Под омелой (гет)

Чуть позже Гарри сидел на кухне своего дома на Гриммо и невидящим взглядом смотрел в одну точку, пока разъярённая Джинни металась из угла в угол, кричала, обзывалась, пыталась что-то доказать. За всё время разговора он вымолвил одно единственное «Прости», после которого в него полетел какой-то предмет.

— Я знала! Я так и знала! — кричала рыжеволосая девушка, казавшаяся почему-то теперь такой чужой.

А Гарри молчал. Он не хотел объясняться или что-то говорить. Да и что можно было сказать в своё оправдание, если тебя застают целующим другую на глазах всего высшего магического общества? Что можно сделать с тем, что тот поцелуй стал для тебя самого откровением, разгаданной тайной, невероятной и пугающей? Смысл продолжать оправдываться, обещать невыполнимое? Смысл лгать, прятаться от самого себя и возводить замки из песка, надеясь, что они станут нерушимой крепостью семейного благополучия?

И это безразличное молчание было для Джинни худшей из всех возможных реакций. Постепенно крики стихли, и она, глядя на него с вызовом, задала вопрос, поставивший жирную точку в их толком не начавшихся отношениях:

— Ты ведь не жалеешь, да? Тебе понравилось?

Его выразительный взгляд стал для неё ответом. Она гордо вскинула голову и бросилась к камину в гостиной, чтобы навсегда исчезнуть из этого дома. Дома, хозяйкой которого планировала стать еще пару часов назад.

— Рон не отпустит её! Вот увидишь! — раздалось уже из коридора, но Гарри не реагировал.

Он понимал, что решение будет не за Роном. Когда тебе отвечают так отчаянно и самозабвенно, когда открываешь ящик Пандоры, где запрятаны собственные демоны, когда осознаёшь столь простую и понятную истину, каким-то чудом не доходившую до тебя много лет, то решать только тебе самому. И в этот раз тебе предстоит бороться не с величайшим злом, а с самим собой, причинять боль не врагам, а людям, которых любишь, и которые тебе дороги. И ты готов ступить на тропу ещё одной, возможно, самой значимой для тебя войны. Вопрос только в том, будет ли с тобой воевать та, что всегда была рядом…

* * *

Ненавидящий взгляд жениха, за долю секунды превратившегося в бывшего. Раскрасневшееся лицо, сжатые в кулаки ладони, ядовитые слова, брошенные в её адрес и, несомненно, заслуженные. Но это не обижало и даже не имело особого значения. Ничего сейчас не имело значения, кроме осознания собственной глупости. Гермиона перечитала тысячи книг, которые цитировала наизусть, потешалась и наставляла других, считая себя самой умной, образованной, проницательной… Она составила карьерные планы на двадцать лет вперёд и не сомневалась, что достигнет любых, самых смелых и амбициозных целей. Она считала, что знает всё и всех, а оказалось — не знала даже саму себя.

Гермиона возвратилась в Нору только для того, чтобы собрать вещи. Послезавтра Рождество, самый чистый семейный праздник, и будет лицемерно и глупо проводить его здесь после всего случившегося. Стянула вечернее платье, облачилась в любимые удобные джинсы и свитер. С остервенением вытащила шпильки из волос, и те непослушным каскадом спали на плечи, вызывая вздох облегчения. Как она ненавидела все эти манипуляции с волосами, так они сами ненавидели любую несвободу и наказывали за неё головными болями.

Одежда, книги, немного зелий, которые могут пригодиться в экстренных случаях. Гермиона всё ещё продолжала предостерегаться — последствия войны. Скрип лестничных ступеней. И Рон… Она надеялась избежать этой встречи, надеялась, что он задержится на празднике ещё хотя бы на несколько часов. Но он здесь. Смотрит на неё таким злым и одновременно безжизненным взглядом, заставляя ощутить всю остроту собственной вины. Вины за то, что ты оказалась не такой уж умной и честной, и в первую очередь, с самой собой.

— Прости, — произнесла она, направляясь к выходу.

Снаружи проще будет сосредоточиться и трансгрессировать. Подальше отсюда, от этого оплота семьи, частью которой ей уже не стать никогда.

В спину летит что-то обидное про то, что она всегда выбирает Гарри, про секс в палатке, которого, к сожалению, не было, но разве это теперь имеет значение? Про то, что они предатели и трусы… И Гермиона согласна, согласна почти со всем сказанным, кроме последнего. Нет, трусостью было бы остаться, спрятать голову в песок, скинуть ответственность на два бокала шампанского, выпитого ею на приёме… Но трусы не выигрывают войну. А она была там, побеждала и не боялась за себя так, как боялась за него… За Гарри… Как так получилось, что самая умная ведьма двадцатого века оказалась самой глупой из женщин?

Морозный воздух жжёт кожу, но ты вдыхаешь его с каким-то особым облегчением и через несколько секунд мучений оказываешься в доме, где провела своё детство. Родители в Австралии, и здесь можно насладиться одиночеством, никому ничего не объясняя. Ты занимаешь свою детскую комнату, где ничего не изменилось: всё та же небольшая кровать, письменный стол, огромный шкаф с книгами и занавески, напоминающие ночное звёздное небо. Здесь спокойно и тихо, и можно побыть маленькой девочкой, имеющей право на ошибку… Можно даже плакать, но слёз у тебя нет. Есть только чувство невероятной горечи, заставляющей свернуться на кровати в клубок и уснуть прямо в одежде. Завтра будет лучше… легче. Должно быть.

* * *

Гарри проснулся ближе к обеду, так как не спал почти всю ночь, вторую ночь, после злополучного приёма в Министерстве. Сегодняшний день все англичане проводили в приятных семейных хлопотах. Гарри только сейчас осознал, что планировал отмечать Рождество в Норе, поэтому совсем не готовился к нему. Но сам праздник не особо его волновал. Проведя больше суток в нелёгких думах, он нешуточно устал. Ему было необходимо переговорить с Гермионой, взглянуть ей в глаза, прояснить произошедшее. Он не хотел прятать голову в песок, юлить и скрываться. Как никогда в жизни он хотел ясности.

— Кикимер, — прохрипел Гарри, разрабатывая сонный голос.

Эльф появился мгновенно и презрительно сузил свои огромные глаза. Он хоть и не любил молодого хозяина, но поручения выполнял со всей ответственностью.

— Кикимер здесь! Что изволите, хозяин?

— Кикимер, приберись и укрась дом! Рождество всё-таки…

— Опомнился, — пробубнил эльф себе под нос, но Гарри расслышал.

— Я раздобуду ель и куплю продукты. В остальном полагаюсь на тебя!

— Будет сделано, хозяин, — эльф исчез так же быстро как и появился, а Гарри понял, что нужно слегка ускориться и двинулся в ванную.

* * *

Гермиону разбудил серебристый олень, заговоривший голосом, от которого её сердце дрогнуло:

— Гермиона, я не собираюсь рушить твои планы, но если их у тебя нет, то с радостью проведу с тобой Рождество. Если тебя не пугает общество старого друга и ворчливого эльфа, и ты по счастливой случайности свободна, то буду рад угостить тебя собственноручно приготовленной индейкой.

Чудный зверь испарился так же быстро, как появился, а сердце продолжало исполнять испанский танец в её груди. Это было неожиданно… быстро… и так… по-гриффиндорски! И не давая себе время на передумать, Гермиона схватила палочку и отправила Гарри положительный ответ.

* * *

Около девяти вечера Гермиона стояла на площади Гриммо, не решаясь постучать в дверь. Одетая по привычке в джинсы, свободный свитер и тёплое пальто, дабы не привлекать внимание магглов, она держала в руках пакет с ароматной рождественской выпечкой, которую, к своему стыду, отвоевала в одной из пекарен с помощью «Конфудуса», пробравшись вперёд огромной очереди. Как-то неловко было заявляться в гости с голыми руками. Единственным праздничным атрибутом был колпак Санты, расшитый мелкими колокольчиками, издававшими звуки, стоило лишь чуть наклонить голову.

В сотый раз напомнив себе, что она гриффиндорка, а они не пасуют перед трудностями, Гермиона потянулась к тяжёлой ручке. Дверь отворилась быстро, на пороге возник сам Гарри, в смешной кофте с мордой оленя на груди.

— Привет. Классная шапка, — его лицо светилось такой теплотой и искренней радостью, что Гермиона впервые за весь день улыбнулась.

— А то! — она шагнула в дом и оторопела, пораженная переливами праздничных мигалок вдоль мрачного коридора. — Вау!

Еловые ветки, шары, серпантин… Дом Сириуса просто превратился в рождественский магазин, судя по обилию украшений в нём.

— Кикимер постарался, — словно прочитал её мысли Гарри и заключил в объятия. Те крепкие, дружеские объятия, которыми они обменивались столько лет, проявляя заботу друг о друге. И напряжение покинуло её. Она вновь почувствовала себя в безопасности. Ведь Гарри не обидит её и не даст в обиду. Он её самый лучший друг.

— М-м-м, какой запах, — он забрал у неё пакет с выпечкой и направился в сторону кухни. — Проходи.

Ну вот. Его сердце не выпрыгнуло из груди, речь не стала сбивчивой, а мысли оставались ясными. Его не штормило, как в своё время при взгляде на Чжоу, и не потели ладони, как когда-то при Джинни. Он не терял суть разговора, потому что то, о чём они говорили, было действительно интересным и не перебивалось гормональными порывами тела. Гермиона по-прежнему была тем человеком, которому бы он без сомнения доверил собственную жизнь, и за которого отдал бы свою. В их отношениях почти ничего не изменилось, кроме одного малюсенького осознания, что в засевшей в голове установке «люблю, как сестру», главным было слово «люблю».

Гарри любил Гермиону совсем не так, как любят его сверстники своих девушек, он любил её по-особенному… Наверное, это «особенное» было мало кому понятным, ведь до недавнего времени он и сам этого не понимал.

Но сейчас это было уже неважным. Та настырная его часть, заставляющая постоянно находить приключения на определённое место, которое в нужные моменты зудело, подсказывая, что что-то не так, наконец-то, заткнулась и мирно похрапывала, предоставив хозяину наслаждаться пониманием ситуации.

— Ну, — усмехнулся Гарри, ставя свою ароматную ношу на стол и заглядывая в духовку. — Если Кикимер не проклял меня, то индейка будет готова примерно через час.

— Он не посмеет навредить хозяину, — улыбнулась Гермиона, располагаясь на одном из стульев и удивленно рассматривая сияющую гирляндами кухню.

— Да-да, он и тут постарался, — проследил за её взглядом Гарри, доставая бутылку вина и разливая по бокалам. — И это ты еще не видела нашу ель, она в гостиной.

— О, я уже в предвкушении. У Кикимера талант к новогоднему дизайну, — пригубляя напиток, заключила Гермиона.

— Ага, знала бы ты сколько ругательств он бурчал под нос, думая, что я не слышу, — рассмеялся Гарри, осознавая, что это лучшее Рождество в его жизни.

Такое спокойное и семейное. Да, он не боялся этого слова, потому что Гермиона и была его семьей. Всегда рядом. В любой беде. На одной стороне. Помогала и поддерживала. Рисковала собой. Отказывалась от родителей. И глядя сейчас в её тёплые понимающие глаза цвета горького шоколада, Гарри искренне не понимал, почему принимал за любовь какую-то романтическую галиматью, какие-то примитивные реакции собственного тела. Как он мог вестись на стекляшки в красивых упаковках, если рядом с ним был настоящий алмаз?

Они проболтали целый час, наслаждаясь вином, экзотическими фруктами и рождественским печеньем, собственноручно приготовленным Кикимером и оказавшимся даже съедобным. Когда подоспела индейка, голод уже был утолён, но Гермиона не удержалась от соблазна попробовать кусочек.

— М-м-м, да вы просто шеф-повар, мистер Поттер, — заключила она, прожёвывая буквально тающее во рту мясо.

— А то! Воспитание Дурслей — лучшее воспитание в мире, — хмыкнул он и тут же заметил, как она погрустнела. — Эй, ты чего? Только не смей меня жалеть. Я, знаешь, ли, выводы правильные сделал. А то рос бы в тепличных условиях и получился бы такой змеёныш, как хорёк. Тебе это надо — дружить с таким убожеством?

Гермиона прыснула и уткнулась ему в плечо.

— Ну, вряд ли ты бы вырос таким, как Малфой, при любых условиях.

— Ну мало ли, — её волосы щекотали ему нос. — Пошли, хоть заценишь мои старания с елью. Знала бы ты, что найти её сегодня было сложнее, чем крестражи Волан-де-Морта.

— Ну нет же ничего такого, с чем бы не справился сам Гарри Поттер, — она вскочила со стула и потянула его за собой, погружаясь в приступ веселья, вызванный атмосферой этого праздника, хорошим вином и близостью Гарри.

Едва они вошли в гостиную, заиграла медленная музыка, и Гермиона поняла, что тут не обошлось без магии. В комнате царил полумрак. Огромная пышная ель, ветки которой с трудом выдерживали невообразимое количество украшений, сияла гирляндами и волшебными шарами. Камин светился по периметру и манил к себе живым пламенем и исходившим от него теплом. С одной стороны, это было слишком вычурно и пёстро, а с другой — так по детски бесшабашно и радостно, что Гермиона почувствовала себя ребёнком, добравшимся до кучи сладостей, которые можно было уплетать всю ночь.

— Гарри, это так… так… чудесно, — вырвалось у неё, глядя на представленное великолепие и разнообразие.

Гарри лишь довольно хмыкнул и прижал её к себе, кружа в произвольном танце. И она почти замерла. Чуть подняла голову и, встретившись с его изумрудным взглядом, почувствовала лёгкую дрожь. Это был момент истины. Тот момент, который они оба оттягивали за непринуждённым дружеским разговором, но которого с нетерпением ждали…

— Так значит Рон…

— Я переехала в дом родителей, — прервала Гермиона. — А Джинни…

— Ушла, — пожал плечами Гарри, не разрывая контакт глаз.

— Она отойдёт и вернётся, — Гермиона почувствовала, как сохнут губы.

— Не вернётся.

— Откуда ты знаешь?

— Это неважно, Гермиона. Абсолютно неважно! — его голос зазвучал с особой пылкостью. — Я не хочу этого.

— А чего хочешь? — почти прошептала она.

Его рука резким движением метнулась вверх, вынуждая Гермиону поднять глаза. Ловкое движение палочкой, из которой вырвавшийся золотой луч, кружась и приплясывая, трансформировался в ветку омелы прямо над их головами.

— Нельзя нарушать рождественские традиции, — он произнес это тоном искусителя, медленно наклоняясь к её губам. — Я хочу убедиться…

В ушах зашумело, она уже не слышала играющую мелодию, не видела ничего кроме его приближающегося лица.

— Вернее, хочу убедить тебя… — горячие губы накрыли её, переключая тумблер с состояния «друг» в то самое, недавно испытанное и волнующее, которое она еще не знала, как назвать.

Язык скользнул по губам, вынуждая приоткрыть их, и проник внутрь, подчиняя, возбуждая, убеждая… История повторялась. Но сейчас все было по-другому. Вокруг не было скандирующей толпы и реакция собственного тела уже не казалась новой и пугающей. Она полностью доверилась удивительным ощущениям и действиям Гарри, прильнула совсем близко и ответила на поцелуй с неменьшей страстью, чем в прошлый раз. Это уже не был «поцелуй-открытие», каковым он явился пару дней назад. Это был «поцелуй-откровение», «поцелуй-принятие», «поцелуй-убеждение»…

Когда Гарри остановился, прижимая её к себе, то шёпотом произнес: «С Рождеством, любимая». Гермиона поняла, что он прекрасно умеет убеждать, так как сомнений совсем не осталось.