Рождённый под странной луной (джен)

Кадиллак мчался сквозь ночь, возвращая Аддамсов и юного Гарри Поттера в Америку. На переднем сидении Вещь ловко управлялся с рулём, педалями и коробкой передач, его пальцы виртуозно направляли автомобиль через густой туман. Мортиша нежно прижимала Гарри к груди, а Гомес любовался этой картиной. Величественная, как всегда, его супруга была воплощением безмятежности. Младенец, завёрнутый в пиджак Гомеса, крепко прижимался к её шее, его маленькие пальчики цеплялись за её платье. Время от времени он тихо всхлипывал во сне, и тогда Мортиша мягко перебирала его волосы, избегая шрама на лбу.

Гомес, сидя рядом, не мог отвести пылкого взгляда от супруги, смотря на неё с тем обожанием, которое пронизывало всю их совместную жизнь.

— О, querida⁽¹⁾, — прошептал Гомес, голос дрожал от волнения. Его рука мягко коснулась талии Мортиши, и она откинула голову ему на плечо. — Ты словно тёмная Мадонна с младенцем. Ты — воплощение самой Бледной Госпожи, держащее в объятиях юную душу. Если бы Рафаэль видел тебя, он бы прекратил писать картины, ибо понял, что перед ним — истинное совершенство, которого ему никогда не достичь.

Гомес перехватил её ладонь, запечатлевая на тыльной стороне пылкий поцелуй.

— Ты несёшь это дитя с такой грацией, словно само провидение предназначило его для нас.

Мортиша улыбнулась, её тёмные глаза блеснули в свете луны, когда она посмотрела на Гомеса. Их взгляды встретились, и время, казалось, остановилось. Мгновение тянулось вечность, пропитанное их страстью.

— Ты так поэтичен, мой дорогой, — произнесла она с лёгкой улыбкой и посмотрела на спящего мальчика. — Но судьба действительно изменилась для этого мальчика. Гарри Поттер умер в этой ночи.

— Ты уже выбрала имя, Мортиша? Я подумал о Пуберте. Пуберт Аддамс — как звучит! — гордо произнёс Гомес, откидываясь на сиденье и закручивая правый ус.

— Нет, Гомес, — покачала головой Мортиша. — Я дам ему другое имя — Гаррет Гомес Аддамс.

— Гаррет Гомес Аддамс, — с благоговением повторил Гомес, словно это имя само по себе было колдовским заклинанием. — О, cara mia⁽²⁾, ты всегда так мудра! Как же мне повезло, что ты рядом, чтобы направлять меня на этом пути.

— Его судьба, возможно, будет куда более хаотичной, чем ему было предначертано изначально, но я не могу не вмешаться, — тихо сказала Мортиша.

— Cara mia, когда ты говоришь о судьбе, я не могу не преклоняться перед тобой. Ты словно сама держишь в руках нити судеб! — произнёс Гомес, его голос стал низким и раскатистым. Он не смог удержаться и снова коснулся её руки, целуя запястье с тем страстным трепетом, который он испытывал всякий раз, когда она говорила что-то судьбоносное.

— Гомес, ты преувеличиваешь, — ответила Мортиша, её губы дрогнули в лёгкой, загадочной улыбке. — Я лишь следую за тем, что предначертано.

— Ты делаешь всё предначертанное лучше, — Гомес крепче сжал её талию, словно боясь отпустить её хоть на мгновение.

Мортиша снова посмотрела на спящего мальчика, её пальцы ласково погладили его щёку, словно утверждая его место в их жизни.

— Теперь он наш, Гомес, — произнесла она, и в её словах чувствовалась абсолютная уверенность, с которой, как она знала, Гомес никогда не стал бы спорить. Муж обожал Мортишу с той безусловной, почти безумной преданностью, что не требовала доказательств. Он доверял её инстинктам и позволял ей вести семью так, как подсказывало её сердце, зная, что её решения всегда приведут Аддамсов к успеху. Сам он с удовольствием занимался рискованными инвестициями, которые приносили Аддамсам доход, а ему репутацию человека, способного заработать на всём — от похоронного бюро до фабрики особо острых зубочисток. Но в вопросах семьи последнее слово всегда оставалось за Мортишей, и Гомес гордился этим не меньше, чем своими удачными сделками.

Кадиллак, сбросив скорость, ненадолго остановился перед величественными коваными воротами поместья Аддамсов, дожидаясь, пока они медленно отворятся. Вдоль извилистой дороги, исчезающей в тумане, тянулся тяжёлый железный забор, чёрный от времени и влажный от ночной росы. Ржавчина, въевшаяся в металл, не разрушала его — напротив, она придавала прутьям суровую, почтенную старость, словно этот забор простоял столетия, пережив войны, чуму и забвение. Каждая секция венчалась острыми, как кинжалы, пиками, предупреждающими: здесь нет места для тех, кто пришёл без приглашения. Между прутьями, точно тёмные вены, извивались колючие лианы, сплетаясь с железом в единый, недружелюбный узор, так что казалось, будто сама природа заключила союз с камнем и сталью, охраняя тайны мрачного дома.

Сквозь прорехи в тумане проглядывал силуэт особняка — тёмный и неподвижный, словно вырезанный из ночи. Огромный готический дом прятался в тени вековых вязов и дубов, их узловатые ветви напоминали руки, тянущиеся к непрошеным гостям. Башни, увитые плющом, тянулись ввысь, будто пытались зацепить когтями крыши последние ускользающие лучи луны; в полумраке они походили на покосившиеся шпили забытых соборов, где когда-то молились о вещах, давно вычеркнутых из человеческой памяти. Каменные стены, почерневшие от времени, источали зловещий покой, а узкие окна, словно глаза стража, следили за каждым, кто осмеливался взглянуть на этот дом. В нём было величие и угроза, и казалось, что он дышит медленно и глубоко, вбирая в себя холод ночи и дыхание тех, кто переступит его порог.

Когда автомобиль замер в самом конце подъездной дорожки с грациозной точностью, Гомес, довольно прищурившись, воскликнул:

— Ах, Вещь, ты как всегда безупречен!

На месте водителя из-под руля появилась знакомая ладонь, пальцы победно щёлкнули в воздухе, а затем изящно пробежали по панели, будто выстукивая финальный аккорд в сложной симфонии. Вещь театрально склонился в своём фирменном поклоне, ловко выгнув кисть, принимая похвалу как истинный артист сцены.

Их уже ждали. На крыльце, недвижимый, как каменный страж, стоял Ларч — высокий, мрачный и немногословный дворецкий. Он чуть склонил голову, признавая возвращение хозяев, и с поразительной аккуратностью распахнул дверцу Кадиллака. Его гигантская ладонь с нежной точностью справилась с крохотной ручкой, будто в руках у него был не металл, а хрупкий фарфор.

— М-м-м… — лишь протянул он низко, в своей привычной манере, и этого звука было достаточно, чтобы в нём прозвучало и «добро пожаловать», и «рад вас видеть».

— Благодарю, Ларч, — мягко отозвалась Мортиша. Она легко передала Гарри на руки Гомесу, а затем позволила своей изящной руке скользнуть в огромную ладонь их верного дворецкого, когда тот помогал ей выйти из автомобиля. Гомес вышел следом, сияя улыбкой.

— Ларч, приготовь комнату для новоприбывшего Аддамса на втором этаже, — с энтузиазмом приказал он. — Детскую!

Ларч медленно склонил голову в знак согласия, закрыл за ними массивную входную дверь, и почти незаметный вздох — как скрип старого шкафа — сорвался с его губ. Тяжёлые шаги дворецкого глухо отдавались в глубине дома, напоминая удары погребального барабана.

В вестибюле царила мрачная роскошь: громадная кованая люстра, похожая на паука, свисала с потолка, разливая мягкий, тёплый свет, который цеплялся за кованые детали, а затем растворялся в тенях. На стенах висели портреты предков — мрачные лица вглядывались в вошедших с холодной внимательностью, будто решая, достоин ли гость переступить порог.

Гомес перевёл взгляд на просыпающегося Гарри, и его улыбка стала почти отеческой. Он наклонился, легко коснулся губами лба мальчика и тихо произнёс:

— Скоро ты станешь частью этого мира, дитя. Настоящим Аддамсом.

Они прошли поместье насквозь, вышли через чёрный вход и вскоре оказались на старом семейном кладбище. Здесь, под тенью вековых вязов и дубов, молчаливо выстроились ряды могил, словно караул из камня, охраняющий вечный покой предков Аддамсов. Тут дремала история семьи, а сама земля впитала силу мрачного рода и тайны. Лёгкий ветерок прошелестел листьями между могильными плитами, принося с собой запах сырой земли и прелых цветов. Луна, прорываясь сквозь тяжёлые облака, серебрила мраморные плиты, придавая кладбищу жутковатую красоту.

— Посмотри, дитя, — сказал Гомес, указывая на одну из массивных плит сбоку. — Здесь покоится великий Себастьян Аддамс. Он погиб, экспериментируя с зельем, которое взорвалось у него в желудке. Ах, какой прекрасный был эксперимент! Взрыв слышали даже соседи… за милю отсюда. Но Себастьян всегда жил на грани риска.

— Настоящий мастер своего дела, — кивнула Мортиша, и в её голосе звучало неподдельное уважение.

Гомес двинулся дальше, останавливаясь у памятника с портретом женщины с густыми рыжими волосами и внимательным, почти гипнотическим взглядом.

— А вот здесь, под этой древней плитой, лежит Лукреция Аддамс, — произнёс он, не скрывая гордости. — Великая некромантка, которая однажды подняла армию мертвецов, когда враги осмелились угрожать нашему роду. О, как они тогда бежали!

Мортиша слегка кивнула, её тонкие пальцы ласково перебирали волосы Гаррета. Ей нравилось слушать эти истории — и ещё больше нравилось видеть, как ребёнок заворожён этими древними легендами, которые скоро станут и его наследием.

Наконец они подошли к центральной могиле. Камень, потемневший от времени, был украшен изящной резьбой и старинным гербом семьи. Мортиша плавно опустилась на колени, и Гомес передал ей мальчика.

— Вот здесь покоится основатель нашего рода, — сказала она почтительно. — Первый из Аддамсов, чьи знания и воля стали тем фундаментом, на котором стоит наша семья. Его принципы — наше вечное наследие. И теперь, Гарри, оно станет и твоим.

Гомес, не скрывая своего волнения, склонился перед могилой. Его пальцы медленно провели по шершавому, изъеденному временем камню, словно он мог через него почувствовать пульс ушедших веков. Он поднял взгляд на Мортишу и кивнул.

— Пора начинать, cara mia. Если ты хочешь провести ритуал под луной, надо спешить — скоро будет рассвет.

Мортиша кивнула и медленно обвела взглядом кладбище, мысленно взывая к духам предков. Тени меж могил стали гуще обычного, а из глубины каменных плит чудилось невидимое внимание. Она чувствовала этот настойчивый интерес предков — холодный, пронизывающий, но в нём не было ни капли враждебности, только ожидание.

— Мы здесь, чтобы разделить нашу кровь и наследие с этим дитя, — начала она, её голос разнёсся над кладбищем.

Гомес подал ей кинжал. Лезвие блеснуло в серебряном свете луны. Мортиша быстро, без колебаний, надрезала себе ладонь, затем — маленькую ладошку Гарри. Мальчик коротко захныкал, и Мортиша чуть крепче прижала его к себе, прежде чем соединить их ладони. Тёплая кровь смешалась. Вернув кинжал Гомесу, она продолжила:

— Пусть его прежняя жизнь останется в прошлом, а судьба отныне будет связана с нашей. Нарекаю дитя новым именем — приветствуйте, Гаррет Гомес Аддамс!

Гомес опустился рядом, сделал надрез на своей ладони и крепко сжал руку мальчика, рана к ране. Его глаза горели от волнения, когда он торжественно произнёс:

— Здесь покоятся наши предки: их магия, их сила, их мудрость. Сегодня мы принимаем Гаррета Гомеса Аддамса в наш род. Пусть его кровь станет нашей кровью, а его имя — символом вечного наследия Аддамсов.

Мортиша произнесла завершающие слова ритуала. И тогда вокруг них что-то изменилось: тени зашевелились, как если бы вдохнули ночной воздух, резкий холод сковал землю, а ветер, наполненный сухим шёпотом, прошелестел между плитами. Казалось, предки и сама Бледная Госпожа дали своё благословение.

— Мама?.. — едва слышно произнёс Гарри, глядя на Мортишу и потирая зажившую ладошку.

Было невозможно понять, обращается ли он к памяти умершей матери или к женщине, что держала его сейчас. Мортиша мягко провела рукой по его волосам, и её голос стал мягким шёпотом:

— Да, дорогой. Теперь ты часть нашей семьи.

Затем Мортиша подняла взгляд на поднявшегося с земли Гомеса. Он, как всегда, был в своём репертуаре: галантно склонился, поймал её ладонь в свои горячие пальцы и помог встать.

— Ты делаешь каждое моё мгновение столь волшебным, — прошептал он с тем благоговением, которое оставляло за пределами мира всё, кроме них двоих.

— Как и ты, mon sauvage⁽³⁾.

— О, Тишь, твой французский!

— Oui⁽⁴⁾, — её веки опустились, улыбка стала едва заметной, но именно эта лёгкая двусмысленность сводила Гомеса с ума. Их губы встретились в поцелуе, коротком, но столь насыщенном страстью, что утренний холод показался теплее. На некоторое время они потерялись в своей страсти.

Когда они вернулись в поместье, робкий свет рассвета уже пробивался сквозь высокие окна, окрашивая мрамор в бледно-серебряный. Дом будто оживал: вдалеке что-то скрипнуло, в зале щёлкнул старый маятник, и где-то в подвале Вещь бодро забарабанил пальцами по крышке сундука. Семья, видимо, почувствовав завершение ритуала, уже собралась в столовой: Вэнсдей, неподвижная, как статуя, сидела с руками, аккуратно сложенными на коленях; Пагсли вертел в руках цепь с миниатюрным капканом; Бабуля, склонившись над кружкой густого зелья, что-то шептала себе под нос.

Мортиша с лёгкой улыбкой приняла стул, который Гомес выдвинул для неё, и села справа от него, держа Гаррета.

— Семья, — её голос прозвучал торжественно, — поприветствуйте Гаррета Гомеса Аддамса.

— Поздравляю! — Бабуля прищурилась, вглядываясь в мальчика. — Мортиша, мы и не заметили, что ты была беременна. Крупненький он… для новорождённого.

— Новый малыш! — оживился Пагсли, чуть не опрокинув стул. — Можно я поиграю с ним?

— Думаю, стоит начать с простого, — вмешалась Вэнсдей, её голос был ровным и холодным, как лезвие. — Проверим, понравится ли ему твоя гильотина… или, возможно, он выдержит пару свинцовых шариков. Мне как раз нужны подопытные.

Мортиша слегка улыбнулась, её радовало, что дети хорошо приняли нового брата, и ответила на все вопросы:

— Гаррет изначально не нашей крови, Бабуля. И нет, Пагсли, пока он слишком мал для ваших игр. Подождите хотя бы, пока он научится ходить.

— Тогда можно я поставлю его под лестницу и прыгну сверху? — с надеждой спросил Пагсли.

— Дайте ему время, дети, — мягко ответила Мортиша.

— Жаль, — сказала Вэнсдей, едва заметно наклонив голову, как ястреб, высматривающий добычу. — Мне любопытно, как он реагирует на угрозы смерти.

— Терпение, мои дорогие! — воскликнул Гомес, сияя. — Уверен, наш Гаррет — настоящий Аддамс, и у него впереди ещё много испытаний.

— О да… — Бабуля отставила кружку, провела морщинистой рукой по зигзагообразному шраму и хищно ухмыльнулась. — Рождённый под странной луной… Судьба у него будет бурная.

Гомес поймал руку Мортиши и поцеловал её пальцы, ладонь, а затем и запястье.

— Cara mia, спасибо тебе за Гаррета, — прошептал он с обожанием.

— Oui, — улыбнулась Мортиша, её тёмные глаза были полны любви. Гомес резко выдохнул, сердце забилось чаще: Мортиша снова дразнила его своим французским. Он крикнул Ларча, приказав подавать ранний завтрак, и с нетерпением ждал его окончания, чтобы утащить супругу в спальню.

* * *

А тем временем в Годриковой Лощине полувеликан Хагрид, с густой чёрной бородой и сердцем, добрым как драконёнок, тяжело дышал, стоя у разрушенного дома Поттеров. Его огромные руки бессильно свисали вдоль тела, сжимая волшебный зонтик так, что суставы побелели.

По указанию директора он должен был найти здесь мальчика — Гарри Поттера. Но ребёнка не было.

— Где же ты, Гарри? — прошептал Хагрид, беспомощно оглядывая руины дома. Его низкий голос дрожал от горя и беспомощности. Слёзы застыли в уголках его глаз, грозясь вот-вот превратиться в водопад, когда он смотрел на место, где Лили и Джеймс Поттеры погибли этой ночью, пав жертвами Того-Кого-Нельзя-Называть. Их тела были в коттедже, но Гарри… малыша он так и не нашёл.

Дамблдор и профессор МакГонагалл поручили ему доставить мальчика в безопасное место. Но что теперь?

Хагрид нащупал в кармане тяжёлую фляжку и сделал большой глоток. Обжигающая жидкость согрела горло, но не разогнала холод в груди. Мысли путались. Может, кто-то уже успел забрать Гарри, а его не предупредили? Но кто мог это сделать? И куда могли унести малыша Гарри? Сколько бы Хагрид не ломал голову, ответов не было.

Отчаявшись найти ответ, он аппарировал туда, где всегда мог перевести дух, — в «Дырявый котёл».

Дверь таверны громко хлопнула, когда он шагнул внутрь, заполняя собой весь дверной проём. Воздух был густ от запаха эля и дыма. За столиками сидели несколько ночных завсегдатаев, и все разом обернулись, увидев полувеликана.

— Хагрид! — удивлённо поднял брови Том, хозяин таверны, увидев полувеликана в столь поздний час. — Что привело тебя сюда сегодня?

— Ничего хорошего, Том… Ничего хорошего, — пробормотал Хагрид, оседая на массивный стул у бара, и бросил на стойку несколько галлеонов. — Дай-ка мне огневиски, и не жалей, лей побольше.

— Ты ведь не большой любитель огневиски, — Том нахмурился, но, заметив угрюмое выражение на лице Хагрида, понял, что лучше пока не задавать вопросов. Быстро налив в большую пивную кружку огневиски, он протянул её полувеликану.

Хагрид опрокинул огневиски залпом и занюхал рукавом, его горло обожгло, но это был тот приятный ожог, который временно приглушил боль в душе. Он устало посмотрел на Тома и, словно сбрасывая груз, начал говорить. Голос дрожал, но прозвучал достаточно громко, чтобы замолкли разговоры за столами.

— Поттеры… они мертвы. Джеймс и Лили мертвы. Тот-Кого-Нельзя-Называть убил их, но сам умер!

Все, кто был в зале, замерли. Люди бросили свои напитки и разговоры, все взгляды были прикованы к гиганту. В воздухе повисло напряжение.

— Но мальчонка-то… Гарри… должен был быть там… но я его не нашёл! — Хагрид сглотнул, сжал кружку так, что стекло хрустнуло, и, не в силах больше держать это в себе, он продолжил: — Дамблдор дал мне задание найти его, но он пропал. Исчез! Как сквозь землю провалился!

— Малыш Гарри исчез? — переспросил Том, наливая Хагриду ещё одну кружку, а затем осторожно предположил: — Может, кто-то успел забрать его до тебя?

— Никто не знал! Токмо я да Дамблдор! — воскликнул Хагрид, начав рыдать.

Шёпот прокатился по залу, как ветер. Весть о гибели Поттеров, падении Того-Кого-Нельзя-Называть и исчезновении Гарри Поттера вырвалась за стены «Дырявого котла» и уже ползла по ночным улицам. В темноте загорались окна, двери тихо скрипели — и новость проникала в каждый дом.

1) (исп.) — возлюбленная

Вернуться к тексту

2) (исп.) — моя дорогая, моя любимая

Вернуться к тексту

3) (фр.) — мой дикарь

Вернуться к тексту

4) (фр.) — да

Вернуться к тексту