Хроники магдармерии Святогорья (джен)

Утро наступило пожалуй даже слишком быстро. Стоило мне закрыть глаза, как их надо уже открывать и идти. И даже не к месту службы, а на центральную площадь, где сегодня будет открытие выставки. А ещё вручение государственных наград. Госпожа Чижова перед отъездом бегала, собирала данные для «представления к государственной награде». В том числе и с меня.

Так что форма сегодня была тщательно отглажена, туфли начищены и голова убрана. Даже на фуражке пуговицы натёрла, чтобы блестели. Это стоило мне часа сна, но ударить в грязь лицом перед Его Величеством и Госсоветом не хотелось.

По пути я встретила Платона Евпатьевича и Дмитрия Евгеньевича. Оба явно отнеслись к наградам куда спокойнее, чем я. Потому что у Соколова уже были две или три награды, но он их постоянно не носил, только по особому случаю. У Платона тоже было, но он следовал примеру своего начальника. А для меня это была первая медаль.

И первая серьёзная битва, надо признать. Понятия не имею, сколько там багинок попадали под моей саблей (есть вероятность, что ни одной). Наверное, на пятой минуте боя, а то и меньше, меня пропороли когтями. И кроме багинки, насаженной на мою саблю, я больше ничего и не помню.

Платон потом рассказал, что когда нас всех уже вывели из строя, появился господин Огинский и огненным вихрем снёс всю нечисть, только благодаря этому нас не затоптали и не сожрали. И лекарскому центру было из чего нас восстанавливать.

Мы выстроились по одну сторону площади. По другую — местные жители.

Его Величество государь Дмитрий III вышел на сцену и объявил о начале церемонии награждения. Я судорожно перечисляла, что нужно делать. Пройти четко строевым шагом, принять медаль, сказать «Служу Святогорью», вернуться и встать по стойке смирно. Что очень трудно, когда дрожат колени. Хорошо хоть слова благодарности не потребовали, а то бы я точно там где-то запнулась.

Сослуживцы рядом спокойные. Или тоже волнуются, но скрывают более удачно, чем я. Услышав свою фамилию, я, к счастью, выполнила всё положенное. Награждением не закончилось. Продолжилось тем, что господину Чаянову был присвоен титул, а тот в свою очередь сделал предложение Маргарите Писарчук. Она после ритуала прощения выглядела даже моложе, чем была. Как же трогательно!

Ну и конечно открытие выставки, куда мне тоже велено сходить.

Гордая и довольная я вернулась в отдел и первое, чем я занялась: повесила грамоты всего отряда Веди на стену. Да, пусть гордость берёт.

Брала бы больше. Если бы в первом же слове на грамоте не было опечатки... В общем-то уже через некоторое время мне на это было плевать с самой высокой башни Колдотворца.

Отправили на выставку не нас с Дмитрием Евгеньевичем, а нас с Дмитрием Олеговичем Шараповым. Молодой парень, только после ефрейтерства. Выше меня на целую голову, хотя я не из маленьких, широк в плечах, улыбчив и прост. Он служил в отряде Добро под начальством Ерофея Силыча и неплохо справлялся, говорят.

— Что ж, посмотрим, что там. Может, там есть полотна этого художника, которого в лесу нашли.

Художник Ростопчин пропал три месяца назад. И вот, две недели как его тело нашли укротительницы в лесу. Изрядно погрызенного волками, лисами и ещё неведомо каким зверьем, его опознали скорее по одежде и содержимому карманов. В подробности Укротительницы не сдавались, поскольку я спросила об этом вчера за ужином. Но проводить в лес согласились.

* * *

Выставочный зал был полутёмным, магический свет горел только возле картин, так они выглядели более впечатляющими. Перед выставкой висело сообщение, что осторожно, картины волшебные, впечатление от искусства может быть разное. В Магдармерию жаловаться мол не бегать. Опасаясь оказаться «впечатленной» и выпасть из рабочего состояния, я старалась не задерживаться возле картин дольше, чем на тридцать секунд.

Слева от входа стояла золотая статуя в посеревшей тоге. Работа была настолько искусной, что мне вначале показалось, что там в самом деле стоит человек, даже оглянулась и прикинула описание для портрета: высокий, атлетического телосложения, волосы короткие, особых примет нет. Только что золотой.

Рядом с ним была витрина с экспонатами с Троп. О! А вот эти пузырьки я видела. Десять штук разного размера и цвета, внутри жидкость и в одной плавают еловые ветки. «Неизвестная алхимическая субстанция». Безвредная. Должна быть. И портрет того вон брюнета с голубыми глазами и горбатым носом тоже мне известен. Висел на Тропах в зале с разорённой лабораторией. Мы ещё думали, не намудачивший ли это основатель Колдотворца? Нет, оказался Кощей. Записки оттуда же, картина с мёртвой русалкой.

Над картиной «Табор» я даже хохотнула. Оценила юмор. Лес, поле с маками и никого. Табор ушёл.

Я вернулась к мёртвой русалке.

— Как думаешь, Дмитрий, наше дело или нет? Вон на боку рана...

— Это к Укротителям, — резонно заметил он.

— Или скорее к коллегии по связям с разумными существами.

Русалок на картине стало больше. Они медленно выплыли из воды и начали танцевать. Причем не только в картине, но и у меня перед глазами. Прекрасные и изящные завораживающие движения...

— Ууу! Я пошла, — пробормотала я и спешно покинула выставку, не вглядываясь в оставшийся портрет.

Русалки танцевали на лестнице, на центральной площади, возле дверей Магдармерии... Сидели на протоколах, которые в это время перебирали, планируя, кого куда сегодня посылать. Надо двигать дело о Богохульстве, надо разбираться с трупом Ростопчина, надо...

Чёртова русалка! Красивая. Сидит прямо перед глазами, прогибается и машет хвостом, показывая свою сверкающую чешую, перебирает зеленоватые волосы...

Я оторвала листок и начала её рисовать. Последний раз я рисовала что-то не для дела лет в десять. И по-моему это был магический бой, поэтому вышло ну очень коряво. Русалка из картины обиделась, махнула хвостом и наконец пропала.

Проклятье! Ростопчин! Надо посмотреть, что там на выставке его... Только не русалок.

Там стало несколько тише. Утром народу толпилось довольно много. Я снова глянула на шкафчик, где стояли бутылочки с троп… И заметила следы взлома на замке.

Вопрос «всё ли на месте?» поставил экскурсовода в тупик и она тут же пошла в архивы и записи о хранении. Правда, сначала её надо было расспросить, чем я и занялась. Кстати, работ Ростопчина на выставке нет. Неизвестные художники, царевич Дмитрий, но Ростопчина, будь он неладен, нет. Значит, ни в чём она нас не продвинет. Но у нас новое дело.

Уже заполненные протоколы осмотра места происшествия и магический след я понесла начальству. Надо было распознать его, расшифровать, понять...

Стоило мне покинуть выставку, как оттуда украли ещё и «Табор». Конечно, не цыганский табор, он-то как раз на месте. Вон по площади цыганята бегают, Платона поймали и загадки загадывают. А картину «Табор».

* * *

Я записывала показания экскурсовода Рехтиной о том, когда последний раз видели картину, кто ещё был в зале, а Дмитрий Евгеньевич с Шараповым осматривали выставку, разыскивая следы и улики.

— Ну вот, три девушки были. — Рехтина махнула на картину. — Одна из них упала в обморок, я на неё отвлеклась. А потом нет картины и всё тут.

Соколов обернулся на меня и кивнул. Я поняла, что обморок — это неплохой способ отвлечь внимание.

— Искусство всегда впечатляет. А эта девушка видимо оказалась очень чувствительной.

— Вы бы хоть посетителей регистрировали... А где эти девушки? И как они выглядели?

— Они пропали, — буднично сообщила Виктория Александровна.

— Куда?

— Их затянуло в картину. — Очевидно, она оценила мой немой подбор выражения, уместного в культурном месте. — Искусство, знаете, затягивает.

Надеюсь, искусство хотя бы потом отпускает, а то получается похуже той самой трын-травы, о которой вчера трещала Баба Зина.

По описанию девушек я не узнала, но описание занесла в протокол. Потом же искать придётся.

Тем временем Шарапов что-то шепнул Дмитрию Евгеньевичу и почему-то закашлялся.

— Тут ещё и кровь, — сообщил Соколов, смотря на пол возле статуи.

— Это тоже впечатление от искусства? — спросила я.

— Ох, не знаю… — Виктория Александровна всплеснула руками. — Утром не было.

Я молча внесла в протокол то, что возле статуи обнаружена кровь.

— Я Платона пришлю, — произнёс Дмитрий Евгеньевич, уводя надсадно кашляющего Шарапова.

Протоколы кончались, когда к нам пришёл Платон Евпатьевич. Я ему всё передала.

Вслед за ним явились вампиры в лице Лорда Аллара и Анастасии Батори. Она остановилась возле портрета неизвестной и начала откровенный скандал, что этот портрет принадлежит ей и потребовала его вернуть.

Один экспонат хлеще другого.

Пока весь сыр-бор, внезапно возле картины под названием «Пруд» возникли три девушки: Маргарита Писарчук, Елена Грайворона и Василиса Тихомирова. Маргарита сразу осела на пол, а Василиса прижалась к стене, зашипела и высунула язык.

— С вами всё нормально? — глупо спросила я, оторвавшись от протокола.

— Вссссё нормально. Ссссс... Нам надо к ззззнахарям, — прошипела Василиса.

Я передала все протоколы и перья Платону.

— Я отведу.

Василиса шагала, перебирая руками по стенке, извиваясь и шипя на косяки и прохожих. Маргарита была просто очень бледна и еле переставляла ноги. Прочнее всех держалась Елена, поэтому после сдачи пострадавших в знахарский центр, я допросила именно её.

— Мы посмотрели на картину и оказались в лесу.

— Где именно?

— Да просто в лесу. Мы оттуда еле выбрались.

Когда я с результатами допросов вернулась на выставку, Платон всё ещё сидел с документами. Пока я передавала результаты допроса, мой глаз зацепил, что на выставку пришёл Паша Добронравов. Шустрый и любознательный молодой человек года на два меня младше. Он остановился возле картины «Пруд».

Что произошло дальше, я не поняла. Пашка вдруг схватил меня за локоть. Я только и успела уронить протокол, как меня куда-то потянуло, словно пропихивая тесто через соломинку. Это скорее тягомотно и противно, чем больно. Примерно то же происходит, когда осваиваешь трансгрессию.

— Где мы?

Мой голос немного глушил шум водопада. Мы оказались в гроте с небольшим почти прозрачным озером, в которое падал тонкий поток воды. Сталактиты и сталагмиты освещались бледным голубоватым светом. Возле озера наверх вели довольно старые вырезанные в камне ступеньки.

— Наверное, в картине, — Паша повел плечами под объёмным пончо.

— Поразительно! И как отсюда выбраться? — я подняла волшебную палочку, готовясь к тому, что из-за какого-нибудь угла что-то на нас полезет. Но пока не лезло. Девушки говорили, что их перекинуло в лес. Но нас видимо в другое место… — Держись рядом, посмотрим, что тут.

Я осторожно поднялась по ступенькам.

Короткий коридор привёл нас в небольшой кабинет. В камине медленно тлели угли, большой дубовый стол завален бумагами, вдоль стен — книжные шкафа. А над камином висло несколько портретов Кощея, один из которых я видела на тропах и в выставочном зале.

Глаза у Павла лихорадочно загорелись и он кинулся к книжному шкафу, схватил наугад одну из книг, резко побледнел, теряя свою жизнерадостность и захлопнул её.

Я искала выход. Никаких других дверей, проёмов, арок или чего-то ещё. Зато со стороны камина на потолке появилось чёрно-красное пятно... Очень похоже на то, что по ту сторону стены что-то горело и огонь уже пробирался сюда.

— Эксфламма! — Павел, тоже заметивший это, взмахнул палочкой, но ничего не произошло. И вместо того, чтобы бежать, он снова кинулся к столу с бумагами.

Становилось жарче. То, что я вначале приняла за камень, тлело всё сильнее и пятно поползло вниз.

— Агуаменти, — я попыталась направить поток воды в стену. Думала, что если даже не потушу, то сделаю преграду для огня.

С палочки не сорвалось даже капли воды. Я сперва подумала, что неправильно сделала отточенное ещё на первом году учёбы движение, или допустила ошибку при произнесении слова. Но нет, всё так… Всё правильно. Ошибка чувствуется иначе. Я просто здесь лишена магии.

— Ясно, — сказала я себе и убрала палочку, сменив её на кинжал. Мало ли что здесь вылезет.

Павел спешно заталкивал в сумку какие-то бумаги, швыряясь в остальных. Он хватал их и бросал снова.

Так, на случай, если я здесь надолго, а то и насовсем: бумаги Платону отдала, про Грайворону сказала, про то, что через картину попадают в лес — это сказала… Если что, всё записано в протоколах. Бате про всё сказала, у него ещё трое сыновей, они с матушкой справятся.

Павла надо отсюда забирать.

Он тем временем схватил бутылку и выплеснул её в камин. Запахло хорошим, дорогим вином, каким напивались обычно титулованые. Их надо было максимально деликатно препроваживать домой, но их в основном быстро забирали слуги.

Угли продолжали тлеть, как и стена. Стало сложно дышать.

Павел снова кинулся к книжному шкафу, а я поймала его за шкирку и бросилась бежать.

В гроте было уже так же жарко, как и в комнате. Мы оба начинали задыхаться.

Пещера? Выхода нет!

Водопад? За водопадом — камни. Тоже выхода нет. Сталагтиты?

Я сделала круг по пещере, становилось ещё жарче.

— Так! — Я вскочила на бортик пруда. — Павел, следуй за мной!

Я приготовилась к прыжку.

— А, постой! Если со мной что-то случится, то ищи другой выход.

Павел, сжимая что-то под пончо, кивнул.

Плюх!

Я даже не почувствовала сырости.

Меня вынесло на середину выставочного зала.

— Павел! За мной! — крикнула ещё раз я, пытаясь «вынырнуть» обратно.

Картина была занавешена белым полотном. Платон ухватил меня за плечо.

— Платон! Там Павел остался! — вскрикнула я. — Занавесили? Ну и хорошо! Я сказала ему выбираться, он должен же за мной последовать.

Надо было его вперёд толкать, или брать с собой. Прямо за его пончо. Но я не могла это сделать, потому что не была уверена, что я не утону или вода в озере не окажется ядовитой. Или, надо было намочить его пончо… Догадается ли он до этого? Надеюсь, он догадается всё-таки прыгнуть со мной.

Я лихорадочно перебирала варианты и, возможно, что-то я сказала вслух Платону, но в отделении нас уже собрали. Над всеми нависал очень злой хищной птицей Мирослав Огинский.

— Итак, я получил бумагу, которую хочу вам зачитать.

Пашка, блин! За мной надо следовать, за мной! Что, если он там погибнет?

— «Платон Волков, пользуясь именем Царя, потребовал завесить картину пруд»… Скажите, мы подписываем что-то именем Царя? Ерофей Силыч?

— Нет, — твердо ответил он.

— Дима?

— Нет, — так же твёрдо ответил Шарапов.

— Даша?

— Там остался Павел Добронравов, — вместо нужного ответа произнесла я.

— Как вернётся, доложить. Так что?

Я просто стыдливо промолчала.

Мирослав Святозарыч повернулся к Дмитрию Евгеньевичу, вытянувшемуся по струнке.

— Волков?

— Виноват…

— Может ты, Соколов, что-нибудь мне скажешь?

— Виноват, недосмотрел.

— Именем Царя открыта эта выставка. Все экспонаты проверены и все безопасны. Работе выставки не мешать. Идите и работайте.

Павел, твою налево! Почему ты за мной не пошёл?! Где его теперь искать? Как его искать? Он там один, в беде!

С полотна на выставке сняли белую ткань и даже не повесили предупреждающую табличку.

Павел всё же вывалился из картины. Прямо в руки своей матери. Он был жив. Обожжённым тоже не выглядел, но был слаб и бледен. Слава Дивьим людям! Жив!