Князюшка, да тута и смертушка (джен)

Князь Феликс Юсупов тяжело переживал смерть брата. После гибели Николая вокруг него как-то очень быстро образовалась пустота: почти все друзья под разными предлогами перестали наносить визиты, мать замкнулась в себе, невеста... невеста в силу слишком тонкого аристократического воспитания не понимала, вернее, не чувствовала, что Феликс не слишком нуждался в её кротких словах соболезнования: ему бы лучше заключить свою красавицу-Ирину в объятья и громко выплакаться у неё на груди. Ведь больше никто не поймёт... А она не давалась, убегала, словно боязливая и кроткая лань. Не к месту боязливая, невпопад кроткая, да что поделать... Был у него, однако, друг, не успевший сбежать: великий князь Дмитрий Павлович. Он и его сестра, весёлая и боевая девушка в теле, великая княжна Мария Павловна изо всех сил пытались отвлечь своего товарища от горестных воспоминаний: то и дело возили его на балы, в рестораны, на охоту... А Феликс не хотел забыть- он желал одного: чтобы не болело.

Влюблённая в его покойного брата Мария Евгеньевна Феликсу нравилась своей искренней верой, наивностью, но её восторженность казалась князю смешной и нелепой. Он звал Марию Евгеньевну Муней, и она охотно откликалась. Именно Феликс посоветовал Муне подать прошение в Марфо-Мариинскую обитель. Каково же было его удивление, когда оказалось, что Мария Евгеньевна не только отказалась от прежнего намерения, но даже нашла себе какого-то странного духовного наставника: не то сектанта, не то проходимца, не то просто сумасшедшего крестьянина из Сибири. И в то же время, общаясь с Муней Феликс не мог не отметить, что сама она как-то внутренне изменилась: вместо восторженности появилась какая-то внутренняя тишина, спокойствие и уверенность. Муня всё так же пламенно веровала в Бога, однако на месте внешней душевной горячности теперь было великое и неугасимое горение духа. "Неопалимая купина" — так Феликс называл про себя их некогда общую с братом подругу.

В тот день он ждал её к чаю: матушка княгиня Зинаида Юсупова и невеста Ирэн очень соскучились по Марии Евгеньевне. Около пяти часов вечера она прибыла.

-Marie, mon cher amie... — княжна и княгиня в один голос приветствовали Марию. Та сделала изящный книксен, коротко, но с достоинством поклонилась сперва матушке Феликса, затем его невесте и после — самому Феликсу.

-Я рад видеть Вас, Мария Евгеньевна, — учтиво поклонился Феликс и тут же подмигнул, — Муня, не будем чиниться. Пойдём скорее чай пить, Ирэн без тебя не желает садиться за стол.

Феликс, Муня, княгиня и княжна долго-долго любезничали за столом, подливая друг другу ароматный чай с бергамотом и тёмным сахаром с острова Маврикий. В конце концов княжна Ирэн засобиралась домой и княгиня Зинаида Николаевна решила её проводить. Феликс остался в столовой наедине с Муней, чего очень ждал весь вечер. Ему было необходимо с ней поговорить.

-Великая Княгиня Елизавета Федоровна очень недовольна тобой, — начал он без обиняков, — она помнит о твоём прошлом намерении поступить в обитель и вот: ты всех нас изрядно разочаровала.

-Чем же особенно, Феликс, mon amie? Разве тем, что не пожелала сбежать от людей и от самой себя? Или же тем, что не завещала обители своё имущество? Я дала обет верности и целомудрия, но разве нарушила его? Вовек не нарушу. Но разве спасение только в монастыре? Нет, и в миру можно спасти себя, "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного ", разве ты не знаешь?

-Мне неприятно это говорить, но, похоже, спасаться ты, Муня, решила, не в миру, а возле опасного еретика. Увы, слухами земля полнится.

-Ты называешь опасным еретиком Григория Ефимовича, да. — Муня вздохнула. — Что же, даже Великая Княгиня Елизавета Федоровна, подвижница и воистину раба Божия одного с тобой мнения. Однако ни сестра её, Государыня Императрица, ни Государь Император вашего мнения не разделяют. Поскольку лично знакомы со старцем Григорием и ничего пагубного ни в нем ни в его учении не находят.

-Вашему "старцу" нет и пятидесяти лет. Он обычный самозванец, а вы — бесприютные души, грубо и цинично разоренные им.

-Феликс, — ответила Муня, — позволь мне сегодня же пригласить тебя в салон княгини Игнатьевой. Отец Григорий там будет, и ты сам познакомишься с ним и во всем убедишься. Если же останешься при своём мнении — пусть, я не стану тебя разубеждать, а ты, надеюсь, не станешь более порицать меня.

-Я согласен, — князю Юсупову было легко согласиться, ведь именно на такое приглашение он втайне и рассчитывал, — сию минуту едем.

У графини Игнатьевой в тот вечер собралось множество гостей за большим богато сервированным столом. В полумраке при свечах поблескивали бриллианты, дымились ароматные трубки и дорогие сигары. Мягким янтарным отсветом переливалось шампанское в хрустале. Среди богатых уборов, платьев, пенсне и фраков за столом различалась длинная костлявая фигура бородатого мужика в черной крестьянской поддевке. Именно к нему и направились вновь прибывшие Феликс и Муня.

-Григорий Ефимович, — обратилась Муня к бородатому мужику, — позвольте представить Вам — это Феликс Феликсович Юсупов, мой маленький друг.

-Здравствуй, голубчик, — обратился тот к Феликсу своим глухим распевным голосом и улыбнулся.

"Мерзкая улыбка, — тотчас подумал Феликс, — словно сатир, леший козлоногий, а не старец ".

-Здравствуйте, — процедил сквозь зубы князь Юсупов.

-А ты, маленький, почем знашь, каков из себя леший? — все так же, с улыбкой продолжал Григорий Ефимович, — ты его видел где, али слышал, али как?

"Вот сейчас перед собой вижу" — подумал Феликс и не на шутку испугался.

-Нет-нет, — только и смог он проговорить, — я никогда...

-Да будет тебе, — Григорий Ефимович словно не обращал внимания на испуг собеседника, хотя было ясно, что заметил его, — я, вот, когда ходил по Сибири, так не то, что леших или там анчутку какую да кикимору, я самого Тришку видал! Знашь такого?

-Н-нет... — Феликс решительно ничего не понимал, но в то же время ему вдруг стало интересно.

-А куды ж тебе Тришку-то знать? Он у нас в Сибири живёт. Как напьётся пьяный, да как выйдет за порог-то, так все бабы врассыпную: Тришка-шатун на медведя с топором пошёл!

Грянул заливистый хохот гостей, а Феликс почувствовал себя изрядно одураченным. А Григорий Ефимович все не останавливался:

-Ты сюда пришёл поглядеть, что за Григорий да за старец такой, верно? Ну так и поглядь. Кого? Да и не старец я, то верно, что от роду мне сорок два года. А я тебе, маленький, да порасскажу, как научиться богоугодной жизни. Не слыхал про то?

-Научите, научите нас, Григорий Ефимович, — вмешалась в разговор Муня.

-И то верно. А ты, Маруся, послухай меня, да и друг твой пушшай на ус мотат.

В гостиной вдруг сделалось тихо, и Григорий Ефимович неторопливо начал проповедовать:

-Чтобы спасти свои души, надоть вести богоугодную жизнь, говорят нам с амвонов церковных священники да архиереи... Это справедливо... Но как же это сделать?.. Бери Четьи-Минеи, Житие Святых, читай себе, вот и будешь знать как, отвечают. Вот я и взял Четьи-Минеи и Жития Святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые разно спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монастырях, то в пустынях... А потом я увидел, что Четьи-Минеи описывают жизнь подвижников с той поры, когда они уже поделались святыми... Я себе и подумал — здесь, верно, что неладно... Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости... Тогда и меня чему ни будь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опередили собою и праведников... Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспоминали о Боге да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи... А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых. Увидел я в Четьи-Минеи и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах... Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь руку протянуть... Значит, нужно придти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр царский, али генерал, али княгиня какая, хотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее... Что же, разве им тоже нужно бежать в пустыню или монастырь?! А как же служба царская, а как же присяга, а как же семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а что нужно, того никто не скажет, а все говорят: "ходи в храм Божий, соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди богоугодную жизнь, вот и спасешься". И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов, что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей... А почему?.. Потому, что еще мало сказать: "веди богоугодную жизнь", а нужно сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными привычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит: как ему найти ту тропинку, какая выведет его из клоаки на чистый воздух, на Божий свет. Такая тропинка есть. Нужно только показать ее. Вот я ее и покажу. Спасение в Боге... Без Бога и шагу не ступишь... А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть... Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты его не видишь. И комната, в которой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен, — все это заслоняет от тебя Бога, потому-то ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога... Что же ты должен сделать? После службы церковной, помолясь Богу, выйти в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле... Иди и иди все вперед, пока позади себя не увидишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди — прозрачную синеву горизонта... Стань тогда и помысли о себе... Каким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, а вся столица в какой муравейник преобразится пред твоим мысленным взором, а люди — муравьями, копошащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?... И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя... И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своим, что один только у тебя Отец — Господь Бог, что только одному Богу нужна твоя душа, и Ему одному ты захочешь тогда отдать ее. Он Один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление... Это первый шаг на пути к Богу. Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зеницу ока, что принес с собою. Бога ты принес с собой в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги Его, и пропускай чрез Него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело и не подвигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страстям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спаситель: "Царство Божие внутри вас". Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или воскресение, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и, вместо того, чтобы ездить в гости или театры, езди в чистое поле, к Богу.

Когда Григорий Ефимович кончил, ещё долго никто не решался нарушить тишину. Муня потихоньку перекрестилась, а Феликс так и остался сидеть, обхватив голову руками. Его мысли путались.

"Этот человек наверняка, шатаясь по России наслушался разных мудрых мыслей и наставлений. А сейчас пытается выдать их за свои собственные. Как же стыдно! Но ведь он... читает помыслы. И ведь как легко, как запросто читает, будто не лицо перед ним, а книга... Нет, он не святой человек. Он опасный чернокнижник и сектант. А Муня- его жертва."