Под омелой (гет)

Гарри задумчиво уставился в одну точку и почти не слышал, о чём так восторженно верещала Джинни уже целый час. День выдался не из лёгких. На аврорских курсах ему в спарринг-партнеры достался один из опытнейших бойцов, заставив Гарри забыть о своём геройском прошлом и неоднократно впечатываться телом в стены тренировочного зала. Настолько часто, что потом пришлось навестить штатного колдомедика. Естественно и настроение, и самооценка пребывали не в лучшем состоянии.

Джинни продолжала восторженно болтать и вертеться по гостиной, демонстрируя новую мантию и женственную фигуру. Гарри тяжело вздохнул. С одной стороны, он был рад приезду своей девушки на рождественские каникулы, ведь они почти четыре месяца толком не виделись. С другой — он так устал, что хотел просто добраться до подушки и провалиться в блаженную тишину.

К тому же, Джинни без умолку твердила об этом проклятом приёме в Министерстве, куда Гарри не хотел даже носу совать. Опять внимание со всех сторон, журналисты, приторно-вежливые разговоры и восторженные возгласы в его сторону. Всё это лишний раз напоминало о войне и о невозвратимых потерях, теребило рану в сердце и разрывало душу. Он всем своим существом сторонился внимания, а Джинни, наоборот, жаждала.

— Гарри, ну пожалуйста, — она присела рядом, тесно прижавшись к нему, отчего Гарри чуть не покраснел. — Один раз. Это ведь Рождество. Я ни разу не была на таком мероприятии, я так об этом мечтала! Даже платье купила!

Мягкие, пухлые губы накрыли его прежде, чем он успел что-либо возразить. Это была тяжелая артиллерия, делавшая Гарри почти безоружным. Как-никак в теле восемнадцатилетнего парня гормоны бушевали в полную силу, и оно почти моментально отозвалось на провокацию.

— Джинни! — с трудом восстанавливая дыхание произнёс он, когда она наконец отстранилась и задорно рассмеялась. — Что ты… я…

— Да ладно ты, Гарри, — Джинни тряхнула волосами и по-щенячьи заглянула в его глаза. — Сделай это ради меня… ну один раз…

— Ладно, — вздохнул Гарри, пытаясь привести мысли в порядок.

Она с визгом кинулась ему на шею, повалив на диван. Губы беспорядочно передвигались по его лицу, смех ласкал слух, а приятная тяжесть женского тела сверху возбуждала. Но Гарри не хотел спешить, хотя возможность перевести отношения в горизонтальную плоскость была очень заманчива. Они же вроде как встречаются, а Молли то и дело намекает на свадьбу. Всё шло своим чередом и выглядело закономерно и правильно, но… Гарри сам не понимал, но что-то останавливало его и не давало сделать последний шаг.

Джинни была прелестной. Весёлая рыжеволосая красавица за последние полгода расцвела ещё больше и привлекала внимание множества парней. От неё веяло жизнью, энергия била ключом. Она умела отпускать прошлое, забывать горести и вкушать прелести настоящего с завидным энтузиазмом. Это одновременно притягивало и пугало Гарри. И какая-то совсем малюсенькая часть его протестовала и не давала сделать последний шаг. Та, которая не выдавала логических объяснений, но заставляла сомневаться. Та, которая была иррациональной, но все эти годы позволяла Гарри совершать то, что было не под силу другим. Интуиция… Именно она тормозила в нём гриффиндорское безрассудство и не позволяла кинуться с головой в этот омут страсти: манящей, желанной, пылающей…

— Джинни, поздно уже! Живо домой! Ты обещала вернуться час назад! Не заставляй меня запрещать тебе навещать Гарри по вечерам! — возникшая из ниоткуда серебристая летучая мышь, верещавшая голосом Молли Уизли, заставила молодых людей отскочить друг от друга.

— Ой, — рассмеялась Джинни, поправляя мантию, — Пора мне. Я и забыла, что мама блюдёт моё честное имя.

Гарри ошарашенно встал, взял с полки горшочек с летучим порохом и протянул невесте.

— Рад был тебя видеть, Джин. Извини, я просто устал сегодня.

— Ну ничего, — она потрепала его по волосам и зачерпнула зелёный порошок. — Сейчас выходные, отоспишься и отдохнёшь. И я думаю, на приёме тебе понравится.

Через секунду она исчезла в камине, а Гарри, с трудом передвигая ноги, поплёлся наверх. Мышцы ныли после тренировки, глаза слипались, да и настроение как-то резко ухудшилось. Какого лешего он подписался идти на этот проклятый приём?! И почему в голове противным молоточком постоянно стучит мысль, что что-то не так?

* * *

Гермиона ещё раз критически осмотрела себя в зеркале. Струящееся тёмно-синее платье в пол облегало фигуру и делало её похожей на фарфоровую статуэтку. Вначале она не хотела идти на приём, так как после войны сторонилась толпы, но противостоять всем Уизли сразу было тяжело, да и приглашение как-никак прислал сам Министр. Но стоило признать, если отмести всю практичность и рациональность, то где-то глубоко в ней всё-таки сидела романтичная девушка, которой хотелось оказаться королевой вечера. Как тогда на четвёртом курсе, где она блистала на Святочном балу с мировой знаменитостью по квиддичу — Виктором Крамом. Выдержанность и элегантность — вот что нравилось Гермионе. Её не тянуло к броскости и яркости, как Джинни; не хотелось откровенных вырезов и выставления напоказ лишнего. И это шёлковое великолепие полностью соответствовало её вкусу. Пожалуй, это было самое непрактичное приобретение Гермионы, но накануне Рождества ей захотелось позволить себе немного лишнего.

В конце концов, почти четыре месяца она безвылазно провела за книгами, поглощая новые знания. Как она ни настаивала, друзья не захотели возвращаться в школу и закончить образование. По протекции Кингсли их приняли на курсы Авроров безо всяких экзаменов. Опекать было некого, приключения закончились, поэтому Гермиона спокойно делала то, что всегда любила — училась. И скучала. Она выросла с мальчиками и не умела или не хотела дружить с девочками. Даже с сестрой Рона не получалось сильно сблизиться.

В Норе, где она решила провести каникулы, чтобы побыть со своим парнем, Гермиона поселилась в бывшей комнате близнецов, ведь Джордж теперь не так часто посещал отчий дом, будучи очень занят в своём магазине. Ей не хотелось жить с Джинни, ведь та бесконечно трещала о всяких глупостях и расписывала свою «счастливую» светскую жизнь с Гарри в будущем. Зная своего друга как облупленного, Гермиона сомневалась, что планы Джинни — это то, о чём мечтает сам Гарри, но предпочитала не вмешиваться. В конце концов, Джинни его девушка, а она всего лишь подруга. Ну и что, что она была рядом семь лет, что воевала с ним плечом к плечу, что стирала память родителям, нарушала правила, рисковала жизнью… Она резко схватила со столика дамскую сумочку и отошла от зеркала. И вообще, что это она думает о Гарри?!

Надо думать о Роне, он же её парень. Вот только тот гормональный всплеск, произошедший в день последней битвы как-то постепенно прошёл. Гермионе было хорошо с Роном, он был понятным и безопасным, смотрел на неё влюблёнными глазами и готов был снова заслуживать доверие после произошедшего в палатке. Вроде всё, как она хотела. Но чего-то не хватало. Откровенно, не сильно-то она и скучала по нему во время учёбы, писала редко. Не то что Джинни, заваливавшая Гарри трёхметровыми письмами. А может, это было нормальным? Просто она более чёрствая и сдержанная, недаром же профессор Трелони считала, что её «душа сухая, как страницы учебников». Она не обладала ни любвеобильностью Лаванды, ни эмоциональностью Джинни и даже к отношениям подходила с некой долей рационализма.

Гермиона тряхнула головой, выгоняя из головы странные мысли, наводящие на неё грусть. В конце концов, скоро Рождество. Время подарков, чудес, и загадывания желаний. Гермионе не было чуждо ничто человеческое, и в этот светлый и красивый праздник ей, как и всем, хотелось верить в волшебство. В то самое волшебство, которое было бы необъяснимым даже для самих волшебников.

Она вздохнула. Рон, наверняка, уже заждался внизу. Гермиона напоследок ещё раз улыбнулась своему отражению, проходя мимо зеркала, заправила выпавший из причёски локон и шагнула к выходу. Опаздывать она не любила. А вот расслабиться, потанцевать и хорошо провести вечер в светском обществе ей хотелось. А ещё хотелось чуда! Какого-то непостижимого, невиданного, невозможного и необъяснимого. Настоящего рождественского чуда, в которое верят все дети и взрослые, независимо от того, являются ли они магами или простыми людьми.

* * *

Наверное, это было не так страшно, как представлял Гарри, но всё равно он чувствовал себя не в своей тарелке. Многочисленные улыбчивые лица, от которых уже тошнило, обилие дорогих нарядов, вызывающих рябь в глазах и неутомимая Джинни, не желающая пропускать ни одного танца.

Для приёма был выбран один из самых больших залов Министерства. С помощью магии воссоздавалась иллюзия звёздного неба, от чего казалось, что торжество проходит прямо на улице, а не глубоко под землёй. Огромная ель, украшенная невероятной красоты шарами, маленькими подмигивающими Сантами в оленьих упряжках и фигурками разнообразных существ магического мира, поражала своим великолепием. Всё вокруг переливалось и блестело, столы ломились от яств и напитков. Звуки колокольчиков разбавлялись танцевальной музыкой и рождественскими мотивами. Маги веселились так, будто ещё полгода назад над их головами не висел Дамоклов меч в виде Волан-де-Морта. Будто не было войны, разрушений и тех, кто не вернулся с поля боя.

Конечно, «Золотое трио» по обыкновению находилось в центре внимания. Только на этот раз их было четверо, так как к ним присоединилась Джинни. Гарри и Рон, в прекрасно сидящих на их натренированных телах костюмах-тройках, смотрелись чуть старше своих лет и выглядели очень презентабельно. И очаровательные спутницы были им под стать. Гарри мог поклясться, что его подруга и невеста являлись самыми прекрасными дамами на данном мероприятии. Джинни походила на настоящее солнце, а её жёлтое платье делало её ещё больше похожей на эту пылающую звезду. Её энергия, казалось, тоже не иссякала, и в то время, пока Гарри отдыхал, спрятавшись за самым неприметным столиком недалеко от бара, она успела перетанцевать с половиной приглашенных. Ревности бывший Избранный не испытывал, а его ноги были даже благодарны такому повороту событий.

— Скучаешь? — услышал он родной голос у самого уха и улыбнулся.

Гермиона же небрежно скользнула рукой по его волосам и опустилась на соседний стул.

— Честно говоря, я думал будет хуже, — сознался Гарри. — Но всё равно не пойму, что такого все находят в подобных мероприятиях.

— Ну как… — мечтательно произнесла подруга, чуть наклонившись вперёд и обводя изящными пальцами край бокала с шампанским, — женщинам хочется продемонстрировать наряды и поблистать, а мужчинам — побыть важными, возможно, наладить связи…

От Гермионы так и веяло спокойствием и чем-то невероятно уютным, что Гарри просто застыл глядя ей в глаза, поддаваясь гипнозу её голоса.

— Вон Рон встретил кого-то из Отдела магических игр и спорта и уже полчаса трещит с ними про квиддич и плюй-камни.

— И как он мог променять общество такой красивой девушки на каких-то оболтусов? — поддержал беседу Гарри.

— О, ты считаешь меня красивой? — она встретилась с ним взглядом, заглядывая прямо в душу.

— Я… да… конечно же, Гермиона, ты очень красивая, — пробормотал Гарри, смутившись этого разговора.

— Странно… — задумчиво произнесла подруга, пригубив шампанское.

— А что в этом странного?! — Гарри почему-то казалось, что она усомнилась в его честности. — Гермиона, да ты самая красивая девушка в этом зале!

— Так уж и самая? — она откинулась на спинку стула и улыбнулась, смущая его ещё больше.

— Так, — Гарри поднялся на ноги и протянул ей руку. — Твой друг хочет пригласить свою удивительно красивую подругу на танец и надеюсь, она ему не откажет.

— Гарри, — рассмеялась Гермиона, подавая ему ладонь, — ты уверен?

— Конечно.

— Я просто думала, что ты вдоволь натанцевался сегодня и вряд ли захочешь этим заниматься как минимум до следующего Рождества, — шутила она, пока он вёл её в центр танцпола.

— Ну с тобой я готов сделать исключение, — сверкнул изумрудными глазами Гарри, аккуратно обнимая её за талию.

Да, Гермиона, как всегда, не ошибалась. Ему надоела эта толпа, танцы и внимание к собственной персоне. От щебетания Джинни болела голова, но та ничего не замечала, наслаждаясь происходящим… Такой была Джинни… А Гермиона замечала. Всё и всегда. Каким-то седьмым чувством знала о его настроении, будто мысли читала.

Новая мелодия заставила их замедлиться. Благодаря приглушённому свету звёзды на наколдованном небе заиграли новыми красками реалистичности. В пространстве вокруг закружились редкие белые снежинки, порождённые магией, поэтому они не таяли и не обжигали холодом, а лишь создавали иллюзию снежной сказки и тут же исчезали.

— Красиво, — улыбнулась Гермиона, осторожно обнимая его за шею.

— Ага, — кивнул Гарри.

Больше они не разговаривали. Музыка очаровывала и дарила некое странное успокоение. Или это присутствие Гермионы так на него действовало. Гарри понял, что за сегодняшний вечер, это единственный танец, от которого он на самом деле получает удовольствие. Его ладони на её талии мягко касались прохладного шёлка платья, а её пальцы слегка поглаживали его шею; ненавязчивый же запах духов с едва заметными цветочными нотками завораживал, не говоря уж о её легкой улыбке, которую в полумраке можно было заметить только придвинувшись ближе, ещё ближе… Уютно, безопасно и так естественно… Странное ощущение во время танца с девушкой, тем более с той, которую меньше всего можно назвать уютной. Гарри не боялся оступиться или сделать что-то не так, он знал, что Гермиона видела его и в более удручающих ситуациях. Ему не надо было геройствовать, чтобы быть интересным и не требовалось ничего объяснять, чтобы быть понятным.

Они медленно двигались по танцполу, не обращая внимания на множество других пар, пока музыка совсем не стихла и не зажёгся свет, который неприятно резанул по глазам. Гарри даже не успел выпустить подругу из объятий, как услышал у самого уха странный возглас:

— Омела! Омела!

— Целуй! Целуй! Требуем поцелуй! — раздалось уже хором, и только сейчас Гарри сообразил, что их окружает толпа, а некоторые особо активно тычут пальцем вверх.

— О, Мерлин, — Гермиона проследила за направлением пальца. — Как мы умудрились под ней оказаться?

— Не знаю, — ошарашенный Гарри чуть отступил назад, разомкнув объятия.

— Бред, — заключила Гермиона.

Но толпа не унималась и становилась больше — видно собрались любопытные с ближайших столиков.

— Целуй же её! Давайте! Это Рождество или как? — раздавалось со всех сторон.

Гермиона оглянулась, явно ища поддержки и не зная, что делать. Ситуация была какой-то бредовой и напоминала розыгрыш.

— Целуй! Целуй!

— Даже героям нельзя нарушать традиции, — весёленький голос, раздавшийся совсем рядом к удивлению Гермионы, принадлежал самому Брустверу.

— Кингсли? О, простите… господин Министр… — залепетала она, смущённая этим ненужным навязчивым вниманием и самой ситуацией, в которой они с Гарри оказались.

Откуда только тут взялась эта дурацкая ветка омелы?

— Да поцелуйтесь вы уже, — кивнул Кингсли в сторону Гарри.

— Ладно, — вздохнула она, желая побыстрее покончить с этим недоразумением.

— Можно? — как-то неуверенно произнёс Гарри, сделав шаг вперёд и коснувшись осторожно её пылающей щеки.

Она вздрогнула от прикосновения его пальцев и еле заметно кивнула. Её широко распахнутые глаза долю секунды смотрели на него с неким испугом, а затем веки смущенно опустились, и он впервые обратил внимание на то, какие же длинные у неё ресницы.

Гарри было неловко и странно одновременно. Он чувствовал себя цирковой обезьянкой, от которой все ждут какого-то невероятного представления. А ведь несколько секунд назад всё было так хорошо и спокойно… Но в то же время, его словно магнитом затягивало в творящееся вокруг безумие.

— Целуй! Целуй! — скандировали подвыпившие маги, и руки Гарри снова сомкнулись на талии подруги, прижимая её к себе.

Он чувствовал биение сердца под тонкой шёлковой тканью. Гермиона задержала дыхание и слегка прикусывала нижнюю губу, что выдавало её волнение. Обоняние вновь уловило лёгкий запах знакомого парфюма и тот неповторимый, едва улавливаемый аромат, присущий самой Гермионе. Аромат, являющийся якорем надёжности и спокойствия, уюта и умиротворения. Его губы сухие, обветренные, но горячие и жаждущие, едва коснулись нежных, пока ещё холодных, безвольных, но уже ждущих поцелуя губ. Лёгкое касание, как смакование сомелье, впервые вкушающего новое коллекционное вино. Как мазок художника, кладущего неуверенный штрих на девственно чистый холст. Как первая нота талантливого пианиста… Он был готов рисовать картину… Исполнять сложнейший этюд Шопена… Побеждать… Умирать… Возрождаться…

Это было странным ощущением — целовать девушку, к которой относишься как к сестре. Хотя эта мысль моментально испарилась, как и все люди, окружавшие их. Пропали посторонние звуки. Только колыхание сердца. Стук крови в висках. Электрический разряд, пронзивший тело.

Она почувствовала это прикосновение, и в её сознании что-то взорвалось и рассыпалось на миллионы осколков. Вся жизнь промелькнула перед глазами за долю секунды. Её губы приоткрылись ему навстречу, демонстрируя полное доверие, а руки на его шее сомкнулись чуть плотнее.

И Гарри забыл, что должен отстраниться, он выпал куда-то за грань существующего мира. Это невинное движение словно подтолкнуло его в спину, лишая самообладания. Он ещё раз медленно провел языком по её губам, словно изучая границы дозволенного, а потом двинулся вперёд со всей бесшабашностью настоящего гриффиндорца. Он брал её губы в плен, короткими и жадными прикосновениями, словно умирающий от жажды странник, добравшийся до живительного источника.

И ему ответили. С тем же напором, страстью, отчаяньем, словно это было последним, что ты успеваешь сделать в жизни. Гермиона чувствовала, как ноги подгибаются в коленях, как тело перестаёт ей подчиняться, и как она теряет контроль над собственным разумом. Хотелось чего-то большего, но чего именно она сама не могла понять. Что-то новое, неизведанное, необъяснимое захватывало в тиски сознание, высвобождая чувственность. Гермиона забыла обо всём на свете, мечтая чтобы это длилось вечно.

Ощущения, накрывшие Гарри с головой, были с одной стороны такими новыми, а с другой казались знакомыми, естественными и единственно правильными. Словно в голове заработала сломанная шестерёнка, сложился пазл, вспомнилась забытая давным-давно формула.

Кольцо рук на её талии стало совсем тесным, и Гермиона даже не сообразила, как неприлично прижата к своему другу, будто к спасительной шлюпке посреди бушующего океана. Их языки сплетались в невероятной борьбе, лаская друг друга, выталкивая и проникая изо рта в рот, касаясь губ, вызывая желание и страсть даже не в телах, а в самих душах.

Губы двоих сливались в единое целое, рождая горячий, голодный, наполненный страстью поцелуй. Уже было неважно кто доминирует, кто кого целует, кто ведёт в этом безумном танце. Неважно, что тела впились друг в друга, будто притянутые сильнейшим заклинанием, неважно, что к окружающей их толпе: скандирующей, хлопающей, свистящей, присоединялись новые зрители…

И когда они остановились, остановилось и время. Ошарашенно глядя в глаза друг друга и восстанавливая сбившееся дыхание, они осознавали то, что произошло. До них медленно стали доноситься посторонние звуки и, будто испугавшись этого, они сделали по шагу назад, скользнув по рукам друг друга, на секунду переплетя пальцы и тут же разжав их.

Реальность обрушилась на них снежной лавиной, обдавая холодом в тот момент, когда в первом ряду скандирующей толпы они увидели лица Рона и Джинни.

Далее всё было как в тумане. Сжатые кулаки Рона, шаг вперёд, возникшая между ними Гермиона, кивком головы побуждающая его двинуться за убегающей в слезах Джинни. Всё походило на картину художника сюрреалиста. Жутко и смешно, абсурдно и понятно, талантливо и бездарно одновременно. Невесту Гарри так и не догнал, а когда вернулся, то не смог найти и Гермиону, чья сумочка пропала со столика, за которым они располагались до злополучного танца.

Гарри какое-то время бродил по залу, пытаясь найти её глазами, поговорить не зная о чём; спросить, хотя глубоко внутри уже знал все ответы… Рон расположился в компании новых приятелей из Отдела магических игр и спорта и налегал на спиртное. Гарри понял, что дальше ему тут делать нечего. Чего доброго, дойдёт до выяснения отношений с кулаками. Рона-то он по-своему понимал, но становиться звездой первой полосы рождественского «Пророка» не хотелось… Хотя вероятность попасть туда и так уже была очень высокой.

Чуть позже Гарри сидел на кухне своего дома на Гриммо и невидящим взглядом смотрел в одну точку, пока разъярённая Джинни металась из угла в угол, кричала, обзывалась, пыталась что-то доказать. За всё время разговора он вымолвил одно единственное «Прости», после которого в него полетел какой-то предмет.

— Я знала! Я так и знала! — кричала рыжеволосая девушка, казавшаяся почему-то теперь такой чужой.

А Гарри молчал. Он не хотел объясняться или что-то говорить. Да и что можно было сказать в своё оправдание, если тебя застают целующим другую на глазах всего высшего магического общества? Что можно сделать с тем, что тот поцелуй стал для тебя самого откровением, разгаданной тайной, невероятной и пугающей? Смысл продолжать оправдываться, обещать невыполнимое? Смысл лгать, прятаться от самого себя и возводить замки из песка, надеясь, что они станут нерушимой крепостью семейного благополучия?

И это безразличное молчание было для Джинни худшей из всех возможных реакций. Постепенно крики стихли, и она, глядя на него с вызовом, задала вопрос, поставивший жирную точку в их толком не начавшихся отношениях:

— Ты ведь не жалеешь, да? Тебе понравилось?

Его выразительный взгляд стал для неё ответом. Она гордо вскинула голову и бросилась к камину в гостиной, чтобы навсегда исчезнуть из этого дома. Дома, хозяйкой которого планировала стать еще пару часов назад.

— Рон не отпустит её! Вот увидишь! — раздалось уже из коридора, но Гарри не реагировал.

Он понимал, что решение будет не за Роном. Когда тебе отвечают так отчаянно и самозабвенно, когда открываешь ящик Пандоры, где запрятаны собственные демоны, когда осознаёшь столь простую и понятную истину, каким-то чудом не доходившую до тебя много лет, то решать только тебе самому. И в этот раз тебе предстоит бороться не с величайшим злом, а с самим собой, причинять боль не врагам, а людям, которых любишь, и которые тебе дороги. И ты готов ступить на тропу ещё одной, возможно, самой значимой для тебя войны. Вопрос только в том, будет ли с тобой воевать та, что всегда была рядом…

* * *

Ненавидящий взгляд жениха, за долю секунды превратившегося в бывшего. Раскрасневшееся лицо, сжатые в кулаки ладони, ядовитые слова, брошенные в её адрес и, несомненно, заслуженные. Но это не обижало и даже не имело особого значения. Ничего сейчас не имело значения, кроме осознания собственной глупости. Гермиона перечитала тысячи книг, которые цитировала наизусть, потешалась и наставляла других, считая себя самой умной, образованной, проницательной… Она составила карьерные планы на двадцать лет вперёд и не сомневалась, что достигнет любых, самых смелых и амбициозных целей. Она считала, что знает всё и всех, а оказалось — не знала даже саму себя.

Гермиона возвратилась в Нору только для того, чтобы собрать вещи. Послезавтра Рождество, самый чистый семейный праздник, и будет лицемерно и глупо проводить его здесь после всего случившегося. Стянула вечернее платье, облачилась в любимые удобные джинсы и свитер. С остервенением вытащила шпильки из волос, и те непослушным каскадом спали на плечи, вызывая вздох облегчения. Как она ненавидела все эти манипуляции с волосами, так они сами ненавидели любую несвободу и наказывали за неё головными болями.

Одежда, книги, немного зелий, которые могут пригодиться в экстренных случаях. Гермиона всё ещё продолжала предостерегаться — последствия войны. Скрип лестничных ступеней. И Рон… Она надеялась избежать этой встречи, надеялась, что он задержится на празднике ещё хотя бы на несколько часов. Но он здесь. Смотрит на неё таким злым и одновременно безжизненным взглядом, заставляя ощутить всю остроту собственной вины. Вины за то, что ты оказалась не такой уж умной и честной, и в первую очередь, с самой собой.

— Прости, — произнесла она, направляясь к выходу.

Снаружи проще будет сосредоточиться и трансгрессировать. Подальше отсюда, от этого оплота семьи, частью которой ей уже не стать никогда.

В спину летит что-то обидное про то, что она всегда выбирает Гарри, про секс в палатке, которого, к сожалению, не было, но разве это теперь имеет значение? Про то, что они предатели и трусы… И Гермиона согласна, согласна почти со всем сказанным, кроме последнего. Нет, трусостью было бы остаться, спрятать голову в песок, скинуть ответственность на два бокала шампанского, выпитого ею на приёме… Но трусы не выигрывают войну. А она была там, побеждала и не боялась за себя так, как боялась за него… За Гарри… Как так получилось, что самая умная ведьма двадцатого века оказалась самой глупой из женщин?

Морозный воздух жжёт кожу, но ты вдыхаешь его с каким-то особым облегчением и через несколько секунд мучений оказываешься в доме, где провела своё детство. Родители в Австралии, и здесь можно насладиться одиночеством, никому ничего не объясняя. Ты занимаешь свою детскую комнату, где ничего не изменилось: всё та же небольшая кровать, письменный стол, огромный шкаф с книгами и занавески, напоминающие ночное звёздное небо. Здесь спокойно и тихо, и можно побыть маленькой девочкой, имеющей право на ошибку… Можно даже плакать, но слёз у тебя нет. Есть только чувство невероятной горечи, заставляющей свернуться на кровати в клубок и уснуть прямо в одежде. Завтра будет лучше… легче. Должно быть.

* * *

Гарри проснулся ближе к обеду, так как не спал почти всю ночь, вторую ночь, после злополучного приёма в Министерстве. Сегодняшний день все англичане проводили в приятных семейных хлопотах. Гарри только сейчас осознал, что планировал отмечать Рождество в Норе, поэтому совсем не готовился к нему. Но сам праздник не особо его волновал. Проведя больше суток в нелёгких думах, он нешуточно устал. Ему было необходимо переговорить с Гермионой, взглянуть ей в глаза, прояснить произошедшее. Он не хотел прятать голову в песок, юлить и скрываться. Как никогда в жизни он хотел ясности.

— Кикимер, — прохрипел Гарри, разрабатывая сонный голос.

Эльф появился мгновенно и презрительно сузил свои огромные глаза. Он хоть и не любил молодого хозяина, но поручения выполнял со всей ответственностью.

— Кикимер здесь! Что изволите, хозяин?

— Кикимер, приберись и укрась дом! Рождество всё-таки…

— Опомнился, — пробубнил эльф себе под нос, но Гарри расслышал.

— Я раздобуду ель и куплю продукты. В остальном полагаюсь на тебя!

— Будет сделано, хозяин, — эльф исчез так же быстро как и появился, а Гарри понял, что нужно слегка ускориться и двинулся в ванную.

* * *

Гермиону разбудил серебристый олень, заговоривший голосом, от которого её сердце дрогнуло:

— Гермиона, я не собираюсь рушить твои планы, но если их у тебя нет, то с радостью проведу с тобой Рождество. Если тебя не пугает общество старого друга и ворчливого эльфа, и ты по счастливой случайности свободна, то буду рад угостить тебя собственноручно приготовленной индейкой.

Чудный зверь испарился так же быстро, как появился, а сердце продолжало исполнять испанский танец в её груди. Это было неожиданно… быстро… и так… по-гриффиндорски! И не давая себе время на передумать, Гермиона схватила палочку и отправила Гарри положительный ответ.

* * *

Около девяти вечера Гермиона стояла на площади Гриммо, не решаясь постучать в дверь. Одетая по привычке в джинсы, свободный свитер и тёплое пальто, дабы не привлекать внимание магглов, она держала в руках пакет с ароматной рождественской выпечкой, которую, к своему стыду, отвоевала в одной из пекарен с помощью «Конфудуса», пробравшись вперёд огромной очереди. Как-то неловко было заявляться в гости с голыми руками. Единственным праздничным атрибутом был колпак Санты, расшитый мелкими колокольчиками, издававшими звуки, стоило лишь чуть наклонить голову.

В сотый раз напомнив себе, что она гриффиндорка, а они не пасуют перед трудностями, Гермиона потянулась к тяжёлой ручке. Дверь отворилась быстро, на пороге возник сам Гарри, в смешной кофте с мордой оленя на груди.

— Привет. Классная шапка, — его лицо светилось такой теплотой и искренней радостью, что Гермиона впервые за весь день улыбнулась.

— А то! — она шагнула в дом и оторопела, пораженная переливами праздничных мигалок вдоль мрачного коридора. — Вау!

Еловые ветки, шары, серпантин… Дом Сириуса просто превратился в рождественский магазин, судя по обилию украшений в нём.

— Кикимер постарался, — словно прочитал её мысли Гарри и заключил в объятия. Те крепкие, дружеские объятия, которыми они обменивались столько лет, проявляя заботу друг о друге. И напряжение покинуло её. Она вновь почувствовала себя в безопасности. Ведь Гарри не обидит её и не даст в обиду. Он её самый лучший друг.

— М-м-м, какой запах, — он забрал у неё пакет с выпечкой и направился в сторону кухни. — Проходи.

Ну вот. Его сердце не выпрыгнуло из груди, речь не стала сбивчивой, а мысли оставались ясными. Его не штормило, как в своё время при взгляде на Чжоу, и не потели ладони, как когда-то при Джинни. Он не терял суть разговора, потому что то, о чём они говорили, было действительно интересным и не перебивалось гормональными порывами тела. Гермиона по-прежнему была тем человеком, которому бы он без сомнения доверил собственную жизнь, и за которого отдал бы свою. В их отношениях почти ничего не изменилось, кроме одного малюсенького осознания, что в засевшей в голове установке «люблю, как сестру», главным было слово «люблю».

Гарри любил Гермиону совсем не так, как любят его сверстники своих девушек, он любил её по-особенному… Наверное, это «особенное» было мало кому понятным, ведь до недавнего времени он и сам этого не понимал.

Но сейчас это было уже неважным. Та настырная его часть, заставляющая постоянно находить приключения на определённое место, которое в нужные моменты зудело, подсказывая, что что-то не так, наконец-то, заткнулась и мирно похрапывала, предоставив хозяину наслаждаться пониманием ситуации.

— Ну, — усмехнулся Гарри, ставя свою ароматную ношу на стол и заглядывая в духовку. — Если Кикимер не проклял меня, то индейка будет готова примерно через час.

— Он не посмеет навредить хозяину, — улыбнулась Гермиона, располагаясь на одном из стульев и удивленно рассматривая сияющую гирляндами кухню.

— Да-да, он и тут постарался, — проследил за её взглядом Гарри, доставая бутылку вина и разливая по бокалам. — И это ты еще не видела нашу ель, она в гостиной.

— О, я уже в предвкушении. У Кикимера талант к новогоднему дизайну, — пригубляя напиток, заключила Гермиона.

— Ага, знала бы ты сколько ругательств он бурчал под нос, думая, что я не слышу, — рассмеялся Гарри, осознавая, что это лучшее Рождество в его жизни.

Такое спокойное и семейное. Да, он не боялся этого слова, потому что Гермиона и была его семьей. Всегда рядом. В любой беде. На одной стороне. Помогала и поддерживала. Рисковала собой. Отказывалась от родителей. И глядя сейчас в её тёплые понимающие глаза цвета горького шоколада, Гарри искренне не понимал, почему принимал за любовь какую-то романтическую галиматью, какие-то примитивные реакции собственного тела. Как он мог вестись на стекляшки в красивых упаковках, если рядом с ним был настоящий алмаз?

Они проболтали целый час, наслаждаясь вином, экзотическими фруктами и рождественским печеньем, собственноручно приготовленным Кикимером и оказавшимся даже съедобным. Когда подоспела индейка, голод уже был утолён, но Гермиона не удержалась от соблазна попробовать кусочек.

— М-м-м, да вы просто шеф-повар, мистер Поттер, — заключила она, прожёвывая буквально тающее во рту мясо.

— А то! Воспитание Дурслей — лучшее воспитание в мире, — хмыкнул он и тут же заметил, как она погрустнела. — Эй, ты чего? Только не смей меня жалеть. Я, знаешь, ли, выводы правильные сделал. А то рос бы в тепличных условиях и получился бы такой змеёныш, как хорёк. Тебе это надо — дружить с таким убожеством?

Гермиона прыснула и уткнулась ему в плечо.

— Ну, вряд ли ты бы вырос таким, как Малфой, при любых условиях.

— Ну мало ли, — её волосы щекотали ему нос. — Пошли, хоть заценишь мои старания с елью. Знала бы ты, что найти её сегодня было сложнее, чем крестражи Волан-де-Морта.

— Ну нет же ничего такого, с чем бы не справился сам Гарри Поттер, — она вскочила со стула и потянула его за собой, погружаясь в приступ веселья, вызванный атмосферой этого праздника, хорошим вином и близостью Гарри.

Едва они вошли в гостиную, заиграла медленная музыка, и Гермиона поняла, что тут не обошлось без магии. В комнате царил полумрак. Огромная пышная ель, ветки которой с трудом выдерживали невообразимое количество украшений, сияла гирляндами и волшебными шарами. Камин светился по периметру и манил к себе живым пламенем и исходившим от него теплом. С одной стороны, это было слишком вычурно и пёстро, а с другой — так по детски бесшабашно и радостно, что Гермиона почувствовала себя ребёнком, добравшимся до кучи сладостей, которые можно было уплетать всю ночь.

— Гарри, это так… так… чудесно, — вырвалось у неё, глядя на представленное великолепие и разнообразие.

Гарри лишь довольно хмыкнул и прижал её к себе, кружа в произвольном танце. И она почти замерла. Чуть подняла голову и, встретившись с его изумрудным взглядом, почувствовала лёгкую дрожь. Это был момент истины. Тот момент, который они оба оттягивали за непринуждённым дружеским разговором, но которого с нетерпением ждали…

— Так значит Рон…

— Я переехала в дом родителей, — прервала Гермиона. — А Джинни…

— Ушла, — пожал плечами Гарри, не разрывая контакт глаз.

— Она отойдёт и вернётся, — Гермиона почувствовала, как сохнут губы.

— Не вернётся.

— Откуда ты знаешь?

— Это неважно, Гермиона. Абсолютно неважно! — его голос зазвучал с особой пылкостью. — Я не хочу этого.

— А чего хочешь? — почти прошептала она.

Его рука резким движением метнулась вверх, вынуждая Гермиону поднять глаза. Ловкое движение палочкой, из которой вырвавшийся золотой луч, кружась и приплясывая, трансформировался в ветку омелы прямо над их головами.

— Нельзя нарушать рождественские традиции, — он произнес это тоном искусителя, медленно наклоняясь к её губам. — Я хочу убедиться…

В ушах зашумело, она уже не слышала играющую мелодию, не видела ничего кроме его приближающегося лица.

— Вернее, хочу убедить тебя… — горячие губы накрыли её, переключая тумблер с состояния «друг» в то самое, недавно испытанное и волнующее, которое она еще не знала, как назвать.

Язык скользнул по губам, вынуждая приоткрыть их, и проник внутрь, подчиняя, возбуждая, убеждая… История повторялась. Но сейчас все было по-другому. Вокруг не было скандирующей толпы и реакция собственного тела уже не казалась новой и пугающей. Она полностью доверилась удивительным ощущениям и действиям Гарри, прильнула совсем близко и ответила на поцелуй с неменьшей страстью, чем в прошлый раз. Это уже не был «поцелуй-открытие», каковым он явился пару дней назад. Это был «поцелуй-откровение», «поцелуй-принятие», «поцелуй-убеждение»…

Когда Гарри остановился, прижимая её к себе, то шёпотом произнес: «С Рождеством, любимая». Гермиона поняла, что он прекрасно умеет убеждать, так как сомнений совсем не осталось.