Петля (джен)

Это была не то экскурсия, не то просто прогулка по лаборатории.

Когда профессор приглашал нас, все звучало как шутка или что-то совершенно случайное, что всегда в его случае означало некую затею. Мы не пытались выяснить, что он затеял в тот раз, но ждали с нетерпением. Лишь смутная тогда тревога мешала радоваться грядущему сюрпризу.

Сколько бы раз мы ни бывали в лаборатории, всегда там было интересно. Новые проекты профессора и его коллег могли увлечь кого угодно: и нас, принадлежащих к ним, и далёких от техники «бубликов», и не слишком изобретательного Гусева. Да, все наши друзья пришли, с улыбками и любопытством.

Позднее я думал, с самого ли начала все шло не так? Да. С самого. Просто мы не заметили. Вовсе не полагалось нам ходить по лаборатории по одному, как кому в голову взбредет. Но стоило Эле увести Майю в направлении, отличном от общего, как все начали тихо разбредаться, и я сам не заметил, как остался рядом с одним только Сергеем, в той самой комнате, в которой когда-то был включён.

Гусев возник в дверях непривычно-бледным и неуверенным.

— Я же ведь только спросил его, а он!.. — его слова не были нам понятны, и не были так уж громки, чтобы все собрались, однако, очень быстро рядом были все наши друзья.

Выяснилось, наконец, одно. Что в надежде на угощение в финале, Макар нашёл профессора, только вот не услышал от него ни слова. Казалось, профессор не мог говорить вовсе.

Трудно описать, как встревоженная толпа бежит, не зная, ради чего именно. Всё равно с Элей мы были впереди и добежали слишком быстро. И тогда шум за спинами погас.

Профессор был бел, недвижен, неестественен. Он не смотрел, только глаза были раскрыты и выражали удивление. Я не мог пошевелиться, а Эля, напротив, стрелой метнулась к нему.

Понимали ли мы тогда хоть немного? Иногда со страхом я думаю, что Эля — да.

И все же предчувствия не сковали её холодом, она действовала, она стремилась проверить.

Не долго, мгновение перед словами:

— Он не дышит.

Я не ответил ей, лишь бессильно прислонился к дверному косяку.

Потерянность. Сколько ни старайся, ничего другого на ум не приходит, меня охватила потерянность. Не злость, не грусть, не ужас. Меня поглотило ничто, незнание, непонимание. Я не слышал, как пришли и как вошли в комнату друзья, я не видел их лиц, и не знал их слов. Всё, что стояло в моих глазах, все, что звенело в моих ушах — холодное компьютерное: «Он умер. Вот и все».

— Нужно вызвать скорую. И полицию, — было первым, что, наконец, достигло моего сознания из реальности. Но даже тогда, ясное сознание не хотело вернуться ко мне. Не различая лиц и голосов, я стоял, и, кажется, даже мешал им.

Сергей коснулся моего плеча и тем заставил заметить, что комната уже опустела. Только профессор на неудобном стуле… Кто-то успел закрыть его глаза, может быть, Эля.

— Ты идёшь? — спросил Сергей, так странно, так обычно, только совсем немного глухо. Трудно мне было даже перевести взгляд на него.

— Что со мной? Я не кричу и не плачу… — и мне стыдно, и я ужасаюсь себе самому.

— Если можешь, не кричи, пожалуйста, и дальше, — улыбка Серёжи, напротив, не ужасала, может, оттого, что была такой нервной и дрожащей, что не могла бы обмануть. — Пойдём, пойдём, Эл, здесь нам не станет легче.

Но я вновь повернулся к профессору. Ничто, никакое облегчение в тот миг не казалось мне нужным. Нет, напротив, хотелось почувствовать… Но чувства лишь блекли и умирали.

Когда же я нашёл в себе силы выйти, мне показалось, что умерло абсолютно все.

Мои друзья стояли вокруг телефона с застывшими лицами. И едва я подошёл, странным громом в этом бездвижии прозвучало тихое Майино:

— Он не работает.