Со дня основания мира (гет)

Память возвращалась медленно, короткими и несвязными урывками.

В полузабытье Ариману грезится далекое побережье Яхша Арта⁽¹⁾ и танцующие силуэты на фоне праздничного костра. Музыка врывается в сознание вместе с хором песен, заглушая возбужденное гудение непростительных грехов.

Он помнит это место, где северные степи дремлют в объятиях суровых рек, где в году зимней поре отводится десять месяцев, а летней — всего два. Место, погребенное под снежным прахом, где тогда еще не знали мерзящей славы Ормузда, а его, Аримана, власть над персидскими племенами была безраздельна.

Ему видится, как он умирает среди желтых барханов, теряя силы, а солнечные лучи мечами пронзают кожу. Из ран сочится дымящаяся кровь, выпущенная Раншу и Сраошей. Та битва кажется одной сплошной ошибкой, но ему не оставалось ничего иного, после того как их настигли. Колдовство иссякло, копье разлетелось в щепы, и пришлось бежать.

Голос Анахиты будоражит во сне слух. Ее мягкие, плавные очертания вырисовываются перед глазами пленительным видением.

Смуглая бархатистая кожа манит к прохладе прикосновений — они ложатся вожделенной тенью и смывают усталость горной водой, когда он проводит руками по линии ее обнаженного тела. Целует властно, не признавая отказа. Вдавливает ее в покрывало и вырывает из груди глубокие стоны. Пробует на вкус свежесть луговых трав и сладкий жасмин — запах Анахиты, который стал частью ее сущности и не покидает его даже зимой.

Образы сменяли друг друга, полыхая пожаром под закрытыми веками.

А потом он очнулся.

Ариман лежал на спине, разглядывая затуманенным взором темное полотно неба, на котором уже сверкали тусклые звезды. В мрачном царстве Зервана, царстве времени и судьбы, откуда явились они с братом, звезды смотрели так же неприветливо. От его Бездны Лжи до Вечного Времени можно дойти за неделю, а еще в трех днях ходьбы простирается черта небытия. Мудрость, данная им Зерваном, гласила, что за ней исчезают боги, когда погибают. На памяти Аримана такого еще не случалось, и, видимо, он станет первым, кого пожрет время. Кого Зерван вернет в пыль с ледяной бесстрастностью верховного божества. Вечные сущности не оставляли по себе даже подобия души, в то время как люди умирали иначе. Людей судили боги.

Взгляд прояснялся, постепенно все его чувства обострялись. Слух беспощадно терзал гул крови в висках, что затопила его существо, словно могучий водяной поток, хлынувший в пересохшее русло. Притупляя ощущение разбитой усталости, внутри сосредотачивалась божественная сила, которая отличалась от его собственной, и той было так много, что Ариман не сразу подчинил ее себе и успокоил.

В намерении понять, что с ним происходит, он привстал на локте и обнаружил рядом с собой скорченную Анахиту, что прижалась к его плечу, однако не спала. Лицо цвета воска обтянулось пергаментной кожей, голубые глаза сомкнуты и впали, как у мертвеца.

— Анахита! — позвал Ариман, хватая ее и рывком разворачивая к себе.

Мертвая плоть под грубыми пальцами омерзительно крошилась, вынудив его в испуге отшатнуться и пожалеть о сделанном. Все увиденное отдавалось в голове пронзительным звоном отчаяния и несогласия — то, что Анахита сделала для него, хотелось люто ненавидеть. Исправить, изничтожить саму ее способность делиться с ним жизнью, выдрать ее силу из себя с корнем и вернуть, покуда та не напиталась злыми чувствами и не вросла в него окончательно. Легкое соприкосновение с бледным телом — и ничего, тьма затерялась в пустоте молчания, скупясь на дары, и только крепче стягивала узел бессилия вокруг его шеи.

— Повелитель, — высокий голос Нахатьи⁽²⁾ возвестил о появлении злых духов.

С разных концов пустыни, потрясая десятками браслетов, к нему выходили дэвы и паирики — полураздетые, черноокие и темноволосые исчадия Бездны в обличии людей. Когда-то, нуждаясь в союзниках, Ариман заколдовал грешников, передав им частицы себя. Он взял их жизни, чтобы раскрыть их худшие грехи и наделить своим могуществом.

Душу Нахатьи истачивала червями высокомерная гордость — с перерождением тот стал задирать нос еще выше.

— Все оклемались?

— Да, повелитель. До черты небытия оставалось не так много, но, когда ты покинул царство Зервана, мы тоже почувствовали себя лучше. Сраоша и Раншу застигли нас врасплох, — отвечал подошедший к ним Индра⁽³⁾.

— Готовьтесь к ритуалу, — коротко сказал Ариман.

Дэвы многозначительно переглянулись.

— Позволь напомнить, повелитель, что твое колдовство не воскресит ее. Ты стал сильнее, но по-прежнему не можешь передавать свои силы, как небесные боги. Для ритуала необходима жертва, а язата мертва.

Ариман подскочил на ноги и осадил слугу, затыкая его не в меру дерзкий рот:

— Ормузд творил богов из своего света, из ничего! И мне удалось повторить его искусство, хоть и с некоторыми изменениями. Я дал вам бессмертие, власть над тьмой. Вы переступили порог Бездны Лжи и уподобились ей. Вы — половина людского мира, все злое и дурное, что в нем есть, в том числе смерть! Пустите ему кровь, и он станет нашей жертвой.

Перед всеми духами с полной ясностью предстало решение владыки: повергнув к стопам великой богини половину всего мира, они покончат с собой. Для язаты не хватит каких-то ста человек, ее не воскресит тысяча голов скота и плодородные поля, вспаханные от Темного до Персидского моря. Чтобы убедить Зервана отпустить Анахиту и сделать ее прежней — бессмертной и всемогущей, им придется стать частью подношения.

По толпе слуг прошел беспокойный шум. Индра заставил их притихнуть, но паирика Джех, ослушавшись, раболепно упала на землю и воззвала к Ариману:

— Повелитель! Не сочти мои слова за ничтожное ослушание, но выслушай мой совет. Ты можешь поступить иначе. Тебе не придется нас терять, если ты обманом заставишь Ормузда воскресить язату. Он будет считать, что ее убили непокорные халдейские боги или египетские, эти проклятущие мятежники! Мы устроим…

— Нет! — грубо отрезал демон. — Мой брат не воскрешает мертвых. Для его сил смерть оскорбительна, какой бы она ни была.

— Владыка, прошу, не нужно! — следом взмолилась Муш⁽⁴⁾, но Ариман вцепился в челюсть паирики железной хваткой. Она сдавленно обнажала зубы на смятом в складки лице, и жалостливые мольбы скомкались, будто грязь под сапогами, вызвав у него желчную усмешку. — Ведь мы не знаем, какой она возродится. А вдруг она станет сильнее, чем мы, и превзойдет тебя, о повелитель? Это убьет нас!

Она тяжело дышала, дико вращая черными глазами, но отчаянно хваталась за единственную соломинку, твердившую о том, что благие боги для них опасны и даже смертельны. Особенно мертвые и нуждающиеся в силах. Особенно, если их воскрешает тот, кто привык жизни забирать, а не дарить безвозмездно.

Отброшенная Ариманом, Муш упала на холодный песок, и горестные всхлипы паирики стали похожи на обреченное скуление. Вместе с Джех, до сих пор лежавшей перед владыкой ниц, она отползла к подножию бархана, и создания Бездны сжались в ужасе, услышав приказание Аримана:

— Так повелевает Смерть — тот, кто выше небес, дальше загробного мира, тот, кого создало Вечное Время, и никто не знает его облика, ибо он многолик! Погубивший Первочеловека и проклявший весь его род. Открывающий врата в жестокие сердца смертных, вершащий отмщение, Владыка Лжи, Зла и Скверны, Дурного помысла, Дурного слова и Дурного деяния, приходящий в первый миг заката. Слушай своего повелителя, Тьма!

Дэвы и паирики подняли дикий гвалт. Хохот, визг, скрежет браслетов на ногах и руках, плач, судорожные вздохи и удушливые стенания — звуки слились в одно целое и размазались по пескам, эхом отдаваясь в чреве пустыни. С покорностью вняли призыву дети Тьмы и потянулись к нему, сгибая и распрямляя спины, извиваясь, подобно змеям. Рваные, ломаные движения, набирая темп, сплетались в узоры ритуального танца, сопровождаясь перезвоном украшений и топотом босых ног. Ариман чувствовал, как велика его сила, выбиваемая слугами, будто искры костра, как она разливалась вокруг болотной мутью, засасывала и липла к ладоням, выпрашивая ласку хозяина. Звезды провалились в нее и померкли, и ночь, отяжелевшая от мрака, зашептала голосами ненасытной своры:

— Мы приходим к тебе, Ангхро-Майнью, о Создатель, следующий лжи, повелевающий смертью и злом, ослепляющий небо!

— Мы воздаем хвалу тебе. Мы возносим твою славу!

— Мы чествуем тебя песнопениями!

— Мы танцуем для величия твоего!

Под буйство молитв, под неистовый ритм тощих смуглых тел, что кружили вокруг Аримана, он подошел к бесчувственной Анахите и задумчиво провел по тусклым, мертвым, как цветы осени, волосам. Привычным жестом пальцы скользнули к темнеющим впадинам щек и обвели резко очерченные губы богини. Шелковистость кожи вместе с жизненными соками тоже выпила смерть, а выступающие косточки он мог запросто разломить, как глину, если бы надавил сильнее. Ариман знал, что его жадная сущность подвела Анахиту к черте, дальше которой боги рассыпались в пыль времен. И тьма гналась следом, спеша протянуть к ней руки, чтобы не дать повелительнице вод уйти за черту небытия. Тьма скорбела и раскаивалась, хватая тлеющий огонек жизни и раздувая его ветром.

Ариман подобрал с земли наполненный кровью бурдюк и поднял его над головой, являя взорам своих слуг. По знаку, что отмерил начало сложного обряда, те разошлись в стороны и остановились на равном расстоянии друг от друга, образуя четкий круг. Пристальный взгляд владыки прошелся по дрогнувшим плечам и неровно вздымающимся ребрам дэвов. Лицо Нахатьи горело слепой решимостью, а в верности Индры, первого из злых духов, он никогда не сомневался. В глазах паирик стояли слезы — они ненавидели богиню, за которую детям Тьмы вот-вот предстояло умереть, но скорее расстались бы с жизнью, чем нарушили волю Аримана.

Кое-кого в толпе не хватало, и демон, зло скривив рот, покосился вниз:

— Явиться ты ко мне не смеешь.

В мгновение, отсчитанное песками, ветер переменился, ударяя со всех сторон сразу и взвиваясь яростно шипящим вихрем. Воздух распух от внезапного жара и обжег горло, когда Ариман вдохнул пыль, принесенную раскаленным дыханием Апаоши.

Первое время владыка ничего не видел. Стена ветра бесновалась так, будто грозилась обернуться бурей и унести все, что удастся сорвать с поверхности. Но как только она улеглась, мутные глаза Аримана впились в бесформенную груду песка, возникшую рядом с Анахитой. В нетерпении сжимая бурдюк, он ждал, когда Апаоша поднимется, но это случилось не сразу. Сначала, на вершине бугра, показались острые зубцы его позвонков — песчинки скатывались в толщу земли, оголяя согбенную черную спину, лопатки, а затем жилистые, вытянутые вперед руки. Гул песка залепил уши, просачиваясь в сознание криками мучеников. Наконец, открылась часть шеи, следом затылок, и злой дух пошевелил головой, словно пробуждаясь от долгого сна в могиле барханов.

— Посмотри мне в глаза.

Ярость Аримана обрушилась на Апаошу сродни удару топора, и слуга распрямился под натиском этой пытки, издав хриплый клекот. Потоки песка осыпались плотной завесой с его макушки и удлиненной челюсти, сужаясь до тонких нитей, до мерного шелеста. Они стекали по двум огромным рогам, венчавшим антилопий череп Апаоши, в то время как сам дэв сидел перед владыкой на коленях, покаянно, прямо как человек. Но человеком — чернокожим юношей — в своем истинном обличии он был только наполовину. Гибким, легким телом, вобравшим в себя огромную мощь пустыни и опустошающих засух. Дитем песков, чьи голоса проникают в сердца людей, а прикосновения дарят смерть как награду.

— Апаоша, ты подвел меня, — Ариман цедил слова, сдерживаясь от нового удара. — Взгляни, — он указал на высохшую Анахиту, как бы наказывая слугу жутким видом богини. — Посмотри, что ты наделал! Я предупреждал тебя, что, если меня ранят, ты должен будешь запутать мой след, не дать ей найти меня, а не привести ко мне.

Из черных глазниц дэва на Аримана смотрела первородная тьма Бездны, та же, что затопила пустыню и задушила звезды, призванная недавним заклинанием. Слуга не говорил — из-за звериного черепа он не владел речью, а наклонял большую голову, словно говоря о том, что не сожалел о содеянном, что оберегать владыку он будет, невзирая ни на что. Он позвал Анахиту, тянулся к ней нитями, несущими страх и боль, не чинил препятствия Митре, когда тот указал богине верный путь. Это он. Трусливый, никчемный предатель.

Дикая, испепеляющая ненависть скручивала сущность Аримана. Злая сила, клубившаяся возле его ног, накинулась на слугу, как бешеный зверь, как поражающий удар молнии. Носовую кость Апаоши разрезала глубокая трещина, а из глотки вырвалось глухое, отрывистое мычание, отчего дети Тьмы испуганно замерли, молча наблюдая за истязаниями. Они старались слиться с местностью, с ночью, чтобы не попасть под сердитую руку Аримана.

— За ошибку Апаоши вы все расплатитесь жизнями, — Ариман прошелся взглядом по чернеющим фигурам слуг, что стояли, похожие на пугливые тени грешников. В Бездне Лжи людские души тоже опасались показываться ему на глаза, пусть он и чуял их гниль за сотни шагов. — Сегодня ночью я залью этот мир кровью. Он будет принесен в жертву во имя ее спасения. Мир, который веками оберегала Анахита, получая взамен лишь пресловутые молитвы да дым благовоний, заслужил эту участь, и он вернет ей все сполна. А когда он отдаст последнее, что имел, последний вздох и последний грех, когда окажется нищ и гол, как бедняк в оковах рабства, придет ваша очередь.

Владыка позвал к себе Апаошу, и тот шустро поднялся и забрал у него кожаный бурдюк. Львиная кровь значительно слабее людской, но и она сгодится для того, чтобы сотворить ритуальные знаки, которые дэв засухи выводил на руках Аримана и Анахиты, макая пальцы в красное. Кровь упрочит связь между ними и сделает ее тело податливым для темного колдовства, ведь даже безжизненное оно по-прежнему священно.

— Тьма, слушай своего повелителя! Восстань против существования благих творений Ормузда, служи их противником от имени моего, — грозный голос Аримана возмутил силу, лежавшую на песках; она ответила ему утробным рыком, тяжело шевельнулась и поползла, хлынула за пределы ритуального круга. — Я посылаю свой бич, я посылаю свой меч — так говорит Смерть.

Легкая дрожь губ опрокинула первые строки молитв, подхваченные разноголосыми ветрами пустыни. Оживление нарастало, расталкивая мрак и озаряя немую тишину вспышкой безумства. Слуги взмахнули руками, рассыпая переливчатую дробь украшений, меняя направление его силы — вороша песок подушечками когтистых лап, та пошла на запах человека. Они задвигались, рисуя пыльными телами замысловатые фигуры древнего заклинания и оставляя в воздухе шлейф взметающегося песка. Слова Аримана стали кнутом, под треск которого выплясывали дэвы и паирики, на черепки раскалывая свои сущности, будто глиняные сосуды, где испокон веков копилось зло.

Ночь пела колдовским голосом Джех, к которой затем присоединились остальные:

— Мы поклоняемся тебе, о царь всех злых духов!

— На этот мир, на людей, на благих зверей, созданных Ормуздом, на зелень мы насылаем скверну и разложение.

Ариман закрыл глаза, глубоким вдохом наполняя грудь воздухом, и воздел руки. Знаки, написанные на них, полыхнули черным, и нагретая кровь заскреблась по грубой коже огненными иглами, возрождая давно забытое чувство безграничного могущества. Власти, которую у него отобрал брат, и неукротимого хаоса, что вносил беспорядок в сердца людей, в божественные законы, которым они следовали, в движение звезд, чьим предсказаниям доверяли свои судьбы. Ариман уже воочию видел, как тьма разлеталась по миру, будто зимняя буря, приходящая в плодородный край с белых, пустынных гор. Он стал этим злом, чей след удушливым маревом растягивался от города к городу.

— В Мидии и в Гиркании, в Египте и Ливии, в области Персии и в области Вавилонии…

— … в Бактрии и Согдиане, во всякой стране и во всяком городе…

— … во всех местах владычества твоего мы посеем зависть и раздор.

— Злые помыслы зародятся в душе человека, злые слова опалят уста его…

— … и от каждого его злого деяния будет возрастать твоя сила. Ведь так повелевает Смерть.

— Недуги войдут в его тело, осквернят потоки и улицы…

— … напиток и хлеб его.

— Мы разрушим его мечты, оскверним древнюю веру…

— … и сделаем его дни невыносимыми в царстве земном и в загробном.

На людей, что не спали этой ночью, тьма налетала безжалостной сворой гиен, а в дома и постель к забывшимся глубоким сном закрадывалась ядовитым змеем. Усталых путников засыпали пески пустыни, жалили смертоносные скорпионы, либо резали разбойники и неверные язычники. В храмах гасли священные огни — зримые образы Ормузда, которые поднимали людские молитвы в небеса. Не опаляясь, как в прежние дни, не боясь, тьма липла к оранжевым языкам пламени и давила их. Пройдя по лугам, она оставляла безжизненный и непригодный сухостой, умножала в садах гниль и убивала скот. Всюду, всюду Персидское царство лежало во мраке, подобно застигнутому смертью.

Раскрыв глаза и вонзив взгляд в Анахиту, Ариман отметил, что она выглядела гораздо лучше. Заостренно-усохшее лицо сгладили нежные черты жизни, и тело наливалось силой — осторожно взяв ее за руку, он нащупал слегка проступающие, хрупкие кости и четкий рисунок символов, который отпечатался на ладони и горел, как у него.

Колдовство действовало, Анахита возвращалась к нему. Ариман слабо улыбнулся своим мыслям, слушая людские вопли и стенания, что подносил темный ветер в качестве даров хранительнице вод. Знаки на ее коже принимали любую жертву: богатую, источающую смрад крови, и скудную, забивающую ноздри горелым запахом человеческих страхов.

Танец Апаоши завораживал глаз. Качая высокими рогами и изгибая тонкое тело, он двигался легко и плавно, будто летящая птица. Но в короткое, почти неуловимое мгновение, как сноп, свалился на землю, и его череп разорвало надвое. Дэвы и паирики замолкли и остановились; одни упали, застревая и увязая в топкой, прожорливой тьме Аримана, в криках других слились воедино ужас и боль. Насытившись обедневшим, разоренным миром, она начала поглощать и их.

Ариман больше не глядел на то, как слуги исчезали под волнами его плещущейся жажды, оставляя следы борьбы на ледяных песках. Он ждал, когда Анахита почувствует действие ритуала и придет в сознание, но глумливые смешки шепота времени разбавляли надежду муками отчаяния. Она не открывала глаза и не отвечала на упрямый зов по имени. Касаясь ее, он не улавливал отголоски свежей, как вода, несущей успокоения силы. На границе небытия таяла зыбкая тень девичьего силуэта, до которого тьма больше не могла дотянуться.

От вида неподвижной, равнодушной к жизни Анахиты внутри все спекалось камнем. Ариман отстранился от тела, желая находиться сейчас не здесь, не под сводом ее безбрежной гробницы, а за сотни парасангов от этого проклятого места. Воздух вокруг сгустился, пахнув ему в лицо грозовым ароматом. Демон обреченно сомкнул веки, сдерживая хрипящее дыхание, но затем протяжно выдохнул из глубины груди и зажмурился до рези в глазах.

Тяжелые раскаты грома грянули над его головой, сокрушая небо.

Свет восходящего солнца, с трудом карабкаясь по вершинам голых скал, обагрил бесплодную равнину. Загнанный в клетку тошнотворных мыслей, Ариман не сразу осознал, что ритуал занял всю ночь и уже наступило утро. Он перевел мутные глаза на Анахиту. Слабо освещенное лицо богини казалось необычайно красивым и умиротворенным — она, будто бы живая, гордилась тем, что могла делиться с ним своей силой и считала подобную смерть своим долгом. Разбитый череп Апаоши, что пялился на Аримана дырами глазниц, был еще одним горьким доказательством его постыдной немощи.

Не успел Митра покинуть горизонт, как на краю бархана, наметав облако пыли, возник Сраоша. Держа в руках позолоченный топор, в сверкающем нагруднике, небесный бог широким шагом рванул к Ариману, почти срываясь на бег.

На рассвете мрак сходит с земли, обнажая все ее тайны. Анахита не вернулась в Гародману, и боги наверняка хватились ее, заподозрили недоброе, но сбились с пути, обманутые тьмой. Первый, кто мог подсказать им ее местонахождение, огненным оком обозревал мир от восхода до заката. И привел Сраошу прямиком сюда.

Не теряя времени, Ариман отколол острые рога Апаоши и сотворил из них изогнутые, как змеиные клыки, кинжалы. В мимолетном взгляде, брошенном на Анахиту, грозным отблеском сверкнула песчинка разразившейся бури ликования. Чтобы воскресить богиню, жертвы мира оказалось мало.

Для обряда нужна не земная падаль.

Нужен бог.

Подойдя к Ариману и увидев повелительницу вод в объятиях вечного сна, Сраоша замер как вкопанный. Узкая ладонь сильнее перехватила рукоять играющего бликами оружия.

— Ты… — яростно выплюнул младший сын Ормузда. — Ты посягнул на жизнь священной дочери нашего Творца!

Губы Аримана скривило хищное острие ухмылки. Догадка свирепого божка звучала приятнее правды, поэтому он охотно поддержал ее.

— С куда большим удовольствием я разделаюсь с тобой.

Свист топора рассек воздух. Ариман скрестил кинжалы, отражая первый выпад, и оттолкнул Сраошу ногой. Бог отшатнулся, но восстановил равновесие, и прежде чем он опомнился, демон бросился в наступление.

Стремительный взмах. Дикий рев металла. Резкий уклон и разворот.

Сраоша пятился, едва успевая отбиваться от взлетающих перед лицом кинжалов. Напоенная мощью Анахиты, тьма Аримана давала ему преимущество. По пустыне разносился ее мерзкий вой. Она вздувалась, бурлила. Хватала противника за руки, норовя раздробить кости.

Божественная кровь золотом брызнула на песок, марая одежду и топор. Сильный рывок со стороны Аримана. Затем снова и снова. Быстрее. Резче. Потрепанный вид бога и азарт боя приближали момент торжества. Демон решительно занес руку. Острый клинок смотрел точно в грудь Сраоши.

Выглянув из-за бугра, утренний луч коснулся Аримана. От внезапной боли, что обожгла глаза, он выронил оба кинжала. Его раскачивало, колени подломились. Земля под ногами расплескалась бурым размытым пятном, и Ариман упал на него, ослепленный разящим светом Митры. Со дня, как создан мир, светило дня ни разу не вмешивался в поединки между добром и злом. Он выступал в них судьей. А раз сунулся, то понял, чем это грозит Сраоше, чем обернется его поражение для них всех.

Ариман нашарил первый кинжал. Четкий слух ловил каждый шорох, а сам он почувствовал, как враг обрушил на тьму потоки собственной силы.

— Довольно медлить, кончай с ним! — хрипло прокричал демон, понимая, что утекает последняя возможность одолеть благое божество.

Сквозь горячую резь в глазах он разглядел скорченную фигуру в помятом нагруднике. Лезвие боевого топора тускло блестело под барханом, очевидно, вырванное из ослабленных рук Сраоши. Тот еле отбивался, но разъяренная тьма, налетев на него, будто самум, обездвижила и придавила сверху. Лязг клыков заглушил невнятную ругань бога. Ариман схватил второй кинжал. С усилием поднялся и встал к солнцу спиной. Густой туман мглы расползся по округе, заслоняя его от новых ударов Митры — пыльные лучи меркли, превращаясь в белые точки, ничуть не ярче звезд. Когда Ариман приблизился к Сраоше, рот противника оказался залеплен вязкой мутью, ноги и туловище обхватили черные путы, которые тот тщился содрать с себя кровоточащими руками.

Ариман ловко поймал одну, вывернул ладонью кверху и пригвоздил кинжалом к земле. Сраоша взвыл от боли с набитым грязью ртом.

— Вот ты каков, преданный сын Ормузда, — злое шипение демона сочилось, разбавляя нависший над ними жар выплеснутого из ран божественного золота. Жизнь покидала могучее тело, путаясь в плетениях жажды. — Бросаешься в бой, не ведая страха, но без Раншу и Митры ты ничто. Вся твоя сила в моих руках. Но не бойся, я правильно распоряжусь этим бесценным даром.

Перевернув в пальцах второй клинок, Ариман метко вогнал его в запястье другой руки, но на сей раз Сраоша остался тих. Лишь его тонкие ноздри раздувались, как у Первобыка, некогда обреченного духами зла на заклание, а от частого дыхания металась грудь. Не обращая внимания на муки пленника, Ариман проговорил часть заклинания, и метки, что въелись в кожу у него и у Анахиты, прорезались глубже. Будто удары меча, впечатывались и тлели, испуская теплый дым. Львиная кровь держалась не так долго, как человеческая, больше гнила, чем горела, но на еще один ритуал ее должно хватить.

Ариман не допускал мысли о том, что он может потерять Анахиту. Ее тело принимало божественную кровь куда охотнее предыдущих даров — Сраоша иссыхал на глазах, перестав сопротивляться. Время для него потекло быстрее, так быстро, что в считанные мгновения низвергло в прах.

Налетевший из ниоткуда ветер разогнал туман, и солнце облило Аримана мягким ослепительным светом. Митра сдался и больше не трогал его: пришел конец ритуала, пришло и смирение, пускай и недолгое. Боги непременно сойдут к ним позже в намерении покарать за убийство собрата и стребовать объяснений, но сейчас вся сущность демона принадлежала распростертой на песках Анахите. На Аримана повеяло ее духом: поздней весной и пряным ароматом жасмина.

Наконец, у нее вздрогнули веки и она полуоткрыла глаза.

Он прихватил ее рукой под шеей, приподнимая голову и помогая богине сесть. Анахита долго не могла опомниться, ведь на краю сознания все равно толкалась гадкая, обжигающая мысль, что порог небытия успел повредить ее рассудок и ей мерещилось тихое дыхание людского царства, приглушенное биение сердца земли, мерещился он… Ее усталый взгляд отчужденно скользил по голым просторам, чуть задержался на зверином черепе Апаоши и замер на Аримане. Кинжалы растворились без следа, повинуясь неуловимому жесту его руки, поэтому Анахита не успела заметить их.

— Я… — голос слушался ее плохо.

— Ты жива, — подтвердил Ариман, обнимая ладонями гладкое и запыленное лицо своей отважной супруги, на котором показался первый проблеск улыбки.

Почти сразу уголки ее губ опустились обратно — Анахита испытующе оглядела его и себя, присматриваясь к темным меткам, что взбугрили кожу шрамами, заронив новые сомнения.

— Как ты меня оживил? Ты… ты стал могущественнее. Я чувствую твое колдовство… Оно жестокое и очень сильное. Как тебе удалось?

— Я отдал все, что у меня было, — серьезно и твердо проговорил Ариман. Он благоразумно умолчал о подробностях ритуала, потому что сейчас правда настроит Анахиту против него, а меньше всего ему хотелось с ней пререкаться. — Мои слуги принесли себя в жертву, чтобы ты вернулась.

— Ты знаешь, что мне пришлось поступить так же, — чуть слышно отозвалась она и придвинулась; ее губы оказались на расстоянии прерывистого шепота от его губ.

Ариман выпрямился и сощурился, глядя колюще-режуще, а тяжелый вздох вырвался глухим и хорошо знакомым ей рычанием:

— И тебе хорошо известно, язата, что я об этом думаю, а также о чем предупреждал тебя. Божественная власть безмерна, но не полна, и она не может повелевать смертью, как ей вздумается. Одаряя мертвого бога жизнью, нужно отдать другого как плату. Надеюсь, теперь твоя мудрость позволит тебе это запомнить и больше не нарушать мои запреты. А если ты еще раз отдашь мне свою жизнь, я утоплю тебя в твоих же священных водах.

Она рассмеялась тонким, слабым смехом, но не на его слова, а от необъяснимого, идущего из самых глубин желания заполнить наступившую между ними тишину. Почти такую же страшную и тягучую, что обволокла ее на границе, затягивая в вечный мрак, из которого не возвращаются. Там время медленно и бесшумно оседало на ее плечах, сминая и разрушая тело, как засохшую ветвь, оплетя по рукам и ногам. За гневом бессилия ширился страх от понимания того, что мановения руки Зервана будет достаточно, чтобы отправить ее в царство забвения.

— Я бы хотела верить, что моя смерть тоже вразумила тебя, владыка. Но легче разнузданных богохульников научить праведности и уважению к богам. Ты же неисправим и самый безрассудный из них! И когда ты опять разозлишь Ормузда, я загадаю тебе другое наказание.

Он явно не в том состоянии, чтобы его цеплять, но Анахита отшучивалась и отбивалась, как могла отгоняла сотканное из звуков пустыни безмолвие. Ее темные ресницы часто подрагивали, роняя тени на ледяные всплески ужаса в голубых глазах. Не говоря больше ни слова, Ариман притянул ее к себе и горячо сжал в объятиях, утыкаясь носом в шею и вдыхая полюбившийся жасмин. Анахита зарылась пальцами в его жесткие волосы и прикрыла влажные веки, изгоняя из головы шепот болезненных, невыносимых воспоминаний. Шепот Вечного Времени, что змеился в зыбучих песках жертвенника.

Кусочек солнечного луча подкрался к ним незаметно, мазнув богине по лицу. Она нахмурилась и оживилась, внимательный взгляд приковал мерцающий за спиной Аримана обломок божественной славы и величия Сраоши. Его топор…

«Одаряя мертвого бога жизнью, нужно отдать другого как плату».

Анахита теснее прижалась к Ариману, вслушиваясь в гнев небес и съедая с горьких губ жгучую, тихую слезу.

1) Яхша Арта — р. Сырдарья; от старого персидского названия произошло др.-греч. — Яксарт.

Вернуться к тексту

2) Нахатья — дэв высокомерия.

Вернуться к тексту

3) Индра — дэв насилия.

Вернуться к тексту

4) Муш — «Паирика-мышь». В «Авесте», священной книге зороастрийцев, характеризуется как «воровка» и упоминается наряду с другими силами Зла при их перечислении. Функции ее неясны (высказывалось предположение об отождествлении Муш с мышью — носительницей чумной заразы).

Вернуться к тексту