Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
На появление Анахиты пустыня отозвалась пронизывающим голосом ветра, необычайно смиренным для края, что полон враждебного презрения ко всему ее божественному существу. Анахита обвела хмурым взглядом голые, теряющие жар окрестности, смахнула с лица черную прядь волос и повернулась к западу(1).
Громадное солнце уже наполовину ушло за горизонт, на прощание окрашивая небеса в ягодный и золотой. Анахита дождалась, когда оно скроется почти целиком, и лишь тогда с бойкой надеждой вгляделась в точку, где его крошечный осколок увенчал цепочку скалистых хребтов подобно царской тиаре. Мгновения перекатывались в ушах крупицами песка. В страшном волнении она застыла, как недавно отлитый небесный клинок, но уверенная, что солнцеликий Митра(2) не подведет ее. Он обещал помочь, он не мог уйти, не исполнив просьбы повелительницы вод.
— Укажи путь, прошу. Ты знаешь, где он, — за время, проведенное ею в ожидании, огненный осколок беспощадно таял в зелени заката, и, уже ощущая привкус обреченности на губах, Анахита позволила себе выразить нетерпение. — Умоляю! Будь же ко мне милосерден!
Ночь медленно сгущалась, оседая на земле гарью людских страхов и криком диких зверей, тех немногих, что загнала сюда твердая рука Творца, сочтя их нечистыми и отравленными злом. И все же страх шелестел громче, намного громче, чем перекликались между собой твари, слепленные из жажды крови и тьмы. Это странно, поскольку она не видела вокруг людей, чьи чувства могла бы ощутить, касаясь тонких, невидимых нитей, которые приносил трепет смертных сердец. Значит, к ее рукам тянулось сердце самой земли, перепуганное до смерти, будто человеческое. Отдающая безумием пустыня, забыв о нелюбви к Анахите, просила о помощи.
Где-то здесь, по словам Митры, он и укрылся, спасаясь от разящего света своего брата Ормузда(3), и мертвые пески стали надежным убежищем отвергнутого владыки мрака. И Анахита с готовностью откликнулась на их горячий призыв спасти его. Встала спиной к покинувшему ее солнцу, что так и не открыло верный путь, поймала одну из невесомых нитей наощупь, будто слепой, схвативший каменный выступ в незнакомой стене, а затем... резко обернулась, все еще крепко сжимая путеводную жилу.
Солнечный диск самой кромкой зацепился за острые вершины скал, и Анахита сделала последний глоток надежды. Та не обманула ее на сей раз: золотистый луч, посланный Митрой, выглянул в просвете между бурыми скалами и указующей стрелой вонзился в мглу песчаной равнины. Но его направление не совпало с тем, какое наугад избрала она из множества исступленных молитв. Брошенная Анахитой нить канула в ледяной сумрак, и она двинулась по дорожке луча.
Тот, кого она искала, должно быть, притаился и ждал, ощущая ее скорое приближение. Битва с Ормуздом, повелителем жизни и света, наверняка отняла немало его сил. В прошлый раз, наступая на мудрого Творца, тьма помутила рассудок царя персидских племен и тем укрепила власть злых духов над людьми. Божественный наместник творил откровенные безумства, и мудрый Ормузд не остался в долгу у тьмы...
Память веков и тысячелетий напомнила Анахите о том, что братья всегда боролись друг с другом как созидающее доброе начало и разрушительное злое и что от последнего следует держаться как можно дальше не только смертным, но и богам.
Анахита так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах: скверная из нее вышла заступница человечества, раз она спешила на помощь ему. А может, она уже и не богиня, достойная почитания, а нечто другое? Столь же древнее и могучее, как благие собратья, но сложенное из предательства и необъяснимого влечения к владыке мрака.
Под ногами что-то жалобно хрустнуло, Анахита опустила тревожный взгляд и в свете солнечной стрелы обнаружила звериные кости, присыпанные песком, — верный признак того, что она почти пришла.
Через несколько локтей(4) валялась крупная туша, кажется, рыжего волка. Тощий, высушенный труп говорил о том, что из хищной твари забрали все соки на восполнение истраченных сил. Благие боги никогда так не поступали. В отличие от пустых демонов они не нуждались в подпитке, чтобы оставаться теми, кем их задумал Творец. Сама Анахита вышла из бесконечного сияния Ормузда, взрываясь тысячами раскаленных вспышек. Густое, как кровь, золото и синие воды небесных рек разнеслись по жилам, добираясь до каждой частицы поджарого девического тела. Тогда она взглянула на еще юный мир впервые, услышав из уст Ормузда данное ей имя, — Ардвисура Анахита. Хранительница воды и мудрости.
Тускнеющий наконечник луча указывал строго на восток, и она сошла с него, продолжая путь в одиночку. Днем ничто на земле не укроется от ясного взора Митры, но если другие боги прознают, что он сжалился и помог ей найти демона до наступления сумерек, если за ней придут сыновья Ормузда, Сраоша(5) и Раншу(6)… Они будут преследовать ее до скончания веков, пока не запрут в Бездне Лжи(7), в царстве злых духов. Но и под страхом изгнания Анахита не покинет объятий тьмы, в которых горела, подобно звездам, и в упоении гасла в самой ее глубине, чтобы с рассветом родиться вновь.
Пустыня задышала громко и прерывисто, беспомощно, как смертельно раненый зверь. На всякий случай Анахита огляделась по сторонам, убеждаясь, что ей не летит в спину топор Сраоши и неистовый крик «Изменница!» вослед. Внизу, у подножия бархана, она заметила гнилое дерево с тонким стволом, надвое расколотым дневным зноем, а за дымкой сухого кустарника, еще дальше, холодная ночь приняла очертания чьей-то упавшей фигуры.
Анахита сорвалась к ней, по щиколотки увязая в песке.
Подкошенным колосом она рухнула на колени, взяла лежащего за плечо и перевернула на спину. Смелые руки богини ни разу не дрогнули, когда отцепляли от металлического пояса заготовленный бурдюк с кровью, но внутри ужас закручивался в спирали и засасывал разум. Оживить истощенного демона будет не так просто, как ей казалось, но возможно ли еще?
Передумав, Анахита отложила бурдюк и осмотрела черные трещины ран. Темная сила излилась из них, сделав землю под собой такой же черной, а кое-где на опаленных краях плоти теплились сгустки божественного света. Она сняла их, но потребуется немало человеческих жизней, чтобы привести его в чувство. Ведь ее жертва оказалась скудна — свежая львиная кровь и только. Анахите до сих пор противно от того, что она напала на священное животное, одно из прекрасных творений Ормузда, но и в тот момент отчаянная решимость не отказала богине сомнением.
— Ариман. Очнись, повелитель мрака(8), — шептала она ему в губы, убирая ласковыми пальцами серую пыль из волос. Разбитый и обессиленный, он не слышал ее и не почувствовал, как Анахита прислонилась щекой к колючей черной бороде, затем нашла его руку и сжала в своей. — Увы, ты не оставил мне выбора. Я не брошу тебя умирать, ни за что…
Вскоре ее плотно стиснутая ладонь нагрелась и занялась пожаром искр, что исчезали под кожей демона, вливаясь в опустошенное тело мощным потоком и сращивая края жутких ран. От его сущности повеяло острым, раскаленным ветром Бездны Лжи, криками боли, воем гиен, и первое, что ощутила Анахита, — то, как первородная тьма, отвечая на пробуждение, рвет ее изнутри на части, как иссушает и вырезает божественную силу, словно трепещущее людское сердце.
До этого Анахита уже делилась ею, решив отдать ему несколько капель целебного, живого огня, но Ариман не принял столь щедрый дар. В ту ночь она сошла к нему, кутаясь в спасительную темноту, как в плащ, однако ни мудрый Ормузд, ни Митра, ни прочие боги не подозревали о том, что так растревожило сердитую хозяйку вод.
На окраине Персеполя, царского города в провинции Персия, ее реку осквернила кровь. Не демона, едкая и разливающаяся по воздуху тяжелым запахом смерти, железа и зимней грозы, а багровая и горячая, почти как у богов.
Властелин мрака опустился на одно колено, погрузив руки в бегущую реку, но, уловив глухую дрожь под непрошеной гостьей, он объял хмурым взглядом небо. Ариман явно ее не ждал, и причина тому ей открылась сразу же — выйдя к берегу, она перешагнула высохший человеческий труп, а в зарослях чернобылья, лишенный внутренностей, бросили еще один. Отсвет луны на смуглой коже и клочьях некогда белых одеяний позволил Анахите получше рассмотреть убитых, в которых она безошибочно признала священных жрецов Ормузда.
— Ариман, что ты наделал… — она задыхалась от стоявшего повсюду зловония. — Твой брат никогда не простит тебе этого кощунства. Ты погубишь себя!
Он внезапно поднялся, стряхивая с рук капли мутной воды, и она слабо дернулась, приколоченная к месту, где стояла, его жгучим взглядом пронзительно-черных глаз. Из всех бессмертных существ только Ариман мог вселять в нее трепет, какой Анахита не испытывала даже перед Творцом. Если Ормузд был отцом, в чьих объятиях мир спал, как в колыбели, то Ариман — огромным чудовищем, поглощающим его детей.
— В следующий раз Ормузд будет следить за своими пророками и тем, что они болтают, — его негодование вплелось в тишину каким-то гулким и безжизненным отзвуком, какой Анахите доводилось слышать в сердце северных гор.
В одно мгновение демон очутился рядом. Широкий в плечах, статный и выше ее на голову, затянутый в темные одеяния воина с мечом на кожаном поясе. Тело облегал чешуйчатый нагрудник, и Анахита не помнила, чтобы видела Аримана хоть раз без него. Рядом с ним, в платье из льна и в золотом ожерелье, лежавшем на ее ключицах, она мало походила на воительницу. Если бы она не имела при бедре собственный меч в ножнах, Ариман никогда бы не заподозрил в ней страсть к сражениям. Страсть, в которой они походили друг на друга.
Он ступил еще шаг, и нависшая тень его фигуры отразилась в златокованом головном обруче Анахиты. В глазах, притягательных и глубоких, плескался адский мрак, в который она стремительно летела, снедаемая вся, без остатка. Мысленно богиня отметила, что Ариман, насытившись жреческой кровью, превосходил ее и в силе.
— Служители ничем не провинились перед тобой, — произнесла Анахита, усмиряя чувства и подаваясь ближе к нему. — Они поют гимны, которым их научил Премудрый. Перестань срывать на них злобу за то, что является долгом каждого праведного человека.
Волчий оскал Аримана мелькнул, тая насмешку.
— С того дня, как мой брат открылся людям, они стали несносны. Что ни слово, то молитва в его честь. Они смеют говорить обо мне с презрением, обо мне — боге смерти! Как будто забыли, что их всех ждет загробный чертог и их гнилые души предстанут передо мной.
— Они помнят, владыка, — в ее глазах блеснули теплые голубые волны, ресницы сокрушенно подрагивали. Звук ее голоса наполнял демона покоем. — Ты сделал их смертными и насылаешь на них опасные болезни, а ничто так не заставляет людей молиться о своей душе, как страх быть низвергнутыми на суде в твою Бездну за прижизненные грехи.
Анахита взяла его за скользкие от влаги и остатков крови руки и переплела их пальцы, хорошо понимая, что не молитвы жрецов, распеваемые в храмах высоко в горах, вызывали его раздражение, отнюдь не молитвы…
Со дня основания мира его сущность терзал жестокий, звериный голод, и чем больше зла та пожирала, тем ненасытнее становилась. Лжецы, недуги, ядовитые твари, убийцы и богохульники — зло придавало Ариману сил, наделяя могуществом, но его никогда не хватало сполна. Рано или поздно голод возвращался к демону и по мере возвращения истощал его. Но если бы его власть над людьми стала такой, как прежде, если бы жрецы поклонялись духам зла — его мерзким прислужникам, перемешивая их имена с всевозможными молитвами и принося жертвы к их алтарям, наконец, если бы безумство персидского царя зашло слишком далеко, дальше оскорбления благих богов и дальше избиения царской супруги… Анахита много думала о последствиях этой войны и безмерной жадности Аримана к чужим жизням, но ее уговоры обычно не доходили до него, а если и доходили, то утекали в никуда. Он слушал только свою неуемную, безжалостную природу.
Он молчал, погруженный в неведомые ей мысли, когда она перехватила его взгляд и, печально улыбаясь, добавила:
— Раз деяния грешников восполняют твою мощь не так, как раньше, я могу помочь. Моей силы хватит на нас двоих.
В ладони Аримана, которые она держала в своих, толкнулся горячий сгусток света. В короткое мгновение он вывернул руки из ее пальцев и плотно сжал тонкие девичьи кисти, перекрещивая их и заставляя снопы искр гаснуть, не достигая земли. И Анахита правильно поняла этот жест, поняла, что ему не нужна ее жертва, не нужна разъедающая достоинство жалость, ни одной сущности он не разрешал так с собой обращаться. Он — крадущий жизни, тот, кто обрывает их вперемешку с хрипами поверженных врагов. Смерть не кормят с рук, как прирученного зверя, она сама берет то, что ей причитается.
— Никогда не делай так. А заодно запомни, язата(9), что если ты еще раз позволишь себе такую выходку, то больше меня не увидишь, — его властный и вкрадчивый голос поднимал со дна ее сознания острое желание возразить демону. В конце концов, она великая богиня, а не простая смертная и имеет право спорить с Ариманом, не боясь, что он разделается с ней на том же месте.
— Разве не той силы ты хочешь, что скрыта в благих богах?
— Очень скоро я заберу ее у брата, а его иссохший труп оставлю гнить под взором Митры. Но причинять вред тебе я не стану, так как мой ритуал может убить даже бога. Я забираю силу полностью, до последней капли, либо не трогаю ее вовсе.
Анахита укоризненно качнула головой, так что ее обильные волосы потянулись вдоль плеч черными, блестящими змейками, отливая серебряной россыпью.
— Хорошо, пусть ты ненавидишь брата. Но оставь эту вражду богам, а на людей больше не нападай, как на этих бедолаг жрецов. Они сполна настрадались за свои земные прегрешения.
— Тогда у меня ответное требование, — мгновенно откликнулся демон, сжимая ее плечи. — Отрекись от Ормузда. В небесных чертогах тебя ничто не держит, кроме веры в него, однако и она не столь тверда, как ты полагаешь. Будь навсегда моей. Тьма примет тебя как достойную почитания, когда остальные боги отвернутся.
Дыхание замерло на вдохе, дав чувствам, живущим внутри нее, заговорить громче. Они твердили о том, что он прав, что она ждала этих слов и притом очень давно. В бесконечном сиянии Гародманы(10) выжжены последние тени, дарившие ей ласковые прикосновения Аримана, и разом погасли сумеречные шорохи, в которых прежде Анахита узнавала его горделивый, ровный голос. Все в доме Творца стало для нее чужим, и, если бы не долетающие до небес усердные моления людей, которым она обещала свою защиту, ей не нужен был бы и целый мир.
Долгие мгновения Анахита смотрела на него в замешательстве, напрасно пытаясь разглядеть в жестких чертах углы насмешки, но затем приникла к губам Аримана, порывисто обнимая за шею и вынуждая его наклониться к себе. Стало так душно, будто они стояли возле алтарного огня в храме. Жар пленительного поцелуя горячими волнами растекся по телу, зарождая где-то внизу живота Анахиты сладостный, щекочущий трепет. Любовь бога смерти жгущая, терпкая и хмельная, как вино — ей нельзя сопротивляться ни разумом, ни оружием, ни сердцем и невозможно высказать ни одним существующим словом. Она проходит сквозь тысячи лет, расцвечивая узорами алого зарева бегущее полотно времен, и она безжалостнее тысяч войн к тем, кто не подчиняется ее жестоким законам. А в том, что благие боги, охваченные праведным гневом, назовутся врагами этой любви, Анахита не сомневалась. Но они ее мало заботили. Они не в праве решать ее судьбу.
— Но я всегда была и буду с тобой, владыка. Неужели ты тянул с признанием, потому что думал, что я на самом деле преданна Ормузду? Я не принадлежу ему, хоть и сотворена его светом. Моя сила не только его милость. Она держится на том, чтобы творить добро ради людей и всего живого на земле. И ради тебя, — со значением пояснила Анахита. — Пока ты этого не замечаешь, но я стараюсь для тебя тоже. Я знаю, ты бесстрашен и отвага твоя не имеет границ, но, может быть, хоть изредка стоит прислушаться к моему совету.
Ариман гордо вскинул взгляд.
— Я не назвал бы своей супругой ту, чье мнение мне безразлично. Ты ведь помнишь, сколько раз я тебе уступал? «Ариман, не насылай жестокую жару, звери задыхаются от зноя». «Не губи растения своими ледяными бурями, иначе люди будут терпеть нужду». «Пощади моих лекарей, что испрашивают у меня мудрости в лечении твоих болезней».
С каждой упомянутой просьбой ласковая улыбка Анахиты становилась шире и радостнее. На некоторые уговоры он действительно сдавался, а она, как и столетия назад, надеялась разжечь негасимое пламя из слабой крупинки выпрошенного великодушия.
— Ты делаешь очень много. Но знаешь ли, зачем я тебя прошу об этом? Потому что ты умеешь быть милосердным и не только брать, но и давать. Потому что однажды, заботясь о мире вместе со мной, твоя сила окрепнет и перестанет требовать пищу, и ты сам откажешься от кровавых жертв и разорений. Этого я желаю для тебя и буду твоей супругой.
Щеки Анахиты пылали ярко и ало в отблесках лунного блика, локон волос, набежав на лицо, колыхнулся под легким дуновением клятвы. Она положила руки на крепкие плечи Аримана и, видя, что он, удовлетворенный ее ответом, протянул ладонь к мертвым жрецам, поймала ее и мягко опустила.
— Пожалуйста, не нужно. Пусть об их телах позаботятся звери и Митра, как положено.
Ариман не простил брату предательство людей, их отречение от тьмы и поддержку Ормузда. Демон толкал их на грех, сеял смерть и топил свет веры в крови и грязи сомнений. Если бы Анахита попробовала определить, сколько сражений минуло между добром и злом и сколько жизней раздробили жернова отравленной ненавистью войны, она сбилась бы со счета. Душа каждого человека — это сонмище окровавленных чувств, пиками наставленных друг на друга. Правды и Лжи. Победивших и побежденных. Но одно, из рассказов Ормузда, Анахита знала точно — и он, и Ариман рождены временем и судьбой, верховным богом Зерваном(11). Братьями они вышли из его недр, спеша разделить заплутавший между светом и тьмой мир и сокрушительную власть над ним. Ормузд сотворил благих богов и возложил на них обязанности во всем помогать ему — у Анахиты хватало забот с тех пор, как Творец доверил ей благополучие людей и тучных стад, для которых она разливала полноводные весенние потоки. Хватало молитв ведающих лекарей, что заступались перед смертью за больных, и жен, оберегающих домашний очаг. Когда же холодное дуновение времени принесло в Гародману едкий дым объявленной войны, Анахита обнажила свой меч. Но ни разу не подняла его против Аримана по-настоящему.
Ормузд говорил, что зло бездарно: оно разрушает, крадет, но не создает ничего нового и ни с кем не способно делиться. И все же, увидев воочию тварей, которых Ариман выставил против него, духов, оживленных злом и вскормленных ложью, она усомнилась в несокрушимой мудрости небес. Бездна удивила Анахиту. Из нее появились существа, почти близкие по силам благим богам. Ариман сотворил из мужчин дэвов, а из женщин — паирик так же, как свирепого волка из покорной собаки, но с восхитительной разницей, что волка он своей мощью не наделял. В пустом демоне выразилось созидательное начало.
Анахита, обожженная робкой надеждой, тем ревностней искала брешь в броне своенравия Аримана. В их короткие встречи они опьянялись исчезающими мгновениями доверительного тепла и неловкого сближения, и ей неизбежно доставалась пара дразнящих ссадин в попытках подчинить себе разъяренного зверя его упрямства.
— Не смей перечить моей воле, язата. Когда я наконец увижу помимо блеска твоего золота хотя бы редкие проблески мудрости в твоих глазах?
— Когда соизволишь поднять взгляд выше моей шеи, владыка.
Анахита чувствовала: с ней творилось что-то неладное. Обессилевшее тело не подчинялось велению разума о том, что пора отпустить руку демона. Тьма сдавила ее в колючих тисках жажды, облепила, проглатывая животворящие капли. Ариман предостерегал ее. Хотя ему не доводилось иссушать богов, в глазах смерти, обращаясь к ней лицом к лицу, те ничем не отличались от людей. Анахита на самую малость поверила, что сумеет принести его сущности исцеление и выжить.
Но она просчиталась.
1) Анахита (Ардвисура Анахита) — богиня воды, плодородия, медицины, любви и мудрости в иранской мифологии. Покровительница стад и домашнего очага.
2) Митра — божество, связанное с дружественностью, договором, согласием и солнечным светом.
3) Орму́зд (Ахурама́зда) — безначальный творец, пребывающий в бесконечном свете, создатель всех вещей и податель всего благого. Является покровителем праведного человека и главой всех сил добра, борющихся с «ложью». Ахурамазда сотворил всех благих богов.
4) Персидский локоть равнялся 55 см
5) Сраоша — бог религиозного послушания и порядка.
6) Раншу — бог правосудия.
7) Бездна Лжи — ад, Дом Лжи.
8) Арима́н (А́нгра-Ма́йнью, А́нхра-Ма́йнью, Ангхро-Майнью) — бог (демон) тьмы и олицетворение всего дурного, первоисточник зла, противник Ормузда. Ахриман не обладает самостоятельной творческой силой, но во всякое чистое и доброе творение Ормузда может заронить зерно зла.
9) достойная почитания
10) Гародмана — рай, Дом Песни.
11) Зерван — в иранской мифологии олицетворение времени и пространства, единое верховное начало бытия, «Вечное Время» (Зерван Акарана). Из недр его происходят Ормузд и Ариман, Свет и Тьма, образующие своей борьбой существование настоящего мира.
Память возвращалась медленно, короткими и несвязными урывками.
В полузабытье Ариману грезится далекое побережье Яхша Арта(1) и танцующие силуэты на фоне праздничного костра. Музыка врывается в сознание вместе с хором песен, заглушая возбужденное гудение непростительных грехов.
Он помнит это место, где северные степи дремлют в объятиях суровых рек, где в году зимней поре отводится десять месяцев, а летней — всего два. Место, погребенное под снежным прахом, где тогда еще не знали мерзящей славы Ормузда, а его, Аримана, власть над персидскими племенами была безраздельна.
Ему видится, как он умирает среди желтых барханов, теряя силы, а солнечные лучи мечами пронзают кожу. Из ран сочится дымящаяся кровь, выпущенная Раншу и Сраошей. Та битва кажется одной сплошной ошибкой, но ему не оставалось ничего иного, после того как их настигли. Колдовство иссякло, копье разлетелось в щепы, и пришлось бежать.
Голос Анахиты будоражит во сне слух. Ее мягкие, плавные очертания вырисовываются перед глазами пленительным видением.
Смуглая бархатистая кожа манит к прохладе прикосновений — они ложатся вожделенной тенью и смывают усталость горной водой, когда он проводит руками по линии ее обнаженного тела. Целует властно, не признавая отказа. Вдавливает ее в покрывало и вырывает из груди глубокие стоны. Пробует на вкус свежесть луговых трав и сладкий жасмин — запах Анахиты, который стал частью ее сущности и не покидает его даже зимой.
Образы сменяли друг друга, полыхая пожаром под закрытыми веками.
А потом он очнулся.
Ариман лежал на спине, разглядывая затуманенным взором темное полотно неба, на котором уже сверкали тусклые звезды. В мрачном царстве Зервана, царстве времени и судьбы, откуда явились они с братом, звезды смотрели так же неприветливо. От его Бездны Лжи до Вечного Времени можно дойти за неделю, а еще в трех днях ходьбы простирается черта небытия. Мудрость, данная им Зерваном, гласила, что за ней исчезают боги, когда погибают. На памяти Аримана такого еще не случалось, и, видимо, он станет первым, кого пожрет время. Кого Зерван вернет в пыль с ледяной бесстрастностью верховного божества. Вечные сущности не оставляли по себе даже подобия души, в то время как люди умирали иначе. Людей судили боги.
Взгляд прояснялся, постепенно все его чувства обострялись. Слух беспощадно терзал гул крови в висках, что затопила его существо, словно могучий водяной поток, хлынувший в пересохшее русло. Притупляя ощущение разбитой усталости, внутри сосредотачивалась божественная сила, которая отличалась от его собственной, и той было так много, что Ариман не сразу подчинил ее себе и успокоил.
В намерении понять, что с ним происходит, он привстал на локте и обнаружил рядом с собой скорченную Анахиту, что прижалась к его плечу, однако не спала. Лицо цвета воска обтянулось пергаментной кожей, голубые глаза сомкнуты и впали, как у мертвеца.
— Анахита! — позвал Ариман, хватая ее и рывком разворачивая к себе.
Мертвая плоть под грубыми пальцами омерзительно крошилась, вынудив его в испуге отшатнуться и пожалеть о сделанном. Все увиденное отдавалось в голове пронзительным звоном отчаяния и несогласия — то, что Анахита сделала для него, хотелось люто ненавидеть. Исправить, изничтожить саму ее способность делиться с ним жизнью, выдрать ее силу из себя с корнем и вернуть, покуда та не напиталась злыми чувствами и не вросла в него окончательно. Легкое соприкосновение с бледным телом — и ничего, тьма затерялась в пустоте молчания, скупясь на дары, и только крепче стягивала узел бессилия вокруг его шеи.
— Повелитель, — высокий голос Нахатьи(2) возвестил о появлении злых духов.
С разных концов пустыни, потрясая десятками браслетов, к нему выходили дэвы и паирики — полураздетые, черноокие и темноволосые исчадия Бездны в обличии людей. Когда-то, нуждаясь в союзниках, Ариман заколдовал грешников, передав им частицы себя. Он взял их жизни, чтобы раскрыть их худшие грехи и наделить своим могуществом.
Душу Нахатьи истачивала червями высокомерная гордость — с перерождением тот стал задирать нос еще выше.
— Все оклемались?
— Да, повелитель. До черты небытия оставалось не так много, но, когда ты покинул царство Зервана, мы тоже почувствовали себя лучше. Сраоша и Раншу застигли нас врасплох, — отвечал подошедший к ним Индра(3).
— Готовьтесь к ритуалу, — коротко сказал Ариман.
Дэвы многозначительно переглянулись.
— Позволь напомнить, повелитель, что твое колдовство не воскресит ее. Ты стал сильнее, но по-прежнему не можешь передавать свои силы, как небесные боги. Для ритуала необходима жертва, а язата мертва.
Ариман подскочил на ноги и осадил слугу, затыкая его не в меру дерзкий рот:
— Ормузд творил богов из своего света, из ничего! И мне удалось повторить его искусство, хоть и с некоторыми изменениями. Я дал вам бессмертие, власть над тьмой. Вы переступили порог Бездны Лжи и уподобились ей. Вы — половина людского мира, все злое и дурное, что в нем есть, в том числе смерть! Пустите ему кровь, и он станет нашей жертвой.
Перед всеми духами с полной ясностью предстало решение владыки: повергнув к стопам великой богини половину всего мира, они покончат с собой. Для язаты не хватит каких-то ста человек, ее не воскресит тысяча голов скота и плодородные поля, вспаханные от Темного до Персидского моря. Чтобы убедить Зервана отпустить Анахиту и сделать ее прежней — бессмертной и всемогущей, им придется стать частью подношения.
По толпе слуг прошел беспокойный шум. Индра заставил их притихнуть, но паирика Джех, ослушавшись, раболепно упала на землю и воззвала к Ариману:
— Повелитель! Не сочти мои слова за ничтожное ослушание, но выслушай мой совет. Ты можешь поступить иначе. Тебе не придется нас терять, если ты обманом заставишь Ормузда воскресить язату. Он будет считать, что ее убили непокорные халдейские боги или египетские, эти проклятущие мятежники! Мы устроим…
— Нет! — грубо отрезал демон. — Мой брат не воскрешает мертвых. Для его сил смерть оскорбительна, какой бы она ни была.
— Владыка, прошу, не нужно! — следом взмолилась Муш(4), но Ариман вцепился в челюсть паирики железной хваткой. Она сдавленно обнажала зубы на смятом в складки лице, и жалостливые мольбы скомкались, будто грязь под сапогами, вызвав у него желчную усмешку. — Ведь мы не знаем, какой она возродится. А вдруг она станет сильнее, чем мы, и превзойдет тебя, о повелитель? Это убьет нас!
Она тяжело дышала, дико вращая черными глазами, но отчаянно хваталась за единственную соломинку, твердившую о том, что благие боги для них опасны и даже смертельны. Особенно мертвые и нуждающиеся в силах. Особенно, если их воскрешает тот, кто привык жизни забирать, а не дарить безвозмездно.
Отброшенная Ариманом, Муш упала на холодный песок, и горестные всхлипы паирики стали похожи на обреченное скуление. Вместе с Джех, до сих пор лежавшей перед владыкой ниц, она отползла к подножию бархана, и создания Бездны сжались в ужасе, услышав приказание Аримана:
— Так повелевает Смерть — тот, кто выше небес, дальше загробного мира, тот, кого создало Вечное Время, и никто не знает его облика, ибо он многолик! Погубивший Первочеловека и проклявший весь его род. Открывающий врата в жестокие сердца смертных, вершащий отмщение, Владыка Лжи, Зла и Скверны, Дурного помысла, Дурного слова и Дурного деяния, приходящий в первый миг заката. Слушай своего повелителя, Тьма!
Дэвы и паирики подняли дикий гвалт. Хохот, визг, скрежет браслетов на ногах и руках, плач, судорожные вздохи и удушливые стенания — звуки слились в одно целое и размазались по пескам, эхом отдаваясь в чреве пустыни. С покорностью вняли призыву дети Тьмы и потянулись к нему, сгибая и распрямляя спины, извиваясь, подобно змеям. Рваные, ломаные движения, набирая темп, сплетались в узоры ритуального танца, сопровождаясь перезвоном украшений и топотом босых ног. Ариман чувствовал, как велика его сила, выбиваемая слугами, будто искры костра, как она разливалась вокруг болотной мутью, засасывала и липла к ладоням, выпрашивая ласку хозяина. Звезды провалились в нее и померкли, и ночь, отяжелевшая от мрака, зашептала голосами ненасытной своры:
— Мы приходим к тебе, Ангхро-Майнью, о Создатель, следующий лжи, повелевающий смертью и злом, ослепляющий небо!
— Мы воздаем хвалу тебе. Мы возносим твою славу!
— Мы чествуем тебя песнопениями!
— Мы танцуем для величия твоего!
Под буйство молитв, под неистовый ритм тощих смуглых тел, что кружили вокруг Аримана, он подошел к бесчувственной Анахите и задумчиво провел по тусклым, мертвым, как цветы осени, волосам. Привычным жестом пальцы скользнули к темнеющим впадинам щек и обвели резко очерченные губы богини. Шелковистость кожи вместе с жизненными соками тоже выпила смерть, а выступающие косточки он мог запросто разломить, как глину, если бы надавил сильнее. Ариман знал, что его жадная сущность подвела Анахиту к черте, дальше которой боги рассыпались в пыль времен. И тьма гналась следом, спеша протянуть к ней руки, чтобы не дать повелительнице вод уйти за черту небытия. Тьма скорбела и раскаивалась, хватая тлеющий огонек жизни и раздувая его ветром.
Ариман подобрал с земли наполненный кровью бурдюк и поднял его над головой, являя взорам своих слуг. По знаку, что отмерил начало сложного обряда, те разошлись в стороны и остановились на равном расстоянии друг от друга, образуя четкий круг. Пристальный взгляд владыки прошелся по дрогнувшим плечам и неровно вздымающимся ребрам дэвов. Лицо Нахатьи горело слепой решимостью, а в верности Индры, первого из злых духов, он никогда не сомневался. В глазах паирик стояли слезы — они ненавидели богиню, за которую детям Тьмы вот-вот предстояло умереть, но скорее расстались бы с жизнью, чем нарушили волю Аримана.
Кое-кого в толпе не хватало, и демон, зло скривив рот, покосился вниз:
— Явиться ты ко мне не смеешь.
В мгновение, отсчитанное песками, ветер переменился, ударяя со всех сторон сразу и взвиваясь яростно шипящим вихрем. Воздух распух от внезапного жара и обжег горло, когда Ариман вдохнул пыль, принесенную раскаленным дыханием Апаоши.
Первое время владыка ничего не видел. Стена ветра бесновалась так, будто грозилась обернуться бурей и унести все, что удастся сорвать с поверхности. Но как только она улеглась, мутные глаза Аримана впились в бесформенную груду песка, возникшую рядом с Анахитой. В нетерпении сжимая бурдюк, он ждал, когда Апаоша поднимется, но это случилось не сразу. Сначала, на вершине бугра, показались острые зубцы его позвонков — песчинки скатывались в толщу земли, оголяя согбенную черную спину, лопатки, а затем жилистые, вытянутые вперед руки. Гул песка залепил уши, просачиваясь в сознание криками мучеников. Наконец, открылась часть шеи, следом затылок, и злой дух пошевелил головой, словно пробуждаясь от долгого сна в могиле барханов.
— Посмотри мне в глаза.
Ярость Аримана обрушилась на Апаошу сродни удару топора, и слуга распрямился под натиском этой пытки, издав хриплый клекот. Потоки песка осыпались плотной завесой с его макушки и удлиненной челюсти, сужаясь до тонких нитей, до мерного шелеста. Они стекали по двум огромным рогам, венчавшим антилопий череп Апаоши, в то время как сам дэв сидел перед владыкой на коленях, покаянно, прямо как человек. Но человеком — чернокожим юношей — в своем истинном обличии он был только наполовину. Гибким, легким телом, вобравшим в себя огромную мощь пустыни и опустошающих засух. Дитем песков, чьи голоса проникают в сердца людей, а прикосновения дарят смерть как награду.
— Апаоша, ты подвел меня, — Ариман цедил слова, сдерживаясь от нового удара. — Взгляни, — он указал на высохшую Анахиту, как бы наказывая слугу жутким видом богини. — Посмотри, что ты наделал! Я предупреждал тебя, что, если меня ранят, ты должен будешь запутать мой след, не дать ей найти меня, а не привести ко мне.
Из черных глазниц дэва на Аримана смотрела первородная тьма Бездны, та же, что затопила пустыню и задушила звезды, призванная недавним заклинанием. Слуга не говорил — из-за звериного черепа он не владел речью, а наклонял большую голову, словно говоря о том, что не сожалел о содеянном, что оберегать владыку он будет, невзирая ни на что. Он позвал Анахиту, тянулся к ней нитями, несущими страх и боль, не чинил препятствия Митре, когда тот указал богине верный путь. Это он. Трусливый, никчемный предатель.
Дикая, испепеляющая ненависть скручивала сущность Аримана. Злая сила, клубившаяся возле его ног, накинулась на слугу, как бешеный зверь, как поражающий удар молнии. Носовую кость Апаоши разрезала глубокая трещина, а из глотки вырвалось глухое, отрывистое мычание, отчего дети Тьмы испуганно замерли, молча наблюдая за истязаниями. Они старались слиться с местностью, с ночью, чтобы не попасть под сердитую руку Аримана.
— За ошибку Апаоши вы все расплатитесь жизнями, — Ариман прошелся взглядом по чернеющим фигурам слуг, что стояли, похожие на пугливые тени грешников. В Бездне Лжи людские души тоже опасались показываться ему на глаза, пусть он и чуял их гниль за сотни шагов. — Сегодня ночью я залью этот мир кровью. Он будет принесен в жертву во имя ее спасения. Мир, который веками оберегала Анахита, получая взамен лишь пресловутые молитвы да дым благовоний, заслужил эту участь, и он вернет ей все сполна. А когда он отдаст последнее, что имел, последний вздох и последний грех, когда окажется нищ и гол, как бедняк в оковах рабства, придет ваша очередь.
Владыка позвал к себе Апаошу, и тот шустро поднялся и забрал у него кожаный бурдюк. Львиная кровь значительно слабее людской, но и она сгодится для того, чтобы сотворить ритуальные знаки, которые дэв засухи выводил на руках Аримана и Анахиты, макая пальцы в красное. Кровь упрочит связь между ними и сделает ее тело податливым для темного колдовства, ведь даже безжизненное оно по-прежнему священно.
— Тьма, слушай своего повелителя! Восстань против существования благих творений Ормузда, служи их противником от имени моего, — грозный голос Аримана возмутил силу, лежавшую на песках; она ответила ему утробным рыком, тяжело шевельнулась и поползла, хлынула за пределы ритуального круга. — Я посылаю свой бич, я посылаю свой меч — так говорит Смерть.
Легкая дрожь губ опрокинула первые строки молитв, подхваченные разноголосыми ветрами пустыни. Оживление нарастало, расталкивая мрак и озаряя немую тишину вспышкой безумства. Слуги взмахнули руками, рассыпая переливчатую дробь украшений, меняя направление его силы — вороша песок подушечками когтистых лап, та пошла на запах человека. Они задвигались, рисуя пыльными телами замысловатые фигуры древнего заклинания и оставляя в воздухе шлейф взметающегося песка. Слова Аримана стали кнутом, под треск которого выплясывали дэвы и паирики, на черепки раскалывая свои сущности, будто глиняные сосуды, где испокон веков копилось зло.
Ночь пела колдовским голосом Джех, к которой затем присоединились остальные:
— Мы поклоняемся тебе, о царь всех злых духов!
— На этот мир, на людей, на благих зверей, созданных Ормуздом, на зелень мы насылаем скверну и разложение.
Ариман закрыл глаза, глубоким вдохом наполняя грудь воздухом, и воздел руки. Знаки, написанные на них, полыхнули черным, и нагретая кровь заскреблась по грубой коже огненными иглами, возрождая давно забытое чувство безграничного могущества. Власти, которую у него отобрал брат, и неукротимого хаоса, что вносил беспорядок в сердца людей, в божественные законы, которым они следовали, в движение звезд, чьим предсказаниям доверяли свои судьбы. Ариман уже воочию видел, как тьма разлеталась по миру, будто зимняя буря, приходящая в плодородный край с белых, пустынных гор. Он стал этим злом, чей след удушливым маревом растягивался от города к городу.
— В Мидии и в Гиркании, в Египте и Ливии, в области Персии и в области Вавилонии…
— … в Бактрии и Согдиане, во всякой стране и во всяком городе…
— … во всех местах владычества твоего мы посеем зависть и раздор.
— Злые помыслы зародятся в душе человека, злые слова опалят уста его…
— … и от каждого его злого деяния будет возрастать твоя сила. Ведь так повелевает Смерть.
— Недуги войдут в его тело, осквернят потоки и улицы…
— … напиток и хлеб его.
— Мы разрушим его мечты, оскверним древнюю веру…
— … и сделаем его дни невыносимыми в царстве земном и в загробном.
На людей, что не спали этой ночью, тьма налетала безжалостной сворой гиен, а в дома и постель к забывшимся глубоким сном закрадывалась ядовитым змеем. Усталых путников засыпали пески пустыни, жалили смертоносные скорпионы, либо резали разбойники и неверные язычники. В храмах гасли священные огни — зримые образы Ормузда, которые поднимали людские молитвы в небеса. Не опаляясь, как в прежние дни, не боясь, тьма липла к оранжевым языкам пламени и давила их. Пройдя по лугам, она оставляла безжизненный и непригодный сухостой, умножала в садах гниль и убивала скот. Всюду, всюду Персидское царство лежало во мраке, подобно застигнутому смертью.
Раскрыв глаза и вонзив взгляд в Анахиту, Ариман отметил, что она выглядела гораздо лучше. Заостренно-усохшее лицо сгладили нежные черты жизни, и тело наливалось силой — осторожно взяв ее за руку, он нащупал слегка проступающие, хрупкие кости и четкий рисунок символов, который отпечатался на ладони и горел, как у него.
Колдовство действовало, Анахита возвращалась к нему. Ариман слабо улыбнулся своим мыслям, слушая людские вопли и стенания, что подносил темный ветер в качестве даров хранительнице вод. Знаки на ее коже принимали любую жертву: богатую, источающую смрад крови, и скудную, забивающую ноздри горелым запахом человеческих страхов.
Танец Апаоши завораживал глаз. Качая высокими рогами и изгибая тонкое тело, он двигался легко и плавно, будто летящая птица. Но в короткое, почти неуловимое мгновение, как сноп, свалился на землю, и его череп разорвало надвое. Дэвы и паирики замолкли и остановились; одни упали, застревая и увязая в топкой, прожорливой тьме Аримана, в криках других слились воедино ужас и боль. Насытившись обедневшим, разоренным миром, она начала поглощать и их.
Ариман больше не глядел на то, как слуги исчезали под волнами его плещущейся жажды, оставляя следы борьбы на ледяных песках. Он ждал, когда Анахита почувствует действие ритуала и придет в сознание, но глумливые смешки шепота времени разбавляли надежду муками отчаяния. Она не открывала глаза и не отвечала на упрямый зов по имени. Касаясь ее, он не улавливал отголоски свежей, как вода, несущей успокоения силы. На границе небытия таяла зыбкая тень девичьего силуэта, до которого тьма больше не могла дотянуться.
От вида неподвижной, равнодушной к жизни Анахиты внутри все спекалось камнем. Ариман отстранился от тела, желая находиться сейчас не здесь, не под сводом ее безбрежной гробницы, а за сотни парасангов от этого проклятого места. Воздух вокруг сгустился, пахнув ему в лицо грозовым ароматом. Демон обреченно сомкнул веки, сдерживая хрипящее дыхание, но затем протяжно выдохнул из глубины груди и зажмурился до рези в глазах.
Тяжелые раскаты грома грянули над его головой, сокрушая небо.
Свет восходящего солнца, с трудом карабкаясь по вершинам голых скал, обагрил бесплодную равнину. Загнанный в клетку тошнотворных мыслей, Ариман не сразу осознал, что ритуал занял всю ночь и уже наступило утро. Он перевел мутные глаза на Анахиту. Слабо освещенное лицо богини казалось необычайно красивым и умиротворенным — она, будто бы живая, гордилась тем, что могла делиться с ним своей силой и считала подобную смерть своим долгом. Разбитый череп Апаоши, что пялился на Аримана дырами глазниц, был еще одним горьким доказательством его постыдной немощи.
Не успел Митра покинуть горизонт, как на краю бархана, наметав облако пыли, возник Сраоша. Держа в руках позолоченный топор, в сверкающем нагруднике, небесный бог широким шагом рванул к Ариману, почти срываясь на бег.
На рассвете мрак сходит с земли, обнажая все ее тайны. Анахита не вернулась в Гародману, и боги наверняка хватились ее, заподозрили недоброе, но сбились с пути, обманутые тьмой. Первый, кто мог подсказать им ее местонахождение, огненным оком обозревал мир от восхода до заката. И привел Сраошу прямиком сюда.
Не теряя времени, Ариман отколол острые рога Апаоши и сотворил из них изогнутые, как змеиные клыки, кинжалы. В мимолетном взгляде, брошенном на Анахиту, грозным отблеском сверкнула песчинка разразившейся бури ликования. Чтобы воскресить богиню, жертвы мира оказалось мало.
Для обряда нужна не земная падаль.
Нужен бог.
Подойдя к Ариману и увидев повелительницу вод в объятиях вечного сна, Сраоша замер как вкопанный. Узкая ладонь сильнее перехватила рукоять играющего бликами оружия.
— Ты… — яростно выплюнул младший сын Ормузда. — Ты посягнул на жизнь священной дочери нашего Творца!
Губы Аримана скривило хищное острие ухмылки. Догадка свирепого божка звучала приятнее правды, поэтому он охотно поддержал ее.
— С куда большим удовольствием я разделаюсь с тобой.
Свист топора рассек воздух. Ариман скрестил кинжалы, отражая первый выпад, и оттолкнул Сраошу ногой. Бог отшатнулся, но восстановил равновесие, и прежде чем он опомнился, демон бросился в наступление.
Стремительный взмах. Дикий рев металла. Резкий уклон и разворот.
Сраоша пятился, едва успевая отбиваться от взлетающих перед лицом кинжалов. Напоенная мощью Анахиты, тьма Аримана давала ему преимущество. По пустыне разносился ее мерзкий вой. Она вздувалась, бурлила. Хватала противника за руки, норовя раздробить кости.
Божественная кровь золотом брызнула на песок, марая одежду и топор. Сильный рывок со стороны Аримана. Затем снова и снова. Быстрее. Резче. Потрепанный вид бога и азарт боя приближали момент торжества. Демон решительно занес руку. Острый клинок смотрел точно в грудь Сраоши.
Выглянув из-за бугра, утренний луч коснулся Аримана. От внезапной боли, что обожгла глаза, он выронил оба кинжала. Его раскачивало, колени подломились. Земля под ногами расплескалась бурым размытым пятном, и Ариман упал на него, ослепленный разящим светом Митры. Со дня, как создан мир, светило дня ни разу не вмешивался в поединки между добром и злом. Он выступал в них судьей. А раз сунулся, то понял, чем это грозит Сраоше, чем обернется его поражение для них всех.
Ариман нашарил первый кинжал. Четкий слух ловил каждый шорох, а сам он почувствовал, как враг обрушил на тьму потоки собственной силы.
— Довольно медлить, кончай с ним! — хрипло прокричал демон, понимая, что утекает последняя возможность одолеть благое божество.
Сквозь горячую резь в глазах он разглядел скорченную фигуру в помятом нагруднике. Лезвие боевого топора тускло блестело под барханом, очевидно, вырванное из ослабленных рук Сраоши. Тот еле отбивался, но разъяренная тьма, налетев на него, будто самум, обездвижила и придавила сверху. Лязг клыков заглушил невнятную ругань бога. Ариман схватил второй кинжал. С усилием поднялся и встал к солнцу спиной. Густой туман мглы расползся по округе, заслоняя его от новых ударов Митры — пыльные лучи меркли, превращаясь в белые точки, ничуть не ярче звезд. Когда Ариман приблизился к Сраоше, рот противника оказался залеплен вязкой мутью, ноги и туловище обхватили черные путы, которые тот тщился содрать с себя кровоточащими руками.
Ариман ловко поймал одну, вывернул ладонью кверху и пригвоздил кинжалом к земле. Сраоша взвыл от боли с набитым грязью ртом.
— Вот ты каков, преданный сын Ормузда, — злое шипение демона сочилось, разбавляя нависший над ними жар выплеснутого из ран божественного золота. Жизнь покидала могучее тело, путаясь в плетениях жажды. — Бросаешься в бой, не ведая страха, но без Раншу и Митры ты ничто. Вся твоя сила в моих руках. Но не бойся, я правильно распоряжусь этим бесценным даром.
Перевернув в пальцах второй клинок, Ариман метко вогнал его в запястье другой руки, но на сей раз Сраоша остался тих. Лишь его тонкие ноздри раздувались, как у Первобыка, некогда обреченного духами зла на заклание, а от частого дыхания металась грудь. Не обращая внимания на муки пленника, Ариман проговорил часть заклинания, и метки, что въелись в кожу у него и у Анахиты, прорезались глубже. Будто удары меча, впечатывались и тлели, испуская теплый дым. Львиная кровь держалась не так долго, как человеческая, больше гнила, чем горела, но на еще один ритуал ее должно хватить.
Ариман не допускал мысли о том, что он может потерять Анахиту. Ее тело принимало божественную кровь куда охотнее предыдущих даров — Сраоша иссыхал на глазах, перестав сопротивляться. Время для него потекло быстрее, так быстро, что в считанные мгновения низвергло в прах.
Налетевший из ниоткуда ветер разогнал туман, и солнце облило Аримана мягким ослепительным светом. Митра сдался и больше не трогал его: пришел конец ритуала, пришло и смирение, пускай и недолгое. Боги непременно сойдут к ним позже в намерении покарать за убийство собрата и стребовать объяснений, но сейчас вся сущность демона принадлежала распростертой на песках Анахите. На Аримана повеяло ее духом: поздней весной и пряным ароматом жасмина.
Наконец, у нее вздрогнули веки и она полуоткрыла глаза.
Он прихватил ее рукой под шеей, приподнимая голову и помогая богине сесть. Анахита долго не могла опомниться, ведь на краю сознания все равно толкалась гадкая, обжигающая мысль, что порог небытия успел повредить ее рассудок и ей мерещилось тихое дыхание людского царства, приглушенное биение сердца земли, мерещился он… Ее усталый взгляд отчужденно скользил по голым просторам, чуть задержался на зверином черепе Апаоши и замер на Аримане. Кинжалы растворились без следа, повинуясь неуловимому жесту его руки, поэтому Анахита не успела заметить их.
— Я… — голос слушался ее плохо.
— Ты жива, — подтвердил Ариман, обнимая ладонями гладкое и запыленное лицо своей отважной супруги, на котором показался первый проблеск улыбки.
Почти сразу уголки ее губ опустились обратно — Анахита испытующе оглядела его и себя, присматриваясь к темным меткам, что взбугрили кожу шрамами, заронив новые сомнения.
— Как ты меня оживил? Ты… ты стал могущественнее. Я чувствую твое колдовство… Оно жестокое и очень сильное. Как тебе удалось?
— Я отдал все, что у меня было, — серьезно и твердо проговорил Ариман. Он благоразумно умолчал о подробностях ритуала, потому что сейчас правда настроит Анахиту против него, а меньше всего ему хотелось с ней пререкаться. — Мои слуги принесли себя в жертву, чтобы ты вернулась.
— Ты знаешь, что мне пришлось поступить так же, — чуть слышно отозвалась она и придвинулась; ее губы оказались на расстоянии прерывистого шепота от его губ.
Ариман выпрямился и сощурился, глядя колюще-режуще, а тяжелый вздох вырвался глухим и хорошо знакомым ей рычанием:
— И тебе хорошо известно, язата, что я об этом думаю, а также о чем предупреждал тебя. Божественная власть безмерна, но не полна, и она не может повелевать смертью, как ей вздумается. Одаряя мертвого бога жизнью, нужно отдать другого как плату. Надеюсь, теперь твоя мудрость позволит тебе это запомнить и больше не нарушать мои запреты. А если ты еще раз отдашь мне свою жизнь, я утоплю тебя в твоих же священных водах.
Она рассмеялась тонким, слабым смехом, но не на его слова, а от необъяснимого, идущего из самых глубин желания заполнить наступившую между ними тишину. Почти такую же страшную и тягучую, что обволокла ее на границе, затягивая в вечный мрак, из которого не возвращаются. Там время медленно и бесшумно оседало на ее плечах, сминая и разрушая тело, как засохшую ветвь, оплетя по рукам и ногам. За гневом бессилия ширился страх от понимания того, что мановения руки Зервана будет достаточно, чтобы отправить ее в царство забвения.
— Я бы хотела верить, что моя смерть тоже вразумила тебя, владыка. Но легче разнузданных богохульников научить праведности и уважению к богам. Ты же неисправим и самый безрассудный из них! И когда ты опять разозлишь Ормузда, я загадаю тебе другое наказание.
Он явно не в том состоянии, чтобы его цеплять, но Анахита отшучивалась и отбивалась, как могла отгоняла сотканное из звуков пустыни безмолвие. Ее темные ресницы часто подрагивали, роняя тени на ледяные всплески ужаса в голубых глазах. Не говоря больше ни слова, Ариман притянул ее к себе и горячо сжал в объятиях, утыкаясь носом в шею и вдыхая полюбившийся жасмин. Анахита зарылась пальцами в его жесткие волосы и прикрыла влажные веки, изгоняя из головы шепот болезненных, невыносимых воспоминаний. Шепот Вечного Времени, что змеился в зыбучих песках жертвенника.
Кусочек солнечного луча подкрался к ним незаметно, мазнув богине по лицу. Она нахмурилась и оживилась, внимательный взгляд приковал мерцающий за спиной Аримана обломок божественной славы и величия Сраоши. Его топор…
«Одаряя мертвого бога жизнью, нужно отдать другого как плату».
Анахита теснее прижалась к Ариману, вслушиваясь в гнев небес и съедая с горьких губ жгучую, тихую слезу.
1) Яхша Арта — р. Сырдарья; от старого персидского названия произошло др.-греч. — Яксарт.
2) Нахатья — дэв высокомерия.
3) Индра — дэв насилия.
4) Муш — «Паирика-мышь». В «Авесте», священной книге зороастрийцев, характеризуется как «воровка» и упоминается наряду с другими силами Зла при их перечислении. Функции ее неясны (высказывалось предположение об отождествлении Муш с мышью — носительницей чумной заразы).
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу