Кипелов при дворе царя Ивана Грозного (джен)

Кипелова сковала оторопь. Казалось, он больше не ощущал ни холода, ни глубокой царапины, что нарывала на его руке. Всё сознание захватил вид города, раскинувшегося перед ним как живое видение из прошлого. Сердце Кипелова учащённо колотилось, а разум, ещё секунду назад лихорадочно пытавшийся осмыслить увиденное, будто бы сдался. Средневековая Москва… Это зрелище захватило его целиком, пробуждая в нём трепет, восторг, смятение и страх непознанного.

"Что это? Сон? Видение? Галлюцинация?" — мысленно спрашивал он себя, стараясь отыскать какое-то рациональное объяснение. Может, всё это последствия аварии? Возможно, он получил черепно-мозговую травму, и разум сейчас в хаотичном порядке выстраивает перед ним причудливые образы? Или… быть может, он вообще лежит где-то в снегу, без сознания, а всё это лишь странный сон?

Валерий одёрнул себя, прогоняя панику. Какой бы ни была природа происходящего, ему нужно было срочно действовать — просто стоять на месте бессмысленно, тем более что холод ждать не будет, холод возьмет своё. Он глубоко вздохнул, бросив последний взгляд на утреннюю картину города, и начал осматриваться, ища путь, по которому можно было бы спуститься со взгорья.

Взгляд его задержался на более пологом склоне, который вёл к грунтовой дороге, извивающейся в ложбине. Вглядываясь в туманную дымку, Кипелов разобрал, что дорога постепенно поднимается на равнину, встречается с перекрёстком и идёт дальше, в сторону крепостных стен города. Он дошёл до склона где-то за минуту, а затем, осторожно шагнув вперёд, начал спуск. Валерий старался продумывать каждый шаг, чтобы случайно не сорваться вниз. Нужно быть предельно аккуратным — в эти времена нет возможности позвонить в неотложку.

С каждым шагом его охватывало всё большее беспокойство. На что он может рассчитывать, когда встретит местных? Поймут ли они его? Русский язык четырёхсотлетней давности, забытый, архаичный… Действительно ли он сможет объясниться, если ему удастся остановить кого-нибудь? И что они подумают, увидев странно одетого мужчину, сбитого с толку и явно растерянного?

Добравшись наконец до дороги, он принялся идти в сторону города, сильно прибавляя шаг, чтобы хоть немного согреться. Он двигался быстро, стараясь не терять присутствия духа и отгоняя мысли о том, что его появление в этом странном месте могло иметь неизвестные, возможно даже опасные последствия для будущего.

Скрип колёс и ржание лошадей заставили Кипелова замедлиться. Обернувшись, Валерий увидел телегу, запряжённую тройкой лошадей, неспешно движущуюся в сторону города. Седой мужик, закутанный в грубый тулуп, лениво придерживал вожжи. Валерий ощутил небывалое облегчение — наконец-то есть шанс попросить помощи. И, что самое главное, человек в телеге не выглядел опасным. Хороший кандидат для первого контакта.

Кипелов вскинул руки, призывно махнул, и пошёл к телеге, стараясь выглядеть максимально дружелюбно.

— Остановись, мил человек, Христом-Богом прошу!

Телега затормозила, и Валерий вновь шагнул вперёд, надеясь, что его странный вид не вызовет слишком большого недоумения. Он разглядел старика: перед ним сидел мужчина в тяжёлом тулупе, который был сшит из черти-пойми чего. Казалось, в грубом наряде использовались самые разные шкуры. Половину лица, изборождённого мелкими оспинами, скрывала чёрная повязка, придающая суровости и без того неприветливому взгляду единственного глаза.

— Ты что за птица будешь? Чего надо? Откудова взялся тут до заутрени? Говори без утайки! Ну! — хмуро произнёс седой.

Слова прозвучали на странном, тяжёлом языке, который доносился до Кипелова словно из другого измерения, пробирая его до самых костей. Фразы были построены так, как будто сошли с исторических летописей, звучали незнакомо, архаично, но каким-то образом они пробирались дальше, в недра подсознания, и через мгновения становились понятными, почти привычными. Сначала Валерий почувствовал лёгкое головокружение и странное, доселе неиспытанное чувство. Подсознание пропустило речь седого через невидимый фильтр, адаптировало её для разума, будто продираясь через толщу веков. Ещё мгновение и слова незнакомца стали для Кипелова абсолютно ясными, словно кто-то непостижимый сложил в уме причудливый пазл.

Кипелов дёрнул головой, пытаясь справиться с внезапным наваждением, и ответил:

— Да ограбили меня, мил человек, — пробормотал Валерий, отводя взгляд. — Всё отняли… Молю тебя, подвези до города, иначе замёрзну тут нахрен.

Закончив, Кипелов поймал себя на мысли, что не может понять на каком языке с его уст слетели эти фразы. Такое странное чувство вызвало у него иррациональный страх схожий с беспричинной паранойей при сильном похмелье. Что это? Некая «акклиматизация» путешественника во времени? Экстренное пробуждение памяти предков, которая сидит глубоко в генах? Или это афазия после травмы, из-за которой пострадавший начинает говорить белиберду вместо внятных слов? На последнее непохоже, ведь судя по взгляду, седой его понял.

Незнакомец с повязкой прищурился, а затем, вдруг, расплылся в усмешке и кивнул.

— Экий ты, барин, забавный. Ладно, садись, коли так. Я, признаться, ни за что бы не остановился, будь ты попроще. Уж очень твой выход на засаду лихих людей похож. Но смотрю на тебя и разумею: одет ладно, свитка непростая, по плечам союзная, мордёнка чистенькая, полевым солнцем не жжёная. Да и вижу, околел ты, зубы вон как дрожат!

Валерий, усаживаясь в телегу, ощутил облегчение. Внешность была обманчивой, седой оказался не столь суровым.

— Ты это, не трясись, — продолжил незнакомец. — Возьми-ка лучше козью шкуру. Вон она, тама, в углу лежит. Она хоть и старая, да согреть может.

— Спасибо, это очень вовремя, — ответил Кипелов и поспешил укутаться в жёсткую шкуру. — А как звать тебя?

— Фёдором кличут, — ответил старик, взявшись за вожжи. — А ты кто таков? Князь небось? Али купец заезжий?

Кипелов усмехнулся, пытаясь дать ответ, не вызывающий подозрений:

— Валерий. Бард я… странствующий музыкант. Ехал в Москву, петь для господ.

Фёдор глянул на него, приподняв бровь, и вдруг разразился удивлённым смехом.

— Смотри-ка, скоморох! А я и не знал, что скоморохи такие чистенькие да в наряде богатом ходят.

— Скоморох? Ну, можно и так сказать, — с улыбкой ответил Валерий. — В своих краях я довольно известный скоморох. От того и свитка дорогая. Из мериноса. Впрочем, неважно из чего.

Фёдор внезапно посуровел, его единственный глаз помрачнел, и он, выдержав паузу, перешёл на тихий, едва слышимый голос:

— Не вздумай в Москве о ремесле своём говорить. Никому. Знать не надобно им, кто ты и откуда.

— Почему? — удивился Валерий, уловив тревожную нотку в голосе старика.

Фёдор вздохнул и посмотрел на дорогу перед собой, как будто собираясь с мыслями, прежде чем заговорить.

— Царь-батюшка наш, Иван Васильевич, не просто царь, а божий человек. Праведной жизнью живёт и других поучает. Забавы мирские для простого люда не жалует. Вроде указом не запрещал, да всё-ж считает, что пустые песни людям ума лишнего не прибавят. А только отдалят от жизни духовной.

«Иван Васильевич, значит, — пронеслось в голове Кипелова. — Грозный! Получается, 16-й век! С ума сойти!»

Кипелов, вновь почувствовав дискомфорт, осторожно поинтересовался:

— Неужто за музыку могут наказать?

Фёдор, не отвечая сразу, медленно поднял ладонь и многозначительно прикоснулся к повязке, скрывающей глаз. Он не произнёс ни слова, но Валерий ощутил, как внутри него что-то похолодело.

— Да не то чтоб за всякую, — добавил Фёдор с горькой усмешкой, — но вот если спьяну не будешь знать меры и начнёшь песни орать в неурочный час… тогда накажут… Да и сейчас не самое время для песен — в городе беда за бедой.

Телега уже бодро неслась по заснеженной дороге, скрипя деревянными колёсами и набирая немалую скорость, когда Валерий, переварив услышанное и более-менее согревшись, осторожно спросил:

— А что в Москве за беды?

Фёдор нахмурился, бросив на него взгляд из-под мохнатых бровей.

— Ты, видно, не местный совсем, — протянул он. — Два месяца уж как все об этом говорят. Дети мрут, да как мрут, сотнями! Причём не хилые, здоровые мрут, крепкие! Ложатся вечером опочивать, а к утру их бездыханными находят.

— И в чём же причина? Болезнь? — снова спросил Кипелов.

Фёдор тяжело вздохнул и перекрестился.

— Никто этого не знает, окромя Бога. Ни лекари, ни попы — все только друг на друга кивают.

Он помолчал, затем продолжил, его голос стал совсем тихим, почти заговорщицким:

— Царя нашего, Иван Васильича, беда эта не на шутку встревожила. Как только всё началось, он все церкви да монастыри в Москве объездил. Молился денно и нощно, слёзы проливал, с колен не вставал перед образами.

Валерий не знал, как реагировать на эти слова. Здесь, в столь дремучие времена, нет способа сладить с новой болезнью. Вполне может быть, что усердная молитва тут единственный доступный метод врачевания. Иди хотя бы способ успокоения.

— Царь и сейчас в храме? — спросил Кипелов.

— Кто-ж его знает. Может и в храме. Да только не в Москве. Тогда, намолившись, он велел собрать все самые почитаемые иконы со всего города. В Успенском соборе их соединили, службу отстояли. Третьего декабря это было, как сейчас помню. А потом, — Фёдор выдержал паузу, —Царь вместе с семьёй, свитой и казной покинул столицу. И иконы! Иконы уехали вместе с ним! Забрал все самые главные святыни! Потом в Александровскую слободу подался. Там ему спокойней, наверное, ведь напасть до туда ещё не добралась.

— И надолго он там? — осторожно поинтересовался Валерий.

Фёдор усмехнулся, но в этой усмешке не было радости.

— Как знать… Молва идёт, что там новая столица будет. А Москва... Москва без Царя и войска осталась. Днём вроде стало тише, стража не свирепствует, её теперь мало. А ночью, — тут он понизил голос, — поговаривают, бесовщина творится.

— Это как? — нахмурился Валерий.

Фёдор покосился на него, словно оценивая, стоит ли говорить дальше, но потом всё же произнёс с мрачной решимостью:

— Город лишился святынь! Теперь без икон-то он как без щита. Судачат, что нечисть по ночам разгулялась. Зловещие дела творятся. Кто вечером пропадёт, того уж не сыскать. Сам я не видел конечно, живу в деревне, за стенами. Но в Москве об этом в каждом трактире твердят.

Валерий почувствовал, как внутри него что-то сжалось. То ли от слов Фёдора, то ли от холода, который пробирал его даже под козьей шкурой. В его веке такие рассказы звучали бы как мифы, страшилки для запугивания наивных. Но здесь они идеально подходили под окружающую действительность, даже если единственным «надёжным» источником были сплетни из трактира.

— Вот как, — лишь проговорил он, глядя на дорогу впереди.

Фёдор молчал, только изредка хмыкая и вздёргивая вожжи. Валерий пытался осмыслить услышанное, отделить суеверие от возможных фактов. В реальную бесовщину он не верил. Всё рассказанное похоже на проявления паники из-за какой-то массовой эпидемии. К тому же имеется социальный взрыв от переезда почитаемых икон. Религия в эти времена играет большую роль. Здесь нельзя просто так увезти святыни и не вызвать волнения горожан.

Телега, скрипя колёсами, замедлилась перед массивными городскими воротами. Их циклопические створы, обитые железом и украшенные грубой резьбой, казались незыблемыми, почти вечными.

Охрана, лениво зевая, лишь бегло посмотрела на Фёдора и его пассажира. Едва возница кивнул в сторону стражников, как те махнули руками, пропуская их вглубь города. Видимо, Фёдор часто ездил этим путём.

Москва XVI века развернулась перед Валерием словно сцена театрального спектакля. Улицы, покрытые грязным снегом, были застроены деревянными домами. Торговцы выкрикивали товары — от мехов и тканей до рыбы и горячих пирогов. Женщины в пушистых платках сновали туда-сюда, дети громко играли у порогов, а крепкие мужики в тулупах, ядрёно перекрикиваясь, то и дело таскали мешки и ящики.

Кипелов ошеломлённо оглядывался по сторонам, пытаясь впитать все детали. Ему чудилось, что он попал на съёмочную площадку с идеальными декорациями, но фильм был явно чёрно-белым. Белый снег, серая одежда, потемневшая от сырости древесина. Ни красных стрелецких кафтанов, ни ярких национальных костюмов. Создавалось впечатление, что Русь ещё не знала, как красить ткани, либо это излишество было доступно только самым знатным горожанам. Вряд ли таких можно было увидеть на рынке.

— Смотри по сторонам, скоморох, да не разевай рот. Тут так, зазеваешься — и последний сапог стянут. — Фёдор хохотнул, но его голос прозвучал скорее предостережением, чем шуткой.

Через несколько минут телега остановилась перед небольшим трактиром. Кипелов почувствовал исходящий от него тёплый запах хлеба и горячей похлёбки, от чего у него тут же заурчало в животе.

— Ну, скоморох, мне дальше своей дорогой. А ты как хочешь, так и выкручивайся. — Фёдор кивнул на олимпийку Кипелова, что выглядывала из под шкуры. — Роскошная одёжа у тебя. Может, подаришь чего-нибудь за старанье?

Кипелов на миг замер. Олимпийка, хоть и простая, была продуктом технологий его времени. Подобную молнию не смогут изготовить ещё сотни лет. Безопасно ли дарить её? Скорее всего нет, но расплатиться было нечем — мороз был нешуточным, а старая шкура, которой Фёдор снабдил его, всё же намного нужнее чем тонюсенькая олимпийка.

— Бери, — сказал Валерий, и снял олимпийку, оставшись в мериносовом свитере со шкурой на плечах.

Фёдор, широко улыбнувшись, тут же натянул обновку. Это сочетание смотрелось забавно: современная спортивная одежда поверх грубого тулупа.

— Вот это дело! А тебе, скоморох, — он кивнул на козью шкуру, — оставлю свою. Из трёх тушек сшита, с нею не околеешь!

Кипелов поблагодарил его, слезая с телеги.

— Только вот, — начал он неуверенно, — у меня нет ни копейки. Я даже не знаю, куда мне податься.

Фёдор, уже собираясь тронуться в путь, задумчиво поскрёб заросший подбородок.

— Иди-ка ты в церкву. На подаяние просись. Там люди добрые, помогут. — И, не дожидаясь ответа, махнул рукой: — Прощай, скоморох. Смотри не попадись в ночи.

С этими словами он щёлкнул вожжами, и кони неспешно повезли его прочь. Кипелов остался стоять на площади, окружённый суетой города. Шум вокруг усиливался: торговцы всё также призывно горланили, скрипели телеги, а где-то вдали зазвонил колокол, возвещая о начале нового дня.

Валерий Кипелов стоял неподвижно, пытаясь понять, что ему делать дальше.

Он медленно побрёл по торговой площади, неотрывно глядя в сторону колокольни, откуда доносился глубокий, завораживающий звон. Этот звук был одновременно утешением и призывом, он словно указывал направление. Люди вокруг, занятые своими делами, не обращали на него внимания. Их голоса сливались в единый фон, будто бурлящая река городской жизни.

Внезапно его внимание привлекли трое девочек, шумно пробегавшие мимо. Они были одеты в простые, но чистые тулупы, их лица светились детским весельем. Однако слова считалочки, которую они напевали, заставили Валерия замедлить шаг.

«Демон хитрый супостат:

Он в избу проникнуть рад.

Межу стенками скребёт,

Твоё дыханье заберёт!»

Не нужны ему ключи,

То он в сенях, то он в печи!

Через стенку он пройдёт,

И дыханье заберёт!

Спи днём, ночью спать не смей,

Ночь в Москве теперь всё злей,

Демон знает, кто уснёт

И дыханье заберёт!»

Кипелов невольно остановился, провожая взглядом детей. Вначале он просто отметил странный смысл стишка, приписывающий какую-то жуткую силу таинственному демону. Но что-то в этих словах терзало его, словно старое воспоминание, упорно пробивающееся из глубин сознания.

И вдруг его осенило. Эти строки... они были пугающе схожи с текстом песни из его старого репертуара. «Потерянный рай»? Да, точно. Когда-то он пел это сотни раз: «Во сне хитрый демон может пройти сквозь стены, дыханье у спящих он умеет похищать...»

Его разум ухватился за эту связь как за соломинку. Совпадение показалось ему слишком странным, чтобы оказаться простой случайностью. Сперва был всадник, выглядящий словно иллюстрация к песне «Следуй за мной», а теперь и эта считалочка, родом будто из его собственного репертуара. Неужели ему дают намёки, намёки на что-то важное, нечто в чём может быть сокрыт ключ к возвращению в своё время?

Он глубоко вздохнул, стараясь унять нарастающую тревогу. Всё это — не просто цепь нелепых совпадений. Такие невероятные события не происходят с человеком просто так. Он чувствовал это всем своим существом. Возможно, его присутствие здесь — не ошибка, а замысел. Испытание, путь к искуплению или, быть может, шанс на обретение утраченного смысла? Он не знал. Но он понимал, что должен разобраться.

Остановившись перед высокой церковью с величественными золотыми куполами, он медленно подошёл к её дверям. Колокольный звон стал тише, словно призывал к смирению и размышлению. Валерий трижды осенил себя крестным знамением, впервые за многие годы вкладывая в этот жест нечто большее, чем привычный ритуал.

И он сделал первый шаг внутрь.