Как светит солнце (джен)

Комната была длинная и узкая, с выцветшими грязно-зелеными обоями на стенах. По обе стороны от окна стояли кровати, от одного взгляда на которые становилось предельно ясно — девочки были похожи только внешне.

На одной из кроватей, огороженной металлической цепью, царил откровенный хаос из одеяла, сбитой простыни, подушек, причем абсолютно черного цвета. Стену украшали постеры, которые могли вызвать ужас даже при свете дня. Как ни странно, эта часть комнаты не сразу бросалась в глаза, она будто находилась в тени, даже свет, льющийся из окна, плавно огибал ее, не касаясь. И кровать, поражавшая своей эксцентричностью, напоминала необитаемый остров.

Другая, аккуратно застланная светлым покрывалом, купалась в лучах солнца. Типичное ложе девочки подростка, с мягкими игрушками и плакатами знаменитостей на стенах. Эта кровать, даже с виду, казалось мягкой и уютной. Такой, что хотелось упасть в объятья подушек и нежиться, как кошка, жмурясь от солнечного света

— Что видишь? — Меглин сделал очередную попытку расшевелить стажера.

— Ну, разные они, — пожала плечами Есения.

— Следы видишь? — с нажимом спросил следователь.

Стеклова ухмыльнулась, — Серьезно?

Родион Викторович медленно повернулся к ней и приподнял брови, ожидая хоть каких-нибудь действий. Он честно пообещал себе дать дерзкой девчонке шанс, но был готов нарушить данное самому себе слово. Вполне возможно, прогрессирующая болезнь забрала у него остатки здравого смысла, и он решил, что сможет научить самоуверенную выпускницу с красным дипломом видеть то, что скрывается за гранью. Сейчас, глядя на снисходительную усмешку, играющую на ее губах, в висках пульсировало раздражение.

— Холмс, что вы делаете под шкафом? Вы эти следы имеете в виду? — пошутила Стеклова, не замечая повисшего в воздухе напряжения.

Меглин выдохнул, — Я сейчас не шучу, — он проговаривал слова четко и медленно, — Есть следы, которые остаются после преступления, есть следы того, что было до. Давай-давай, ищи.

— Хорошо, — протянула Есения, продолжая улыбаться. Девушке казалось, что ее пригласили в какую-то забавную игру, но правила не объяснили.

Стеклова прищурилась, посмотрела по сторонам, а потом резко упала на пол, заглядывая под кровати сестер. Ничего не обнаружив, кстати, даже пыли, она пожала плечами, состроив уморительную физиономию.

Но следователь, безучастно наблюдая за всеми нарочито-утрированными действиями стажера, не оценил ее стараний.

— Встань, — прикрикнул он и поднялся сам, — Две кровати: раз, — твердые пальцы сомкнулись на шее, — И два, — следователь тыкал Есению, как котенка, объясняя очевидные, по его мнению, вещи, — Посреди окно. Как стоят кровати?

— У окна, — крикнула в ответ обиженная Стеклова и зашипела, потирая шею.

— Солнце! — Родион Викторович снова схватил ее и подтолкнул навстречу лучам.

Есения поморщилась, не понимая, каких выводов от нее ждет майор.

Меглин сбросил с крючка цепь, огораживающую мрачный остров, — Ложись.

Стеклова нехотя подчинилась, всем своим видом выражая недовольство и непонимание.

— Теперь сюда, — следователь указал на приторно ванильную идиллию, — Что видишь?

Есения плюхнулась на мягкие подушки, без зазрения совести вытянув ноги в пыльных ботинках на аккуратном покрывале. Она совершенно не понимала к чему весь этот цирк с поисками следов, когда и так все понятно. Не замечая мрачного взгляда следователя, и опрометчиво принимая его спокойствие, как должное, Стеклова выбрала из кучи игрушек плюшевую коровку, показала ее Меглину и глуповато улыбнулась.

— До свидания, — пророкотал следователь, распахивая дверь комнаты.

Утром Есения пафосно сообщила о своем решении закончить стажировку, час назад она милостиво согласилась на последнее дело под руководством Меглина, но сейчас ей казалось, что мир рухнул.

— До свидания! — чуть громче повторил Родион Викторович и прислонился плечом к косяку, прожигая взглядом растерянного стажера.

Стеклова вскочила, — Сейчас… Подождите, сейчас!

Трудно сосредоточиться, когда следователь так смотрит. Его взгляд осязаем: он острый как бритва; хлёсткий, как кнут дрессировщика. Есении казалось, что она стала неуклюжим подростком, и любая попытка заранее обречена на провал.

— Кровати стоят одинаково… Только на них по-разному..., — мысль билась в голове, но Стеклова никак не могла ухватить ее, сформулировать; обрисовать словами те чувства, что охватывали ее, когда она посмотрела на узкие кровати близняшек, так, как требовал от нее наставник.

— Жить на них по-разному! — потерял терпение Меглин, — Это и есть следы. Дальше!

Следователь закрыл дверь, и стажер приободрилась, — Одна хорошо учится, другая — вообще не учится, — этот вывод дался ей легко, судя по аккуратным стопкам тетрадей на одном столе и пустым пивным бутылкам на другом, — Одна аккуратная, другая — неряха. У одной все хорошо, у другой — плохо. Они очень разные! Хотя и похожи.

То, что лежало на поверхности, следователя не интересовало, поэтому он потребовал, — Выводы!

— Пропала та…, — Есения замешкалась, присела на одну кровать, потом на другую, стараясь не смотреть в сторону следователя, скептически наблюдавшего за ней, — Пропала та, которой не было места под солнцем!

Первые утренние лучи робко исследуют комнату. Скользят по полу, по стенам, рисуют узоры на потолке. За ними следит темноволосая девушка. Она уже давно проснулась и теперь равнодушно следит за солнечными бликами. Она уже выучила их путь. На соседней кровати спит сестра. Раньше между ними не было тайн, а теперь пролегла целая пропасть. А, может, ей это только кажется? Может это и не пропасть никакая, а солнечная дорога, золотая и теплая? Она потянулась навстречу лучу, но тот отпрянул, скользнул к соседней кровати, погладил спящую сестру по щеке, вызвав сонную улыбку. Солнечная дорога пропала, а пропасть обнажила хищный оскал, ей вторила темноволосая девушка, сжавшаяся, словно перед прыжком. Ее кровать осталась единственным темным пятном в комнате, залитой солнечным светом.

— Не пропала. Сбежала, — поправил стажера Меглин, — И стала сообщницей Дачника.

На этих словах в комнату тихо вошла молодая девушка.

— Здрасте! Алиса? — с ходу атаковал девушку Меглин, — Которая твоя кровать?

Она втянула голову в плечи, жестом отвечая на вопрос странного мужчины, совсем не похожего на тех, кто уже бывал здесь раньше.

— Садись!

И девушка безропотно села туда, где только что сидела его помощница, неосознанно поправив сбившееся покрывало.

— Ну что, Алиса, била она тебя? — от такого начала беседы, даже Стекловой стало не по себе.

— Нет, — буркнула девушка и опустила глаза.

— Да лупила, как сидорову козу! — хмыкнул Меглин, — Когда никто не видел. Да?

И вдруг с размаху шлепнул ее по затылку той самой плюшевой коровкой, — Что ты молчишь? — закричал он на сжавшуюся в комок девушку.

— Да!

В этом ответном крике слилось воедино все: боль, обида, непонимание, страх, любовь, вся гамма чувств и эмоций, теснившихся в груди совсем еще юной девушки.

В комнату ворвалась испуганная мама, с неизменным полотенцем, — Алиса, что случилось?! —

— Тихо! — Меглин рявкнул так, что замерли все, — Хотела забрать солнце, а забрала кого? — следователь наклонился к плачущей Алисе, — Сашу, Пашу, Витю?

— Олега! — захлебываясь слезами, выкрикнула девушка, — Я слышала, как они…

— Она твой номер набирала, да? И ты таблетки сожрала! — Родион Викторович оставил в покое дочь и повернулся к воинственно настроенной матери, — Пятнадцать лет тебе понадобилось, чтобы понять, как солнце по комнате ходит! Ты хоть говорить пыталась с ней или только подзатыльниками объясняла? Я не прав, она не сбежала, ты ее выгнала!

— Она сама ушла! — выкрикнула женщина, не теряя воинственного запала.

— Сама? А взамен что?

— Деньги я ей высылаю раз в неделю!

Есения даже не подозревала, что банальный побег трудного подростка из дома, (к слову, она не раз задумывалась о подобном, только от папочки-прокурора так просто не сбежишь) на самом деле представляет собой такую семейную драму. А Меглин, словно фокусник, вытаскивал из ниоткуда все новые и новые подробности, которые он просто не мог знать! Она, как зачарованная, наблюдала за его работой, чувствуя себя вчерашней школьницей.

* * *

— Деньги она снимала два раза в Липецке и три раза в Васильково, на станции, — Глухой щелкал клавишами ноутбука.

— Понятно. В общем, ты сам знаешь, что делать дальше. Давай, — закончив разговор, Меглин вернул телефон стажеру.

Через несколько минут Мерседес остановился в неприметном дворике-колодце. В багажнике обнаружились бутылка вина и торт — очередной сюрприз от загадочного следователя, не утруждавшего себя объяснениями. Есении ничего не оставалось, как пойти вслед за ним в подъезд.

После резкой трели звонка дверь открыла немолодая, но ухоженная женщина.

— Софья Зиновьевна! — преувеличенно радостно поприветствовал ее Меглин, — Ну, как вы, дорогая? — и протиснулся в квартиру, пока она удивленно рассматривала Есению.

— Бертик… Бе-ерт… — позвал он, — Ну что ты якоришь? Проходи, — вспомнил он про стажера.

Стеклова смущенно поздоровалась и проскользнула вслед за наставником.

— Берт сдох, — услышала она за спиной хорошо поставленный звучный голос Софьи Зиновьевны, — Ему было пятнадцать лет. Для людей — это подросток, а так — глубокий старик.

— Да-а, давненько я у вас не был, — Меглин поставил на стол торт и вино, — Знакомьтесь, это Есеня — дочка моя.

Стеклова чуть не села мимо стула. А Софья Зиновьевна удивленно посмотрела на гостя сквозь очки в тонкой элегантной оправе, — Похожа, правда?

— Лоб твой, — заметила хозяйка, — Имя красивое. Вас в честь Есенина назвали?

Ответить она не успела, Родион Викторович ее перебил, — Конечно! Я тебе сто раз про Софью Зиновьевну рассказывал! Моя любимая учительница.

— Да-да! Русский язык и литература… Ну что, будем чай пить?

— Нет, вина! Красного. Вы же любите, — Меглин подошел к буфету, взять бокалы.

Софья Зиновьевна обратилась к Есении, — Учительнице стыдно в этом признаться — да, люблю! Но мы же не в школе!

— Вы все еще работаете? Не надоело? — отвлекся следователь.

— Надоело. Все еще работаю. Родик, школа, как цирк — раз пришел, всю жизнь под куполом. А ты как, пишешь? Все про спорт? — пальцы Софьи Зиновьевны, длинные, аристократически тонкие, с аккуратным маникюром, словно жили своей жизнью, нервно складывая салфетку.

Взгляд Есения зацепился за эти движения, так неподходящие к общему облику этой женщины. И вся картина словно рассыпалась на части и никак не собиралась воедино. И странное поведение Меглина… Нет, он всегда странный, но сейчас это было как-то особенно непонятно. Складывалось впечатление плохо режиссированного спектакля, и она не могла понять причины.

— Нет, про спорт надоело. Теперь про звезд. Интересно, платят хорошо, — следователь наполнил вином чайные чашки.

— Конечно! У журналистов не то, что у учителей — двадцать пять лет одно и то же. У тебя, наверное, один день не похож на другой!

— Ну что? За учителей? За Вас, дорогая Софья Зиновьевна! — поднял чашку Меглин.

Софья Зиновьевна ухмыльнулась, — За учеников, за тебя!

От этого короткого диалога Стеклову бросило в дрожь. Она не понимала причины этого внезапного страха, было ясно одно — за непринужденной беседой скрыто что-то другое, и это читалось в мимике и интонациях говорящих, а она была только зрителем.

Меглин допил вино и изо всех сил шарахнул ладонью по столу, так, что тоненько зазвенели чашки. Есения испуганно вздрогнула, а учительница с легким смешком продолжила борьбу с ленточкой на коробке с тортом.

— Молодежь нынче… Не знаю… Вот мы не такими были, — снова завел беседу следователь, — Они какие-то пустые. Не люди, а аксессуары. И проблемы у них аксессуарные. Вот, например, Есенчик мой, — он потрепал стажера по плечу, — Извини, сейчас про тебя. Знаете, что ее больше всего волнует? То, что у нее грудь маленькая.

— Девочка моя, — встрепенулась Софья Зиновьевна, — Большая грудь во все времена нравилась солдатам. Маленькую грудь воспевали поэты: Гёте, Франсуа Вийон, Блок, Есенин. О Пушкине я не могу говорить утвердительно. Как известно, в то время оголяли ее, подчеркивали корсетом. Но, как известно, Пушкину нравилась маленькая ножка. И маленькая грудь…, наверное, он счел бы это достоинством.

Есения ошарашенно переводила взгляд с Софьи Зиновьевны, нарезающей торт и увлеченно рассказывающей о предпочтениях классиков, на Меглина, не сводящего взгляда с любимой учительницы. Все это напоминало ей Безумное чаепитие в Кроличьей норе и очень хотелось себя ущипнуть, чтоб убедиться в реальности происходящего.

— Ну а вы как, дорогая моя? — следователь внезапно перестал паясничать, — Без барбамила* сколько уже?

Софья Зиновьевна положила нож и подняла взгляд на собеседника. В мгновение исчезли смешливые морщинки в уголках глаз, и лицо превратилось в каменную маску.

— Три года. Как видишь, живу, не сдохла. Иногда тянет, но держусь. Тебе большое спасибо. Ты, Родик, почаще заходи, а то иногда… — она поморщилась, подбирая слова.

— Мне тоже, — подхватил мысль Меглин, — За наших?

Они выпили не чокаясь, не обращая внимания на притихшую Есению, которая еще больше запуталась в происходящем. Нелепая фальшь растаяла, обнажив реальность. Ответов она не получила, а вопросов стало еще больше.

— Чайку на дорожку? — снова примерил образ шута следователь, — Дочка, сходи. Там, в соседней комнате, в буфете чашечки стоят, — он протянул руку, удерживая вскочившую Софью Зиновьевну, — Не-не-не, сходит. Давай, быстренько.

Стеклова была рада получить небольшую передышку. Она выскочила из-за стола, стараясь не смотреть на испуганную отчего-то Софью Зиновьевну. Медленно, оттягивая время возвращения, она вошла в комнату, отмечая идеальный порядок и потянулась за чашками. Стену украшало множество школьных снимков. Есения подошла ближе: всех постигла одна и та же участь — быть ослепленными. Глаза на всех фотографиях аккуратно выцарапаны чем-то тонким и острым. К головоломке прибавились новые детали. Ей стало трудно дышать и захотелось сбежать из этого странного дома, пугающего стерильной чистотой, сбежать подальше от безглазых улыбающихся лиц.

— Славика давно видела?

— Давно. Зимой приходил. Я ему пояс подарила от радикулита, из собачьей шерсти. С тех пор не видела, — голос Софьи Зиновьевны дрожал, ему вторила чайная чашка, наполненная вином.

Есения на негнущихся ногах вернулась в комнату.

— А где чашки? — буднично поинтересовался Меглин, — Ладно, чай не будем пить, некогда уже, — он поднялся из-за стола и направился к выходу. Потом оглянулся, — Вот вы, учителя, нас учили, и обманывали в детстве. Что нам говорили — учись отлично, все будет хорошо, в первых рядах будешь. Ну и кто теперь в первых рядах? Двоечники везде. Цивилизация двоечников.

— А вы у нее учились? — Есения решилась заговорить, только когда они вышли на улицу.

— Все мы друг у друга чему-то учимся, — ушел от ответа наставник.

— Но вас ведь нет на фотографии среди выпускников.

Меглин, наконец, обратил на нее внимание; несколько секунд он рассматривал стажера, словно раздумывая, — Потому что это она — мой выпускник.

*барбамил — снотворное средство, производное барбитуровой кислоты. Подавляет сенсорную зону коры головного мозга, снижает двигательную активность, изменяет функциональную активность состояния мозга.