О воспитании (гет)

На лестничной площадке невероятно вкусно пахло домашней снедью. Сальников даже не понял, чем именно — мясом, картошкой, выпечкой? Праздником, короче говоря. И не сразу догадался, что пахнет из его собственной квартиры, а догадавшись, обрадовался так, что вся усталость куда-то выветрилась. Правда, в квартире было темно, но не могла же Римма приехать, наготовить еды на всё управление и уйти. Ведь не могла же? Нет, на вешалке висело её пальто, на стуле рядом были сложены шарф, шапка, перчатки. Он стянул свою ушанку и прислонился к двери. Даже глаза прикрыл, так хорошо стало. Здесь у вешалки, кроме всего прочего, ещё и её духами пахло, совсем чуть-чуть, цветочным чем-то. Ощущение присутствия. И ведь Римма всё решила, уже когда они по телефону разговаривали, сказала, что надо что-то делать, и сделала. А он всё мается — то цветы ему, то галстук. Прав Штольман, тысячу раз прав. Сейчас она спит уже, конечно. Ещё бы, в полвторого ночи-то.

Он наскоро умылся. Побриться тоже не мешало бы, а то щетина уже под ветром волнами ходила, но он не мог, так хотелось к ней. Он просто посмотрит, а потом уж... Свет в коридоре погасил, прежде чем дверь в спальню открыть. Дождался, пока глаза к темноте привыкнут. Она спала как-то по диагонали, головой на его подушке. О, это он очень хорошо понимал, ему в последнее время тоже постоянно хотелось на двоих постелить, даже когда её рядом не было. Штольман сказал: "Слова найди". И где же их найти? Может, и нет вообще для этого подходящих слов, кроме ошеломлённого: "Что ты со мной делаешь?!", но это он Римме уже не раз и не два говорил.

— Володечка... — выдохнула она в темноте.

Сальников шагнул к кровати, присел на корточки, поймал протянутую вслепую руку. Всё-таки он её разбудил. Можно не врать себе, что не хотел. Хотел, и ещё как. И разбудить, и голос услышать, и обнять, и...

— Вот как ты здесь, а? — шепнул он, целуя тонкие пальцы.

— У меня же ключи есть, ты забыл? — Он слышал, что она улыбается. — Я решила, что могу воспользоваться ими и в твоё отсутствие.

— Но я же всё отменил...

Риммины пальцы нежно коснулись его лба, виска, скользнули по заросшей щеке.

— Мне показалось, очень нехотя.

— Ещё бы!

— Вот я и подумала: когда-то же ты придёшь.

— Пришёл — в полвторого ночи. Ты б хоть намекнула, я бы, может, хоть на час раньше выбрался. Коньяк со Штольманом не пил бы...

— На голодный желудок?! — возмутилась она, окончательно проснувшись, и Сальников рассмеялся:

— Другая бы сказала: "На работе?!" А ты всё о моём режиме питания заботишься...

— И забочусь, — Римма решительно откинула одеяло и села. — Сейчас пойду и накормлю тебя, а то это никуда не годится!

— Да я пошутил, хорошая моя. Какой коньяк, что ты! Яков на работе не пьёт и другим не позволяет... Ложись, пожалуйста. Я сейчас в порядок себя приведу и приду к тебе.

Он осторожно коснулся ладонями тонкого хлопка ночной сорочки на её коленях. Ткань была чуть тёплой, тело под ним — горячим, мысли — обжигающими. Римма с тихим вздохом подалась вперёд, положила руки ему на плечи, прижалась щекой к волосам, попросила:

— Володя, надо поесть, с коньяком или без. Ну, пожалуйста... Там столько вкусного.

— В два часа ночи? Это вредно, мне кажется.

— Куриный бульон с сухариками точно можно.

— Искусительница.

Искушал его, конечно, не бульон. Если он её сейчас обнимет по-настоящему, то вообще никуда не отпустит уже. А поесть, и правда, было бы неплохо, но ведь потом в сон потянет, как пить дать.

— Римм, я...

— Ты устал, тебе надо поесть и поспать.

— Ммм... Устал, но не настолько же.

— Но ведь тебе завтра с утра не нужно на работу?

— Завтра суббота, мне на работу к восьми вечера, на сутки заступать. С утра я к тебе собирался.

— Не надо ко мне. Я здесь.

— Это замечательно.

— Володечка, пожалуйста...

Кажется, она и сама уже не понимала, о чём просит. Но тут, как водится, у него предательски забурчало в животе. Сальников тихо рассмеялся, а Римма выпрямилась, легонько прихлопнула его по плечу и сказала укоризненно:

— Вот видишь.

— Вижу, — согласился он, что ещё оставалось-то? — Ладно, я тогда быстро в душ и бриться, а потом — корми.

Бульон был дивный, сухарики хрустели и исчезали как семечки. Римма сидела напротив, смотрела задумчиво и очень нежно. Короче говоря, счастье было почти полным.

— Римм, вкусно очень. Только зачем столько всего? Стратегический запас?

— Володя, там не очень много. Жаркое из той же курицы, что и бульон, запеканка, и несколько пирожков от Мартуси — с собой на дежурство возьмёшь.

— Вы мои чудо-девочки! Мартуся нас к завтраку ждёт?

— Нет. Она Платона после завтрака ждёт, свитер примерять.

— Довязала?

— Конечно, ведь у него день рождения уже на следующей неделе. А ещё шарф будет, но сюрпризом, его примерять не надо.

— На следующей неделе не будут отмечать, там Яков на дежурстве с субботы на воскресенье. Двадцать третьего будут...

— Я знаю, Платон нас пригласил уже. Володя, это ведь смотрины, да?

— Обязательно. На Августу посмо́трите, себя покажете... Римм, Штольманы б не звали, если б не договорились. Конечно, распростёртых объятий со стороны нашей снежной королевы не будет, но после штруделя можно сильно не волноваться. Это жест был, и для неё серьёзный, что-то она для себя решила.

— Хорошо, если так. Марту я никому в обиду не дам.

— Марту никто из нас в обиду не даст, даже не думай.

— Я не могу не думать. Всё-таки это странно, Володя. Шестнадцатилетняя девочка и... смотрины?

Сальников отодвинул опустевшую тарелку, потянулся к ней, а она к нему. Взял за руки. Нежная кожа под пальцами ощущалась, как что-то совершенно уже своё, родное. Согреть, успокоить...

— Всякое бывает, моя хорошая. У Марты с Платоном рано, у нас — быстро, — повторил он сказанное сегодня Штольманом.

— Быстро? Почему?

— И полгода не прошло с момента знакомства.

— Да, но... мне иногда кажется, что я очень давно тебя знаю. Что всегда знала, что ты где-то есть.

Комок в горле. Но он ему сейчас не помешает.

— Римм, я очень люблю тебя, очень...

— Я знаю, Володечка. Поэтому я здесь. Разве я могла бы, если б не была совершенно в этом уверена?

Он понимал, что не могла бы. Она гордая, ранимая. Даже не просто ранимая, раненная когда-то и кем-то. Но об этом не сейчас, сейчас надо о другом.

— Я хочу, чтобы ты всегда была здесь. Хочу к тебе приходить каждый вечер, с тобой быть каждый день, и всё равно будет мало. Уходить... вообще не хочу, но не получится.

— Ты мне...?

— ...предложение делаю, да. Вот как есть, без гитары и галстука.

— А при чём здесь это?

— Ни при чём. Глупости в голову лезут, когда нервничаю.

— Не надо нервничать.

— Не надо? Но ты не ответила.

— Нет?

— Нет.

— Да!

— Да?

Он рывком поднялся из-за стола, наклонился её поцеловать через столешницу. Стол сдвинулся, жалобно скрипнули ножки. Огибая чёртов стол, Сальников зацепил головой абажур, подарок тёти Насти. Тени пустились вскачь, а ведь голова и так кружилась. Мир пошатнулся, прежде чем окончательно и бесповоротно встать на место.

— Тебе надо поспать, Володечка.

— "Она добра молодца напоила, накормила и спать уложила".

— Я, по-твоему, Баба Яга?

— Что ты, ни малейшего сходства. Ты самая красивая. Но, с другой стороны, персонаж, безусловно, мифический, материалистической диалектикой не учтённый.

— Значит, ты собрался жениться на мифическом персонаже?

— А что делать, если хочется?

Уже несколько раз Римме казалось, что Володя засыпает, и поскольку они сейчас были одним целым, то она уплывала вместе с ним. Но потом его руки снова начинали движение по её телу, одновременно и убаюкивая, и распаляя. Она не очень представляла, как это может быть одновременно, но это было. Что-то удивительное он творил с её телом. Будто на гитаре играл, в самом деле. При этом Римма знала, что Володя очень устал: когда он пришёл на кухню после душа, то с трудом держал глаза открытыми. Но потом лёгкий ночной разговор вдруг оказался жизненно важным, и им обоим стало не до сна. А сейчас она как-то совершенно потерялась во времени. Сколько прошло часов? Это глаза так привыкли к темноте или уже светает?

— Будем спать?

— А что, есть варианты?

— Ммм... варианты? Что делать с горячо любимой женщиной в постели? Да, варианты есть.

— Ты хулиган.

— Нет. Я теперь жених. Мне можно.

— Тебе надо поспать, жених. Тебе завтра на дежурство.

— Римчик, мне сегодня на дежурство.

— Тем более... Римчик?

— Да. Я теперь жених. Мне можно. Можно ведь?

Она не знала, что с ним делать. Она не могла перестать улыбаться. Она любила его сейчас совершенно невыносимо.