Три девочки со Сварога или Школьная жизнь (гет)

Саша, теперь уже восьмиклассница, постучалась в Вилину дверь.

— Убирайтесь, я не хочу никого видеть! — раздался голос из-за двери.

— Интересненько, — буркнула Саша, нахмурив тонкие брови, и вошла.

Виля обнаружилась лежащей ничком на кровати и всхлипывающей в подушку, но в голове у Саши почему-то мелькнуло: Жив, не навзничь упал. Решительно отметя Марысю с ее обожаемым паном Володыевским вместе, Саша обеспокоенно спросила:

— Виль, ты чего? Кто тебя обидел?

— Ни-ни-никто-о! — всхлипнула Виля. — Уйди-и-и!

Саша молча села на пол.

— Эт-то все Гриша-а! — прорыдала Виля.

— Гриша? Гриша Волжский?

— Волжский, чтоб его на кол! — воскликнула Виля, размазывая слезы по щекам. — Я не могу понять, Саша! Ведь в прошлом месяце звал на Новолетний, я тогда заболела, помнишь? Я ему сегодня предложила пойти вместе на Медный, а он-

Она снова замолчала, только было слышно прерывистое от слез дыхание, и дрожали губы.

— А он — что? — спросила Саша. Виля только махнула рукой.

— Я не хочу об этом говорить. Оставь меня. Я успокоюсь, и все будет как раньше. А сейчас занята, прости.

— Ладно, — сказала Саша и вышла. Занята она, как же, — подумала она.

В Сашиной голове начал складываться план.

Прежде всего она отзеркалила Марысе, почти воочию представляя, как хмурятся ее темные пушистые брови.

[ʍᥲρыᥴя]: Ты позволишь рассказать об этом Войтеку и Касе?

Быгдощец Войтек(Ян Войцех Брдецкий) был парнем Марыси, катовичанка Кася(Катажина Эмилия Клодницкая) — ее подругой. Мырыся доверяла им всецело, так как же Саша могла выказать недоверие? Она написала: Конечно, рассказывай.

Свое объединение они назвали "От Волги до Прегеля", и, помимо Саши, Марыси, Войтека и Катажины, туда вошла и татарка Камалия Зилант, десятиклассница с Хорса и известная болтушка, отношения которой с Мишей Московским, чей дед был предыдущим Магистром, были достоянием всей школы.

Целый месяц они выстраивали сложные своднические планы, но потом Саша влетела в Касину комнату, где собиралось их "тайное общество" и сказала:

— А знаете, ребятки, — ("ребятки" к компании, в которой был только один парень, звучало забавно.) — Я говорила сегодня с Вилей, она стала такая, как всегда была. Похоже, нашему обществу пора самораспускаться. Как там у вас это сказали? — кинула взгляд на Марысю она. — "Вынести знамя"?

— Да, tak, — кивнула Марыся.

Камалия цокнула языком.

— Ты уверена, Петра? Одна моя подруга, она простец, вела себя точно так же. Вот только она очень страдала.

— И что случилось потом? — поинтересовалась Кася.

— Этим летом я вырвала из ее рук нож.

Марыся судорожно перекрестилась.

— Виля слишком рассудительна для такого, — сказала Саша. — Но я буду приглядывать за ней. И ты, Мариечка, тоже.

Мария серьезно кивнула.

* * *

Правы были и Саша, и Камалия. Всю свою душу Виля отдала балетному кружку.

Балетный кружок ставил дивертисмент, состоящий из номеров "Лебединого озера". Одеттой-Одиллией выбрали Вилю. Ее Зигфридом стал ее погодка Андрюс Вилис, уроженец Вильнюса. Он был высокий и светловолосый, с античными чертами лица, но главное — прекрасный партнер.

Андрюс довольно быстро обрел привычку провожать Вилю после кружка. Как-то раз Виля пожаловалась:

— Знаешь, Андрис, я совершенно не понимаю, что мне делать с Одиллией!

Андрюс на мгновение свел брови вместе, но потом ответил:

— А знаешь, Виля, быть может, тебе стоит попробовать вспомнить свои обиды?

Виля почувствовала, как глаза наполняются слезами.

— Спасибо, Андрис. Ты меня очень выручил.

— Да ладно тебе, — улыбнулся он. — Знаешь, Виля... Я бы хотел тебя попросить кое о чем, на правах вечного партнера.

— Проси, — улыбнулась Виля в ответ.

— Пожалуйста, не зови меня Андрисом. Я же не латыш, в конце концов. Если не получается звать Андрюсом — зови по-польски: Ендрек.

— Но это же неправильно — литовца называть как поляка!

— Да что там, — махнул он рукой. — Речи Посполитой никто не отменял.

— Хорошо, Ендрек, — улыбнулась Виля. Они стояли возле двери в ее комнату. — Ну, привет.

— Привет! — ответил Андрюс и склонился в полупоклоне.

За предложение Андрюса Виля взялась всерьез. Ее Одиллия была глубоко обижена Зигфридом, пусть для Вили на его месте всегда был Волжский. Глава кружка был в восторге.

А она заболела в конце января и премьеру танцевала с температурой под тридцать восемь. На поклоне Виля почти рухнула на сцену, ее мгновенно подхватил Андрюс.

Он спрыгнул в зал.

— Что с ней, Андрюс? — вскрикнула Саша.

— Она вся горит! Ее надо отнести в лазарет!

— Так что ж ты стоишь, руки сложа? — зло спросила Марыся почти цитатой из "Белого вальса".

И они побежали. Потом Вилю уложили на лазаретную койку, успокоили Сашу и Марысю и обругали Андрюса за то, что он, весь взмыленный, в колете, в чулках и балетных туфлях бегает по школе в такой холод.

Вдруг дверь открылась, и на пороге появился Гриша.

Марыся посмотрела на него и сузила глаза. Потом нехорошо улыбнулась, вышла в коридор и закрыла дверь.

— Что тебе нужно? — спросила она.

— Я хотел узнать, что с Вильгельминой, — сказал Гриша.

— Он хотел! — зло усмехнулась Марыся. — А всем плевать, что ты хотел. И если ты думаешь, что я тебя пущу, то ты глубоко ошибаешься.

— А что я такого сделал? — спросил Гриша. Марыся вскинула подбородок и вдруг отвесила Грише пощечину.

— Что ты сделал? Ты отверг Вильгельминку, отверг низко! Ах, она же немка! — снова пощечина. — Да будет тебе известно, ее дед воевал на Втором Белорусском фронте, а бабушка медсестрой была, в госпитале!

Она перевела дух, но потом продолжила:

— И если ты отвергаешь девушку, влюбленную в тебя, которая неугодна лишь тем, что немка, если ты судишь о ней по ее национальности, то ты хуже фашиста, Волжский! А теперь проваливай! Убирайся на все четыре стороны!

Гриша ушел, но потом долго не мог уснуть. Гневные слова Марии звучали в его ушах.

В самом деле, — думал Гриша, — за что я ее обидел? Она ведь такая хрупкая, эта Виля Твангсте, такая светлая! Я ведь звал ее на Новолетний. А что потом? Рафалчинская права. Я не имею права на то, чтобы считать всех немцев плохими. Я виноват. Виноват. Надо бы извиниться. Нет! Не надо бы, а просто — надо.

План того, как бы попасть в лазарет, сложился в его голове мгновенно. Повезло, что на следующий день он должен был играть за "Булат" против вечно опаздывающего "Уралмага".

Гриша был готов на коленях благодарить отбивалу "Уралмага" Юрку Татищева, который метко послал в его сторонц бладжер. Треск, падение, сломанная в двух местах рука — просто блеск!

Медсестра тетя Даша заковала Гришину руку в простецовый лонгет, напоила Костеростом и обезболивающим (это имело смысл; Гриша на своем опыте убедился, что кости сращивать неприятно, еще в третьем классе), после чего он отправился к Виле в палату.

В коридоре Гриша столкнулся с Андрюсом. Тот по случаю выходного дня был не в форме, а в джинсах и свитере бежевого цвета. Андрюс поднял бровь а-ля мистер Хиггинс(правда, тогда Гриша еще этого не знал), пристально посмотрел Грише в глаза, но посторонился. Гриша повернул за угол и застыл.

Дверь в Вилину палату была открыта. Виля сидела на кровати, накрыв плечи суконной мантией, и что-то писала в тетради. Наконечник пера поблескивал золотом в солнечном свете, лившимся из фальш-окна.

— Вильгельмина? — окликнул ее Гриша.

Виля отложила ручку в сторону, заложила нужную страницу и закрыла тетрадь. Потом медленно подняла глаза и машинально потерла переносицу.

— Волжский? — произнесла она. Потом увидела руку в лонгете и попаталась вскочить: — Что у тебя с рукой?

— Сиди, — удержал ее Гриша. — Просто упал. Кажется, в экипировку квиддичиста пора включать парашют.

Она тихо хмыкнула.

— Можно мне сесть? — спросил Гриша.

— Посмотрите, какой джентльмен! — с горечью проговорила Виля. — В октябре ты таким не был, Гриша.

— Да. Да, — покаянно кивнул он. — И я хотел извиниться. Я не должен был так говорить и я виноват.

— Это тебя Марихен послала? — спросила Виля, недоверчиво нахмурив золотые брови.

— Нет. Когда я приходил, она надавала мне пощечин и не пустила. Пришлось руку ломать.

— Ты уж верно пожаловался на нее? — в ее голосе Гриша услышал зло-насмешливые ноты. — Садись.

— Нет, Виля! — воскликнул он. — Нет, я не жаловался. Потому, что она была в своем праве. А я виноват. Да и кроме того, стучать на девушку — низко.

Виля молчала.

— Прости, Виля. Прости меня!

Она снова потерла переносицу, а потом вдруг подалась вперед и обхватила ладонями его лицо.

— Я... я... Прощаю, Гриша.

Они молчали долго. Солнечный свет создавал вокруг тускло-золотых Вилиных волос подобье нимба.

— Слушай, — заговорил Гриша. — Давай сходим на Медный, когда ты выздоровеешь?

— Давай, — робко улыбнулась Виля. Потом свела золотые брови: — Так, Гриша. У тебя есть пять минут, чтобы дойти до своей палаты, потому что скоро придет Марихен.

— Слушаюсь! — рассмеялся Гриша, вставая. Он дошел спиной до порога, лихо поклонился и вышел. Виля улыбалась.

* * *

Было начало марта. Марыся шла по Медному бульвару одна, уже возвращаясь в школу.

Из здания, напоминавшего один из павильнонов московского метро и скрывавшего в себе Скважину, выпорхнула высокая худощавая девушка. Марыся не смогла бы увидеть ее лица, но все равно узнала Вилю — по балетной осанке, тусклому золоту волос, убранных в пучок, по драповому пальто с вытачками на груди.

Молодой человек, которого Марыся до того как-то не заметила, кинулся к Виле, поднял ее на руки и закружил. Виля рассмеялась.

А Марыся вдруг узнала в молодом человеке Гришу Волжского. Она пристально посмотрела на него.

Гриша отвел глаза от раскасневшегося Вилиного личика и увидел стоявшую чуть в стороне Марысю Рафалчинскую.

— Я слежу за тобой, — произнесла она одними губами. Гриша медленно закрыл глаза и снова открыл их — безмолвное Я знаю.

Марыся вскинула голову и решительно зашагала к Скважине.

Поцелуя она не увидела. Вот теперь и впрямь пора было "вынести знамя".