Те же и Платон: Крым (гет)

Под навесом летней кухни жара почти не чувствовалась, по двору гулял ленивый ветерок, шевелил плетёную занавеску, ветки старой груши, вездесущие плети дикого винограда и волосы на затылке. От стола, за которым Римма нарезала салат из дивно пахнущих южных овощей, была видна распахнутая дверь снятого ими флигелька, где как раз заканчивала уборку Мартуся. Флигелёк был небольшой — крохотный предбанник и две скромно обставленные смежные комнатки "трамвайчиком". Увидев в первый раз их временное обиталище, девочка прошепталала: "Благодать..." Это и была благодать — деревянный пол, чисто выдраенный и тёплый, белые занавески, узорчатые тени на полу под окнами, полевые цветы в литровой банке на подоконнике, а ещё шум моря, приглушённый, но отчётливый. До моря и замечательного пляжа с белым песком от них было рукой подать. Впрочем, в вытянувшейся вдоль морского берега в пятнадцати километрах от Керчи Героевке всё было рядом с морем.

Однако совсем уж идиллической местную обстановку Римма бы не назвала. Очень уж хозяйка у них оказалась своеобразная. Замечательная улыбчивая Анна Ивановна, которую советовал Платон и с которой Римма переписывалась с февраля, встретила их извинениями: к женщине неожиданно нагрянули родственники из Усть-Каменогорска, редкие и дорогие гости, отказать которым было просто невозможно. Но о Римме с племянницей женщина позаботилась, их ждало съёмное жильё по соседству, со схожими условиями и по той же цене. Вот только новая хозяйка Римме не слишком понравилась. Оксана Петровна была женщиной средних лет, рослой и статной, из тех, про которых говорят "в самом соку", а ещё поют песни про "чёрные брови, карие очи", только вот взгляд карих глаз был оценивающим и недобрым, а интересное лицо — неприветливым. Уже в первые полчаса после знакомства, пока хозяйка объясняла им, что, где и как, стало понятно, что заботит её в первую очередь не удобство постояльцев, а то, чтобы постояльцы эти мешали хозяевам как можно меньше. Правда, сама Оксана Петровна работала целый день, а других хозяев не наблюдалось — дети её выросли и уехали учиться, муж и вовсе не был упомянут ни единым словом, так что Римма понадеялась, что им удастся почти не пересекаться.

Они и в самом деле встречались нечасто, раза два-три за день всего, потому что и вставали, и ложились намного позже хозяйки, но каждая мимолётная встреча сопровождалась очередным замечанием или запретом. От Мартуси требовалось "не теребить кроликов", "не разговаривать с собаками", "не кидать траву и сор на дорожку", а от Риммы "не занимать больше одной полки в холодильнике" и "лучше мыть за собой раковину". Последнее было особенно несправедливо, учитывая, что Римма, сама редкостная аккуратистка, в первый же день с помощью зубного порошка отдраила раковину в летней кухне до блеска, которого та точно не знала с момента установки. Им с Мартусей быстро стало понятно, что это просто замечания ради замечаний, видимо, чтобы постояльцы не слишком расслаблялись, а раз так, то можно было бы и внимания на них не обращать. Однако накануне вечером они впервые схлестнулись с хозяйкой всерьёз. Из-за Платона.

Парень жил на турбазе "Залив" на противоположном краю Героевки. Вместе с ребятами, которые, как объяснила Римме племянница, были не столько его друзьями, сколько подопечными. Это были те самые мальчишки из неблагополучных семей, от которых весной прошлого года Платон спасал Мартусю. После той истории они остались без своего вожака, который сначала попал по суд, а потом и в другой город переехал, и оказались под плотным присмотром Платона и местного участкового. И как это часто бывает, когда нет возможности дурить, то ли повзрослели, то ли взялись за ум, и теперь все работали, учились, занимались в одной и той же спортивной секции и вот, приехали вместе отдыхать. По сути, Платон был при них чем-то вроде вожатого, организатора досуга, хотя по его мнению, в особо плотной опеке они больше не нуждались. Поэтому он проводил с ребятами утро и день, появлялся у Риммы с Мартусей в районе четырёх-пяти часов, то есть к позднему обеду, оставался с ними весь вечер и возвращался на турбазу часам к десяти, чтобы обеспечить более или менее своевременный отбой. Вот и вчера вечером он попрощался с ними в полдесятого и уже пошёл в сторону калитки, когда дорогу ему заступила Оксана Петровна.

— Ты к кому из них таскаешься, парень? — сказала она ему вместо приветствия.

От такой вопиющей грубости взвилась со скамейки Марта, так что Римма едва успела поймать её за руку. Ответ Платона, впрочем, не заставил себя долго ждать.

— А вы, боюсь спросить, с какой стати интересуетесь? — спросил он холодным полушёпотом. Хозяйку, однако, смутить было трудно:

— С той стати, что это мой дом, и никакого непотребства я здесь не допущу! — ответила она.

Римма уже шла к Платону, стоящему к ней спиной, когда он к ней обернулся и сказал вдруг совершенно нормальным голосом:

— Римма Михайловна, вам здесь нравится?

— Ну, вроде неплохо... было, — отозвалась она, подойдя.

— Я тут подумал, что есть альтернативы. На Рубежной 22, это возле турбазы совсем, у дяди Паши и тёти Лизы Руденко постояльцы завтра выезжают, а там во флигеле даже холодильник есть. Да и телевизор смотреть дядя Паша с тётей Лизой к себе постояльцев пускают. И хамить вам там никто не будет, даже не сомневайтесь. А если вам в этом районе больше нравится, то и на улице Генерала Косоногова в двух местах ещё сдают. Я поспрашиваю, если надо. Вы как на это смотрите?

— Давай на Рубежной тогда завтра посмотрим, что не бегать тебе туда-сюда по три километра каждый день.

— Да мне не в тягость, — улыбнулся он. — Спокойной ночи. — Платон развернулся, обогнул Оксану Петровну, как будто она была неодушевлённым предметом и пошёл к калитке. Дремавший возле своей будки дворовый пёс Шарик даже головы не поднял, в отличии от Оксаны Петровны он в первый же день признал в Платоне своего.

— Учти, задаток не верну, — сказала хозяйка зло, но как-то уже не слишком уверенно, и поспешно удалилась к себе.

— Риммочка, Платон это всерьёз вчера, да? — Мартуся присела на скамейку напротив и тут же потянулась за помидорной долькой. — Мы что, правда будем переезжать?

— А тебе не хочется, как я понимаю?

Девочка вздохнула:

— Не очень. Здесь так хорошо! Такое чувство, как будто я давно знаю это место. Может, я во сне его видела... — Мартуся слабо улыбнулась. — И груша мне так нравится, и кролики, а Шарик бедный опять нос свой разодрал, там рана открытая...

— Ты что же, задумала Шарика лечить? Не побоишься? — Несмотря на несерьёзное имя, Шарик был огромной кавказской овчаркой.

Вообще цепных собак у Оксаны Петровны было две: Шарик у калитки со стороны улицы и Трезор на заднем дворе. Оба могучие, косматые и внешне очень похожие, они совершенно отличались характерами. Шарик низко лаял да порыкивал на всё, что движется, но серьёзных опасений почему-то не внушал, а вот Трезор... Он почти всё время неподвижно и угрюмо лежал у своей будки и голоса совсем не подавал, только провожал их с Мартусей глазами, если им случалось пройти мимо. Но каждый раз от этого делалось несколько не по себе, так что и мысли приблизиться к нему не возникало.

— Ну, я думала, может, Платон как-нибудь. Он же точно знает, что и как надо делать, а мы бы ему помогли. Но если мы переедем, то кто этим будет заниматься? Оксана Петровна всё видела, но ей, похоже, всё равно. А Шарик же не виноват, что у него такая хозяйка...

— И какая же у Шарика хозяйка? — Оксана Петровна появилась по навесом как будто ниоткуда, так что они обе вздрогнули от неожиданности. Марта немедленно покраснела, лицом и шеей, как только рыжие и белокожие люди могут краснеть, но глаз не опустила. Римму это не особенно удивило: Платона девочка кинулась бы защищать и от огнедышащего дракона. Как, впрочем, и он её.

— Вы зачем вчера с Платоном так разговаривали? Разве так можно?

Женщина только головой покачала и присела на одну с Мартусей скамейку, но на расстоянии. Ответила вполне мирно:

— Может, и нельзя. Только ведь не признала я его в сумерках, Штольманёнка вашего. Вымахал он, косая сажень, я его хлопчиком последний раз видела, таким как ты, мабуть, — кивнула она Мартусе. — Хоть и чула я от соседей, что в посёлке он, а у себя-то не ожидала никак, вот и выступила.

— Так вы его знаете?! — изумилась девочка.

— У нас тут все его знают, но больше, конечно, батька его и мать. И он много кого знает, то-то адреса вчера начал перечислять, где жильё на сдачу есть. Так вы что, решили от меня съезжать? — Теперь Оксана Петровна смотрела на Римму, а Римма на неё. — Если да, то я задаток отдам, конечно. Зря я это вчера ляпнула, и не только это. В общем, выбачайте, извиняйте то есть...

— Почему вы пришли? — спросила вдруг Римма. — Из-за денег?

Оксана Петровна помедлила, а потом повернулась к Марте:

— Дивчинка, ты б пошла, посмотрела, как там Шарик поживает, пока мы с теткой твоей побалакаем, а?

Девочка хотела было возразить, но потом перевела взгляд на Римму, дождалась её кивка, пожала плечами, встала и ушла, но не к Шарику, а во флигель, прикрыв за собой дверь.

— И грошей тоже жалко, чего уж там, — сказала хозяйка со вздохом. — Не Ялта у нас тут, не Судак и не Евпатория, народ не ломится. Если вы съедете, то может и несколько недель не будет никого. Но главное, что я людям-то скажу? Чего я вас выжила? За что на Штольманёнка вашего накинулась? Совсем сбрендила Оксана, скажут...

— То есть вам перед соседями стыдно? И то только потому, что Платон — Штольман? А если бы Мартуся с каким-нибудь другим парнем с турбазы дружила и он бы к нам в гости наведывался, то оскорблять можно и его, и нас? — возмутилась Римма, сама удивляясь своей запальчивости.

— Подумешь, оскорбили её! — Оксана Петровна поднялась и опёрлась ладонями на край стола. — Прошлым летом останавливалась у меня тут одна, тоже городская и всё время с книжкой, вроде тебя. С виду вся такая нежная да беспомощная, каблучками за каждую кочку цеплялась, от солнца и от комаров ховалась, лая собачьего до слёз пугалась. Так к концу третьей недели оказалось, что муж мой Сашко, сукин сын, по ночам, когда я спала, на работе умаявшись, к ней во флигелёк наведывался. И теперь мужа у меня нет, а злость есть, вот и не разглядела я сперва, что вы за люди, кто к кому у вас наведывается и зачем. Можешь хоть до пенсии на меня за это обижаться. На обиженных воду возят! — Она развернулась, чтобы уйти, и столкнулась с взволнованной Мартой.

— Вы чего кричите?! — выпалила девочка. — Я думала, вы мириться пришли, а вы!

— Тише, Мартуся, не шуми, — сказала задумчиво Римма. — Оксана Петровна действительно мириться пришла, на свой лад... Ладно, извинения принимаются.

— С чего это вдруг? — не поверила хозяйка.

— Считайте, что из женской солидарности. Арбуза хотите? Платон вчера огромный принёс, мы только половину осилили.

— Так сегодня доедите...

— Сегодня он ещё что-нибудь принесёт, — заулыбалась Марта, — Ему без этого обедать с нами каждый день неловко. Мы ему говорили, но он...

— Нахлебничать не хочет? — поняла Оксана Петровна. — И правильно. Ну давай, что ли, неси свой кавун.

— И нож прихвати, — добавила Римма.

— Зачем нож? Не нужен нам нож. Ложки столовые неси. Если половинка осталась, то будем ложками есть.

— Ковырять? — засомневалась Мартуся.

— Черпать. Самое милое дело...

— ...То есть Штольманы вам не родня?

— Нет, со старшими мы не знакомы даже. Только с Платоном.

— А я думала, ты ему сестрёнка двоюродная, что ли. Кучерявая вон тоже, Мартой кличут, подходяще очень. А ты, выходит, подружка?

Марта кивнула, а потом чуть нахмурилась. Наверное ей, как и самой Римме, в вопросе Оксаны Петровны почудилось какое-то второе дно. Но тут оказалось, что услышали они совсем не то.

— Вот и у меня дружок старший был, — сказала хозяйка вдруг дрогнувшим голосом. — Присматривал за мной. Сначала моя мамка за ним, когда он сиротой остался с одной полуслепой бабушкой, а потом он за мной, когда подрос. Братьев у меня не было, отца, считай, тоже, только мамка и Андрей. Ничего я от него не видела, кроме хорошего. Защищал, уму-разуму учил, но не дразнил, не потешался. Малечей звал... В сорок первом мне десять было, ему — восемнадцать. Добровольцем ушёл на фронт и не вернулся, — Женщина вдруг прижала руку к губам. — Вот мало что я помню с довоенных времён, а его — помню. Где-то здесь он у нас погиб в сорок третьем, в эвакуации мы похоронку получили. И ведь сколько лет прошло уже, а нет-нет, да подумается мне, что если б был он живой, совсем по-другому жизнь пошла бы...

— Малеча... — тихонько проговорила, почти прошептала Мартуся. — Какое слово чудесное...

Оксана Петровна кивнула. А потом спросила совсем о другом, захлопывая дверь в своё прошлое.

— Ну, а что там, ты говоришь, с Шариком?

А Римма подумала, что вот этот простой рассказ о погибшем друге детства дался хозяйке труднее, а воспоминания о нём значили больше, чем поведанная коротко и зло история об измене мужа. Странно это, наверное, но бывает и так.

Платон уже вышел по пляжу почти за территорию турбазы, когда услышал из-за одного из крайних домиков характерный шум и сопение. Свернул почти бегом и увидел, что прямо у забора на земле сцепились двое, яростно и молча. Он узнал их сразу, конечно же: Борька Самсонов и Шурка Бочкин. Да что ж вы делаете, черти полосатые!

— Прекратить! — крикнул он, но какое там! Сейчас и свисток не помог бы. Ребята катались по земле, сцепившись так, что не разберёшь, где чьи конечности. Рывок, и Бочкин оказался сверху. Пыхтя от напряжения, он пытался придавить руки Самсонова к земле, но тот сопротивлялся как мог. Дрались самозабвенно, без приёмов, как будто и не учились ничему целый год. Но это как раз к лучшему.

В голове мелькнуло, что хорошо бы их сейчас облить водой из шланга, но где взять тот шланг? Не долго думая, Платон, не особо замахиваясь, хлестнул Бочкина ладонью по торчащей пятой точке. Тот хрюкнул то ли от боли, то ли просто от неожиданности, выпустил руки противника, тут же получил от него по уху, коротко взвыл, но тут уж Платону удалось подхватить его под руки и поднять, благо телосложения Бочкин по-прежнему был довольно хлипкого. Прошипев: "Не дёргайся мне!", он протащил мальчишку через пляж и толкнул его в воду. Пока тот барахтался у берега на песке, Платон бегом вернулся к Самсонову, который уже сидел, обхватив голову руками.

— Сам остыл? Или тоже в море охладить?

— Убирайся! — вдруг выкрикнул Борька тонко и зло. — Знать тебя не хочу!

Мальчишка смотрел Платону в глаза чуть ли не с ненавистью. Это ещё что за новости?

— Значит, не остыл...

Платон шагнул к начавшему подниматься с земли Самсонову, уклонился от направленного в челюсть удара, вывернул руку нападавшего вбок и назад. Через полминуты неистово ругающийся мальчишка был отправлен в набегавшую волну вслед за Бочкиным. В воде противники расползлись в стороны, подальше друг от друга, но выбираться на берег не спешили. Платон сел на песок, закатал подмокшие брюки. Полюбовался на непонятно откуда взявшееся пятно на белой футболке. М-да, попасть к Марте пораньше сегодня опять не получится.

— Если остыли, можете рассказать, в чём дело. Желательно по порядку.

— Обойдёшься, — мрачно процедил Бочкин.

— Пока не расскажете, из воды не выпущу, — сказал Платон невозмутимо.

— Значит, до вечера будем сидеть, — Бочкин подтянул колени к груди и обхватил их руками. Его начало потряхивать, видимо, отходило напряжение.

— Пошёл вон! — снова крикнул Самсонов. — Ненавижу!

— Хватит истерить, Борька, — зыркнул на него Бочкин и продолжил, обращаясь к Платону. — Мы ничего тебе рассказывать не будем, сами разберёмся. Ты для нас больше не авторитет.

— Давно? — Почему-то Платон совершенно не мог на них рассердиться. Может, как раз потому, что точно знал, что совершенно ни в чём перед этими драчливыми петухами не провинился. — Как-то быстро у вас: вчера ещё был авторитет, а сегодня уже нет. С чего такой коренной перелом?

— Издеваешься? — засопел Бочкин.

— Да нет, — Платон встал, — это вы издеваетесь. Хамите, огрызаетесь, кулаками размахиваете. Объяснить ни черта не хотите. Целый год вас учили, что драться надо уметь, но гораздо важнее — уметь не драться, и вот я вижу, что всё без толку. Гнать вас из секции в шею.

— Это не ты решаешь, — простонал Самсонов, размазавая ладонью по лицу кровь из разбитой губы. В медпункт бы его, дурака.

— Если нас по твоему слову выпрут, то и пусть, — сказал Бочкин. — В конце концов, ты нас в секцию привёл, а от тебя нам больше ничего не надо.

— Шурка, — вздохнул Платон. Терпение у него всё же не бесконечное было. — Вот ты уже целую речь произнёс, а смысл по-прежнему не ясен. Ничего конкретного, одни колебания воздуха. Ну и ладно, разнять я вас разнял, да так, что вы тут же против меня в едином порыве объединились. Значит, есть надежда, что сегодня вы друг друга уже не поубиваете. Бери, Шурка, Борьку и тащи его в медпункт. А я пойду, меня Марта ждёт.

Уходить Платон, конечно же, никуда не собирался. Нельзя было уходить, не выяснив, из-за чего весь сыр-бор. Он собирался вернуться в домик и поговорить с другими ребятами. Если от участников происшествия толку не добиться, то нужно свидетелей искать. Но произнесённое имя Марты возымело на Шурку неожиданное воздействие.

— Не смей! — взвился он. Всё это время Бочкин, в отличие от Самсонова, неплохо владел собой, но тут его будто прорвало. В одно мгновение парнишка оказался на берегу прямо перед Платоном. Чуть только за грудки не схватил, кажется. Да что за дела здесь творятся?

— Ты смысла хотел? Так вот тебе смысл. Девчонке замечательной голову морочить не смей! Скотство это!

Замечательной девчонкой совершенно точно была Марта, больше некому. Вот только Платон и в мыслях не имел ей голову морочить. Да что эти сопляки вообще себе позволяют!

— Ты что имеешь в виду?! — Разъярённый шёпот получился, кажется, истинно штольмановским.

— Что ты ещё хуже Тихвина. Тот к ней лез, так она хоть видела, что он сволочь и что от него бежать надо со всех ног. А ты на вид самый лучший, надежда-опора, она к тебе всей душой тянется, а ты вечером — к Марте, а ночью — к Наташке-поварихе в служебку. Тьфу!

— Ты бредишь? — Обвинение было настолько абсурдным, что Платон даже поостыл слегка.

— Я тебя видел, — Шурка угрюмо скрестил руки на груди. — Как ты вчера вечером с Наташкой в дверях её домика обнимался, а спать потом пришёл — под утро уже.

Вот оно, значит, что. Выходит, у Марты и кроме него защитники есть. Так, отставить неуместную ревность.

— Я не должен ни в чём перед вами оправдываться, но...

— А я и не сомневался ни минуты, что ты именно так и скажешь! — яростно фыркнул Бочкин.

— Но раз дело идёт о Марте, то... Пойдёте со мной.

— Куда?

— На месте увидите. Ну!

Ребята переглянулись. Самсонов тоже уже выбрался из воды и стоял чуть поодаль. Впрочем, Платон не сомневался, что они пойдут с ним. Шёл он быстро, разгоняя остатки злости, так что эти двое с трудом за ним поспевали. Вдоль турбазовского забора они прошли метров триста, а потом налево по улице Рубежной до зелёных ворот с номером 22. Тётя Лиза, Елизавета Петровна Руденко, сидела во дворе своего дома и чистила яблоки. Очень кстати.

— Тётя Лиза, — позвал он через калитку. — Извините, можно вас на минуточку?

Женщина поднялась и пошла к калитке, по пути вытирая руки о передник.

— Здравствуй, Платон, — Она окинула его и битые рожи Борьки с Шуркой внимательным взглядом и хмыкнула. — Ты ж вроде нам двух девочек обещал, а привёл мальчиков, ещё и на разбойников похожих. Мы так не договаривались.

Шутка была забавная, вот только ему пока было не до смеха.

— Тётя Лиза, вы можете сказать, когда мы с вами последний раз виделись?

— А сам что, запамятовал? Так для склероза вроде бы рановато.

— Будьте добры, просто ответьте на вопрос, — попросил он и попытался улыбнуться. Объясняться он не хотел и не мог.

Но женщина уже и сама поняла, что её ответ почему-то важен.

— Вчера вечером и виделись, даже ближе к ночи. Чай с пирогом пили.

— Когда он пришёл и когда ушёл? — встрял Бочкин, уже догадавшийся, к чему всё идёт.

Женщина наклонила голову на бок, насмешливо оценивая Шуркин внешний вид.

— Это у вас игра такая, что ль? "Зарница"? Ну-ну... Пришёл Платон где-то около десяти, его мой муж из-за забора окликнул, они языками и зацепились. Я на голоса вышла, позвала их чай пить. Сидели долго, душевно беседовали. Ушёл... ну, не знаю, носом уже начал клевать. Может, в полвторого, может, в два. Сегодня выходной, чего не посидеть-то было.

— Спасибо, тётя Лиза, — сказал Платон и улыбнулся уже гораздо более естественно.

— Вот уж не за что, — пожала плечами женщина. — Я пойду тогда, а вы тут сами разбирайтесь...

Не успела она отойти вглубь двора, как Самсонов дёрнул Бочкина за рукав. Резко дёрнул, яростно.

— Какое же ты брехло! Так я и знал, что это всё твои выдумки! Людей оговорил, стоишь и не краснеешь?!

— Я видел, — упрямо повторил Шурка. — Около десяти возле Наташкиной служебки и потом через занавеску на окошке. Мужчина к ней приходил, высокий, кудрявый, в белой футболке, я и подумал, что это Платон, тем более он вчера гораздо позже вернулся, чем обычно. Наши все дрыхли уже.

— Вчера я в синей футболке был, — покачал головой Платон.

— И так ясно уже, что ошибся я...

— Брехло ты и гад! Тебе просто надо было мне всё испортить! А то, что ты при этом человека оклеветал, который нам целый год помогал, так это тебе без разницы! — Борька Самсонов пихнул Бочкина в грудь, так что тот отлетел к забору. Но ударить снова Платон ему не позволил, шагнул между мальчишками, шикнул:

— Всё, Борька, хватит. Дуй отсюда! Я сам разберусь...

Самсонов только рукой махнул, отвернулся и бросился бежать в сторону турбазы.

— В медпункт зайди, а то у тебя губа до сих пор кровоточит, — крикнул Платон ему вслед и обернулся к Бочкину. Тот уже поднялся с земли и стоял, уперевшись руками в колени. Вид у него тоже был так себе, но на первый взгляд получше, чем у Самсонова. — И что же ты ему испортил?

— Этот дурень в Наташку втюрился, — выдавил Шурка. — С первого взгляда и по самое не могу. А она же шалава первостатейная. Старожилы турбазовские говорят, что она уже пятый год тут куховарит и у неё в каждую смену новый хахаль, а то и два.

— А может, наговоры всё? — спросил Платон. На него Наталья тоже произвела впечатление особы весьма разбитной, но чтобы настолько?

— Ага, наговоры. Видел я таких. Отца у матери вот такая как раз и увела. А с Борькой она, гадина, ещё и играет. Поняла, что он к ней неровно дышит, и вчера, пока тебя не было, театр тут устроила. Цепочку, вроде, уронила, и зовёт его: "Боренька, будь рыцарем, помоги даме украшение найти". Ну, Самсонов минут десять по песку ползал, пока нашёл. Протягивает ей, а она смеётся. Застегни, говорит, сам, ты заслужил. Ты бы видел, как он ей эту цепочку застёгивал! Красный весь, потный, руки дрожат. Тьфу! Было бы из-за кого...

— И ты решил раскрыть ему глаза?

— Я ничего нарочно не придумывал, — Бочкин упрямо нахмурился. — Я её увидел вчера с мужиком, на тебя похожим, и такое зло меня взяло! Что никому вообще верить нельзя!

— Дурак ты, Шурка, — констатировал Платон.

— Может, и дурак, — согласился Бочкин. — Лучше пусть я буду дурак, чем...

— Чем что?

— Чем Марта у разбитого корыта останется.

Возникла пауза. Длинная.

— В общем, скверно мне было очень и вчера вечером, и сегодня с утра, — продолжил, наконец, Бочкин. — Всё думал, рассказать или нет, и кому? Пошёл к Борьке, в конце концов, надо же спасать его, дурака. Он мне то ли поверил, то ли нет, но в драку полез. А потом и ты нарисовался. Ты на меня злишься теперь?

— Не то слово.

— Ну, понятно.

— А я вот сомневаюсь, что тебе понятно. Больше всего меня выводит из себя, что ты со своими претензиями сразу ко мне не пришёл. Ни ночью вчера, когда я вернулся, ни сегодня утром. Вместо этого ты ходил, злость копил, а потом ещё ею с Борькой щедро поделился. До мордобоя дошло! Какого чёрта?

— Если бы я к тебе с этим пришёл, ты бы меня послал. Сказал бы, чтобы не в своё дело не лез. Взрослые всегда так говорят.

— Шурка, да ты сам уже взрослый! Тебе семнадцать скоро. Ты отвечать должен за свои слова и поступки. Вы оба должны, а вы устроили тут... истерику.

— Ты бы меня послал! — упёрся Бочкин.

— Ну, может, и послал бы сначала, потому что личное очень, но... хоть знал бы, что у тебя в голове! А так... Хорошо хоть ты Самсонова сначала решил спасти, а не... Марту.

Помолчали. Платон даже зубами скрипнул, так отчётливо ему представилось явление правдоруба Бочкина пред ясны очи Марты или Риммы Михайловны.

— Ладно, понял я уже, что кругом виноват, — процедил насупленно Шурка. — А делать-то теперь что? С Борькой, я имею в виду? Он же влип.

Наталья попалась Платону на выходе с турбазы, на том же месте, где он за полтора часа до этого свернул на звуки драки. Выплыла из-за угла, помахивая авоськой. Он пообещал Шурке поговорить с ней, так что это было даже кстати. На ловца и зверь бежит.

— Здравствуй, Штольман, — улыбнулась она. Эту улыбку и взмах ресниц она, похоже, считала совершенно неотразимыми. — Я пройдусь с тобой до рынка?

— Ну, пойдём, — кивнул он. — Мне как раз поговорить с тобой надо.

— Как интере-есно, — протянула женщина. — Это о чём же? Вроде не было у нас с тобой пока общих тем... к сожалению.

Наверное, она была привлекательна. Но после услышанного сегодня от Шурки Бочкина, всё в ней казалось Платону не так: и помада слишком яркая, и юбка слишком короткая, и верхнюю пуговицу на кофточке следовало застегнуть. М-да, тоже мне, блюститель нравов нашёлся.

— Так о чём? — Наталья красиво повела плечами, так что всё у неё колыхнулось как надо и где надо. Блеснула уходящая в глубокий вырез золотая цепочка, та самая, наверное, которую лихорадочно разыскивал в песке Самсонов. Вот только не хватало ещё на неё пялиться!

— Ты зачем мальчишкам моим головы морочишь?

— Ну, прямо-таки морочу, — засмеялась женщина. — Одного вчера поддразнила чуть-чуть, очень уж он забавно на меня глазел.

— Весело тебе? А я сегодня драку разнимал.

— Что, неужели из-за меня? — Она прямо лучилась довольством. — Ух ты! Это как-то даже лестно.

— Лестно? — переспросил Платон, заводясь.

— Да ладно тебе злиться, Штольман, — сказала Наталья примирительно и даже качнулась к нему, чтобы под руку взять. Он уклонился, но её это нисколько не обескуражило. — Ну, помяли два оболдуя друг другу бока из-за девушки. Тоже мне, трагедия. Без этого вообще ещё ни один мальчишка мужчиной не стал. А что ты драку разнимал, так это сам виноват. Ты сам себя к ним вожатым приставил, а они ведь не пионеры давно, лбы здоровые. Им пиво с водкой хочется пить, девушек кадрить, на дискотеках зажигать. А у тебя тренировки каждый день. На следующей неделе на завод, говорят, едете? Серьёзно? В отпуске в Крыму на завод? — Она прыснула в кулачок. — Скучно им, вот и дерутся. Странно, что между собой, а могли бы и тебе тёмную устроить...

А ведь он её недооценил. Как она ловко разговор развернула. Уже и сам он у неё виноват оказался.

— Сделай мне одолжение, Наталья, оставь ребят в покое, — сказал он как можно спокойнее. — Просто перестань их замечать. Тебе ведь это не сложно, правда?

— Совсем не сложно, — ответила она, и вновь качнулась к нему, пытаясь сократить дистанцию. — И одолжение я тебе охотно сделаю, даже не одно. Мальчишки твои мне ни капельки не интересны, ну их совсем, сопляков. А вот ты... — Наталья тряхнула головой, и пружинки локонов, жертвы бигуди, заплясали взад-вперёд. Наверное, она сейчас казалась себе воплощённым искушением. — С тобой бы я, пожалуй, закрутила.

— Зачем? — спросил он довольно резко. — От скуки?

— Да ну, совсем наоборот. От азарта. Ты ведь сейчас в посёлке у нас самый главный при-из. С тобой бы каждая местная девчонка сблизиться хотела. Только робеют, думают, строгий ты, как твой отец. Да и подружку какую-то рыжую с собой привёз. А я как раз не из робких... И подружка твоя мне, то есть нам, ничем не помешает. — И она засмеялась, совершенно довольная собой.

— А как же твой ночной гость? — спросил он прямо в лоб. Стесняться тут явно было нечего. — Он нам тоже не помеха?

Вот тут, кажется, в светлых глазах мелькнула какая-то неуверенность, но так мимолётно, что впору думать, что показалось.

— Неужели следил за мной? — поинтересовалась женщина кокетливо.

— Ну что ты, — ответил он. — Мальчишки доложили...

— Конечно, — кивнула она понимающе. — Зачем утруждаться, когда такая свита? Нет, мой гость нам точно не помешает. И вообще, кто его, этого гостя, видел? Может, померещилось.

От этого ничем не прикрытого, воинствующего бесстыдства Платона просто покоробило. Да, Борька влип, иначе и не скажешь. И он не смог сдержаться, самообладания не хватило, поморщился, так что Наталья недовольно поджала губы и отодвинулась.

— Брезгуешь, — констатировала она. — Чистеньким себя считаешь? По молодости это бывает. — И добавила с плохо скрываемым торжеством: — А отец твой, уж на что сухарь-сухарём, а тётку мою навещать не брезговал...

Этот "коронный довод" она явно приберегла напоследок, на тот случай, если что-то пойдёт не так. Такая финальная провокация, чтобы чувствовать себя победительницей. Кровь ударила в голову.

— Мой отец, — Он, конечно, опять орал шёпотом, — допрашивал твою тётку, потому что она сожительствовала с находившемся в розыске убийцей-рецидивистом. Такое, знаешь, случается, если в связях быть совсем уж неразборчивой. А ещё она пыталась отца фашистом ославить на весь посёлок. Ты б, Наташа, лучше молчала про ту историю, а то там много ещё подробностей интересных есть!..