Золотые цепи (гет)

Когда пришла пора Андрианне отправляться в путь, маменька уже вовсе не могла сдержать слёз. Она обнимала и целовала Андрианну в щёки, убеждала обязательно носить днём батистовое или муслиновое фишю (а лучше и вовсе — надевать парлет), не выходить без нужды под жаркое солнце (или же надевать веспайо или соломенную шляпку, не обращая внимания на столичных модниц) и не перетруждать себя танцами, рукоделием или чтением. Марийке, стоявшей рядом с Андрианной, было строго-настрого наказано беречь юную панну, во всём ей помогать и не давать сильно скучать.

Андрианна нежно обнимала маменьку, теребила нервно голубую юбку своего шерстяного дорожного платья и, тайком, словно было в этом что-то ужасно постыдное, предавалась грёзам о столичной жизни — в грёзах непременно случался какой-нибудь красивый граф, маркиз или герцог, воспылавший чувствами к юной панне Казицини, а, связав себя с ней узами брака, баловавший юную жену красивыми нарядами, многочисленными драгоценностями и частыми-частыми выходами в свет. В том, что всё окажется именно так, Андрианна не сомневалась — слишком уж часто дяденька Сержиус повторял, что его шеляртской розе подобает выйти замуж за человека знатного и богатого, чтобы ни в чём не знать нужды.

Папенька стоял рядом и, хоть и улыбался, глядел на Андрианну обеспокоенным несколько взглядом, отчего той ещё больше, чем от слёз маменьки, хотелось смутиться своей радости. Казалось — будто своим восторгом от одних мыслей о столице она предаёт что-то важное, словно покидать родителей ей в радость. О, если бы только могли они отправиться вместе с ней!.. То было бы самым большим счастьем!

Маменьку и папеньку, напоминала себе Андрианна, она вновь увидит совсем скоро — как только выйдет замуж и отправится в традиционное свадебное путешествие, в котором следовало объехать с радостной вестью всех-всех родных. И пусть отныне Андрианна не будет считаться маленькой панночкой, много ли в том плохого? С этими мыслями Андрианна вновь позволила маменьке обнять себя и коснуться мокрой щекой своей щеки.

— Ну, полно тебе плакать, Лижбетта! — рассмеялся дяденька Сержиус, неторопливо спускаясь с крыльца. — Я ведь вашу красавицу не в лес увожу волкам на съедение! Месяц-другой, и привезу тебе её обратно — знатной сеньорой в парче и жемчугах на зависть всем соседям!

На дяденьке Сержиусе вновь красовался дорожный костюм — по столичной моде, как видится. Он сменил шеляртский наряд, надетый по случаю Людмиткиной свадьбы, на одежду, подобную которой носил уже много-много лет. И стал он отчего-то, подумалось Андрианне, снова выглядеть старше, чем когда он облачался согласно шеляртским традициям.

За дяденькой Сержиусом, толкаясь и перешёптываясь, стояли Доброслава, Стефания и Казимира. На Казимире красовалось одно из старых платьев самой Андрианны — голубое, как и все самые любимые платья Андрианны, — только причёска была сделана на столичный манер, за что Казимире, должно быть, после достанется от маменьки с папенькой. Но сейчас Казимира мечтательно улыбалась и завистливо наблюдала за тем, как провожают в дорогу Андрианну.

Маменька отстранилась, вздохнула и через силу улыбнулась. Коснулась белоснежным носовым платочком — должно быть, уже мокрым насквозь — заплаканных глаз да потянулась к ладони стоявшего рядом мужа. Папенька, заметила Андрианна, легонько сжал маменькину ладонь — и этот жест поддержки и сочувствия показался Андрианне трогательнее обычного.

Согласно шеляртскому обычаю, невеста перед свадьбой должна была поклониться в пояс сначала отцу, затем матери, а затем всем прочим родственникам, с которыми расставалась, в порядке старшинства. После — поклониться следовало отчему дому. Андрианна, сообразив, что, видимо, до свадьбы не увидится ни с папенькой, ни с маменькой, ни даже с вездесущими младшими сёстрами, с улыбкой отвесила поклон сначала папеньке с маменькой, а затем и каждой из сестёр по очереди. И дому тоже поклонилась. После свадьбы предстояло выполнить те же поклоны уже вместе с мужем. И сердце Андрианны вновь заколотилось сильнее. Каким он будет? Этот её суженый...

Вновь захотелось разреветься. Броситься вновь на шею маменьке и расплакаться, словно маленькая. И — остаться. Непременно остаться в родном доме, под крылышком у маменьки с папенькой. И, вероятно, бросив тем своё будущее в омут⁽¹⁾ — к неудовольствию дяденьки Сержиуса, который и в случае свадьбы Людмитки не сумел сдержать своего раздражения, а тут, должно быть, и вовсе раскричится. Как тогда — пять лет назад, когда маменька отказалась выдавать замуж Андрианну вперёд Людмитки.

Андрианна выпрямила спину и нежно улыбнулась маменьке и папеньке. Той улыбкой, которую наставницы и дяденька отмечали как особенно лучезарную. Ласково — как только могла, чтобы слёзы не покатились градом.

— Я буду писать часто-часто, маменька! — ещё раз пообещала Андрианна, прежде чем повернуться к давным-давно приготовленной к путешествию карете. — Ты по своей Андрианне и соскучиться не успеешь, как я к тебе приеду!

Дяденька Сержиус, заметила Андрианна, одобрительно улыбнулся. Гордо даже. Папенька смотрел на Андрианну с, казалось, уважением — не с той снисходительной лаской, как он глядел на неё прежде. Он глядел на Андрианну, как на взрослую. И уважение со стороны сразу и папеньки, и дяденьки Андрианне льстило. Она вновь улыбнулась на прощание родным и шагнула к карете.

Марийка помогла Андрианне забраться в карету и устроиться поудобнее — подоткнула подушки и укрыла ноги тёплым одеялом. Сама села рядом, оправила надетые поверх штанов короткие — всего-то до колена, что, впрочем, было неудивительно для моуроски — юбку и фартук.

— Умница, — едва слышно шепнул Андрианне дяденька Сержиус, когда забирался сам, — не раскисай, пока Лижбетта нас видит.

Маменька едва было не кинулась к карете, но папенька мягко удержал её на месте, обнимая и утешая. К родителям, увидела Андрианна, подбежали и Стефания с Казимирой. Доброслава ещё не спустилась с крыльца, застыв на одной из нижних ступенек.

Карета тронулась. Андрианна махала беленьким хлопковым платочком и улыбалась, улыбалась, улыбалась. Ибо эта улыбка была единственным, что хоть немного притупляло её желание немедленно выскочить из кареты или разреветься, или попроситься обратно. И даже вроде говорила что-то — утешительное, весёлое, пока родные не скрылись из виду...

— Андрианка, пришли нам элленгорнских шёлковых лент и пиши обо всех зданиях, что увидишь в столице! — донёсся до Андрианны громкий крик проказницы Стефании.

И от этой Стефанкиной глупости, что теплом отозвалась в душе, глаза предательски защипало, и Андрианна прижалась щекой к сильному плечу Марийки.

Дорога в Элленгорн оказалась несколько утомительнее, чем Андрианна могла предположить. И как только дяденька Сержиус ездил к ним в Шелярту постоянно?.. Это оказалось совершенно несравнимо с поездкой в Занелию!.. Путешествие выматывало так сильно, что в какой-то момент Андрианна могла лишь полудремать на плече у верной Марийки.

Неустанно смотреть в окно, как в первый день пути, больше не хотелось. Тем более, когда одно измерение сменяло другое — те вспышки магии, пусть больше и не пугали Андрианну, как впервые, ещё когда она с родителями и Людмиткой впервые оказалась в Занелии, но и не казались хоть сколько-нибудь занимательными.

С момента отъезда прошла неделя, и оставалось ещё столько же. На ночь они оставались в дорожных дворцах (домах — так их называли, хотя каждый из этих домов был роскошнее дворца шеляртского храбиа⁽²⁾), что располагались по всему королевскому тракту как раз на расстоянии приблизительно дня пути.

Дяденька Сержиус показывал стражникам в этих дворцах-домах какую-то бумагу, и троим путникам отводились гостевые покои — обычно две крохотных спальни и небольшую гостиную. В одной из спаленок всякий раз размещался дяденька Сержиус, в другой — Андрианна с Марийкой. В гостиную же вечером приносили ужин — только для Сержиуса и Андрианны, Марийке, как ни обидно то было, ужинать полагалось в кухне. А после ужина Марийка всякий раз чистила магией дорожные платья — Андрианнино и своё. Приводила платья в порядок, разглаживала появившиеся складки и перешивала пуговицы — каждый раз пришивала новые, и какие-то полчаса дороги проходили для Андрианны незаметно за разглядыванием

Каждый вечер Андрианна, разоблачившись до ночной сорочки, бралась за перо. Писала об убранстве домов, о местных садах — столь подробно, насколько только хватало сил да способностей, — о том, как удалось в этих домах устроиться. Писала и сама дивилась необычайному своему усердию. На третий день пути Андрианна, вытирая заслезившиеся глаза, написала, как сильно скучает по маменьке. На пятый — по папеньке. Теперь же, кажется, напишет и о сёстрах.

Спустя неделю разлуки занудство Людмитки, плаксивость Доброславы, шалости Стефанки и капризы Казимирки уже не казались столь уж существенными недостатками, как раньше. Теперь каждая из сестёр казалась Андрианне ближе, чем это когда-либо бывало прежде. Теперь Андрианне хотелось, чтобы кто-то из них оказался рядом — пусть даже подруги вернее и преданнее Марийки и быть не могло, сёстры, оказывается, тоже были Андрианне дороги. И с каждым новым днём ей всё сильнее хотелось, чтобы улыбнулась лукаво лисичка-Казимира, чтобы закатила глаза и громко — нескромно громко — расхохоталась проказница Стефанка, чтобы всхлипнула в очередном сентиментальном порыве Доброслава... Даже Людмиткино ворчание хотелось услышать.

— Смени дорожное платье на то, что на твоей кровати, Андрианна, — мягко улыбнулся дяденька Сержиус сегодня, прежде чем шагнуть за дверь своей спаленки. — Отныне мы не в северных измерениях, так что следует носить другую одежду — по моде Элленгорна, а не по традициям Шелярты.

Андрианна кивнула — сегодня молча, ибо дорога этим днём оказалось ещё более невыносимой, чем ранее — и прошла к себе. Опустилась на обитый бархатом табурет, стоявший рядом с кроватью, и, забывшись ненадолго от усталости, посмотрела на оставленное дядей платье лишь когда в комнату вошла Марийка.

Хорошее было платье. Из узорчатой ткани — голубой, как и любила Андрианна, — с жёстким корсажем, многочисленными нижними юбками — тоже узорчатыми, как и верхнее платье, и шёлковыми розовыми лентами⁽³⁾. Рядом с платьем лежал и парлет — белый с нежно-розовыми вышитыми цветами на нём. Чайными розами, которые так нравились Андрианне. Очень красивыми розами — так искусно их ещё не каждая рукодельница вышить сумеет.

Андрианна залюбовалась платьем, потянулась к нему, почувствовала тонкую шерстяную ткань своей ладонью, коснулась нежными пальцами искусной вышивки и... тут же отдёрнула руку с сожалением.

Платья по столичной моде — такие были у Андрианны и в Шелярте, пусть и не в том количестве, в котором хотелось бы — маменька просила надеть только в Элленгорне, где простудиться Андрианне будет гораздо труднее. Андрианна не знала точно, стоит ли писать о дядиной просьбе маменьке — та, должно быть, только расстроится. Не знала Андрианна и того, стоит ли по этому поводу спорить с дяденькой.

Дяденька Сержиус, подумала Андрианна, всегда баловал любимую племянницу красивыми нарядами и прелестными безделушками, и ещё никогда за сорок пять лет жизни Андрианны не ошибся в подборе для неё костюма по погоде. Да и парлет здесь тоже был — горло, быть может, Андрианна и не застудит. Или же всё же стоило отказаться? Или написать маменьке?..

— Надевайте его завтра, панна Андрианна, — твёрдо сказала Марийка, словно считав сомнения давней подруги. — Пани Лижбетта беспокоются за вас, но ничего дурного не будет, коли наденете. Платье красивое, и вам очень к лицу будет. А на случай, если замёрзнете, я завтра утром лишние пару шалей возьму.

Андрианна улыбнулась ей и потянулась за шёлковыми запястными лентами.

1) Бросить в омут — устойчивое выражение в северных измерениях Элара, означающее «стать причиной краха»

Вернуться к тексту

2) Храбиа — титул в некоторых северных измерениях Элара, приблизительно соответствует титулу графа

Вернуться к тексту

3) Представительницам расы ксанин не следует появляться где-либо с обнажёнными запястьями, это считается неприличным. Незамужние прикрывают запястья лентами, замужние носят наручи, часто — золотые или серебряные.

Вернуться к тексту