Наши чувства - феникс (гет)

— Выглядишь плохо, — поджав губы, порадовала Эйприл Мари. Это были ее первые слова, прозвучавшие вместо приветствия: волшебница с распущенными темно-рыжими волосами, стекающими по ее плечам до лопаток, пухлыми, налитыми кровью, губами, прищуренными медовыми глазами и ярким румянцем на щеках в темно-зеленой шляпке на бок и платье точно такого же цвета, приблизилась и порывисто обняла сестру. Она была все так же ниже ее на голову и улыбчива. Как будто бы не прошло больше десяти лет с тех пор, как они на последнем году обучения Эйприл вместе грелись под жаркими лучами июньского солнца между экзаменами. — Что произошло? Много мороки с иностранными студентами?

Мари взяла сестру под руку и потянула по пустынным коридорам вечернего Хогвартса. Ее низенькие каблуки отбивали каждый шаг, эхом отлетая от толстых каменных стен.

— Признаться честно, преподавать им еще сложнее, чем моим постоянным курсам. Но я даже рада: это неплохой опыт.

Мари сделала глубокий вздох, приоткрывая рот, чтобы ответить. Она выглядела хорошо, словно на самом деле, в отличие от Эйприл, смогла оставить прошлое позади: вела успешную карьеру в Министерстве, подумывала о том, чтобы баллотироваться в Министры магии через несколько лет и старалась посвятить как можно больше себя семье.

Она играла свою роль просто прелестно, но Эйприл не надо было даже смотреть на нее, чтобы знать, что не все так сладко — сестра была ясна для нее, словно отражение в зеркале. Прошлое каждый день с их первых недель в Германии не давало позабыть о себе. Сейчас ему было четырнадцать лет. Вечное напоминание, в которое Мари, Эйприл, папа и дядя вложили всю свою душу, носило имя Николас, училось на Когтевране, отличалось спокойным характером и светлым разумом.

Самым болезненным в этом было то, что сын был почти полной копией отца. Только глаза и изгиб губ принадлежали Мари.

Эйприл могла лишь тихо радоваться, что душу в нем они взрастили вместе, что он не был таким же жестоким и падшим человеком, как Долохов. Пусть он и знал о том, где сейчас был его отец, видел его колдографии и внимательно слушал рассказы Мари о том, что в нем тоже было хорошее (она твердо решила, не воспринимая позицию Эйприл и дяди, что Николас имеет право знать об отце больше, чем только тот факт, что тот не участвовал в его жизни). Мари слишком любила этот мир, чтобы открыть сыну горькую правду о повадках и жизни его отца — а ведь он был князем, наследником большого состояния и влияния.

Он пошел за Темным Лордом, оставив все это позади. Эйприл могла лишь презрительно вспоминать о нем, постоянно сожалея, что не уследила за сестрой, по юношеской глупости угодившей в его сети.

— Надеюсь, с учениками Шармбатона ты говоришь на французском. Не зря же папа тратил деньги нам на учителей?

Эйприл ответила сестре слабой полуусмешкой и качнула головой. Мари всегда была Мари. В любой ситуации.

— Как дядя? Что-то давненько он мне не пишет. Признаться честно, пришло только одно письмо в августе, а сейчас, на минуточку, уже октябрь. Я должна поговорить с ним и высказать все, что думаю о подобном неуважении! — лучезарно улыбнулась она. — А где Николас? Надеюсь, он придет повидаться хотя бы на пять минут. Я, конечно, понимаю, что он взрослеет и хочет показать всем, что является самостоятельной личностью, но не просто так же я пришла!

— Разве не ко мне? — слегка толкнув ее локтем в бок, спросила Эйприл. Мари фыркнула.

— Ну и к тебе тоже.

Быстрым шагом, идя под руку, они проходили один коридор Хогвартса за другим. Несколько раз им попались возвращавшиеся в гостиные студенты, здоровавшиеся с Эйприл. Она кивала им в ответ.

Наконец, когда они приблизились к ее покоям, она решилась на то, чтобы высказать свои странные, нервные чувства беспечно болтавшей до этого сестре, и остановилась. В комнате, наверняка нетерпеливо расхаживая из стороны в сторону, Мари ждал Николас. Эйприл впервые попросила его не спускаться встречать ее вместе с ней. Им надо было кое-что обсудить.

Удивленно приподняв брови, Мари подняла голову и затихла. Тень упала на медовые глаза, и расширившиеся зрачки, в которых Эйприл могла разглядеть свое искаженное отражение, внимая, обратились к ней.

— Скажи, ты не замечала, что с дядей происходит что-то странное? — оглядевшись по сторонам, полушепотом спросила Эйприл. Она чувствовала, что к ее щекам прилил слабый розовый румянец. — Просто, не смейся, но мне кажется, что с ним что-то не так.

Мари и не думала смеяться. Ее внимательные, все понимающие глаза смотрели прямо в лицо сестры. В ее душу.

Она дернула курносым носом, вокруг которого рассыпались бледно-коричневые веснушки.

— Замечала. Говорю же, он написал мне всего одно письмо за несколько месяцев. Да, он никогда не был любителем переписки, но раньше он хотя бы читал, что я писала ему, изредка отсылал пару строчек в ответ и почти всегда соглашался на встречу, когда я предлагала. А сейчас он как будто бы разом потерял ко мне интерес. Впервые за всю жизнь.

Эйприл качнула головой. Дядя наверняка мог быть слишком занят студентами, а Мари просто воспринимать это слишком близко к сердцу. Она бы так и решила, если бы сама не ощущала, что что-то с ним было не то. Но что именно — понять не получалось. Точнее, он не позволял ей, перебрасываясь лишь короткими фразочками и избегая. Он даже Николаса держал на расстоянии, хотя в нем, несмотря на поразительное внешнее сходство с отцом, души не чаял, насколько это мог Аластор Грюм в своей грубой манере.

— Нужно присмотреть за ним. Сама я понятия не имею, что думать. Наверное, мне нужен твой свежий взгляд.

Мари вновь приподняла брови и слабо дернула уголком губ. Свой взгляд свежим и не предвзятым она явно не считала.

* * *

Последняя лекция закончилась в четыре вечера. Расписание шестых и седьмых курсов было разбросано по дню проходимыми ими предметами, из-за наплыва студентов количество занятий и нагрузки увеличилось, что в конце года грозилось отразиться на Эйприл дикой усталостью. Выдав домашнее задание, улыбнувшись перешучивавшимся пуффендуйцам и поощрительно кивнув когтевранцам, Эйприл отпустила их со спокойной душой. Взмахнула палочкой, заколдованная тряпка взлетела в воздух и принялась смывать формулы с доски.

Она прикрыла уставшие глаза, не вовремя вспоминая о предстоящей работе над завтрашними уроками и проверке домашних заданий. Размяла плечи. Ноябрь рассыпался за окном инеем, ледяным ветром и серо-зелеными оттенками, покрывавшими видневшийся вдалеке Запретный лес.

Она подошла к своему столу и принялась складывать книги в стопки. Свернула пергаменты, закрыла чернильницу и спрятала в верхний ящик стола, протерла салфеткой испачкавшиеся темно-синими чернилами пальцы. Волосы как всегда были собраны в строгий, прилизанный пучок, на обнаженной шее блестела нитка жемчуга. Траурная мантия, переливаясь в свете свечей, струилась по телу. Черный стал основным цветом гардероба Эйприл после того, как она рассталась с Барти. Она позволяла себе надевать цветное лишь несколько раз в году. Сложно было сказать, откуда взялась эта привычка.

Просто без него жизнь потеряла краски. Клишировано, слезливо и с налетом грусти из сопливых женских романов, но выразиться иначе Эйприл не могла. Мир разом посерел с его уходом, становясь постоянным напоминанием о том, что все, наверное, могло быть по-другому.

Взгляд упал на несколько колдографий, расположившихся рядом с календарем. Папа, обнимающий только закончившую школу Эйприл в выпускной мантии. Дядя Аластор с Мари, держащей на руках двухгодовалого Николаса с витиеватыми кольцами черных волос, спадающими на лоб. Черная рамка, прямо в цвет ее мантии, вокруг снимка с ее выпускного курса. Еще живые, радостные, мечтательные студенты. Регулус хохочет с правой стороны от Барти, с левой Эйприл прижимается к нему.

Там все было хорошо. Здесь же жизнь напоминала вареную треску — такая же пресная и безынтересная. Даже в наблюдении за Турниром Трех Волшебников Эйприл не находила никакой радости.

В дверь постучались. Не дожидаясь приглашения, на пороге появился дядя Аластор. Стряхивая с себя пелену задумчивости, Эйприл растянула бледные губы в улыбке и, оторвав глаза от колдографии, поспешила ему на встречу. Он, переваливаясь с ноги на ногу, зашел в кабинет, заинтересованно оглядываясь по сторонам. Это был первый раз, когда он соизволил навестить ее за три учебных месяца.

— Что-то случилось? — приблизившись к нему и ласково заглянув в глаза, спросила Эйприл. Оглядев кабинет, дядя поспешно облизал губы и уставился на нее. Оба глаза, изучив ее образ, приковались к лицу. Даже механический замер. Казалось, Эйприл была единственной, на кого он смотрел так — ни Мари, с которой он недавно встретился в коридоре и сухо потрепал по плечу, ни Николас почему-то не удостаивались подобной чести.

Дядя в последнее время был слишком другим. С каждой встречей Эйприл уверялась в этом все больше.

— Решил навестить тебя. Выпьешь со мной лавандовый чай? Мы давно не говорили по душам.

Нахмурившись, Эйприл задумалась на мгновение. Кивнула. Раньше дядя никогда не предлагал ей лавандовый чай. До этого момента она была уверена, что он не пил никакой другой, кроме горького черного с четырьмя ложками сахара.

— Я попрошу домовиков заварить его и принести сахар. Пойдем ко мне в комнату, — отозвалась она. Дядя отрицательно качнул головой, кожа на кадыке дернулась. Глаза все так же пристально и жадно разглядывали лицо Эйприл. От этого взгляда ей было не по себе.

— Не надо сахара. Я решил сократить количество сладкого для здоровья, — резко проговорил он в ответ на вопросительно приподнявшиеся брови племянницы. Закашлялся и отвернулся, в очередной раз осматривая кабинет. — Неплохое местечко. Тебе под стать.

И, не дожидаясь ее слов, он, переваливаясь, пошел в сторону двери в цвет стены рядом с доской, ведущей в ее спальню. Стараясь подавить ощущение неправильности, Эйприл сцепила руки в замок перед собой и поспешила следом. В голову почему-то прокралась шальная мысль, что чай без сахара, экспериментируя со вкусами, из всех ее знакомых пил только Барти, но она тут же отмела ее прочь — пора было прекратить думать о нем. Прошло слишком много времени.

* * *

Мари появилась в школе без предубеждения и, на удивление, рано утром. В брючном костюме, с подкрашенными красной помадой губами, строгим взглядом с запрятавшимся глубоко на желто-медовых радужках блеском, она вручила Дамблдору стопку документов из Министерства, что-то ему быстро сказала, получив теплую старческую улыбку в ответ, долгое рукопожатие и десятиминутный разговор в придачу, после чего, поспешно чмокнув в щеку подошедшего поздороваться с ней вытянувшегося Николаса, переросшего ее уже на голову, схватила Эйприл под руку и утащила на улицу.

Она прекрасно знала, что у нее было свободное утро, а у сына — Трансфигурация. Волевым материнским решением Мари отправила его сдавать тест, который планировала провести профессор МакГонагалл, пообещав за плохие результаты лишить его карманных на полмесяца. Она была в паршивом настроении, удивительно бледна и резка. Николас со вздохом повиновения растер отпечаток помады на щеке и, предпочитая не будить в ней цербера, напомнил, что очень ее любит и поспешил прочь.

Эйприл мысленно похвалила его. Мари была пылка в злости, и близкие ей люди предпочитали сливаться с окружающим пространством в такие моменты. Так что, поправив на плечах шерстяную накидку и подставив лицо ледяному ветру, Эйприл беспрекословно пошла вслед за ней, молчаливо дожидаясь, когда она расскажет, в чем дело.

Появление Мари в любом настроении было отдыхом для нее. Сестра, не смотря на все свои минусы и порывы, была достаточно разумным человеком, чтобы с ней можно было поговорить, довериться и раскрыть душу. Эйприл знала, что могла поделиться с ней подозрениями любой степени бреда, и быть выслушанной. Это было настолько ценно, что затмевало раздражение, вспыхивающее в груди в ответ на ее взвинченное состояние.

Мари заговорила ровно в тот момент, когда они оказались вдалеке от чужих ушей рядом с волнующимся под порывами беснующегося ветра озером.

— Меня позвали на свидание, — нервно выдохнув и сложив руки на груди, стараясь сохранять спокойствие в неповиновавшемся ей голосе, проговорила она и пригладила волосы. Эйприл было не понять, почему чужой интерес вызывал подобную реакцию в Мари, начальных фактов было дано слишком мало, да и сестра явно выглядела так, словно произошло что-то более масштабное и катастрофическое, так что она предпочла лишь молчаливо слушать: судя по ее настроению, другого пока не требовалось. — Кингсли. Третий раз за месяц. Мы все еще добрые друзья, ты не подумай, но это уже выходит за рамки. Я ведь говорила ему, что не собираюсь ни с кем встречаться, что у меня есть сын и полное отвращение к любой романтике.

— Тебе бы стоило хоть попробовать, а не только рыдать над любовными книгами, — тихо проговорила Эйприл. Мари бросила на нее убийственный взгляд и фыркнула.

— Кто бы говорил. Я не об этом, — она взмахнула рукой. — Он сказал, что мне стоит перестать бояться Антонина и его возвращения. Перестать бояться! — гневно воскликнула она. Голос сорвался на его имени. — Я не боюсь его, я… — она сделала глубокий вздох, стараясь перебороть вставшие комом в горле эмоции. — Я знаю, Кингсли хорошо ко мне относится, что он хочет, чтобы я жила дальше, как и ты. Но проблема в том, что жить дальше больше не получится. Антонин сбежал из Азкабана. Эйприл, он… сбежал.

Эйприл почувствовала, как у нее земля уходит из-под ног. Она не читала газеты с тех пор, как Барти сел в тюрьму, до помутнения рассудка боясь увидеть некролог с его именем. Она не слушала новостей и никогда не вникала в них, и сорвавшиеся с уст Мари слова произвели на нее жуткое впечатление. Но вместе со страхом, волнением за нее, за себя, за Николаса, она почувствовала, как в глубине души пробудился росток непонятной ей надежды.

— Только он? — поймав руки сестры, полушепотом спросила она. Мари странно глянула на нее. Как на дуру.

— Нет, но остальное не так важно. Точнее важно, но нам не угрожает. Мне не угрожает. Хотя и Антонин не должен угрожать мне, не понимаю, почему вдруг так разволновалась, — она тряхнула головой, зажмурилась и затихла на несколько мгновений, вновь и вновь прокручивая эту новость в голове. Судорожно завела пряди растрепавшихся под натиском ветра волос за уши.

— И давно ты знаешь?

— Около часа. Интересно, на что Кингсли рассчитывал, когда позвал выпить кофе после того, как сообщил эту новость.

— На приведение в порядок твоего морального состояния, — пожала плечами Эйприл. — Выглядишь хуже некуда.

Мари дернула курносым носом и поежилась. Кингсли был первым человеком, кто протянул ей дружескую руку, когда она только пришла в Министерство. Они вместе пили кофе, вместе продвигались по карьерной лестнице и, в конце концов, за все это время превратились в друзей, не влюбившихся в друг друга и влюбляться не собиравшихся. Кингсли звал ее на свидания, потому что Мари была одним из немногих его близких людей, им обоим было за тридцать, они не заводили отношения и могли бы создать пародию на семью.

Ему хотелось куда-то возвращаться. Пусть бы он никогда не любил ее, как женщину, он любил ее, как человека. Мари же, словно принявшая обет безбрачия с последней встречи с Долоховым, ни на какие манипуляции, касательно брака и отношений, не поддавалась. Эйприл же никак не могла ей помочь: она сама была не лучше.

— Я знаю, — огрызнулась Мари и тяжело вздохнула. — Скажи честно, в какой момент, если мы встретимся с Антонином, надо будет сказать, что у него есть сын? Не уверена, что он будет очень рад, если я и дальше продолжу намеренно утаивать это.

— Он точно будет не рад, — кивнула Эйприл.

— И зол.

— Очень зол.

Мари вздернула голову и пронзила ее гневным взглядом.

— Ты совсем не помогаешь, — шикнула она. — Ладно, все, хватит об этом! Мы не встретимся, он наверняка и думать забыл обо мне. И не говори Николасу. Зная его, наверняка захочет как-то встретиться с отцом, сколько не уверяй, что это опасно, неправильно и очень вредно. Пока не стоит. Так-то никогда не стоит, но я уже и не надеюсь, что это получится.

На каждое ее предложение Эйприл покладисто кивала. Когда Мари была в подобном взвинченном состоянии от испуга, потери контроля над ситуацией и непонимания, что делать, это было единственным верным решением.

— Мне нужно бежать на работу. Как дядя? Вернулся в прежнее русло? Он так и не прислал мне ни единого письма.

Эйприл хотела бы сказать, что нет, дядя Аластор все так же не был похож на самого себя, но вовремя прикусила язык — она не хотела нагружать Мари еще и этим.

— Все в порядке, — заставив себя слабо улыбнуться, отозвалась она. — Попроси Кингсли о какой-нибудь аврорской штучке. Ты единственная из нас за пределами Хогвартса, и я буду очень волноваться. Уверена, у них есть что-то маленькое и емкое, чтобы ты могла носить с собой.

— Не бойся, я постараюсь больше не встречаться с ним. Передавай привет дяде и поцелуй за меня обязательно, — Мари поспешно встала на цыпочки и чмокнула Эйприл в щеку, оставляя бледный красный след. — Не скучайте, навещу совсем скоро.

Она завела за ухо темно-рыжую прядь распущенных волос и поспешила прочь.

Она все еще любила Долохова. Как бы не старалась отказаться от своих чувств и потушить их, все еще любила.

Эйприл тяжело вздохнула. Иногда то, что она знала сестру, как свои пять пальцев, играло с ней злую шутку. Она предпочла бы не догадываться о ее истинных чувствах: сердце было не на месте.

Кажется, ей стоило начать выписывать себе Ежедневный Пророк. И обязательно переговорить с дядей Аластором — он наверняка найдет, что сказать по всему этому поводу.

* * *

К вечеру Эйприл собралась с силами, чтобы подняться к дяде. С того момента, как он пришел преподавать в Хогвартс, что-то внутри надломилось: она больше не ощущала прежнего доверия к нему, словно каждый раз, когда они встречались, виделись или пересекались, это был совершенно другой человек — новый, неизведанный и нежелающий открываться ей.

Иногда ей казалось, что она сходит с ума из-за мыслей такого рода. Но была Мари, тоже заметившая, что с ним что-то случилось, был Николас. Он терпеть не мог жаловаться, так что Эйприл не сразу обратила внимание на то, что отношение дяди и к нему тоже изменилось. Оно было до одури странным: он одновременно как будто ненавидел и опасался его, словно спустя столько лет наконец разглядел в нем не ребенка, которого растил и которому открыл затянутое неприступной каменной оболочкой сердце, а сына своего врага.

Не только он замечал схожесть Николаса и Долохова: приехавший в школу Игорь Каркаров в первое время не мог сдержать нервной усмешки, когда мальчишка, поддаваясь очарованию Дурмстранга, о чем-то расспрашивал его в компании однокурсников. Эйприл наблюдала со стороны, никем не замеченная, как делала это целую жизнь — и волнение захлестывало ее с головой.

Она чувствовала, что происходит что-то странное и неведомое, но никак не могла понять, что именно. Мысли были сумбурны, хаотичны и не приводили ни к единому логическому завершению. Появлялись вопросы, ответы, которые она старательно давала себе, порождали новые. Она словно вступила в замкнутый круг, медленно затягивающий ее в пропасть.

Сделав глубокий судорожный вздох, Эйприл постучалась. За дверью послышалось кряхтение, глухие тяжелые шаги. Дядя Аластор выглянул в щелку, желтый свет растекся по полу полутемного коридора. Смерив племянницу тяжелым взглядом, он пропустил ее внутрь и тут же затворил дверь. Повернул замок.

Переваливаясь, зашаркал обратно к своему креслу и упал в него, пронзительным, страшным взглядом уставившись на Эйприл. Чувствуя себя максимально неловко, она взволнованно дернула уголком губ и сцепила руки в замок перед собой. Она давно уже не была маленькой девочкой, но поведение дяди ставило ее в тупик, словно он был далеким и непонятным взрослым, а она — совсем юным и ничего не понимающим ребенком, который только и мог, что смотреть и улыбаться. Как кукла.

— Как у тебя дела?

Лицо дяди дернулось, шрамы, испещряющие его кожу, содрогнулись, словно пробудились спящие на его голове извивающиеся змеи. Эйприл никогда в своей жизни не видела его таким холодным, таким чужим.

— Справляюсь потихоньку. Студенты просто несносны, не понимаю, как ты все эти годы работала здесь. Отвратительное местечко, — хлопнув толстой жилистой рукой по подлокотнику, проскрежетал он. Поспешно, нервно облизал губы. — Говори быстрей, что ты хочешь. Терпеть не могу играть в молчанку.

Продолжая рассматривать его, Эйприл прикусила внутреннюю сторону щеки, раздумывая, с чего начать. Дядя продолжал жадно пожирать ее лицо глазами. Его здоровая нога тихо стучала по полу. Он явно волновался и хотел поскорее выгнать ее, но причин такому поведению по отношению к семье с его стороны Эйприл все никак не могла найти. В преддверии этого года, она была уверена, что время, пока дядя будет ее коллегой в школе, должно было быть радостным и полным спокойствия, но на деле Эйприл не помнила, чтобы когда-либо за все время ее работы в Хогвартсе переживала настолько неспокойные и тревожные месяцы.

— Мари приходила утром. Она наверняка хотела увидеться с тобой. Почему ты перестал отвечать на ее письма? Она очень переживает, — заставив себя поставить рядом с ним низенькую табуретку и опуститься на нее, приподняв голову тихо спросила Эйприл. — А Николас? Ты бы видел, как смотришь на него. Что произошло? — она ласково коснулась его ладони.

Дядя Аластор поспешно выдернул руку, вновь облизался и фыркнул.

— Малютка Мари ошивается тут слишком часто для родителя. Это ставит мальчонку в неловкое положение перед однокурсниками. Маменькин сынок, — он качнул головой и сделал глубокий вздох. Эйприл озадаченно приподняла брови. Дядя никогда не отличался мягкими выражениями, но в прозвучавших словах было столько боли и обиды, что она невольно растерялась. — Чего она приходила? Напишу ей завтра, пусть не нервничает. Нашли из-за чего переживать.

— Она приходила не только из-за этого, — заставляя себя сохранять спокойствие, настойчиво продолжила Эйприл. — Ты слышал новости? Несколько Пожирателей Смерти сбежали.

Дядя притянул пухлую ладонь к губам и застучал пальцем по ним. Его глаза неотрывно изучали лицо Эйприл. От этого взгляда ее начинало мутить.

— Пора бы уже. Дай угадаю, Долохов в их числе? — он хрипло рассмеялся. — И почему я не удивлен? Ну и как Мари? Боится встречи с ним? — резко наклонившись к лицу Эйприл и обдав ее горячим дыханием, приобрётшим ядовитую насмешку голосом проворковал он. — Бедная глупая девочка. Что ж, ей остается только молиться, чтобы дожить до следующего дня, — он резко поднялся с кресла, ненароком оттолкнув Эйприл, и вперевалочку отошел к окну, тяжело дыша. Его чертов взгляд продолжал прожигать дыры в ее коже, хотя голова была повернута в совершенно другую сторону. Его чертов взгляд сводил с ума. — Он никогда не прощает ошибок.

— Дядя! — не выдержав, нервно воскликнула она и подскочила. Горло давили слезы страха и непонимания. — Ты меня пугаешь.

— Пугаю? — резко развернувшись, вскрикнул он. Эйприл вздрогнула и невольно отступила на шаг. — Я тебя пугаю? Да что за дурость ты говоришь! Я за тобой присматриваю, запомни это, — он наставил на нее палец. — Даже после того, как ты сбежала, я присматриваю за тобой. И всегда буду!

Судорожно вздохнув, Эйприл отрицательно закачала головой и зажмурилась.

Это был не дядя.

Мерлин, она понятия не имела, как объяснить это, но человек перед ней не был Аластором Грюмом, которого она знала всю свою жизнь.

Всхлипнув, она вцепилась в юбку мантии и, не оборачиваясь, вылетела прочь, благодаря всех богов за то, что замок отперся буквально за мгновение, будто бы сама школа хотела, чтобы она поскорее исчезла из душной и давящей на нее комнаты. Она чувствовала, как озлобленный, болезненный взгляд прожигал ей спину. Слышала, как, вскрикнув, этот незнакомый ей волшебник опрокинул что-то звенящее на пол. Он был ненормальным. Он был другим!