Шесть сцен из жизни пани Стефании Бурштын-Лукашевич (гет)

Через некоторое время после подавления Ноябрьского восстания

Стефания поморщилась от очередной вспышки боли.

— Будь ты проклят, Иван Брагинский!

Беспокойство за Михала терзало ее. Прошла неделя с того дня, когда воплощение Польши слег. Его слабость и ее боли служили напоминанием о неудаче.

Восстание было подавлено.

И теперь Стефания, вызванная Брагинским "на ковер", вспоминала. Вспоминала все.

От самого начала, когда они проснулись от криков и поняли, что это — восстание. От вспышки боли за семерых убитых. Ей было горько и стыдно за это, ведь вся вина шести генералов и одного полковника состояла в том, что они не пожелали запятнать свою честь нарушением присяги.⁽¹⁾

Помнится, первым утром восстания Стефания коротко обрезала волосы, достала из гардероба свою старую форму и облачилась в нее. Отныне не было пани Бурштын-Лукашевич, а был лишь Стефан Мазовецкий, облик которого Стефания искренне любила за имя, наконец ощущаемое польским, и за возможность проявить все качества, привитые в детские годы старым Лехом.

Потом она воскресила в памяти сейм и то, как Немцевич зачитывал текст постановления о детронизации Николая.

Вот какими были ее слова:

"Самые святые и торжественные договоры только тогда являются нерушимыми, когда искренне соблюдаются обеими сторонами. Всему миру известно наше страдание. Обещанные под присягой двумя владыками и столь часто попираемые свободы освобождают обе стороны и польский народ от верности. Сказанные, наконец, самим Николаем слова, что первый же выстрел с нашей стороны будет сигналом к гибели Польши, не оставили нам никакой надежды на исправление нанесенных обид, не оставили нам ничего, кроме благородного горя.

Таким образом народ польский, на сейме собранный, заявляет: он является независимой нацией и имеет право тому корону польскую отдать, кого её достойным сочтёт, на кого рассчитывать будет, кто, приведённый к присяге веры, твердо и без ущерба соблюдёт обещанные присягой свободы."

Слезы почему-то подступали к глазам Стефании, и, когда она стояла в числе вотировавших это постановление, надежда в ее сердце мешалась со смутным предчувствием поражения.

Через несколько дней Михал и Стефания покинули сейм и отправились воевать,⁽²⁾ так что после Стефания погрузилась в воспоминания о том, как дрался в Гроховской битве второй уланский полк, в составе которого была и она.

Но потом ей пришлось вспомнить и о подавлении восстания, и плечи ее поникли.

"Что же будет теперь с нами?" — билась в голове тревожная мысль.

Так, погруженная в мрачные думы, Стефания не сразу поняла, что карета остановилась. Потом она выпрямилась, вскинула подбородок и опустила на лицо густую-густую вуаль.

Кучер помог ей выйти из кареты.

— Я полагаю, что задержусь здесь на некоторое время, — тихо сказала Стефания. — Ждите меня.

И она вошла в особняк, где остановился Брагинский. Она не помнила, кто жил в нем до восстания, да и сейчас это не волновало ее.

— Что вам угодно, сударыня? — спросил с поклоном подошедший слуга.

— У себя ли господин Брагинский? — поинтересовалась Стефания.

— Да, сударыня.

— Тогда... передайте ему эту карточку, — велела она и протянула слуге свою визитную карточку.

— Слушаю, сударыня.

Вскоре перед Стефанией предстал Иван Брагинский.

— Мадам Бурштын-Лукашевич! Я ждал вас.

— Мсье Брагинский, — сухо произнесла Стефания.

— Прошу-прошу.

"И не надоело тебе строить из себя радушного хозяина?" — подумала она, увлекаемая Россией в кабинет.

— Благодарю.

Брагинский плотно закрыл дверь.

— Где же ваш муж, мадам? Я приглашал и его.

— Моему мужу нездоровится. Я полагаю, что причина вам известна.

— Не следовало бунтовать, — холодно отозвался Брагинский.

— Польский народ лишь желал свободы.

— Польский народ, — повторил Россия с усмешкой. — Но зачем вы приняли в этом участие?

Стефания посмотрела ему в глаза. О, сколько неприкрытой ненависти было в ее взгляде!

— Я... не знаю, как вы, мсье Брагинский, но я с самого рождения знала, к какому народу принадлежу.

— И, в случае нового бунта вы примкнете к нему?

— Да, — ответила Стефания. — Потому, что я готова бороться за свободу моего народа, и еще потому, что я ненавижу вас.

— Россия дала вам благо! — воскликнул Брагинский.

— А спросили ли вы нас, чего мы хотим? Нужны ли нам права, данные лишь затем, чтобы мы забыли о том, что когда-то были свободны?

— Как вы смеете!

Он замахнулся для удара, но замер. Стефания вскинула голову.

— Ну? Бейте! Бейте, ведь я не вскрикну! Бейте, зная, что я не заплачу, ибо слезы мои кончились в день, когда моя родина осталась лишь в моем сердце, да в сердцах моего народа.

И Брагинский ударил.

— Будь ты проклят! — спокойно и отчетливо произнесла Стефания. Звук от второй пощечины повис в воздухе.

Она не кричала и не плакала, даже не вздрагивала. Лишь одна мысль терзала ее: "Что будет с нами?"

Варшавское восстание

Стефания держала в ладонях фотографию. Каждый раз, доставая ее из альбома, она вспоминала последние мирные дни. Но сейчас дело было не в этом. На этой фотографии были она и Михал.

Стефания не знала, где он. И люди, и города говорили разное: и про эмиграцию, и про подполье, и про Войско Польское, и про концлагерь. Стефания не знала, что из этого правда. Лишь помнила строки его последнего письма, даже скорее записки: о том, что он считает, что не имеет права уехать в Англию. И о том, что не желает союзничать с Россией после такого подлого удара.

Стефания вздохнула и протянула своему другу по подполью(так все и звали его — Друг) карточку.

— Скажите мне, мой друг, вы ведь были в Аушвице, вы видели там этого человека?

Ее друг бережно взял фотографию в руки и всмотрелся в улыбающиеся лица.

— Я прошу простить меня, пани Стефания, — сказал он. — Я не встречал его.

— Пусть так, — пробормотала она. — Я благодарю вас.

— Да было б за что благодарить, — возразил ей Друг. — До свиданья, пани Стефания.

— До свиданья, мой друг.

Он поцеловал ее руку, щелкнул каблуками и вышел.

Стефания прижала фотографию к груди.

— Только будь здоров и свободен, Михалек! — прошептала она. — Господи, пусть он вернется!

Она достала маленькую икону, список с Ченстоховской, и принялась молиться: за Михала, за старого Леха и Войтека⁽³⁾, за пятнадцатилетнюю рыжеволосую Кшисю из соседней квартиры, за своего друга, за народ и подпольщиков.

Поздно вечером на пороге квартиры появилась Кшися.

— Что такое? — спросила Стефания. — Не стой на пороге.

Они вместе прошли в комнату.

— Вам просили передать, — тихо сказала Кшися и протянула Стефании вчетверо сложенный листок.

Стефания прочла послание и побледнела.

— Теперь нет выбора...

— Что случилось? — спросила Кшися, заглядывая Стефании в лицо.

— Будет восстание. Она начнется завтра. В пять вечера.

Стефания нервно передернула плечами, подумала: "Еще немного, и закурю, как Михал и Войтек" . Потом она взяла себя в руки и ласково сказала Кшисе:

— Иди домой, милая. Скажи матери, я разрешаю тебе рассказать это. А записку я сожгу.

— До свиданья и доброй ночи, — сказала Кшися и вышла.

Стефания осталась одна.

— Черт возьми! Почему меня не посвятили это? — прошептала она. — Или я боле не столица? Три человека⁽⁴⁾... Разве они имеют право решать такие вещи?! Разве они не видят, что все будет, как и в прежние времена? Ведь город утопят в крови!

Стефания опустилась на пол. После длительного молчания она продолжила:

— А может... может все-таки есть надежда?

Она быстро вскочила на ноги, пошла на кухню и там, распустив волосы, коротко обре́зала их ножом. Прошло уже сто тринадцать лет с тех пор, как она обреза́ла свои волосы в последний раз, точно так же коротко.

Но только тогда рядом был Михал. А теперь она одна.

Вечером следующего дня Кшися увидела Стефанию застегивающей пуговицы на мундире.

— Господи Иисусе! — воскликнула девушка. — Что это, пани Стефания?

— Форма, Кшися.

— Пана Михала?

Стефания улыбнулась и покачала головой.

Вскоре после этого в квартиру ворвался Друг.

— Вечер добрый, пани Стефания! Панна Кристина. Пани Стефания, я бы хотел просить вас... Возьмите мой пистолет, он сослужит вам хорошую службу.

Она снова покачала головой.

— Я благодарна вам, но... оставьте себе, мой друг. Патроны имеют скверное свойство кончаться. Я обойдусь саблей.

— Вы... вы умеете фехтовать, пани Стефания? — удивился он.

— Лучше, чем многие! — усмехнулась Стефания и, найдя, наконец, свою саблю, пристегнула ее к портупее. — Но, впрочем, нам пора.

На варшавских улицах Друг понял, что слова Стефании о владении саблей восве не были пустым бахвальством. Казалось, что пули отлетают от ее клинка. Хотя в форме, с саблей, Стефания выглядела явившейся из другого времени.

От Кшиси особого толка не было, и чаще всего ее приходилось прикрывать.

"Впрочем, — подумала Стефания, — девочке всего пятнадцать. Она растет в совершенно другое время. Она не могла бы драться так же, как и я."

Но на одной из улиц она увидела, что какой-то немец направил свой пистолет в Кшисину спину. Ни секунды не раздумывая, Стефания заслонила Кшисю собой.

Грянул выстрел. Стефания начала медленно оседать на землю, а на груди, возле сердца, расплывалось красное пятно. Друг молча выстрелил в ответ.

— Давайте отнесем ее в переулок, — сказал он Кшисе. Она, мертвенно бледная, кивнула.

В переулке они бережно положили Стефанию на мостовую и опустились на колени. Друг проверил пульс и еле слышно сказал:

— Пани Стефания... Ее нет больше с нами...

Он взял ее ладонь в свои и склонил голову. Плечи его подрагивали. Рядом тряслась от рыданий Кшися.

— Господи! — шептал Друг. — Как же так! Господи, почему ты забрал ее, эту юную девочку, а не меня? За что ты забрал ее, Господи? Ей же всего двадцать! Было всего двадцать... Господи, как... как... как ты посмел?

Его слезы капали Стефании на щеку.

Но вдруг ее серые глаза перестали казаться стеклянными.

— Мой друг? Кшися? Что с вами? Почему вы плачете?

Друг отпустил ее руку и отстранился. Стефания стерла слезы тыльной стороной ладони.

— Я... мы подумали, что этот... этот солдат убил вас!

— А, точно, — закивала Стефания. — Войтек рассказывал, подобный случай приключался и с ним.

— Пани Стефания? О чем вы говорите?

Стефания глубоко вздохнула.

— Ладно. Обычно люди не верят в это, но после того, что вы видели... Я скажу вам правду. Я душа Варшавы. Нужно приложить усилие, чтобы лишить меня жизни. А этот солдат всего лишь прострелил мне сердце.

— Так форма — это..? — выдохнула Кшися.

— Это моя форма, Кшися. И сабля — моя. Да, кстати, где она? — спохватилась Стефания. Друг подал ей саблю. — Благодарю. В этой форме, держа в руках саблю, я сражалась в Варшавской битве.

— А ваш супруг, которого вы думали найти в Аушвице? — спросил Друг. — Краков, верно?

— Польша, — покачала головой Стефания. Лицо Друга приобрело странное выражение.

Она поднялась, опираясь на руку друга.

— Пойдемте, друзья.

* * *

Но потом восстание было подавлено. От разрушений, причиненных городу, тело Стефании покрылось ожогами, волосы поседели, а сама она часто находилась на грани яви и беспамятства. У ее постели постоянно сидела Кшися.

Однажды к больной явился Друг. Он пожал руку Кшисе, а после склонился над Стефанией.

— Я пришел проститься с вами, пани Стефания, — сказал он, после того как поцеловал Стефании руку. — Меня отправляют в Мурнау⁽⁵⁾.

— До свиданья, Виктор, — тихо сказала Стефания. Она попросила друга наклониться и поцеловала его в лоб. — Я верю, что это не навсегда.

— Сегодня вы впервые назвали меня по имени, — с тоской заметил Виктор и, отступив на три шага, склонился в поклоне.

Он снова пожал руку Кшисе и ободряюще улыбнулся ей. На пороге Виктор обернулся.

— Прощайте, пани Стефания.

С этими словами он покинул квартиру Стефании навсегда.

Кшися, всхлипывая, подошла к окну и смотрела в него, пока Виктор не скрылся из виду.

— Что с тобой, Кшися? — слабым голосом спросила Стефания. — Ты влюбилась в Виктора?

Кшися повернула к ней свое красное личико и покачала головой.

— Нет. Нет... но как он любил вас!

Стефания уже не слышала этого; она в очередной раз потеряла сознание.

1) Такой случай действительно был. Вечером 29 ноября 1830 года восставшими за отказ нарушить присягу Николаю I были убиты восставшими генералы Мауриций Гауке, Станислав Потоцкий, Йозеф Новицкий, Игнаций Блюмер, Станислав Трембицкий, Томаш Ян Сементковский и полковник Филип Нереуж Мецишевский. После подавления восстания Николай I повелел воздвигнуть в их честь памятник. Этот памятник был непопулярен в народе и в 1917 году был разобран.

Вернуться к тексту

2) Вообще это неправда. Сейм не прекращал работы до подавления восстания, но предположу, что воплощениям позволили такое исключение.

Вернуться к тексту

3) Лех, воплощение Гнезно. Кароль Войцех, воплощение Кракова.

Вернуться к тексту

4) Решение о начале восстания было принято генералами Тадеушем Коморовским, Леопольдом Окулицким и Тадеушем Пелчиньским, в отсутствие офицеров, высказывавшихся против преждевременного выступления.

Вернуться к тексту

5) Лагерь военнопленных немецкой армии для офицеров Польской армии во время Второй мировой войны. Он располагался в 2 км к северу от баварского города Мурнау-ам-Штаффельзее.

Вернуться к тексту