Хорошая мать: 1988 год (джен)

Лес, залитый мягким светом солнца, выглядел ожившим полотном художника. Среди деревьев, укрытых изумрудной листвой, звучали голоса — звонкий смех ребёнка и спокойный, размеренный баритон взрослого.

Марк Темпе, сорокалетний профессор кафедры фортепиано в Бостонском университете, был элегантно одет: белая рубашка и жилет подчёркивали его утончённый стиль, а светлая шляпа добавляла образу оттенок старомодной изысканности. Его светлые вьющиеся волосы выглядывали из-под полей шляпы, а пенсне, закреплённое на переносице, придавало виду интеллигентности.

Рядом с ним шагала шестилетняя Молли Данлоп, его маленькая дочь, одетая в белую рубашку с короткими рукавами, украшенную яркими красными полосками. Её длинные чёрные волосы, заплетённые в свободную косу, слегка покачивались, когда она подбегала то к одному цветку, то к другому, восторженно указывая на бабочек, которые, казалось, специально кружили вокруг неё.

— Смотри, папа! — воскликнула Молли, опускаясь на колени перед кустом, усеянным мелкими белыми цветами. — Её крылышки такие блестящие, будто она из сказки!

Марк улыбнулся, присаживаясь рядом с дочерью.

— Это Лимонница Климена, дорогая, — пояснил он, мягко тронув пенсне. — Удивительное создание природы. Видишь, как её крылья отражают солнечный свет? Кажется, будто она светится.

Молли восторженно закивала, её глаза блестели от радости.

— Почему бабочки такие красивые, папа?

Марк задумался на мгновение, а затем, улыбнувшись, ответил:

— Возможно, чтобы напомнить нам, что красота вокруг нас всегда есть, даже в самых обычных вещах. Нужно только научиться её видеть.

Молли замерла, глядя на отца, будто пыталась понять всю глубину его слов. Марк неожиданно вскочил на ноги, поймав взглядом яркую бабочку, которая вспорхнула с цветка и медленно поплыла в воздухе, её крылья мелькали, отражая солнечные лучи.

— Ну-ка, Молли, смотри внимательно! — весело сказал он, подхватывая с земли небольшой сачок, висевший на его руке. — Посмотрим, смогу ли я угнаться за ней!

Он сделал несколько быстрых шагов вперёд, а затем побежал, стараясь поймать лёгкое, едва уловимое существо.

Молли рассмеялась, хлопнула в ладоши и бросилась следом за отцом.

— Папа, подожди меня! — закричала она, её голос эхом разносился между деревьями.

Лёгкий ветер трепал её чёрные волосы, когда она, смеясь, бежала за отцом, который скакал вперёд, энергично размахивая сачком. Ветви деревьев мелькали над головой, их зелень сменилась ярким светом, когда они выбежали из леса на открытую поляну.

Поле перед ними было покрыто одуванчиками, их жёлтые головки, будто сотни маленьких солнышек, пестрели на зелёной траве. Ветер, дувший с холма, пригибал стебли, поднимая в воздух лёгкий аромат цветов.

— Ого! — воскликнула Молли, замерев на мгновение. Её глаза широко распахнулись, и она тут же побежала дальше, кружа между одуванчиками.

Вдалеке, за полем, виднелся небольшой деревянный коттедж с верандой и резными ставнями. Он выглядел уютно и мирно, с дымом, лениво струящимся из трубы.

— Дом мамы, — тихо сказала Молли, глядя на коттедж.

Марк остановился, посмотрел в ту же сторону и опустил сачок. Его лицо на мгновение стало серьёзным, но затем он улыбнулся дочери, стараясь сохранить её радость.

— Да, милая, — сказал он, слегка поправляя шляпу. — Почти пришли. Но сначала, может, поймаем ещё одну бабочку?

Молли с радостью закивала и побежала к отцу, и вдруг тишину разрезал резкий, пронзающий воздух звук полицейской сирены. Молли замерла, её весёлый взгляд стал настороженным.

— Папа, что это? — с испугом спросила она, сжимаясь в его руках.

Марк почувствовал, как его сердце сжалось. Он знал этот звук. Он знал, что это означало. Лицо его омрачилось, и тень чего-то неприятного пробежала по глазам. Он наклонился, чтобы взглянуть на дочь и, пытаясь быть спокойным, сказал:

— Не переживай, Молли. Всё будет в порядке. Просто оставайся рядом со мной.

Они подошли к дому, где стояла группа жандармов. Мужчины в белых кителях с суровыми лицами стояли, не двигаясь, и напряжённо переговаривались. Марк застыл на мгновение, не зная, что делать, а его взгляд скользнул по лицам жандармов, пытаясь понять, что происходит. Вдруг, с веранды дома, до его ушей донёсся шёпот, едва уловимый, но отчётливый. Марк прислушался. Он узнал голос госпожи Карен Йорк, которая этим днём приехала на чаепитие в дом его бывшей жены Хари.

— Нет, ну ты глянь — хозяйку арестовали, а на её бывшего даже не взглянули, — шептала она с заметным недоумением в голосе. — Как это возможно?

Её служанка, Джо Туэсон, ответила с нотками сарказма и спокойствия:

— Неудивительно. После развода Хари вернула себе девичью фамилию, заодно и дочери своей обновила документики. Прекрасно понимала, что ей и Молли не нужна была связь с этим пианистом!

Словно в ответ на их слова, Марк увидел, как из дома вышли двое жандармов, сопровождавших Хари Данлоп — его бывшую жену. Её руки были скованы наручниками, и её шаги были тяжёлыми, словно вся её жизнь свалилась на плечи. Хари держала голову высоко, но её лицо было скрыто за выражением тревоги и растерянности.

Марк стоял, как окаменевший, его сердце билось быстро, он не мог двинуться с места. Молли, держа его за руку, также стояла в шоке, не понимая, что происходит. Жандармы шагали мимо, игнорируя их присутствие, и Хари Данлоп была погружена в фургон. Её взгляд мельком встретился с глазами Марка, но она не сказала ни слова.

— Какой же этот Темпе негодяй! — продолжал идти с веранды голос Карен, звучавший едва ли не с ненавистью. — Оставил у своей бывшей рукопись своего трактата, в котором против демократии высказывался, и ни в чём не виноватую госпожу Данлоп повязали, и всё из-за легкомыслия этого любителя половить бабочек перед её домом! Он, наверно, до сих пор не осознал, чего натворил!

Марк едва сдержался, чтобы не броситься к ним и не задать госпоже Йорк вопрос, как она могла быть настолько уверена в своей правоте, но его тело было немо, как и его разум. Он знал, что эти разговоры — пустые сплетни. Знал, что никто не посмеет увидеть истину, пока не развернёт всю эту ситуацию до конца. В это время Карен, не обращая внимания на молчание свой служанки Джо, продолжила более будничным, почти равнодушным голосом:

— Не могу даже представить, как будет страдать Молли. Бедная малютка — только шесть лет, а её жизнь уже разрушена. Сколько она будет горевать по своей маме! — произнесла она так, как будто просто описывала чью-то несчастную судьбу, не имея к этому никакого отношения.

— Не волнуйтесь, — ответила Джо Туэсон с заметным холодком в голосе. — Молли не будет сильно переживать. Она будет жить у папы, а с ним всегда можно найти утешение.

Джо произнесла это с каким-то легким сарказмом, который сразу насторожил Марка. Он знал, что служанка никогда не была доброжелательной. Однако Карен не согласилась. Её ответ прозвучал как завершение дискуссии, словно она утверждала неоспоримую истину:

— Нет, Джо, ты не понимаешь! У мамы она росла на природе, в просторе и свободе. А что может ей предложить её отец? Душную квартиру в центре Бостона? Где он там найдёт ей природу, обеспечит свободу? Она потеряла самого близкого человека, которого знала, и что ей теперь — жить в каком-то бетонном гробу с безалаберным пианистом, которому нет дела до детской души?

Эти слова ударили по Марку, как удар молнии. Он замер, и его мысли замкнулись в замкнутом круге. Действительно, что он может предложить своей дочери? Он всегда был поглощён своей работой, своей карьерой, а теперь эта новая реальность, которая шла против всех его представлений о том, как должна быть устроена жизнь, столкнула его с ужасом. Да, он жил в Бостоне, в центре города, в небольшой квартире, где не было даже зелёного уголка, не говоря уже о природе. И теперь он должен был стать тем, кто возьмёт на себя заботу о Молли, не зная, как предоставить ей то, что ей действительно нужно.

Марк опустил голову, чувствуя, как его мир сжимается. А Карен Йорк, которая в это время сидела на веранде, раскачиваясь в кресле-качалке, наслаждаясь видом на лес, продолжала сплетничать со своей служанкой, не обращая внимания на то, что её слова уже начали звучать как старые, заезженные пластинки.

— Ну конечно, Хари Данлоп бы не оказалась в этой ситуации, если бы не её рассеянный бывший! — заявила Карен, шевелясь в кресле с выражением досады на лице. — Он же всегда был таким легкомысленным. Оставил ей свои писульки, полные выпадов против правящего класса, и теперь бедняжка сидит за решёткой, и кто из них виноват? Он, это он виноват, что подставил её из-за своего несогласия с демократией!

Её голос был полон уверенности, а губы сжались в предвкушении того, как она разоблачает очередную «неправду». Но Джо Туэсон, которая сидела рядом, наконец не выдержала и вмешалась.

— Госпожа Йорк, — тихо произнесла она, — вы болтаете о том, о чём не знаете. Господин Темпе — святая душа, поверьте мне. Он не мог бы совершить ничего дурного.

Карен, услышав это, сразу нахмурилась. Её глаза сверкнули, и она резко повернулась к служанке, словно на неё упал весь гнев её разочарования.

— Что ты себе позволяешь, Джо?! — рявкнула она, не скрывая своего раздражения. — Ты мне указываешь, что говорить?! Ты, служанка, будешь учить меня?! Он — этот пианист, — «святой»? Ты думаешь, что я не знаю, о ком говорю? Не смей спорить со мной!

Джо слегка отступила, не ожидая такой реакции. Её руки нервно сжались в кулаки, но она попыталась остаться спокойной.

— Я просто... — начала она, но Карен её перебила.

— Точно, просто! И ничего больше! Ты вообще откуда такая нашлась, что мне что-то объяснять пытаешься? Ты всё время на его стороне, на стороне этого бездушного, холодного профессоришки! — Карен вскочила с кресла и, не скрывая своей ярости, прошлась по веранде, будто пытаясь найти что-то, что бы могло удовлетворить её возмущение. — А я? Я вижу, что он сделал с Хари, с её жизнью и жизнью её дочери. И вот результат...

Её слова эхом разнеслись по пустой веранде, но Джо, молча стоявшая в сторонке, лишь кивнула, и больше ничего не сказала. Госпожа Йорк вряд ли ожидала, что её слова встретят ответ.

Марк Темпе всё продолжал стоять, будто прикованный к земле. Его мысли были смятены и запутаны, когда, наконец, он понял, что уже не слышит рядом с собой дыхания своей дочки. Он огляделся, но её не было рядом. Паника охватила его, и он резко вскочил с места. Безо всякой осмотрительности он побежал в сторону поляны, на которой недавно бегал с Молли, и в тот момент увидел её фигуру, медленно идущую среди одуванчиков. Девочка шла, не торопясь, её маленькая спина была сутулой, а голова поникла, как у человека, уставшего от долгого и бесконечного одиночества.

Марк замедлил шаги, пытаясь подойти незаметно, но когда он окликнул её, она не обернулась сразу. Он позвал её несколько раз, его голос был полон тревоги, а сердце учащённо билось. Когда Молли наконец остановилась, он поспешил подойти к ней.

— Молли, подожди! — сказал он, тяжело дыша, но девочка не обернулась, а просто сказала, не двигаясь с места:

— Да, я слушаю.

Марк, почувствовав, как от её слов веет холодом, подошёл поближе и, пытаясь найти подход, заговорил с извиняющимся тоном:

— Молли, я хочу, чтобы ты... чтобы ты жила у меня. Мы будем вместе, и ты не будешь одинока.

Но девочка, не меняя своего холодного выражения, молчала несколько секунд, а потом твёрдо ответила:

— Нет.

— Почему? — спросил он, поражённый её решимостью, но в его голосе звучало лишь отчаяние, смешанное с желанием понять.

Она медленно повернулась, взглянув на него своими огромными глазами. Никакой теплоты в её взгляде не было. Она сказала, и в её словах не было места ни жалости, ни сожалению:

— На такие вопросы не отвечают.

Марк, стоя перед ней, почувствовал, как его мир рушится. Он сделал шаг вперёд, но его голос едва достигал её ушей.

— Молли, пожалуйста... Ответь, почему? Я... Я не могу без тебя.

Девочка не пошевелилась, но её взгляд, полный ненависти, вонзился в его душу, и она, наконец, обернувшись, произнесла с ледяной чёткостью:

— Ты не мой отец.

Марк остолбенел. Как ответить на это? Он стоял, не в силах двигаться, а слова, вырвавшиеся из его уст, были скорее автоматическим откликом, чем настоящим ответом.

— Спасибо... за это, — тихо произнёс он, не зная, что ещё сказать.

Марк стоял перед Молли, его сердце сжималось от боли, глядя на её лицо, иссечённое ненавистью. Её глаза не выражали ни страха, ни сомнений — только ледяную отстранённость. Это было страшнее всего, что он когда-либо испытывал. Он ощущал, как её холодность поглощает его изнутри, будто пустота, к которой он был бессилен подойти.

С отчаянием в голосе, он нарушил тишину:

— Молли... скажи что-нибудь. Пожалуйста, скажи что-нибудь, что будет побольнее. Я... Я не могу смотреть на это, на твой взгляд. Ты должна быть рядом со мной, но не так. Не так холодно. Я... Я хочу, чтобы ты показала, что ты чувствуешь.

Девочка стояла неподвижно, не отрывая взгляда, её маленькие губы сжались в тонкую линию, но, услышав его слова, она вдруг начала кричать. Этот крик был не просто возмущением, это был настоящий крик души, и он эхом отозвался в его сознании, нарушив тишину леса.

— Маме грозит каторга! — закричала Молли, её голос был наполнен яростью и страхом. — А ты... ты что, не понимаешь?! Ты, ты...

Она запнулась, как будто сама не знала, какие слова подобрать, чтобы выразить свою боль. Марк встал на колени, его глаза были полны отчаяния, и он поспешил оправдаться.

— Я не знал, — прошептал он, его голос срывался от напряжения. — Во время своих редких визитов к Хари... — он запнулся. — Молли... Твоя мама ничего мне не рассказывала. Я не знал, что происходит между вами, я не знал...

Молли вновь крикнула, её лицо исказилось от ярости, и слова вырывались, как обжигающие стрелы.

— Значит, мама не доверяла тебе! — её голос был яростным и презрительным. — Она не хотела, чтобы такой слабак, как ты, влезал в её проблемы! Ты даже не мог понять, что с ней происходило! Ты только и делал, что играл на этом своёй чёртовом пианино! Ты думаешь, что музыка решит всё? Ты — просто пустое место!

Молли не дала ему ответить. Она взглянула на него с таким выражением, будто видела перед собой не мужчину, а нечто отталкивающее. И, не договорив, вытирая слёзы, она повернулась и пошла вперёд по поляне, оставив его стоять в полном оцепенении.

Марк замер, не в силах пошевелиться. Его сознание крутилось в круге боли, осознания своей беспомощности и неспособности понять самого себя. Он не знал, что делать с тем, что он только что услышал. Он лишь продолжал смотреть на Молли, которая уже шла, не оглядываясь, по поляне, пока её маленькая фигурка окончательно не растворялась среди высоких одуванчиков. В этот момент, когда всё, что он знал о жизни, оказалось в руинах, его сердце сжалось от боли.

Не сдержавшись, он резко развернулся и побежал обратно к дому. Его шаги были неуверенными, но стремительными. Он будто надеялся, что если он вернётся, всё изменится. Но он знал, что это не так. Он не мог повернуть время вспять, не мог изменить свою ошибку. Он не был тем отцом, которым хотел бы быть.

Когда он мчался к дому, его взгляд случайно встретился с Карен Йорк и Джо Туэсон, которые сидели на веранде. Они сидели, как и раньше, в своих креслах, но теперь их глаза были устремлены на него. В их взгляде не было жалости, не было сочувствия — только удивление. Они не произнесли ни слова, как будто молчание было единственным ответом на его отчаянное бегство.

Марк, не глядя на госпожу Йорк и её служанку Джо, продолжал двигаться вперёд. Он чувствовал, как их взгляды тяжело ложатся на его спину, но был слишком поглощён своим состоянием, чтобы обращать внимание на такие пустяки, как недоумение двух дам. Его шаги стали быстрыми и неуверенными, и он направился к углу веранды, туда, где лежала стеклянная плита с бабочками — коллекция, которую он когда-то собрал вместе с Молли, когда он приезжал к ней и её маме, своей бывшей жене Хари Данлоп. Это было их общее увлечение, совместное времяпрепровождение, которое стало частью того маленького, прекрасного мира, что они с дочерью создавали.

Подойдя, он не сразу заметил, как его руки начали дрожать. Всё внутри него скрутилось в боль, и, не в силах больше держать эмоции в себе, он с яростью схватил плиту и с силой уронил её на пол. Стекло громко лопнуло, и множество бабочек, когда-то аккуратно собранных, теперь рассыпались на деревянном полу, их крылья, покрытые пылью, рассыпались вокруг. В этот момент, как будто мир сам по себе отреагировал на его боль, Карен и Джо вскрикнули от неожиданности и страха, отшатываясь от Марка.

Но паника была не только у людей.

Из деревьев, стоящих вокруг дома, с карканьем вылетела стая ворон, их чёрные силуэты мелькали в небе, как предвестники чего-то тёмного. Их крики и шум крыльев слились с громким звоном падающего стекла. Казалось, сама природа была встревожена, как будто в ответ на вспышку безумства в его душе.

Марк стоял среди этого хаоса, его дыхание было тяжёлым, а сердце колотилось в груди. Он смотрел на разбившуюся коллекцию, как на последний символ того, что когда-то было важно. Всё, что он знал, всё, что он любил, теперь было разорвано, и ему оставалось только стоять среди этого осколочного мира, не зная, куда идти дальше.