На Божьей ладони (джен)

Грегор проснулся на удивление отдохнувшим. Полежал в постели еще несколько долгих мгновений, не открывая глаз, продлевая мягкую сонную негу и приснившееся ему, казавшееся давно забытым, теплое ощущение родного дома. Дома, которого у него нет уже очень давно.

Эта мысль смыла сонную муть, обдала холодом, отрезвила. Вернулось омерзение от вчерашнего возмутительного вторжения, и виски стянула привычная боль. Выпутавшись из сбившегося одеяла, Грегор дотянулся до колокольчика, позвонил. В ожидании камердинера натянул шёлковый домашний халат, подошел к окну, распахнул приоткрытую створку. Сад цвёл всем буйством красок середины лета. Клумбы пестрели переливами белых, розовых, синих, фиолетовых цветов, названиями которых Грегор никогда не интересовался. Тонкий аромат жасмина перебивала томная тяжёлая нота запаха лилий, принесённая дуновением ветра откуда-то из глубины сада. Залитый летним солнцем сад расстилался посыпанными крупным светлым песком дорожками, манил ажурной тенью деревьев, красовался перед ним, словно пытаясь убедить своего хозяина, что он уютен, прекрасен и необходим.

Под самым своим окном Грегор увидел пышные кусты, чьи торчащие вверх ветви были словно мехом сплошь покрыты мелкими темно-розовыми цветами. «Вереск?» — удивился он, — «Я и забыл, что у меня под окном растёт вереск…» Вереск почему-то сразу напомнил ему об Айлин, и настроение у него испортилось окончательно. Захотелось с корнем вырвать все эти нагло торчащие ветки.

Он ещё раз нетерпеливо позвонил в колокольчик. Куда подевались все эти бездельники? Зря он отложил наказание, теперь они решили, что могут вообще не являться к нему? И тут только он заметил, что солнце стоит довольно высоко и время уже близится к полудню. Он проспал! Он совершенно неприлично проспал и опоздал в Академию! Его не разбудили! Волна гнева поднялась, вымораживая воздух спальни, и вдруг схлынула, сменившись стыдом. Он вспомнил! Вспомнил, как вчера ночью метался по дому как одержимый, ставя защиту, вспомнил, что ключ-амулеты лежат здесь же, на его туалетном столике, куда он ссыпал их перед тем, как упасть в кровать, и что из-за наставленных им барьеров слуги просто-напросто не могут попасть на господскую половину!

Грегор ринулся прочь из спальни, чтобы оценить степень учинённого им переполоха, вернулся, сгрёб в карман все зачарованные гвозди, потом остановился и перевёл дыхание. Порыв тёплого ветра из открытого окна колыхнул белую занавесь, прошёлся по босым ногам, и он подумал, что раз уж он всё равно безнадёжно опоздал, особого смысла торопиться теперь нет. К завтрашнему отъезду всё готово, а с мелочной текучкой разберутся и без него. Он бы и вовсе не поехал в Академию, но оставаться в доме хотелось ещё меньше. Липкое омерзение от осквернённого дома так никуда и не делось, только въелось ещё глубже под кожу, до мяса, до костей. До сердца. Грегор заставил себя отогнать эти мысли, натянул мягкие домашние туфли, плотнее завязал пояс халата и не спеша отправился искать слуг.

Что ж, переполох он устроил знатный. Напугал прислугу едва ли не больше, чем это сделали джунгаро. Хорошо, что отца не было дома. Грегору сообщили, что милорд Аларик изволили отбыть вчера вечером и ещё не возвращались, так что хотя бы от его ценных замечаний Грегор был избавлен.

Он смотрел на сбившихся в кучу бледных полуодетых людей и думал, что больше всего они сейчас напоминают овец, лишившихся пастуха. Выслушал витиеватые извинения дворецкого за то, что его не смогли разбудить, потому что не смогли пройти в его покои, что завтрак не готов, потому что кухонные работники не смогли добраться до дровяного сарая и растопить печь, но если милорд позволит, ему подадут оставшегося от ужина кролика в белом соусе, и милорду не следует беспокоиться, кролик находился в зачарованном ларе и прекрасно сохранил свежесть… и тому подобный вздор. Ему не было дела до кролика, но то, что слуги совершенно искренне восприняли невозможность исполнять свои обязанности как своё наказание, а не как его просчёт, позабавило его и вызвало легкое презрение. Это нарочитое обезличивание прислуги, введённое когда-то его дедом, все эти бесконечные Тильды, никогда ему это не нравилось, но в детстве он принял дедовы резоны без вопросов, а потом просто привык. А сейчас ему казалось, что дед и здесь был глубоко прав. Чем внятнее дать понять стаду, что оно — стадо, тем проще им управлять. Ну что ж, зато можно больше не думать о наказании, одной заботой меньше. Похоже, только дворецкий понял больше, чем показал. Но мнение дворецкого волновало Грегора в последнюю очередь. Он вручил тому зачарованный дирхем и приказал следовать за собой.

В кабинете Грегор расстелил на столе нарисованную вчера схему защиты и начал объяснять дворецкому диспозицию.

Диспозиция. Это словечко из армейского прошлого всколыхнуло в нём воспоминания о войне, о Шелдоне, его начальнике штаба, с которым они провели много часов вот так, над картами и планами, за составлением диспозиций, в командорском походном шатре.

По Шелдону Грегор скучал. Мэтр-капитан Шелдон стал его первым командиром, когда мэтр-лейтенант Бастельеро прибыл на армейскую службу. Именно он учил Грегора и ещё четверых таких же свежеиспечённых лейтенантиков военному делу, фортификации, стрельбе из арбалета, и боевому фехтованию, которое, к слову, весьма заметно отличалось от дуэльного, которому Грегора учили дома и в Академии. Он гонял Грегора больше всех остальных, назначал ему больше взысканий, чем остальным четверым вместе взятым. Не то, чтобы Грегор этого не заслуживал. После гибели Дилана он словно потерял часть души, и вёл себя… неосмотрительно, в общем, вёл. В конце концов, однажды Шелдон отправил его на вылазку одного, без поддержки, заявив, что если этот Барготов выкормыш Бастельер-р-ро так жаждет сдохнуть, то пусть отправляется к Барготу и сдохнет наконец, но в одиночку, и что свита на тот свет не положена даже таким высокородным лордам. Из этой вылазки Грегор притащил связанного фраганского капитана, и Шелдон той же ночью позвал его в свою палатку, напоил карвейном до такой степени, что заставил позорно разреветься, а потом полночи слушал пьяные истории про похождения парочки адептов Эддерли и Бастельеро. Тогда Грегор плакал последний раз в жизни. И стал сторониться карвейна.

Когда Шелдон получил повышение, именно Грегора он назначил на свое место, а когда Грегор после гибели Корсона вернулся из столицы в командорских оплечьях, то позвал мэтр-полковника Шелдона к себе начальником штаба. Шелдон согласился, сказав, что с самого начала был уверен, что Бастельеро далеко пойдёт. Более грамотного, расчётливого и предусмотрительного начштаба невозможно было представить, но главное, он не испытывал перед Грегором ни малейшего пиетета и продолжал его учить и не стеснялся поругивать за ошибки, виртуозно не выходя за рамки субординации. И Грегор это принимал, к удивлению окружающих и, отчасти, своему собственному.

Шелдон погиб за полгода до победы, когда сразу два фраганских пушечных ядра угодили в штабную палатку и пробили магический щит. Фраганцы тогда целенаправленно охотились за Грегором, но он в тот день инспектировал фланги и под этот удар не попал. В ту ночь Грегор напился второй раз за всю кампанию. Он никогда не думал о Шелдоне ни как о наставнике, ни тем более как о ком-то вроде отца, но вот эту незаменимость ушедших наиболее остро ощутил именно после его гибели.

Почему он вообще вспомнил Шелдона сейчас? Прошло больше полудюжины лет! И ему пришлось с горечью признать — потому что его собственный отец его предал. Предал не в первый раз. Как так получилось, что рядом с ним совсем не осталось близких? Соратников? Кого-то, на кого он может положиться? Не то, чтобы их когда-то было много, но ведь кто-то был! Тот, кто радовался его появлению, интересовался его мнением. Офицеры его штаба, Ангус Аранвен, Говард Эддерли, Мэрли, вороны,... Айлин… к горлу подступила желчь. Как вышло, что он остался один? Только опозоренный дом и слуги, у которых даже имён нет. Грегор глянул на почтительно склонившего голову дворецкого. Он вообще понимает, о чём Грегор ему тут толкует?

Оказалось, понимает. Грегор услышал негромкое и деликатное:

— Может быть, вот этот… барьер… стоит убрать? И… вот этот? Он… не закрывает ничего более ценного, чем этот…, но мешает проходу…

Грегор приподнял бровь, дворецкий осёкся, извинился. Грегор пристально посмотрел на него, потом медленно кивнул, приглашая продолжать. Замечание было, в общем, дельным. Сейчас, на свежую голову, Грегор и сам видел, что добрую треть того, что он вчера нагородил, следовало снести. А вот здесь — соединить. И здесь. И тогда получится… Ах, как красиво получится! И ещё наверх, куполом… и тогда всё это идеально подвяжется к ключевым узлам имеющейся на доме защиты, и почти не будет требовать дополнительной подпитки! И получится многослойная защита, надёжнейшая из виденных Грегором! Куда там дворцовой! И активировать контуры можно будет последовательно или независимо друг от друга, и развязку можно сделать на основе того старого проклятия из рубина Беатрис, которое Грегор так и не успел распутать до конца. Но уж магическую-то развязку, обеспечивающую изоляцию ядра проклятия от внешних воздействий, он разобрал и натренировал досконально, поскольку во всём этом барготовом клубке именно она восхитила его больше всего.

Он в азарте ухватил чистый лист и принялся перерисовывать план первого этажа, потому что вносить правки в небрежно исчерканный вчера лист с предыдущей схемой было совершенно невозможно. Дворецкий тихо кашлянул:

— Если милорд позволит, я мог бы начертить планы второго и третьего этажей…

Вот теперь Грегор удивился по-настоящему:

— И вы сумеете? Нужно будет соблюсти пропорции…

Дворецкий только молча кивнул. Грегор протянул ему чистый лист, карандаш, чертёжную линейку, угольник, и жестом предложил сесть возле стола. Удивляясь ещё больше, понаблюдал, как уверенно тот обращается с инструментами, как чертит, аккуратно и быстро. Пожалуй, поаккуратнее самого Грегора. Почему-то опять не к месту вспомнился Шелдон. Тот тоже был аккуратист и много раз выговаривал Грегору за его…, гм,… каллиграфию. «Будет забавно, если мне начнёт делать замечания мой собственный дворецкий,» — хмыкнул про себя Грегор. — «Впрочем, он, кажется, уже начал! А я даже не знаю, как его зовут». Ему вдруг захотелось, чтобы имя дворецкого было похоже на имя Шелдона, и он тут же одернул себя. Что за блажь, в конце концов! Какая разница, как зовут его слугу? Он не имеет никакого отношения к давно погибшему герою войны!

Но мысль свербела и не уходила. Почему это вдруг показалось важным, Грегор ни за что не смог бы себе объяснить. Может, если имена окажутся похожи, этот дом станет ему чуть теплее и роднее? Ну не ерунда ли? И Грегор решил, если имя окажется не похожим, он просто снова его забудет и всё.

Шелдона звали Джеймс. Грегор чуть подался вперёд, посмотрел на дворецкого и неопределенно-вопросительно протянул:

— Мм?…

Дворецкий поднял взгляд от чертежа и вопросительно посмотрел в ответ. Глаза у него были большие, серые, чуть навыкате, а один угол рта заметно ниже другого. Грегор чуть приподнял бровь, и тот понял. Понял, почтительно склонил голову и произнёс:

— Дживс.

— Дживс, — согласился Грегор, и в груди у него словно немного ослаб какой-то туго стянутый узел, — где вы научились так хорошо чертить?

— Я работал помощником вашего поверенного, ваша светлость. Выполнял разные поручения. В том числе, работу землемера.

В четыре руки они быстро начертили нужные планы, и Грегор разметил новую схему защиты, объяснил Дживсу принцип доступа в различные зоны и вручил кучу гвоздей, успевшую изрядно оттянуть ему карман. В какой-то момент поймал он себя на том, что желая убедиться, что дворецкий ничего не перепутает, он подробно рассказывает ему об устройстве и преимуществах защиты дома в целом, объясняет способ установки и уже вот-вот готов потребовать с него продемонстрировать эту самую установку! Он и не подозревал, что соскучился по преподаванию так сильно. Оборвав себя, он коротко осведомился, всё ли понятно, и, получив утвердительный ответ, отправился воплощать свой замысел в реальность.

Он провозился с установкой почти час. Получилось действительно хорошо. На этот раз он выплетал все связки тщательно и не торопясь, после каждой привязки к основной защите внимательно всматривался магическим зрением и подправлял и заглаживал стыки, следил, чтобы потоки энергии текли ровно и сохраняли наполненность. Когда Грегор замкнул последний контур и взмахнул руками, активируя полную защиту усадьбы, над домом и садом на мгновение вспыхнул куполом и погас сложный разноцветный узор красивейшего плетения, и магический отклик обдал его мгновенным жаром и отозвался звонкой струной где-то в позвоночнике. И Грегор почувствовал острое удовольствие от хорошо сделанной работы. Вот только магический резерв его опять был пуст.

Разделываясь с поданным ему то ли на завтрак, то ли уже на обед, кроликом, Грегор подумал, что разгуливать с пустым резервом будет весьма неосмотрительно, и, возможно, стоит проявить осторожность и обзавестись-таки накопителем. Раньше Грегор накопителями никогда не пользовался и даже слегка презирал тех, кто носит их постоянно. Когда он только начинал учиться магии, дед запретил ему любые накопители, объяснив, что накопитель искажает восприятие собственного резерва, мешает правильно его контролировать, и вообще подобен костылю, который помогает хромому, но мешает здоровому и вредит тому, кто только учится ходить. Для Грегора это было неоспоримой причиной шарахаться от накопителей, как от огня, тем более, что силой он обделён не был и на резерв никогда не жаловался. Но всё когда-нибудь меняется, и раз его Госпожа от него отвернулась, ему стоит теперь полагаться только на самого себя и свои силы. И поскольку силы его не бесконечны, то и ему будет не зазорно воспользоваться дополнительным их источником.

После, наверное, всё-таки обеда, он спустился в сокровищницу и двинулся в ту сторону, где хранились артефакты. Воздух в подземельях был прохладен, неуловимо пах пылью и слегка звенел от наложенной на это место защиты. Грегор шёл по длинному коридору, и магические светильники зажигались по мере его приближения, выхватывая из темноты все новые и новые полки, на которых стояли бесчисленные шкатулки с артефактами, собранными поколениями его предков, наверное, со времен Дорве Великого. Шкаф с накопителями располагался почти посередине хранилища. Грегор полистал учетную книгу, где содержались краткие описания хранящихся предметов. Записи делались в разное время, разными людьми и у некоторых почерк был не самым лучшим, и это заставило его поломать голову, раздумывая, что же ему выбрать.

Кольцо отпадало сразу — это всё равно, что заявить во всеуслышание, что у него возникли проблемы с резервом, браслет — в общем, тоже отпадал по той же причине, к тому же Грегор просто не любил браслеты — они его раздражали с тех самых пор, когда он по настоянию деда сутки протаскал на себе подавители магии. Серьги он даже не рассматривал, считая серьги на мужчине пошлым фатовством. Пряжки, застежки, фибулы, всё это было слишком легко потерять и трудно обеспечить необходимый контакт с кожей. Лучшим вариантом был медальон или что-то подобное, что можно носить на груди под одеждой.

Перебирая шкатулку за шкатулкой, он, наконец, нашел то, что его устроило — не слишком массивная серебряная цепь с пятью серебряными же дисками, похожими на монеты, тонкими, покрытыми сложной искусной гравировкой. Центральный — чуть побольше, размером с серебряный флорин, следующая пара — поменьше и крайняя пара — ещё поменьше, с ноготь его мизинца. В центр каждой монеты был заделан камень, всего пять очень небольших, с половину горошины, гладких тёмных гранатов. Грегор внимательно прочитал описание артефакта, лежавшее внутри обитой темным сукном шкатулки, достал нож, проколол указательный палец и прикоснулся проступившей капелькой крови к каждому камню на каждой монете. Камни на мгновение светлели, потом снова темнели. Накопитель был заряжен.

Грегор накинул цепь на шею и, повернув накопитель камнями наружу, спрятал его под рубашку. Монеты легли на грудь как холодная лапа какого-то зверя, потом потеплели, и Грегор почувствовал, как магическая сила стала восполнять его резерв щекотным, словно игристое вино, потоком. Он рассмеялся от неожиданного ощущения и смех его эхом прокатился под сводами подземелья и вернулся к нему неузнаваемым, так что Грегору на мгновение показалось, что он здесь не один, что сейчас из-за дальнего шкафа выйдет дед и спросит, почему это он без спроса сюда забрался. Ощущение было настолько сильным, что Грегор даже сделал несколько шагов вперед и огляделся. И тут же отшатнулся в сторону, ставя щит. Темная фигура, которую он краем глаза увидел между шкафами, сделала то же самое.

— Дед?… — растерянно пробормотал Грегор и шагнул навстречу знакомому силуэту. Силуэт послушно шагнул к нему, и тут Грегор увидел, что стоит напротив большого ростового зеркала и смотрит на своё отражение. Проклятье! Он совсем забыл! В этом шкафу хранятся всевозможные скрывающие амулеты, амулеты личины и прочие полузапрещённые и запрещённые артефакты такого рода. А зеркало стоит для их проверки. Досадуя на самого себя, он подошёл ближе, взял первый попавшийся медальон, накинул на себя и глянул в зеркало. Оттуда на него посмотрел блёклый, непримечательный, совершенно незапоминающийся тип с неопределённо-тёмными волосами, неопределённо-мелкими будто смазанными чертами лица и неопределённо-карими глазами. Грегор усмехнулся, тип в зеркале ухмыльнулся в ответ. Ухмылка у него была тоже какая-то смазанная.

Грегор стянул медальон, убрал его на место, пробежал глазами учётную книгу. Взгляд его зацепился за последнюю запись, потому что он узнал руку, которая её сделала. Это была рука деда. Он вчитался в описание и со свистом втянул в себя воздух. Это был скрывающий амулет! Но не просто скрывающий, а работающий очень тонко! Он не делал своего носителя невидимым как стандартные скрывающие амулеты, не менял его облик, как амулеты личины, и не отводил глаза от того, кто его носит. Он просто заставлял не вспоминать о нём! Не обращать на него внимания! Не придавать значения его существованию! Как мы не замечаем слуг и не вспоминаем о существовании какого-нибудь троюродного племянника пятиюродной тётушки, который живёт где-то в дальнем поместье, и которого мы мельком видели дюжину лет назад в толпе на большом семейном празднике, и ещё дюжину лет не увидим. И как раз из-за нестандартности и кажущейся незначительности своего действия, этот амулет формально и не подпадал под запрет. Да если б и подпадал! Грегор был уже готов наплевать на все запреты, лишь бы защитить сына, не дать его отнять! Можно установить на дом какую угодно магическую защиту, но если тот, кто готов подставить тебя под каторгу или казнь и отнять самое дорогое, живёт в самом этом доме, никакая защита тут не поможет.

А вот это — поможет вполне. Милорд Аларик и все остальные просто не вспомнят, что у него есть сын. Даже если кто-то случайно его увидит — не придаст значения и тут же забудет. Отлично! Просто превосходно! В этом барготовом указе о раздельном проживании сказано, что Айлин обязана заранее уведомлять его о желании увидеться с сыном. Она этой обязанностью пренебрегла. Как и многими другими своими обязанностями. И это развязывает ему руки. А омерзительное вторжение толпы джунгар прямо требует усилить меры защиты дома и наследника настолько, насколько он сочтёт необходимым!

Грегор схватил небольшой, но довольно тяжёлый круглый золотой медальон и бросился наверх. Трезвонить в колокольчик он начал ещё на лестнице. Отмахнулся от доклада встревоженного Дживса о том, что ключи слугам розданы и все слуги уведомлены о том, как с ними обращаться, вручил ему первую попавшуюся под руки чашку и тут же отправил его с заданием собрать по нескольку волосков у всех слуг в доме. Дворецкий мгновение помедлил, невозмутимо уточнил, надо ли брать волосы у приходящей прислуги или только у тех, кто живет в доме, и нужны ли милорду волосы личного камердинера его светлости милорда Аларика. Грегор внимательно на него посмотрел и сказал, что вполне обойдется без волос камердинера милорда, и, пожалуй, приходящей прислуги, тоже. Только постоянная прислуга, и обязательно — все те, кто ходит за наследником. И сам Дживс, разумеется.

Через четверть часа Грегор уже сидел в мастерской и тщательно, волосок к волоску, укладывал многочисленные разноцветные короткие и длинные волосы в смазанный смолой округлый желобок опоясывающий по краю внутреннюю часть медальона. Добавив в самом конце пару своих волос, он уложил в центральное углубление пушистую чёрную прядку, срезанную им самолично с головы маленького Аларика Раэна, и запечатал медальон магией.

*

В детской было солнечно, пахло молоком и яблоками, на открытых в сад окнах парусами вздувались легкие занавеси. Аларик Раэн сидел в кроватке в ворохе подушек и одеялец и тёр кулачками глаза.

— Спать уже хочет. Поел хорошо, и баиньки пора, — прогудела кормилица.

Грегор подошёл к кроватке и надел на шею сына цепочку медальона, расправил её, чтобы не мешала, и спрятал медальон ему под рубашечку. Как только тот коснулся кожи мальчика, Грегора на мгновение охватило странное чувство сообщничества, причастности к тайне. Он подавил дрожь и заметил, что кормилица тоже передернула плечами как от озноба и покосилась на окно, словно почувствовала сквозняк. Зато Аларик оживился, заинтересовался новой игрушкой, ухватил медальон и тут же засунул его край в рот.

— Ыыу, — промычал одобрительно.

Грегор взял его на руки, прижался губами к макушке, вдохнул чистый запах молока, карамели, детской кожи и волос. Запах дома и детства. Как он может это оставить, отдать кому-то? Это всё, что у него есть. Аларик обнял его за шею, ухватил в кулачок прядь волос и положил голову ему на плечо. Волосы он ухватил метко — прядь сзади и снизу, у шеи, там, где волосы тоньше и чувствительнее всего. Грегор едва не взвыл, но, разумеется, сдержался, чтобы не напугать сына. Улыбнулся, чтобы скрыть боль и подумал, что если Аларик сейчас выдерет у него прядь волос взамен той, что сам Грегор срезал у него получасом ранее, это будет даже справедливо.

Сын зевнул, глазки его закрылись, он расслабленно сполз пониже на руки Грегору, выпустив несчастную прядь. Грегор перехватил его поудобнее, подошел к окну, оперся бедром о подоконник и выглянул в сад. С этой стороны дома клумб не было, зато была уютная лужайка с подстриженным газоном и деревянными скамьями, окруженная купами кустов белых и красных роз и жасмина. На лужайке лежал яркий мячик, деревянная лошадка, ещё какие-то игрушки. Эта картина снова вызвала у Грегора тёплое щемящее чувство недоступного ему тепла и уюта. Он чуть крепче прижал к себе сына, так что тот недовольно завозился. Грегор заставил себя ослабить объятие и подумал, что давно уже не брал сына на руки, давно не заходил к нему. А потом вспомнил, почему. Вспомнил то жуткое ощущение пустоты внутри, словно в страшном сне, когда падаешь и падаешь в пропасть и никак не можешь достигнуть дна. А на дне ждёт голодное злое чудовище, которое сожрёт тебя, как только ты потеряешь контроль, станет тобой. Вспомнил, как испугался, что может причинить сыну вред.

Разве он может? Разве он способен потерять себя настолько, чтобы стать опасным для этого крохи? Разве он — сумасшедший? Чудовище? Демон, нападающий на всех без разбора? Он защищал их всех всю свою жизнь! Он почти всю жизнь провёл на войне! Он закончил эту бесконечную войну, опустошавшую королевство! Они оставили пятую часть населения в этих барготовых болотах! Лучшую часть! Он же видел пополнения, приходившие в армию после пяти лет сидения в окопах. Это он, мэтр-лейтенант, а потом мэтр-капитан, учил недокормленных крестьянских мальчишек с цыплячьими шеями различать право и лево, копать окопы и строить землянки, фехтовать и стрелять из лука и арбалета. Это он видел, как они гибли, не успев этому научиться. Конечно, в стратегии Корсона был смысл: беречь армию, уклоняться от сражений, истощать силы противника бесконечными вязкими мелкими стычками. Но противник делал то же самое! А в войне на истощение всегда, всегда побеждает тот, кто богаче! Тот, у кого больше ресурсов. Тот, у кого крепче тыл. И это был не Дорвенант. А теперь они смеют упрекать его в том, чего раньше от него требовали! В том, что он защищает то, что принадлежит ему, всеми доступными средствами!

Он перевел дыхание и заставил себя успокоиться. Почему он снова вспомнил войну? Шелдон, Корсон, это же всё в прошлом. Маленький Аларик тихо посапывал у него на руках. Умиротворённая тишина дома, летнего полдня, оттеняемая стрёкотом кузнечиков из сада обнимала его, поднятая полная защита отдавала неслышным звоном где-то в затылке, даря ощущение безопасности. Обманчивое ощущение.

Грегор с тоской подумал, что война закончилась, а для него ничего не изменилось. Он забыл, как это — жить без войны и всё еще живет как в осаде, ожидая нападения с любой стороны. И ему ли не знать: если ждёшь нападения, любое действие и будешь расценивать как нападение. Грегору вспомнились наставления по уходу за оружием: лук и арбалет нельзя хранить в снаряженном состоянии. Их следует хранить без тетивы. Тетиву на них натягивают только перед боем, иначе оружие портится, наступает усталость плеч. Он повёл плечами. Мышцы были каменно напряжены. Он отогнал лишние мысли, уложил сына в кроватку, бережно укрыл одеяльцем в кружевных оборках и вышел.

Дворецкому он строжайше наказал никогда, ни при каких обстоятельствах не снимать с наследника защитный амулет. Да, и ночью во время сна, и во время купания! Никогда! Если милорд Аларик спросит о внуке, ему следует отвечать, что мальчик спит, ест, купается и сейчас не может быть ему передан. Но он не спросит. Или Грегор ничего не смыслит в защитных амулетах.

*

Он всё-таки отправился в Академию, потому что дом давил, и желание убраться подальше не исчезло. Пустив лошадь неторопливым шагом, он всё прислушивался к себе. Внутри, привычное недовольство и гадливость от вчерашних визитёров, мешались с удовлетворением от хорошо сделанной работы. Это было странное ощущение, сродни двоению в глазах или попытке понять, что тебе одновременно говорят сразу два собеседника. Хотелось отмахнуться или заткнуть уши. Никогда раньше он не испытывал подобного. У него, конечно, случались перемены настроения. Разное случалось. Но вот такая мешанина чувств?

Он потер лицо, шею. Рука зацепила цепочку накопителя, монеты щекотнули грудь под рубашкой, и он, наконец, определил источник странного ощущения. Накопитель! Он впервые в жизни испытывал концентрированный приток магии от источника извне, а не обычное восполнение резерва рассеянной вокруг магией, которое любой маг ощущает, как приток магии изнутри. Любопытно. Все, кто пользуется накопителями, ощущают это именно так? Или это особенность того накопителя, что он надел? Именно это имел в виду дед, когда запрещал ему их использовать? Может он вообще зря его надел? Не помешает ли ему колдовать это снижение концентрации? И ведь не спросишь ни у кого! Его охватила досада. Из-за глупого и самоуверенного щенка он лишён возможности посоветоваться со специалистами по действительно важным вопросам! Описание, имевшееся в семейном хранилище, было кратким, рассчитанным на тех, кто достаточно в этом разбирается. Ничего, он разберётся сам. В Ордене прекрасная библиотека, там наверняка достаточно материала по накопителям, есть рекомендации по их использованию, а у него как раз есть свободное время. Он наощупь перевернул центральную монету накопителя камнем внутрь, уменьшая приток магии. Щекотное беспокоящее ощущение ослабло, стало спокойнее, и он дослал лошадь в лёгкую рысь.

*

Пачка документов, представленных секретарем вниманию Великого Магистра, была просто издевательски тоненькой, но сегодня его это только обрадовало. Он разделался с ней за четверть часа, известил секретарей о своём предстоящем отпуске, а потом отправился в библиотеку.

Библиотека встретила его густой сонной летней тишиной, пыльным запахом книг и тонким магическим откликом от присутствия крыс где-то там, под полом, в перекрытиях. Да что же это! Рр-распустились! В библиотеке его Академии не могут извести крыс, будто нет здесь целого фиолетового факультета с переполненными дурной силой адептами! Он поморщился и выпустил свою силу некроманта холодную, мертвящую, ту, что обращает в бегство все живое, выпустил расстилаться по полу тонким едва заметным лиловым шлейфом, проникать во все щели, стекать вниз, в зазоры стен и перекрытий, до самых глубоких подвалов. Он не оформлял её в заклинание изгнания, просто наполнил своим отвращением к серым копошащимся телам, скребущим когтям и голым противным хвостам. Где-то скрежетнули когти, что-то зашуршало, и он почувствовал, что отвратительная посторонняя аура рассеивается и тает. Ну вот, дожился, стоило становиться Архимагом, чтобы гонять крыс в библиотеке! Впрочем, толику удовлетворения от этой забавы он всё-таки получил.

Раздел литературы по артефакторике располагался в самой середине большого библиотечного зала, заставленного стеллажами до самого потолка. Походив вдоль него, и вчитавшись в названия на корешках, Грегор обнаружил пару дюжин книг, посвящённых накопителям, правда, чтобы до них добраться, ему пришлось подтащить к полкам библиотечную лестницу и взобраться на самый верх. Там он накинул на себя полог отвлечения внимания. Хотя библиотека и была пуста по летнему времени, ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь увидел, что милорд Великий Магистр проявляет интерес к магическим накопителям.

В первой же открытой им книге он нашел ответ на свой вопрос, а беглый просмотр еще трёх подтвердил, что всё действительно достаточно просто. То, что он почувствовал, оказывается, называлось «магическим диссонансом» и иногда случалось, если маг пользовался накопителем, заряженным кем-то другим. Чужая магия, тем более, отличная по цвету искры, могла вызвать вот эти ощущения двоения, щекотки и дискомфорта, в случае слишком сильного несовпадения, даже боли. Решалось это просто перезарядкой накопителя. Следовало полностью его разрядить, а потом зарядить самостоятельно, тогда всё неприятные ощущения от его использования пропадут. Грегор засунул руку под одежду и снова перевернул центральный элемент накопителя камнем наружу, увеличивая приток магии. Потом вытянул его из-под рубашки, рассматривая цвет камней. Камни почти не посветлели. Накопитель был практически полон. А собственный резерв Грегора тоже восполнялся достаточно быстро, несмотря на выходку с крысами. Грегор вздохнул. Сколько он его будет так разряжать-заряжать? Пойти, что ли прогуляться куда-нибудь, покидаться проклятиями или ещё погонять крыс? Представив, как он, Архимаг, идёт предлагать свои услуги по избавлению от грызунов на складах каким-нибудь купцам, Грегор криво усмехнулся. Проще пройти по Дорвенне и вообще выгнать из города всех крыс. Что-то такое он когда-то читал. Кажется, эта затея не очень хорошо кончилась. Или согнать всех крыс в королевский дворец, пусть они там попрыгают! Только отпечаток личной магии придётся прятать. Эх, мечты…

Грегор рассеянно скользил взглядом по полкам, по корешкам книг, названиям, длинным и коротким, внятным и вычурным. «Раннее выявление магического дара», «О волховании под полной луной», «О некоторых практических аспектах теоретической магии»… Секция артефакторики находилась напротив секции теории магии. Он подумал, что уже год, если не больше не заходил в библиотеку, только давал задания секретарям сделать подборку материалов по той или иной теме. Оказывается, он соскучился. Соскучился по этому запаху книжной пыли, по этим косым снопам лучей из высоких стрельчатых окон, по этой лесенке… Он снова посмотрел на полки напротив. «О некоторых практических аспектах теоретической магии», Алан Нормайн. Что-то в этом имени показалось Грегору знакомым, он протянул руку и снял книгу с полки. Книга была практически новой, напечатанной не более пяти лет назад. Он наугад открыл её где-то посредине, пролистнул, и вдруг в глаза ему бросились слова «…Избранные подвержены особому риску…». Он удивился, отлистнул несколько страниц назад и вчитался пристальнее:

«Не является тайной, что способность колдовать у мага сильно зависит от его эмоционального состояния. Особенно ярко эта особенность проявляется у детей, когда их магические способности только просыпаются.

Хорошо известен и подробно описан феномен «магического выплеска» у детей — неконтролируемый выброс магической силы в момент сильного душевного переживания. Считается, что магический выплеск сопровождает только отрицательные эмоции, такие как страх, гнев, злость, но это не так. Известны случаи магических выплесков в моменты сильной радости и восторга. Обычно подобные выплески называются в литературе «спонтанной магией», но автору представляется более точным называть такие проявления «искренней магией».

Искренняя магия — это слабоосознаваемое, неконтролируемое волшебство у детей, магия желания и намерения, когда маленький маг хочет чего-то настолько сильно, что заставляет рассеянную в мире амбиентную магию воплотить свое желание в реальность.

Так маленький стихийник останавливает дождь, потому что очень хочет пойти гулять, маленький иллюзорник наколдовывает бабочку, потому что хочет поближе разглядеть узоры на её крыльях...»

… а маленькая некромантка поднимает умертвие, потому что ей захотелось иметь собаку.

«Ткань такого волшебства столь тонка, что разглядеть ее весьма непросто даже очень сильным и опытным магам. И в этом кроется опасность подобной магии. Потому исправить содеянное бывает очень сложно, и даже невозможно, и тогда маленький боевик толкнёт своего обидчика так, что его сломанная кость потом не сможет срастись…»

…а маленький некромант так сильно пожелает, чтобы кричащая на него женщина замолчала, что она замолчит навсегда.

«…поэтому основной своей задачей дорвенантская магическая школа ставит установление контроля над этой «искренней» магией…

Определение «искренняя магия» Грегора позабавило и слегка насторожило. Было в этом что-то, что он не брался с ходу сформулировать, что-то пугающее и притягательное одновременно…

«… Для этого используются весьма сложные приёмы плетения заклятий и составления ритуалов. Зачастую чрезмерно усложнённые, требующие пристального внимания и тщательного исполнения, потому что их основная задача — научить мага контролировать свою магию, сделать все его действия осознанными».

Всё это, в общем, было давно известно, хотя то, что магические плетения усложняются умышленно, Грегору в голову не приходило. Мысль весьма интересная и богатая…

«… Для взрослых магов эмоциональное состояние также имеет большое значение. Мы учим адептов сохранять холодную голову при творении волшбы…

…Хорошо известно, что если маг испытывает гнев и ярость, его боевые заклятия усиливаются, а заклятия даже очень опытного мага в угнетенном состоянии духа могут дать осечку …»

Это, в общем, тоже не новость…

«…истинно великим магом станет тот, кто сможет совмещать осознанные контролируемые магические плетения и искреннюю магию своего желания, магию намерения…»

Грегор вспомнил проклятие, которым убил Беатрис. Проклятие намерения… да, такое доступно немногим. Он перелистнул страницу, бегло просматривая текст.

«Установив, что испытываемые магом эмоции непосредственно влияют на творимые им заклинания, автор считает обоснованным и обратное предположение, а именно, что творимая магия также влияет на эмоциональное состояние мага.

Такое предположение достаточно сложно обосновать, так как на наше эмоциональное состояние оказывает влияние множество различных факторов, начиная с нашего физического состояния, заканчивая многочисленными жизненными обстоятельствами, вызывающими наш эмоциональный отклик. Но ряд сделанных автором наблюдений и проведенных экспериментов, таких как…

…приводит нас к выводу, что здесь действует разностный принцип, то есть мы реагируем не на абсолютный уровень нашего резерва, а на его изменение…

… это не значит, что отток магии вызывает у нас уныние или злость, а приток — радость и удовольствие, нет! Любое изменение уровня магии вызывает у мага чувство удовольствия, «магическую радость», тем более близкую к эйфории, чем сильнее этот отток или приток. Эта «магическая радость» может стираться обстоятельствами, при которых маг тратил магию, а, если колдовство, например, не принесло ожидаемых результатов или привело к неприятным последствиям, может быть вообще вытеснена из сознания… »

Грегор задумался, вспоминая. Пожалуй, он готов с этим согласиться. Его собственный опыт этим тезисам не противоречил. Ему нравилось колдовать, как нравилось колдовать всем магам, которых он знал. Это ощущение силы, ощущение собственного могущества… Довольно странно сводить магию к простой физиологии, вроде опорожнения мочевого пузыря, но совсем отбросить эти соображения тоже не получалось.

«… следует, что застой магии ведет к угнетению эмоционального состояния. Если маг регулярно не опустошает и не восполняет вновь свой резерв, лишая себя «магической радости», он постепенно утрачивает способность и к радости человеческой, сужает свой эмоциональный диапазон, становится холоден и равнодушен…»

Грегору показалось, что за шиворот ему льётся тонкая струйка холодной воды. Это ощущение было настолько сильным, что он даже оглянулся украдкой и передёрнул плечами. Прочитанное было так логично и просто, и так… неожиданно? Его вечное и привычное недовольство окружающим миром вдруг предстало перед ним в новом свете. Насколько часто он сам опустошал свой резерв? Не то, чтобы ему, имея доступ к резерву Избранного, было так просто это сделать, но всё же? Во время учебы в Академии он никогда не опустошал резерв полностью, от чего его предостерегал дед, но потом, на войне, он регулярно выкладывался досуха. Но только до того момента, как стал командором. Командор не ходит в атаку, командор посылает в неё других. Нет, разумеется, основные схватки Грегор возглавлял сам, и выкладывался на них полностью, но всё же основное время командора занимает планирование и управление, а вовсе не лихие кавалерийские наскоки. Да и после войны — где ему было выкладываться? Только битва за Академию — вот тогда он опустошил резерв полностью, а остальное? Демонстрация заклинаний? Практические занятия? Даже не смешно…

Прочитанный приговор оседал в мыслях как хорошо наложенная паутинная порча, без зазоров, объясняя многое из того, что он сам не хотел или не мог заметить. Его многое радовало во время учебы, он охотнее проводил время в Академии, чем в своём холодном доме, у него были друзья, был Дилан. Потом, на войне, он тоже почти всегда был полон лихого злого азарта, который очень походил на ту самую «магическую радость», описываемую этим, как его…? Нормайном… Что за имя такое? Почему оно так странно знакомо звучит? А вот после войны… Он вспомнил годы, проведенные за преподаванием, эти ежедневные ранние подъемы, постоянные повторения одного и того же, настороженные, преувеличенно вежливые коллеги, Баргот их побери, неотвязное ощущение, что над ним издеваются, постоянный недосып, чувство, как постепенно сереет и выцветает всё, что его окружало. Ему же нравилось преподавать, учить … или нет? Ему нравилось тратить резерв? Барготов Нормайн! Не мог он быть прав! Но опровергнуть его не получалось. Всё, что Грегору вспоминалось, входило в эту его теорию плотно, как клинок в родные ножны. Он резко перелистнул страницу:

«… очевидно, что чем сильнее маг, чем больше у него резерв, тем острее перед ним встает эта проблема…

…Избранные подвержены особому риску. Всеблагие Боги, избирая одного смертного среди прочих и наделяя его своим благословением и силой, выбирают того, кто более других подходит для решения той или иной задачи, решение которой Всеблагие считают необходимым для нашего мира. Эти сила и благословение Богов наделяют Избранного уверенностью, что убеждения и действия его верны, раз они так явно угодны Богам. Эта абсолютная уверенность в собственной правоте, подкрепленная божественной силой, позволяет Избранным творить деяния поистине выдающиеся, героические, подчас недоступные простым смертным. Но здесь же кроется и опасность для Избранных.

Выполнив задачу, возложенную на них судьбой и Богами, Избранные не лишаются божественного благословения и порожденной этим благословением убежденности в собственной правоте. А поскольку точка приложения их сил исчезает, они продолжают жить с этой убежденностью, и если им не посчастливится найти новую задачу, новую точку приложения сил, которая снова потребует от них сверхусилий, эта убежденность может легко переродиться в одержимость.

Избранный становится раздражителен, подозрителен, нетерпим к чужим мнениям, подвержен приступам гнева. Не найдя новую точку приложения своих сил во внешнем мире, он, как правило, обращает свою одержимость на близких и дорогих ему людей, на членов семьи, начинает видеть опасность для них там, где её нет. В том же случае, если его подозрения оправдываются хотя бы частично, одержимость такого человека становится смертельно опасной для окружающих.

Хорошо известно, что чума …. года была выпущена целителем, Избранным Милосердной Сестры, сын которого трагически погиб в раннем возрасте от неопознанной инфекции. Эта эпидемия привела к гибели почти четверти населения Дорвенанта, Фраганы и Итлии, и почти трети населения Арлезы, и понадобились усилия всего Дорвенантского магического Ордена и магов сопредельных государств, чтобы её остановить.

Известен также случай истребления целого рода некромантом, Избранным Претемнейшей Госпожи, которому показалось, что один из представителей этого рода пользуется благосклонным вниманием его жены…»

Грегору показалось, что он на всём скаку врезался в каменную стену. Каждое прочитанное слово словно выжигало клеймо в его мозгу. Ему стало так обжигающе холодно и больно, словно под ребра опять угодила клятая фраганская стрела. Словно его как бабочку, насадил на булавку и рассматривает под лупой неведомый коллекционер. Или, словно ему, как рыбе, воткнулся в бок крючок рыбака, который сейчас вытащит его туда, где невозможно жить и дышать, и вывернет наружу все его кишки, все нутро, все, что он прятал от всех и в первую очередь от самого себя, и думал, что спрятал вполне надёжно.

Можно отбросить свои мысли и проигнорировать свои чувства, если счёл их недопустимыми. Можно отрицать и игнорировать чужие слова, потому что собеседник может ошибаться, не знать и не понимать тебя, но как отрицать вот это? Печатное слово имеет свою собственную магию, Грегор много раз в этом убеждался. Написанное, напечатанное, конечно, не становится непреложной истиной, но становится тем, что большинство людей начинают считать непреложной истиной, и отмахнуться от этого уже не удастся.

Со смертельной ясностью он понял, что больше не сможет отворачиваться и отрицать существование того чудовища, что угнездилось в нём, проросло, пустило корни и захватило в плен его душу. То, что он считал недопустимым и неприличным, то, что он чувствовал, проклиная Беатрис, Саймона, убивая ту несчастную девочку в борделе… Всеблагие Боги, он, маг, дворянин, мужчина, убил абсолютно безобидную и беззащитную девочку профанку голыми руками, потому что… Почему? Потому что этого захотел голодный демон в его душе?

Он скрючился на верхней ступеньке библиотечной лесенки не в силах сдвинуться с места, разжать сведённые руки. В глазах потемнело, воздух задеревенел, колом застрял в горле, ледяным остриём впился под лопатку. Голову охватил тугой пылающий обруч и стискивал, стискивал, словно изощрённое пыточное орудие.

По соседнему проходу кто-то шёл. Два преподавателя, посмеиваясь, переговаривались друг с другом. Смысл их слов ускользал от Грегора, до него долетали только интонации, весёлые, полные лёгкой иронии и взаимной приязни. Остро кольнуло осознание, что к нему самому никто из них никогда не обращался в таком лёгком, непринужденном тоне. С ним все всегда были подчеркнуто вежливы. Сквозь шум в ушах он расслышал:

— Вот уедет наш бешеный Архимаг…

Кровь бросилась ему в лицо, словно от хорошей оплеухи. Даже боль, сжимавшая виски отступила. Они знали. Они все знали. Магистр Эддерли прямо сказал ему об этом, а он предпочёл не услышать и не понять. Не желал замечать, как каменеют в его присутствии лица окружающих, как его сторонятся, словно от него исходит зловоние, которое всем приходится терпеть. Слепой глупец и безнадежный болван! Если бы просто болван… Безумец! Одержимый! Опасный сумасшедший! Бешеный пёс. Он знал, как его называли за глаза, и даже гордился этим прозвищем. И вот сейчас осознание простого и буквального смысла этого прозвища встало перед ним жутким чудовищем с разинутой черной пастью, готовым проглотить всё, чем он был, всю его жизнь. Никогда еще ему не было так страшно.

Новый приступ боли прошил голову от виска до виска, и по губам потекло что-то тёплое. Он открыл глаза и не понял, что видит. Перед глазами, занимая всё поле зрения, маячила огромная чёрная надпись: «ДЫШИТЕ», и он начал дышать глубоко, на четыре счёта вдох, на четыре счёта выдох, пытаясь вернуть концентрацию, как учил его когда-то дед. Воздух был горячий и пыльный, словно из печи. Или от костра. Пытаясь удержать распадающийся мир, он снова зажмурился и ухватился за этот образ — небольшой костерок в заросшем кустами овражке, над костерком — котелок с каким-то пахучим мясным варевом, рядом армейская палатка и над всем этим — огромное бархатно-чёрное, забрызганное бесчисленными звёздами небо озёрного края. А рядом — Дилан, живой и неизменно весёлый: «Давай, мэтр-лейтенант Бастельеро, вылезай из себя к нам, простым смертным!»

На очередном вдохе у него из груди вырвался звук, подозрительно похожий на всхлип. Это привело его в себя. Слегка. Он снова открыл глаза и обнаружил, что всё еще сидит на верхней ступеньке библиотечной лестницы, согнувшись в три погибели и уткнувшись лицом в страницу проклятой книги, и на этой странице содержится «перечень рекомендаций по соблюдению магической гигиены», и первый пункт этого перечня гласит: «При приступах гнева или страха — дышите, размеренно, глубоко, на четыре счёта, сделав не менее дюжины вдохов и выдохов», а посреди страницы расползается уродливое красное пятно.

Боль фраганской стрелой всё еще ворочалась под сердцем, так что он нисколько не удивился пятнам крови, размазавшимся по бумаге, только мельком подумал, сумеет ли дождаться целителя на этот раз. Эта мысль, наконец, прояснила сознание настолько, что Грегор догадался, что у него всего лишь пошла носом кровь. Он тщательно удалил заклинанием все кровавые разводы, мельком глянув на этот самый «перечень рекомендаций», медленно закрыл барготову книгу, и поставил её на место осторожно, словно она могла взорваться, как нестабильное алхимическое зелье. Потом посидел немного, запрокинув голову, бездумно пялясь в потолок и зажимая нос платком. Нужно было обдумать прочитанное, возможно, спокойно прочитать книгу целиком, принять какие-то решения, но сил не было, голова казалась забитой пыльной ветошью, очень хотелось умыться и смыть с себя весь этот липкий ужас.

Убедившись, что кровь больше не идёт, он вытер лицо, щелчком испепелил испачканный платок, медленно сполз с лестницы и пошёл на негнущихся ногах, дыша размеренно и глубоко.

Куда он шёл, Грегор понял, только оказавшись в целительском крыле. Ещё не зная, что скажет, он постучался в дверь кабинета Магистра Бреннана и, услышав приглашение, вошёл. В кабинете ему вдруг показалось, что он проснулся от болезненно тяжёлого, долгого и мучительного сна и оказался в том самом дне, когда впервые заявился в Академию после войны семь лет назад, ещё не зная, что останется здесь так надолго. В точности как тогда, Магистр Бреннан сидел за столом и перед ним стоял умопомрачительно пахнущий шамьетом кувшин и блюдо тех самых поджаристых пирожков с вишней. Грегору сразу страстно захотелось и шамьета, и пирожков, а ещё больше захотелось услышать, как Магистр говорит ему: «Дорогой Грегор! Как я рад вас видеть! Неужели вы, наконец-то, поумнели настолько, что решили озаботиться своим здоровьем? Что вас беспокоит?»

Но Магистр Бреннан встал, сухо поклонился ему и спросил:

— Что вам угодно, милорд Великий Магистр? — и иллюзия рассыпалась цветными витражными осколками. Всё, что на мгновение показалось сном, сразу навалилось неподъёмной тяжестью реальности так, что Грегор слегка покачнулся, но устоял, разумеется, и только проскрежетал немеющими губами:

— Что-нибудь от головной боли.

Бреннан подошёл к большому шкафу в углу кабинета, покопался там, звеня склянками, и молча поставил на стол перед Грегором запечатанный флакон тёмного стекла. Грегор также молча забрал флакон, поклонился и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Он шёл по коридору, считал вдохи и боролся с острым желанием запустить этим барготовым флаконом в стену. Он не знал, на что рассчитывал, идя к Бреннану, но точно не на этот, молча всучённый ему флакон. Ни дозировки, ни порядка приёма… Ещё во время его учебы тот же Бреннан не раз внушал и ему, и другим адептам, что лучше не выпить никакого лекарства, чем выпить не то лекарство или выпить его не вовремя. И что назначать лекарства может только целитель и только после обследования. Он понял, что ждал именно этого — обследования, хотя бы формального, хоть одного вопроса, обязательного вопроса любого целителя: «Что вас беспокоит?» Он пожаловался на головную боль — небывалое дело, он, Грегор Бастельеро, пожаловался на здоровье! — чтобы Бреннан его осмотрел, и может быть даже развеял это страшное, слишком близко граничащее с уверенность, подозрение в собственном безумии. Да пусть бы он его высмеял, заявив, что нет ничего глупее, чем пациент, сам ставящий себе диагноз по случайно прочитанному отрывку из книги. Хорошо, что не по птичьим внутренностям. Но от него просто отмахнулись, как от надоедливой мухи. И теперь он шёл по коридору, сжимая в кулаке несчастный флакон, и пытался сжиться с мыслью, что здесь ему не помогут.

*

А там, в кабинете, старый целитель постоит ещё какое-то время, глядя на закрывшуюся дверь, вернётся к столу, нальёт себе чашку шамьета, потом резко отставит её в сторону и выйдет прочь. В коридоре его перехватит помощник, тараторя о факультетских закупочных ведомостях на ингредиенты на весь следующий год, которые объединили с ведомостями алхимиков и артефакторов, и теперь они не получат ничего, потому что вырвать что-то, что у тех, что у других будет решительно невозможно. Целителю придётся идти к алхимикам, потом спускаться к артефакторам, потом — ещё куда-то, и когда он, наконец, доберётся до башни Архимага, ему сообщат, что милорд Великий Магистр уже покинул Академию.

*

Грегор поднялся в свой кабинет на башне, поставил флакон на стол, с трудом разжав сведённые пальцы, и прошёл в купальню в личных покоях Архимага. Поплескал водой на горящее лицо, потом, разделся до пояса и вылил на шею несколько ковшей восхитительно прохладной воды. Растерся лежащим здесь же полотенцем, надел рубашку, пригладил волосы и подошёл к зеркалу, висящему на стене над умывальней. Из зеркала на него посмотрел на редкость неприятный человек. Грегор рассматривал его с некоторым удивлением, как рассматривал бы впервые встреченного незнакомца. Узкое осунувшееся лицо, хмурое и бледное, губы сжаты так плотно, что их почти не видно, зато складки, идущие вниз от углов рта, обозначены чётко и придают лицу выражение какого-то тупого упрямства. Вертикальная морщина между бровей делает лицо преисполненным брезгливого недовольства. Грегор попытался непривычным мышечным усилием смягчить черты лица, убрать морщину на лбу, складки у носа, разжать челюсть. Лицо слегка разгладилось, глаза открылись шире, и в них проступило какое-то затравленное выражение. «Маленький мальчик, жаждущий, чтобы его любили…» Откуда это? К Барготу! Все хотят, чтобы их любили, в этом нет ничего скверного или стыдного! Скверное и стыдное начинается, когда ради этого ты… Он оборвал себя. Потом глубоко вдохнул и выдавил:

— Скверно и стыдно, если ты на коленях вымаливаешь у женщины любовь, а не получив желаемого, идёшь и убиваешь того, кто ни в чём не виноват.

Пункт номер три «перечня рекомендаций по соблюдению магической гигиены» трижды клятого Алана Нормайна: «проговаривайте вслух то, что вас беспокоит».

Легче не стало, стало только хуже, противнее от самого себя, зато он наконец сообразил, почему имя Алана Нормайна кажется ему таким знакомым. Алан Нормайн. Немайн Аранвен. Женщины часто берут мужские псевдонимы для публикации научных работ. К научным работам, опубликованным под женскими именами отношение совсем иное, это Грегор прекрасно знал. К тому же имя Аранвенов слишком известно. Эддерли говорил ему, что леди Аранвен опубликовала несколько весьма интересных работ по теории магии, и советовал ему с ними ознакомиться. Вероятно, ему следовало прислушаться к этому совету. Вероятно, ему стоило прислушаться ко многим советам, может быть тогда всё не зашло бы так далеко.

«Айлин, как я приду к тебе с этим?» Боль снова сдавила виски, отдалась в затылок, сползла под лопатку. Он крепче вцепился в мраморную раковину под умывальней и зажмурился. Ему показалось, что внутри у него открылась дыра, из которой сквозит холодом, что пол уходит у него из-под ног, и он валится в какую-то бездонную яму, валится медленно, как в тягучем и вязком кошмаре. Он рванулся вперёд, с резким выдохом распахнул глаза и вскрикнул от ужаса. Из зеркала над умывальней на него смотрел демон. Искривлённый, оскаленный в мерзкой гримасе рот, горящие фиолетовым отсветом глаза, совершенно белое пустое лицо. Он шарахнулся так, что его отнесло прочь, словно в грудь ему прилетело Могильной плитой. Спина встретилась со стеной, и он бессильно сполз на пол. Если у него ещё оставались сомнения в собственной одержимости, то сейчас они развеялись полностью. Он узнал этот взгляд, это лицо, — лицо деда, рассказывающего о гибели Вольдерингов. Лицо безумца.

Грегор не помнил, сколько времени он посидел на полу купальни, прежде чем начал приходить в себя и осознавать последствия. Итак, он опасен. Эта мысль остудила голову, наполнив душу отстраненным холодом. Он всегда был опасен, но раньше ему удавалось сохранять контроль. А теперь его контроль практически утрачен, раз он разучился оценивать не только последствия своих поступков, но и собственные чувства. Дед, обучая контролю, учил его волевым усилием подавлять гнев, раздражение и другие негативные эмоции. Отстранять их, отгораживаться от них. Что ж, приходится признать, что он вполне преуспел в этой науке. Преуспел настолько, что виртуозно научился не слышать и не замечать того, что может вызвать его неудовольствие. Ходить в шорах так удобно. Только вот можно зайти в тупик. Надо сказать, это — далеко не единственная глупость, сотворённая его дедом. И теперь Грегору придётся искать выход из того тупика, в котором он оказался.

Он медленно поднялся, дотянулся до умывальни, снова плеснул водой в лицо и замер над раковиной, не решаясь открыть глаза. Очевидно, что предметом его одержимости стала его жена. Значит, если она хоть немного ему дорога, как маг и дворянин, он обязан обезопасить её от себя. Он даст ей развод. Вот прямо сейчас поедет к поверенному и прикажет ему начать готовить необходимые бумаги. Что-то заворочалось в животе от этой мысли, что-то холодное и скользкое. Что-то, что требовало мести за все нанесённые обиды и оскорбления. Грегор вдохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул:

— Я не буду мстить женщине за то, что она меня не любит, — и добавил ещё тише, — даже если она причинила мне боль.

Ему показалось, как внутри у него с неслышным звоном лопнула какая-то тонкая, туго натянутая струна, которая резала его изнутри при каждом неосторожном движении. Дышать стало легче. Он снова вдохнул, выдохнул, уговаривая себя открыть глаза. Он больше не станет отворачиваться от своих страхов, потому что он кто угодно, только не трус. И если он действительно безумец, он сумеет взглянуть в лицо своему безумию.

Медленно, с усилием он открыл глаза, проморгался от стекающих по лицу капель и посмотрел в зеркало. На него смотрел он сам, его собственное привычное лицо, которое он видел в зеркале, бреясь каждое утро. Разве что чуть более усталое и измученное. Глаза покраснели, морщины обозначились резче. Но, в общем, ничего особенного. Он вытерся неприятно влажным полотенцем, не торопясь оделся и вернулся в кабинет.

Оставленный им тёмный флакон так и стоял на столе. Грегор подумал, не выпить ли ему в самом деле это снадобье, не отравит же его Магистр целительской гильдии. Но потом просто засунул его в один из пустующих ящиков своего стола, подошёл к окну и распахнул его настежь.

Академия продолжала жить своей деятельной жизнью даже в отсутствие адептов. Конюх вываживал по двору одну из лошадей, видимо у неё начались колики. Пара стихийников внимательно за ней наблюдала, один что-то пытался наколдовать. На тренировочной фехтовальной площадке мэтр Вильмар с помощником перебирали учебные рапиры, устраивая иногда короткие звонкие сшибки. В распахнутых окнах жилого корпуса висели и сушились матрасы, напоминая множество высунутых серых дразнящих языков. Он почувствовал себя здесь чужим, лишним. За эти годы он успел срастись с этим миром, прижиться здесь, увериться в своей нужности. И вот теперь этот мир отвергал его, выталкивал, издевательски высунув серые ехидные языки. Всё, что происходило вокруг, происходило всегда, и будет происходить дальше, без его, Грегора, участия. И он очень ясно почувствовал, что ему пора. Пора идти дальше, пора пробовать что-то ещё.

Конечно, ему следовало ещё многое обдумать, проверить, найти кого-то компетентного, кто подтвердит или опровергнет сегодняшние неприятные открытия. Последний пункт клятого «перечня рекомендаций» весьма недвусмысленно предлагал «обратиться к магам разума». Но при одном воспоминании о самодовольной физиономии Магистра разумников Грегору становилось кристально ясно, что этот пункт для него невыполним.

Но это терпит. У него есть время. В конце концов, его дед прожил со своими демонами достаточно долго, чтобы успеть вырастить и обучить его, Грегора, хотя и вырастил в итоге из него безумца подобного себе самому. И это причина, по которой он не может оставить Аларика Раэна своему отцу, потому что тот вырастит из мальчика такого же жалкого труса, каким является сам. Грегор всё ещё глава рода, он ответственен за его будущее и ради этого будущего, ради сына, он обуздает любых демонов. Он даст жене развод и удалится с сыном в поместье. Он найдёт способ справиться со своим безумием. А если поймет, что не справляется, то просто покончит собой. Он не допустит, чтобы тень его безумия пала на сына. Но сначала он вырастит Аларика Раэна хотя бы до совершеннолетия. Значит, семнадцать лет? Это же целая жизнь! Ему хватит времени на всё.

Грегор почувствовал, как сползает с плеч тяжесть, как всегда, когда у него появлялся план, которому можно следовать. Он справится. Всегда справлялся. Справлялся с другими, справится и с собой.