконом. Он не двигал конечностями так долго, что не мог бы сейчас сказать наверняка, в каком те находятся положении — казалось, они и вовсе больше не принадлежали ему и, отрезанные искусной рукой мастера, лежали где-то рядом с ним — чужие и неподвижные. Зато Санс знал наверняка, что, стоит ему открыть глаза — если, конечно, тот зловещий хирург не отделил ему скальпелем веки, лишая его и их вслед за остальными конечностями — и он увидит над собой потолок: серо-белый, монохромный, как и всё в этом здании.

Санс не любил этот вечный ч/б из бело-серых стен, потолка, пола и вечного пасмурного пейзажа за окном. А потому на месте белого линолеума он любил представлять тонкий-тонкий слой снега, покрывающий всю их палату — так она казалась хоть чуточку разнообразнее.

— Са-анс, ты не поверишь, кого я встретил во время сегодняшнего дежурства! — звучный голос брата резко ударил по барабанным перепонкам, отзываясь зудящей болью в висках. Санс бы зажмурился от неприятных ощущений, да вот только, кажется, даже для этого не осталось сил. Если бы в мире существовала дисциплина по овладению ленью, то он определённо стал бы по ней лучшим сансеем.

— Са-анс, — брат не отставал, не прекращая настойчивых попыток до него достучаться. — Санс, не смей игнорировать такую важную новость!

Санс так и не открыл глаза, но это не помешало ему отчётливо представить возмущённое лицо брата: брови сведены к переносице, нос насуплен, губы обиженно надуты, а узкие зрачки обегают весь его череп, словно надеясь достучаться до него взглядом.

— Папс, я… — «внимательно тебя слушаю даже с закрытыми глазами».

Первые несколько секунд Санс даже надеялся, что действительно выговорил такую большую фразу, и только нетерпеливое «ну» в ответ дало понять, что большую её часть он произнёс про себя, сам того не заметив. Пришлось всё-таки насильно и осознанно разлеплять сухие губы, заставлять отяжелевший язык двигаться, произнося звуки и складывая их в слоги, а те — в слова, которые, в свою очередь, должны будут превратиться в осмысленные предложения. Всё это получалось так мучительно медленно и тягуче, что в какой-то момент начало казаться, что ему так и не удастся произнести это достаточно чётко и довести всю фразу до конца — непослушный язык попросту застрянет, превратившись в липучую жевательную резинку, которая склеит обе челюсти и заставит его замолчать — наконец-то у него будет достойное оправдание вновь ничего не делать, растворяясь в простынях и лени.

— Санс, я видел человека! — Папирус не выдержал его стенаний и выдал новость раньше, чем брат наконец смог собраться с духом, чтобы произнести очередное оправдание.

Слова прозвучали словно сквозь белый шум телевизора, останавливаемый плотным ватным слоем, что некто запихал Сансу в уши. Конечно, образно говоря, — ушей-то у него не было, как и у всех порядочных скелетов. Хотя порядочные скелеты не потеют и не ленятся так сильно, расстраивая младших братьев. Наверное, Сансу уже давно пора принять, что он возмутительно непорядочен до мозга костей.

Звуковые вибрации тем временем добрались до ушной раковины, с трудом прорываясь в среднее ухо и, проскользнув через молоточек, наковальню и стремечко, миновав все преграды внутренней части слухового аппарата, наконец добрались до мозга. Мысль Санса осенила не менее лениво, чем он сам: сначала появилось некоторое подобие удивления, затем веки медленно распахнулись, руки, вспомнив о своей связи с хозяином, потянулись протирать отёкшие глаза, а эмоция удивления в это время окончательно осозналась, заставив эти самые глаза широко распахнуться — конечно, не настолько широко, как это происходит при изумлении нормального человека, но так, чтобы их владелец хотя бы не выглядел обкуренным нариком на грани сна.

— Человек? Папс, ты уверен? Может быть это всё вчерашний грибной суп Гриллби? — голос с непривычки прорезался хрипло, нехотя — не желал покидать уютное пристанище внутри владельца. Сухие губы растянулись в подобии улыбки, а язык с неудовольствием нащупал кисло-горьковатый привкус, частенько появляющийся после слишком долгого дневного сна.

— Уверен! Санс, его невозможно было перепутать с кем-то другим! Низкий рост, сиреневый свитер и — уверяю тебя — ни одной косточки, ни одного пёрышка, ни одной чешуйки и даже шерсть только на голове — и то слишком редкая. Никаких сомнений — это определённо был человек. Великий Папирус никогда не ошибается! — младший принялся широкими шагами расхаживать по палате, как всегда не в силах устоять на месте. Санс мысленно дорисовывал за каждым его шагом широкие следы от несуразных сапог, цепочкой растянувшиеся по всему снегу.

— Я… я отвёл её в сарай до дальнейшего осмотра. Я пока не сообщал об этом Андайн, но та ведь непременно затребует дневной отчёт! Но я не уверен, человек оказался маленьким и безобидным… Но я, как будущий стражник, поклялся защищать подземелье и служить королю. Значит ли это, что я ослушался приказа и нарушил клятву? С другой стороны, с ней доктор Альфис — королевский учёный — она ведь донесёт Андайн, если увидит в этом необходимость, правда? Но тогда о человеке сообщит она, а не я — но ведь это я её поймал, так будет нечестно! Да и вдруг Андайн будет мною недовольна и меня отстранят от должности? А я не могу потерять место королевского стражника! Великий Папирус слишком велик, чтобы что-то терять! Санс, как думаешь, я правильно поступил? Человеку там не будет одиноко?

Папирус наконец прервал свой бесконечный поток слов, останавливаясь и поднимая на Санса взволнованные глаза. А тот вглядывался в серые дымки и чувствовал, как его ленивое сердце медленно сжимается в комочек, готовое прямо сейчас остановиться и пожертвовать всю кровь, лишь бы эти серые дымки снова весело засияли. Санс мягко улыбнулся, облизывая колючие губы, чувствуя, как обращённый на брата взгляд теплеет. Обнять бы сейчас его, вытянув потные руки и притянув к себе это костлявое чудо. Вот только всю свою энергию он уже потратил на то, чтобы принять полусидячее положение. Остаётся только беспомощно взирать на младшего, пытаясь вникнуть в смысл его эмоциональной тирады.

— Бро, ты… — Санс переводит дух, собираясь с силами и мучительно раздумывая над подходящим каламбуром. Однако оканчивать предложение не приходится, так как Папирус резко оборачивается к дверям, всплёскивая руками.

— Человек! Как тебе удалось выбраться из одной из моих гениальнейших ловушек?! Неужто ты смог перехитрить самого Великого Папируса?

Санс переводит взгляд на дверь. Там, в проходе, скромно шаркая ножкой, действительно стоит настоящий человеческий ребёнок. Дитя неуверенно поворачивается к Сансу, смотря на него испуганными глазёнками. В руках оно крепко сжимает обломок костыля, словно бы тот может спасти его от странных пациентов клиники.

Кажется, день может оказаться интересным. Впервые за целую вечность.

Примечания:

Есть кто живой?