Проклятье (гет)

Отодвинувшись на самый край постели и прислушиваясь к храпу Долохова, Матрёша силилась заснуть, но чувствовала — опять ей предстоит бессонная ночь. Бессонница начала мучить её буквально с первых дней после того, как она по приказу ба́ро табора⁽¹⁾ поселилась у Долохова. А ведь вначале радовалась она, что достался ей такой молодой и красивый хозяин и господин. Правда, взгляд его оценивающий и холодный немного испугал Матрёшу, когда он высматривал её среди цыганок, но она тогда по молодости и неопытности ещё не предполагала плохого. Мало ли кто как смотрит… Эх, кабы она прежде знала… Да если бы и знала, что это изменило бы? Давно, ещё в детстве поняла она, что станет товаром для господ, которые приезжают в их табор послушать песни цыганские да пляски посмотреть. Табор их тогда выступал при одном трактире на окраине Москвы. И Матрёша с детства видела, как одна за другой исчезали из хора на её глазах то одна цыганка-певица или танцорка, то другая. Все молодые да красивые. Шли они жить любовницами-содержанками при богатых господах. А мошна ба́ро от этого только полнилась. Торговля женскими телами шла бойко. Богатые господа давали выкуп за полюбившуюся им цыганку владыке табора, и он отдавал «купленную» тому господину, который заплатил деньги. Противоречить было нельзя, ба́ро самолично избивал непокорную или давал своим подручным избивать. Даже песню сложили цыганки по этому поводу и пели порой между собой со слезами на глазах.

«Отойди, не гляди,

Скройся с глаз ты моих.

Сердце ноет в груди,

Нету сил никаких.

Для тебя ли моя

Красота — посуди.

Денег нет у тебя,

Только крест на груди.

Мне блаженства с тобой

Не дадут, не дадут;

А меня с красотой

Продадут, продадут».

Были среди цыганок и такие, кто уходил по доброй воле, влюбившись в какого-нибудь молодого-пригожего да богатого барина. Только таких было мало, большинство шли поневоле. Но даже за тех, кто шел по любви, нужно было будущему господину цыганки выкуп ба́ро заплатить. Так что хозяин табора никогда в накладе не оставался. Почти все проданные таким образом цыганки потом возвращались, когда надоедали своему господину, но ненадолго. Опять кому-то певичка или плясунья приглянется — и снова за неё выкуп ба́ро дадут, и тот продаст её очередному хозяину. Впрочем, за таких цыганок, которые побывали в мужских постелях, уже деньги большие не платили. По самой дорогой цене шли только самые молоденькие, да ещё нетронутые мужчинами. Вот и Матрёша такой была в свои шестнадцать лет. Невинной красавицей выросла и уж знала свою судьбу будущую. Весь табор за ней приглядывал по приказу ба́ро, особенно несколько старых цыганок следили. Лелеяли и холили, как скотину перед праздником, чтоб отдать на убой барину богатому, что первый тряхнет мошной перед глазами жадного ба́ро. А самой Матрёше этого до смерти не хотелось. Танцевала она перед господами, да видела, как они глазами её красоту поедают, только ба́ро все придерживал её, надеялся более богатого покупателя на её тело пока нетронутое найти.

А тут повадился ходить в их табор на вечера один баринок молоденький, из чиновников мелких да из семьи бедной. Жил только тем малым жалованьем, что ему на службе платили. Зато на гитаре играл почище всякого цыгана, да пригож был из себя — просто загляденье. А какие глаза у него были — добрые, да ласковые, не то что у нынешнего хозяина Матрёши. Заприметила тогда Матрёша, что уж больно пристально и горячо барин тот молодой на неё смотрит, а она в ответ тоже на него стала так смотреть… Уж больно мил он был её сердцу. Надеяться на то, что он её выкупит из табора, как это делали другие, она не могла — знала, что барин бедный, прямо как в песне: денег нет у тебя, только крест на груди. Но Матрёша решила, что он у неё первым будет, а не тот, у кого мошна тугая. Раз с ним словечком перемолвилась тайком от всех, другой, третий… потом начали встречаться они тоже тайно в рощице, что прямо за трактиром росла. А там и отдалась любимому Матрёша со всем пылом первой любви, и счастлива была несказанно недолгое время.

Они уж вместе бежать собрались, но узнали таборные. Ба́ро самолично тогда избил Матрёшу, дознав, что потеряла она невинность, а любимого её больше на порог не пускали. Вскоре её продали другому барину, перед этим научив, как из себя девицу нетронутую изобразить в первый раз. Барин был некрасивый, немолодой, но богатый. С ним Матрёша прожила два года. Потом он жениться надумал и вернул Матрёшу в хор. Снова она там первой плясуньей заделалась. Там её через пару месяцев и высмотрел нынешний хозяин, Фёдор Иванович Долохов. Заплатил за неё, что полагается ба́ро, и в тот же день увез к себе в дом. И Матрёша тогда по глупости радовалась, что на сей раз господин у неё молодой да красивый…

Скоро поняла она, что с лица не воду пить. Долохов действительно был и молод, и красив, но страшный и тёмный изнутри. Что-то давно сгнило в его душе, да выжгло адским огнем всё доброе и хорошее в ней, как головешку горелую, и больше не восстановилось. Матрёша быстро познакомилась с его буйным и жестоким нравом. Долохов даже женщин своего сословия ни в грош не ставил, и вообще всех женщин в мире называл продажными тварями, что графинь, что кухарок, а к ней совсем как к скотине относился. Ни малейшего противоречия не терпел, и вскоре даже взгляда его ледяного Матрёша боялась.

Избил он её лишь один раз, первый, когда она по наивности и незнанию ещё его нрава в чем-то ему не так ответила, а ответ показался Долохову обидным. Но избил жестоко, хотя следов не оставил. Несколько раз так ударил в живот, что Матрёша еле жива осталась. После этого закаялась перечить хоть в малости и заробела перед жестоким господином раз и навсегда. Несмотря на все её старания быть послушной и не раздражать его, Долохов довольно часто на пустом месте находил-таки повод разгневаться на неё. Матрёша скоро догадалась, что её вины здесь нет никакой, что он просто придирается, потому что на него вновь находил стих быть жестоким. А такое накатывало на него частенько, что-то тёмное и страшное рвалось из глубин его бесовской души и требовало своей жертвы. Тут уж от неё ничего не зависело: будь она даже ангелом небесным и кротким, он всё равно нашел бы повод для наказания. А наказание было ещё хуже избиения — овладевал он тогда её телом мерзким, гнусным и очень болезненным для неё содомским способом. Такое случалось, хоть и не часто, и боялась этого Матрёша хуже любого битья. Любил он боль причинять и тогда, когда делал своё дело обычным образом. Вначале Матрёше цыганская гордость внушала терпеть, не кричать и не стонать при этом. Но скоро она поняла, что её молчание и терпение только распаляет Долохова, и он действует ещё более жестоко, чтоб добиться криков и стонов и свою душеньку лютую этим потешить. Тогда она перестала сдерживать в себе крики боли, чтоб он поскорее получил своё и отвалился от неё, как упырь, что чужой кровью насосался. А ещё была у него прихоть придушивать её в постели, когда своё дело делал. Сжимал горло так, что Матрёша задыхалась и мертвела. Пару раз даже надолго сознание теряла, а приходила в себя только тогда, когда Долохов начинал по щекам её бить, чтоб она очнулась. После таких его выходок ей долго приходилось потом шалью прикрывать чёрные пятна, которые выступали на её шее от железной хватки Долохова. Матрёша грамоте не знала, но была у её господина книжица любимая, на нерусском языке. На французском, кажется. И автора её он называл — маркиз какой-то де Сад. Вот выдержки из этой книжицы Долохов иногда Матрёше читал, прямо с листа переводя слова французские на русский и глядя на неё при этом холодным, стеклянным, ничего хорошего не обещавшим взглядом. В глазах его в это время вспыхивал жестокий блеск. А в книжице той такие мерзости и ужасы описывались, что Матрёшу в дрожь бросало. Но она скрывала страх свой и притворно улыбалась перед господином. Понимала, что специально он её запугивает, что всё это будет с ней проделывать, если она его чем-то разгневает.

Притворяться с Долоховым она хорошо научилась. Вот и вчера вечером улыбалась ему, когда он потребовал от неё отдать подаренный им на первых порах соболий салоп, хотя жалко ей было салоп отдавать. Но куда страшнее было бы противоречить ему, поэтому и сделала вид, что не жаль ей салопа. В этом салопе должны были увезти на венчание похищенную для князя Курагина какую-то графиню Ростову. Только не выгорело это дело, вернулись все не солоно хлебавши.

Матрёша в глубине души порадовалась за барышню, которую не удалось увезти. Мало радости быть обманутой и стать не женой, а любовницей — ведь Матрёша знала из разговоров господ, что Курагин был уже женат, и за Ростовой честным образом ухаживать и жениться на ней не мог. Ещё меньше радости оказаться в постели такого, как князь этот сиятельный. Впрочем, точно Матрёша не знала, мог ли быть Курагин так же жесток к женщине в постели, как бывал жесток к ней Долохов, но смутно догадывалась, что в чём-то вкусы их могли и сходиться. Во всяком случае, тёмные дела они вершили вместе.

Порою уезжали они вдвоём с Курагиным на тройке, которой правил их любимый ямщик Балага. Чем в это время занимался её любовник-хозяин и его приятель — Матрёша не знала и не хотела знать. Помнила только слова Балаги к Долохову и Курагину, сказанные однажды по приезде: ну, батюшка Фёдор Иванович, и вы, ваше сиятельство, благодарите Бога, что мои кони от погони унесли, а то не миновать бы нам всем Сибири, как Бог свят! В другой раз Балага привез Долохова в верхней одежде, запачканной кровью. Не кровью Долохова — на нем и царапины не было. Долохов швырнул одежду лакею и велел следы крови отстирать. Матрёша и подумать не смела, не то что спросить — чья эта кровь, и что стало с тем человеком, чьи кровавые следы были на одежде её господина.

Внезапно Долохов резко всхрапнул и дёрнулся во сне… Матрёша замерла в страхе. Сегодня он её не тронул, не взял, не осквернил и не испоганил её тело унижением и болью. Видно, очень устал после неудачного похищения, сразу свалился на постель да заснул. В те ночи, когда Долохов её не трогал, Матрёша от души благодарила великого Дэвэлэ⁽²⁾ за проявленную милость. Отодвинувшись ещё дальше на край кровати от тела Долохова, Матрёша про себя начала читать затверженную с детских лет цыганскую молитву, обращаясь к вышним силам с одной-единственной, но горячей просьбой: чтобы она поскорее надоела своему жестокому господину, и он вернул её в табор.

* * *

В отличие от Долохова Анатоль ещё долго не мог уснуть, хотя и лёг в постель по его совету. Но вскоре вскочил и сел на кровати, кусая губы от досады. Как жаль, что девственное тело Натали Ростовой ускользнуло от него сегодня!

Он навсегда запомнил тот страшный и унизительный для него день, когда он решил, что опытные женщины ему не нравятся, и отныне он будет стараться выбирать только девственниц для своих постельных утех. Все его друзья знали, что Курагин обожает «девочек».

До того проклятого дня, в первые годы своего приобщения к мужской любовной жизни он никакого внимания не обращал на женскую опытность или неопытность в постели. Это ему было совершенно безразлично. Перелом наступил в шестнадцать лет, когда он стал любовником весьма сведущей в любовных делах некой графини Г. Соблазнившись необыкновенной красотой юного князя Курагина, она взяла его в очередные любовники, но первое же свидание принесло Анатолю только разочарование и унижение. Он, по своему обыкновению, сделал дело быстро, получив своё удовольствие, и никак не ожидал, что эта опытная в любовных делах женщина так унизит его. Он до сих пор помнил её презрительную усмешку, когда она смотрела на предмет его мужской гордости и уничижительно говорила о том, что никак не ожидала увидеть у такого красавчика такое маленькое мужское достоинство. И по поводу скорости тоже язвила немало… Анатоль по юной наивности даже гордился своим умением быстро достигать удовольствия, и никто из горничных или проституток элитных борделей, которых он навещал до связи с графиней, никогда на это не жаловался. Крепостные горничные слова не смели молвить, а проституткам за то и платили, чтоб они хвалили любого клиента, что к ним приходил, какой бы он не был. Но графиня Г. жестоко высмеяла скорость, с которой Анатоль достиг своего оргазма и отвалился от неё. Она сказала тогда, что за полминуты, которую он потратил на это действо, ни одна женщина ничего не почувствует. Обозвав его на прощание «мелкописечником» и «скорострелом», она в ту же ночь жестоко прогнала его и больше никогда не подпускала к своему телу.

От того унижения Анатоль чуть импотентом не стал. Долго ещё не мог снова начать трахать баб. Но, в конце концов додумался, как избежать новых унижений от опытных женщин. Он решил, что теперь будет стараться находить для своих любовных утех только «девочек», девственниц. Они ни о размерах нормальных мужских понятия не имели, ни о том, с какой скоростью мужчина должен делать свое дело, чтоб доставить женщине удовольствие в постели. С ними можно было не стесняться и не робеть.

С тех пор именно девственницы доставляли ему особо сладкое удовольствие, и он неустанно искал новых и новых. И потому сейчас не мог уснуть от обманутых ожиданий. Он-то надеялся, что уже следующей ночью как следует насладится невинностью Ростовой. Такой сладкий кусочек ему ещё не попадался, если не считать его собственной сестры Элен, которую он лишил невинности, когда ей было пятнадцать, а ему семнадцать лет. Но то было уже давно, а с тех пор девственницы попадались ему лишь среди горничных да крестьянок в отцовских имениях. Далеко не все они были красивы, но все без исключения тупы и податливы. С ними было скучно. В них не было никакого лоска, никакой утончённости. Да и препятствий особых не было — барскому сынку-красавцу никто не противоречил. Сами по себе эти крепостные девки вообще были не интересны, и после того, как Анатоль лишал их невинности, они быстро получали отставку. Была ещё жена польская, которую он тоже лишил невинности, за что и поплатился невольным браком с ней. Но она была из семьи бедной деревенской шляхты, никогда из деревни не выбирающейся. Обычная скучная деревенская девица. Да и лицом не сказать, чтоб очень хороша была. Анатоля тогда привлекли к ней лишь её невинность да скука смертная, которую он переживал в захолустье, куда загнали полк, где он служил. А Ростова — красавица, аристократка, графиня. Анатоль уже не раз представлял, с каким вкусом он лишит её невинности, и всегда эти фантазии вызывали сильнейшее чувственное напряжение в нём.

И вот такое прекрасное приключение, которое он давным-давно не переживал — и сорвалось в самый последний момент! Анатоль чувствовал себя как ребенок, которому объявили, что день его ангела праздноваться не будет, и подарков ему не подарят. Невинность Ростовой он полагал уже своей собственностью, и теперь у него было чувство, что его ограбили, лишили чего-то такого, что принадлежит ему по закону и праву. Сидя на кровати, Анатоль чувствовал, что у него обиженно надуваются губы, как это всегда случалось с ним, когда он был совсем ребенком, и происходило что-то такое, что было ему не по нраву. Он решительно не понимал, за что судьба так наказала его, отняв законный и вожделенный приз — возможность насладиться девственностью красивой и аристократичной девушки. Что она сама почувствует, узнав, что её обманули и сделали только любовницей, а не законной женой, как она надеялась — это вообще Анатоля не волновало. И если бы ему задали такой вопрос, он бы просто не понял, а о чём это его спрашивают. Какое значение имели чувства Ростовой по сравнению с его желанием получать удовольствие от жизни любыми способами? Анатоль всегда считал право получать удовольствие от жизни своим законным и неотъемлемым правом. А что там думают и чувствуют те, за чей счет он получает удовольствие… да какое ему до этого дело?

Обиженно вздохнув, Анатоль снова лёг под одеяло и попытался уснуть. Единственная надежда на исправление ситуации заключалась в плане, предложенном Долоховым. Сам Анатоль ни до этого плана, ни до чего другого не додумался бы. Он это понимал, не испытывал никаких иллюзий по поводу своих умственных способностей и знал, что помочь ему может только умный и ловкий Долохов. Поэтому всегда крепко держался за него.

В конце концов сон сморил Курагина. Засыпая, он думал, что Долохов придумал неплохой план. Завтра они обсудят его детали, а потом он поедет к сестре и уговорит её выманить Натали Ростову из дома старой стервы Ахросимовой в дом Безуховых, откуда он сможет без препятствий увезти Ростову на новое фальшивое венчание. И уж тогда… Сладкие грёзы окутали его засыпающую голову…

* * *

Утром Соня кое-как умылась и оделась, попыталась снова поговорить с Наташей. Но та продолжала молчать и лежать в прежней позе. Тогда Соня вышла из их общей комнаты и в столовой столкнулась с Марьей Дмитриевной.

— Как Наташа? — спросила Соню Ахросимова.

— Лежит, как мёртвая, — горько ответила Соня. — Я пыталась с ней заговорить, но она молчит. Сходите к ней, может быть, вам удастся вывести её из этого состояния.

Марья Дмитриевна быстрым шагом направилась к Наташе, но вернулась уже через несколько минут. Очевидно, и она потерпела неудачу. Посмотрев внимательно на Соню, она сказала ей строгим голосом:

— Софья, завтра должен приехать граф Илья Андреевич. Он ничего не должен знать о том, как Наталья чуть не сбежала с этим негодяем. Будет расспрашивать — отвечай, что она неожиданно заболела. Я тоже буду говорить ему только это. Никто в семье не должен узнать о попытке побега. Поняла меня?

Соня кивнула.

— Да, Марья Дмитриевна. Я ни словечка никому не промолвлю, клянусь вам.

Про себя она подумала, что лучше всего действительно скрыть всю эту историю. Если о ней прослышит Николай, брат Наташи, то дуэли между ним и негодяем Курагиным не избежать. А на дуэли всякое может случиться. При мысли, что её любимый Николай может быть ранен или даже убит, Соне становилось дурно.

Через пару часов Марье Дмитриевне и Соне, наконец, удалось кое-как растормошить Наташу. Она вышла из состояния прострации, позволила горничной одеть и причесать себя, выпила половину чашки утреннего чая, отвергнув любую другую еду, как будто даже от вида еды её мутило, но при этом наотрез отказалась выходить из своей комнаты. Вместо этого она села у окна и не отрывала глаз от улицы, особенно провожая глазами проезжавшие за окнами экипажи. Вид у неё был ужасный: остановившиеся глаза блестели сухим блеском, сурово поджатые губы все растрескались. И Соня, и Марья Дмитриевна понимали — она ждёт известий от Курагина, ждёт, что он напишет ей или даже сам придет в дом. К обеду и ужину она тоже не выходила, всё продолжала сидеть у окна и ждать. Соня еле-еле уговорила её вечером в их общей комнате выпить немного чая с небольшой булочкой.

Следующая ночь для Сони выпала опять бессонной. Наташа спала беспокойно, ей, видно, снились какие-то нехорошие сны. Она вскрикивала во сне и стонала. При каждом вскрике и стоне кузины Соня вскакивала и подходила к её постели, всматривалась в напряжённое даже во сне лицо Наташи. Сон сморил её только перед утром, когда Наташа немного успокоилась, но вряд ли Соне удалось подремать даже пару часов.

«На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.

Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо её приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.

— Что с тобой, мой ангел, больна? — спросил граф. Наташа помолчала.

— Да, больна, — отвечала она.

На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего-нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что-нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что-нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю её нездоровья откладывался их отъезд в деревню».

Примечания:

Цыганский романс "Отойди, не гляди": https://www.youtube.com/watch?v=XAokTghhBhc

Должна заметить, что этот романс с музыкой композитора Варламова появился позднее, в 40-е годы XIX века, так что я сознательно сместила время его появления на начало века.

1) Баро — цыганское слово baro в переводе означает «большой, великий»; цыгане обычно так называют главу семьи или всего табора.

Вернуться к тексту

2) Дэвэлэ́ — один из богов старого ещё языческого цыганского пантеона; когда российские цыгане в основном стали православными христианами, они ещё долго не забывали своих языческих богов и духов, но стали отождествлять их с представителями христианского пантеона; например, Дэвэлэ́ они отождествляли с Богом-Отцом.

Вернуться к тексту