Рождённый под странной луной (джен)

Это перевыкладка. Главы отредактированы и переделаны. Приятного чтения!

Ночь на тридцать первое октября, обрушившаяся на Годрикову Лощину, была особенно мрачной и холодной, как будто сама природа предвещала трагедию. Растущая луна скрылась за плотными облаками. На улице стояла тишина, нарушаемая лишь зловещими шорохами голых деревьев, которые доносил ветер из окружающей деревеньку рощи. Всё вокруг затихло, словно весь мир затаил дыхание перед надвигающейся бедой.

В коттедже, принадлежащем молодой семье Поттеров, царила тревога: Лили Поттер сидела в кресле в гостиной, прижимая к груди маленького Гарри, который недавно заснул, а Джеймс Поттер нервно мерил шагами комнату, то и дело бросая взгляды в окна, вглядываясь в темноту, будто ожидая, что из неё сейчас вырвется нечто ужасное. Они оба, несмотря на попытки сохранить спокойствие, не могли игнорировать нарастающее чувство беспокойства. Казалось, что в воздухе витала неясная угроза, заставляя их магию быть в напряжении.

Маги, обладая особым даром, всегда чувствовали мир иначе, чем обычные люди, — их Предчувствие, как иногда называли интуицию или шестое чувство, редко подводило в по-настоящему важных моментах. Говорят, что сильные маги, даже не обладая даром предвидения, могли предсказывать события, влияющие на их жизнь.

Лили всегда полагалась на свою интуицию, и та редко ошибалась. Весь день она не могла избавиться от пугающей мысли, что Фиделиус, ранее казавшийся надёжной защитой, может оказаться их погибелью. Она не говорила об этом мужу, потому что её тревога, становившаяся с каждым часом только сильнее, не была подкреплена фактами, однако Джеймс, казалось, и сам что-то чувствовал.

— Я не могу избавиться от этого чувства, Лили, — пробормотал Джеймс, нервно сжимая в руке палочку. По негласному соглашению, они не обсуждали предчувствия, и голос мужа заставил Лили вздрогнуть от неожиданности — настолько она погрузилась в свои мысли.

Джеймс, повернувшись к ней лицом, продолжил:

— Мы сделали всё, что могли, но... Я не уверен, что этого достаточно. Я… — он замолчал, покачав головой. Его слова повисли в воздухе.

Лили взглянула на мужа, и её глаза, полные тревоги, встретились с его взглядом. И тут она поняла: они оба знали, что что-то надвигается.

Она не ответила сразу, лишь крепче прижала Гарри к себе, чувствуя его тёплое дыхание на своей шее. Тревога не отпускала, а наоборот, лишь нарастала с каждой секундой, с каждым шагом Джеймса, который снова начал ходить по гостиной из стороны в сторону. Казалось, что воздух в доме стал плотнее и наэлектризовался, как будто над ними нависла невидимая туча, готовая вот-вот разразиться грозой.

— Что, если Фиделиус не сработает? — произнесла она вдруг, её голос был едва слышен, словно мысли вырвались наружу против её воли. — Что, если Питер…

Она замолчала, не в силах передать своего беспокойства, однако взгляд Джеймса дал понять, что он думал о том же. Они оба старались не произносить этих слов, как будто само их упоминание могло разрушить магию защиты, но в этот момент сомнения, давно тлеющие где-то на задворках сознания, наконец вырвались наружу.

— Нет, — твёрдо сказал Джеймс и, будто пытаясь придать себе уверенности, несколько раз покачал головой. — Питер наш друг. Он бы не предал нас.

Лили кивнула, но сомнения не исчезли. Она знала, что Джеймс старается казаться спокойным ради неё и Гарри, но его собственная тревога проглядывала в каждом движении, в каждом взгляде, брошенном на них.

— Но что, если Дамблдор ошибается? — спросила она нерешительно, опустив взгляд на безмятежное личико спящего сына. — Что, если Тот-Кого-Нельзя-Называть найдёт нас? Я боюсь… — она замолчала, оборвав свои мысли, не желая нагнетать.

Джеймс замер на месте, его руки сжались в кулаки. Затем он подошёл к креслу, опустившись на колени, и легко сжал её плечо, посмотрев прямо в глаза.

— Лили, пообещай мне, — тихо и серьёзно произнёс он. Тон его голоса заставил Лили сглотнуть, глаза запекло от наворачивающихся слёз. Она покачала головой, чувствуя, что он собирается сказать. — Если это случится, ты заберёшь Гарри и уйдёшь. Можешь уехать в Америку — Аддамсы обязательно помогут вам, а я задержу Его.

— Нет! — резко ответила Лили, её голос дрожал от слёз, но в нём слышалась решимость. Она сжала ладонь Джеймса, будто желая передать ему свою решимость. — Я не оставлю тебя, Джеймс. Я верю, что мы справимся. Мы уже преодолели столько всего…

Но прежде чем она успела договорить и успокоить мужа, раздался оглушительный звон снаружи, и наложенная на дом защита пала. Кто-то прорвался через все чары и Фиделиус. Лили застыла, а Джеймс вскочил на ноги, его палочка, едва заметно дрожащая, мгновенно была направлена в сторону входной двери.

— Он здесь, — прошептала Лили, её голос был еле слышен, но слова были подобны грому.

* * *

В далёкой Америке, за тысячи километров от Годриковой Лощины, в мрачном, но величественном доме Аддамсов, Мортиша Аддамс ощутила, как внутри что-то дрогнуло, а потом натянулось.

Она с мужем находились в оранжерее. Гомес сидел за шахматным столом и курил сигару, взгляд его уже несколько минут был направлен на его супругу, и Вещь, с которым они разыгрывали партию в шахматы, недовольно постукивал пальцами по столу. Однако Гомес, увлечённый любованием Мортишей, забыл обо всём. Длинные черные волосы Мортиши блестящим каскадом спадали на плечи, пока она сосредоточенно обрезала бутоны увядших роз, создавая из них своеобразный букет — лишь стебли с листьями оставались в её руках, а затем занимали своё место в вазе. Каждое движение секатора было точным и смертоносным, словно гильотина.

— О, cara mia, — прошептал Гомес, поднявшись. Он приблизился к супруге со спины и нежно коснулся её плеча. — Ты, обезглавливающая эти несчастные розы, смертоносна в своей красоте и также неумолима. Я хотел бы быть приговорённым к гильотине, если моим палачом будешь ты.

Мортиша, не отрываясь от составления букета, со свойственной ей сдержанностью, подарила ему лёгкую улыбку. Она поймала его взгляд и щёлкнула секатором, срезая очередной бутон. Гомес потянулся поцеловать супругу, но остановился: та внезапно замерла, закаменела телом в его руках.

— Гомес, — произнесла она тихо, но властно через несколько мгновений. Мортиша наконец поняла, что её беспокоило. — Нам пора выполнить обещанное.

Гомес поднёс её ладонь к своим губам и поцеловал запястье, жадно прижавшись губами. Глаза его загорелись от восхищения.

— О, Мортиша, ты всегда так точно чувствуешь моменты судьбы. Твоё чутьё... О, ты околдовываешь меня своим ясным взглядом!

Мортиша медленно отвела захваченную в плен руку в сторону, но не спешила отступать от супруга. Она напомнила ему:

— Обещанное не будет ждать.

Гомес, словно пробудившись от своего романтического транса, тяжело вздохнул, а затем стал серьёзным.

— Поттеры?

— Да. Мы пообещали Лили и Джеймсу, — сказала Мортиша. Их пальцы сплелись, и она прижалась спиной к груди супруга, как если бы пыталась стать с ним частями одного целого. — Мы должны поспешить и забрать Гарри, Гомес.

— Конечно, querida, — с улыбкой сказал Гомес, крепко прижав её к себе за талию, его руки легко скользнули по её тонкому стану, поворачивая лицом к лицу. Мортиша прижалась на мгновение, а потом выгнулась, чёрные волосы коснулись пола.

— Всякий раз, когда ты используешь этот тон, моё сердце замирает. Ты — моя звезда в тёмном небе.

Мортиша посмотрела ему в глаза, её дыхание стало быстрее, но лицо оставалось спокойным. Она расслабилась, позволяя мужу держать её.

— Ты по-прежнему можешь заставить меня чувствовать, разжечь инквизиторский огонь в моей груди, — сказала она низким голосом, её пальцы на мгновение задержались на его груди, погладили воротник рубашки, а затем она выпрямилась и отступила. — Но сейчас у нас важное дело.

— Да, моя дорогая, — ответил Гомес с готовностью, отступая, но всё ещё держа её за руку.

Мортиша нежно коснулась его щеки, погладила виски.

— Тогда прикажи подать автомобиль, дорогой. Время уходит.

Гомес с энтузиазмом выскочил из оранжереи, на ходу отдавая распоряжение Ларсу подготовить транспорт. Вскоре на улице, перед домом, стоял их чёрный кадиллак — огромный и мрачный в закатных лучах. Фестер шутил, что это гроб на колёсиках.

Гомес, в свойственной ему манере, стремительно открыл заднюю дверцу, помогая Мортише забраться внутрь. Его руки на мгновение задержались на её талии, будто он не хотел отпускать её даже на короткий миг, но затем, легко коснувшись её руки, он отпустил её, словно с трудом расставаясь с этим прикосновением.

— Поспеши, Вещь! — скомандовал Гомес, бросив взгляд на их водителя — ту самую Вещь, который с ловкостью вскочил на руль и, казалось, даже подмигнул в ответ (что невозможно). Вещь, как всегда, был готов к любому поручению.

Кадиллак рванулся с места, быстро соскакивая с обычной дороги на магическую тропу, которая вела их прямо в центр событий, туда, где решалась судьба одного мальчика, чья жизнь и смерть могли изменить ход истории.

Когда автомобиль Аддамсов прибыл в Годрикову Лощину, мир вокруг казался замершим. В воздухе висела тишина, настолько густая, что казалось, можно было ощутить её вес. Коттедж Поттеров больше не был тем светлым уютным местом, которым его помнили немногочисленные гости. Вместо этого, перед Аддамсами предстали разрушенные стены, обломки и тяжёлое облако магии, окружающее то, что осталось от семейного гнезда.

Гомес с ловкостью выбрался из автомобиля и подал руку Мортише, помогая ей выйти. Её платье — длинное, чёрное, словно сама ночь — зашуршало по выложенной камнями дорожке. Она двигалась с изяществом, которое одновременно притягивало взгляд и внушало трепет. Мортиша была воплощением спокойной силы, и каждый её шаг казался предопределенным, как ритуал, тщательно обдуманный и безукоризненно исполненный.

Гомес, как всегда, не спускал с супруги глаз, любуясь, как она с грацией хищницы направлялась к распахнутой входной двери. Её присутствие здесь, на месте разрушения, казалось столь же естественным, как если бы ночь сама её призвала. Взгляд Мортиши был холоден: она чувствовала следы магии в воздухе — больной, неправильной и будто бы сломанной. Остаточные волны этой энергии всё ещё витали вокруг, словно дым, охватывая весь участок.

— Грандиозное зрелище, не правда ли, querida? — сказал Гомес, подходя ближе. Он был привычен к мрачным пейзажам, но даже он не мог не заметить невероятную силу, вложенную в это разрушение.

Мортиша кивнула, её тонкие пальцы скользнули по шее, как если бы она касалась чего-то невидимого. Её лицо оставалось непроницаемым, но в глазах появилась едва уловимая тень гнева. Кто-то едва знакомый с Мортишей сказал бы, что её лицо похоже на фарфоровую маску, однако Гомес мог легко читать по нему малейшие проблески эмоций. Поэтому он моментально заметил гнев супруги и вопросительно взглянул на неё.

— Это не просто остаточная магия, — ответила она на невысказанный вопрос. — В ней чувствуется след тьмы — древней и ненасытной. Неправильной и даже безумной.

Они приблизились к дверному провалу, двери висели на одной петле, как не до конца оторванные крылья. Мортиша замерла у порога, задержав дыхание на долю секунды. Она как будто собираясь с силами перед тем, как войти в дом, который теперь был пустой, разбитой скорлупой.

— Какое трагичное место. Подобная атмосфера подошла бы нашему поместью, — тихо произнесла она. Её голос звучал мягко, но, несмотря на любовь ко всему мрачному, в нём слышалась печаль. Материнское сердце оплакивало произошедшую трагедию.

Гомес подошёл сзади и обнял её за талию, нежно притянув ближе.

— Mon amour, ты как всегда прекрасна в этот момент печали, — его руки скользнули по её спине, и он наклонился, чтобы поцеловать её шею. — Даже в скорби ты остаёшься для меня светом.

Мортиша не отвела его руки, позволив себе насладиться этим мгновением. Затем она медленно переступила порог, её черное платье струилось за ней, как тень. Внутри коттеджа царил хаос: обломки мебели, книги и фотографии со стен, валяющиеся на полу, обугленные стены со следами заклинаний. И посреди этого ужаса — лежащий у лестницы труп Джеймса Поттера. Его палочка всё ещё была крепко зажата в руке.

Гомес, стоявший рядом, снял шляпу в знак уважения и прижал к груди.

— Браво, Джеймс, — произнёс он с уважением. — Ты сражался до конца. Я бы почтил за честь умереть в бою за мою cara mia, — он бросил жаркий взгляд в сторону Мортиши, а затем продолжил с лукавством: — Только не могу выбрать между шпагой и палашом. Что ты думаешь, дорогая?

Мортиша бросила на Гомеса мягкий взгляд, её губы слегка изогнулись в улыбке, полной тёмного очарования.

— О, мой дорогой, — протянула она, её голос был мягок, как шелк. — Шпага или палаш? Я думаю, что тебе, безусловно, подойдёт кинжал. Острый, как твоя преданность и такой же смертоносный.

Гомес широко улыбнулся, его глаза загорелись восторгом от этих слов. Он обожал острый ум супруги не меньше, чем её красоту.

— Как всегда, твои слова пронзают меня насквозь, моя звезда, — ответил он, подаваясь вперёд, чтобы снова поцеловать её запястье. — Я готов к любому бою ради тебя! Только представь: смертельный дуэльный танец, холодные клинки сверкают, и всё ради того, чтобы защитить твоё сердце.

Мортиша наклонила голову в сторону, на мгновение закрыла глаза, позволив себе посмаковать эту привлекательную картину, но затем сосредоточилась.

— Гомес, ты превращаешь даже смерть в романтику, — тихо заметила она, её голос был полон восхищения и одновременно упрёка. — Однако сейчас мы здесь не ради дуэлей. Мальчик ещё жив, и мы должны выполнить обещание, данное Поттерам.

Она отпустила его руку, плавно скользнув мимо него к лестнице, её платье зашуршало по ступеням. Гомес мгновенно проследовал за ней, его азарт уступил место сосредоточенности.

— Конечно, любовь моя. Юный Гарри ждёт нас, — согласился он, снова став серьёзным.

На втором этаже царил полумрак. В детской ветер из разбитого окна колыхал остатки штор, лунный свет едва освещал комнату. Мортиша остановилась на пороге. Её взгляд сразу упал на тело Лили Поттер, распростёртое перед детской кроваткой. Она лежала на полу, словно пытаясь закрыть собой сына, и даже в смерти её поза выражала последнюю отчаянную попытку защитить его. Было очевидно, что она сражалась до конца.

— Печальная и красивая смерть, — прошептала Мортиша, её голос был почти музыкой в этой мрачной тишине. Она опустилась на колени рядом с телом Лили, её длинные пальцы легко коснулись холодной руки женщины. — Она отдала всё, что у неё было, чтобы защитить своё дитя.

Мортиша недолго помолчала, выказывая своё уважение материнской любви, а затем провела ладонью по лицу Лили, навечно закрывая глаза этой молодой женщины.

Внезапно раздался тихий звук: слабый детский плач, доносящийся из кроватки. Мортиша поднялась и приблизилась к ребёнку. Лицо мальчика было покрыто засохшими следами от слез, а шрам на лбу ярко выделялся в тусклом свете, кровоточа и пульсируя, словно тлеющий уголёк. Кровь медленно сочилась из него, оставляя тонкую дорожку на коже лба. Плач был тихим, но отчаянным, словно крик души, оставленной в одиночестве посреди хаоса.

— Бедный мальчик, — произнесла Мортиша, её голос был наполнен мягким сочувствием. Она склонилась над кроваткой, и мальчик уставился на неё. Она осторожно коснулась холодными пальцами его маленькой щёчки, словно пытаясь забрать часть его боли себе. — Ему предстоит долгий путь.

Гомес подошёл ближе и встал рядом с женой, окинув взглядом Гарри, он произнёс:

— Какой шрам, какая история! Думаю, Пагсли обязательно попробует повторить его.

— Уверена, что так и будет, — усмехнулась Мортиша. — Однако это не просто рана. Это… — она на мгновение замялась, — клеймо.

Мортиша пристально вглядывалась в мальчика, затем осторожно коснулась его лба, едва ли не задевая шрам. Магическая энергия, исходящая от шрама, была настолько плотной и тёмной, что её можно было ощутить, словно жар от огня. Она была похожа на остаточную магию, витающую в коттедже.

— Нет, это не клеймо, это судьба, — поправила себя Мортиша. — Этот мальчик пережил то, что должно было убить его. Но шрам никогда не позволит ему забыть об этом — он предопределил его судьбу.

Гарри немного успокоился, хотя его лицо ещё было мокрым от слёз. Мортиша подняла его на руки, её движения были осторожными, но уверенными. Мальчик замер в её объятиях, окружённый чувством защищённости. Он крепко сжал цепкими пальчиками платье Мортиши, пристроил вихрастую голову на её плече и мгновенно затих.

— Мы должны забрать это дитя, mon amour, — прошептал Гомес, завороженный моментом, его голос был полон решимости. — Лили и Джеймс доверили нам это. Он — последний из их рода, и мы, как его крёстные родители, обязаны позаботиться о нём.

Мортиша кивнула, её лицо оставалось непроницаемым, но в её движениях чувствовалась нежность, когда она прижимала Гарри к себе, поддерживая его под спину.

— Мы увезём его домой, — сказала она твёрдо. — Его судьба определена, но мы можем повлиять на его будущее.

Кадиллак мчался сквозь ночь, возвращая Аддамсов и юного Гарри Поттера в Америку. На переднем сидении Вещь ловко управлялся с рулём, педалями и коробкой передач, его пальцы виртуозно направляли автомобиль через густой туман. Мортиша нежно прижимала Гарри к груди, а Гомес любовался этой картиной. Величественная, как всегда, его супруга была воплощением безмятежности. Младенец, завёрнутый в пиджак Гомеса, крепко прижимался к её шее, его маленькие пальчики цеплялись за её платье. Время от времени он тихо всхлипывал во сне, и тогда Мортиша мягко перебирала его волосы, избегая шрама на лбу.

Гомес, сидя рядом, не мог отвести пылкого взгляда от супруги, смотря на неё с тем обожанием, которое пронизывало всю их совместную жизнь.

— О, querida⁽¹⁾, — прошептал Гомес, голос дрожал от волнения. Его рука мягко коснулась талии Мортиши, и она откинула голову ему на плечо. — Ты словно тёмная Мадонна с младенцем. Ты — воплощение самой Бледной Госпожи, держащее в объятиях юную душу. Если бы Рафаэль видел тебя, он бы прекратил писать картины, ибо понял, что перед ним — истинное совершенство, которого ему никогда не достичь.

Гомес перехватил её ладонь, запечатлевая на тыльной стороне пылкий поцелуй.

— Ты несёшь это дитя с такой грацией, словно само провидение предназначило его для нас.

Мортиша улыбнулась, её тёмные глаза блеснули в свете луны, когда она посмотрела на Гомеса. Их взгляды встретились, и время, казалось, остановилось. Мгновение тянулось вечность, пропитанное их страстью.

— Ты так поэтичен, мой дорогой, — произнесла она с лёгкой улыбкой и посмотрела на спящего мальчика. — Но судьба действительно изменилась для этого мальчика. Гарри Поттер умер в этой ночи.

— Ты уже выбрала имя, Мортиша? Я подумал о Пуберте. Пуберт Аддамс — как звучит! — гордо произнёс Гомес, откидываясь на сиденье и закручивая правый ус.

— Нет, Гомес, — покачала головой Мортиша. — Я дам ему другое имя — Гаррет Гомес Аддамс.

— Гаррет Гомес Аддамс, — с благоговением повторил Гомес, словно это имя само по себе было колдовским заклинанием. — О, cara mia⁽²⁾, ты всегда так мудра! Как же мне повезло, что ты рядом, чтобы направлять меня на этом пути.

— Его судьба, возможно, будет куда более хаотичной, чем ему было предначертано изначально, но я не могу не вмешаться, — тихо сказала Мортиша.

— Cara mia, когда ты говоришь о судьбе, я не могу не преклоняться перед тобой. Ты словно сама держишь в руках нити судеб! — произнёс Гомес, его голос стал низким и раскатистым. Он не смог удержаться и снова коснулся её руки, целуя запястье с тем страстным трепетом, который он испытывал всякий раз, когда она говорила что-то судьбоносное.

— Гомес, ты преувеличиваешь, — ответила Мортиша, её губы дрогнули в лёгкой, загадочной улыбке. — Я лишь следую за тем, что предначертано.

— Ты делаешь всё предначертанное лучше, — Гомес крепче сжал её талию, словно боясь отпустить её хоть на мгновение.

Мортиша снова посмотрела на спящего мальчика, её пальцы ласково погладили его щёку, словно утверждая его место в их жизни.

— Теперь он наш, Гомес, — произнесла она, и в её словах чувствовалась абсолютная уверенность, с которой, как она знала, Гомес никогда не стал бы спорить. Муж обожал Мортишу с той безусловной, почти безумной преданностью, что не требовала доказательств. Он доверял её инстинктам и позволял ей вести семью так, как подсказывало её сердце, зная, что её решения всегда приведут Аддамсов к успеху. Сам он с удовольствием занимался рискованными инвестициями, которые приносили Аддамсам доход, а ему репутацию человека, способного заработать на всём — от похоронного бюро до фабрики особо острых зубочисток. Но в вопросах семьи последнее слово всегда оставалось за Мортишей, и Гомес гордился этим не меньше, чем своими удачными сделками.

Кадиллак, сбросив скорость, ненадолго остановился перед величественными коваными воротами поместья Аддамсов, дожидаясь, пока они медленно отворятся. Вдоль извилистой дороги, исчезающей в тумане, тянулся тяжёлый железный забор, чёрный от времени и влажный от ночной росы. Ржавчина, въевшаяся в металл, не разрушала его — напротив, она придавала прутьям суровую, почтенную старость, словно этот забор простоял столетия, пережив войны, чуму и забвение. Каждая секция венчалась острыми, как кинжалы, пиками, предупреждающими: здесь нет места для тех, кто пришёл без приглашения. Между прутьями, точно тёмные вены, извивались колючие лианы, сплетаясь с железом в единый, недружелюбный узор, так что казалось, будто сама природа заключила союз с камнем и сталью, охраняя тайны мрачного дома.

Сквозь прорехи в тумане проглядывал силуэт особняка — тёмный и неподвижный, словно вырезанный из ночи. Огромный готический дом прятался в тени вековых вязов и дубов, их узловатые ветви напоминали руки, тянущиеся к непрошеным гостям. Башни, увитые плющом, тянулись ввысь, будто пытались зацепить когтями крыши последние ускользающие лучи луны; в полумраке они походили на покосившиеся шпили забытых соборов, где когда-то молились о вещах, давно вычеркнутых из человеческой памяти. Каменные стены, почерневшие от времени, источали зловещий покой, а узкие окна, словно глаза стража, следили за каждым, кто осмеливался взглянуть на этот дом. В нём было величие и угроза, и казалось, что он дышит медленно и глубоко, вбирая в себя холод ночи и дыхание тех, кто переступит его порог.

Когда автомобиль замер в самом конце подъездной дорожки с грациозной точностью, Гомес, довольно прищурившись, воскликнул:

— Ах, Вещь, ты как всегда безупречен!

На месте водителя из-под руля появилась знакомая ладонь, пальцы победно щёлкнули в воздухе, а затем изящно пробежали по панели, будто выстукивая финальный аккорд в сложной симфонии. Вещь театрально склонился в своём фирменном поклоне, ловко выгнув кисть, принимая похвалу как истинный артист сцены.

Их уже ждали. На крыльце, недвижимый, как каменный страж, стоял Ларч — высокий, мрачный и немногословный дворецкий. Он чуть склонил голову, признавая возвращение хозяев, и с поразительной аккуратностью распахнул дверцу Кадиллака. Его гигантская ладонь с нежной точностью справилась с крохотной ручкой, будто в руках у него был не металл, а хрупкий фарфор.

— М-м-м… — лишь протянул он низко, в своей привычной манере, и этого звука было достаточно, чтобы в нём прозвучало и «добро пожаловать», и «рад вас видеть».

— Благодарю, Ларч, — мягко отозвалась Мортиша. Она легко передала Гарри на руки Гомесу, а затем позволила своей изящной руке скользнуть в огромную ладонь их верного дворецкого, когда тот помогал ей выйти из автомобиля. Гомес вышел следом, сияя улыбкой.

— Ларч, приготовь комнату для новоприбывшего Аддамса на втором этаже, — с энтузиазмом приказал он. — Детскую!

Ларч медленно склонил голову в знак согласия, закрыл за ними массивную входную дверь, и почти незаметный вздох — как скрип старого шкафа — сорвался с его губ. Тяжёлые шаги дворецкого глухо отдавались в глубине дома, напоминая удары погребального барабана.

В вестибюле царила мрачная роскошь: громадная кованая люстра, похожая на паука, свисала с потолка, разливая мягкий, тёплый свет, который цеплялся за кованые детали, а затем растворялся в тенях. На стенах висели портреты предков — мрачные лица вглядывались в вошедших с холодной внимательностью, будто решая, достоин ли гость переступить порог.

Гомес перевёл взгляд на просыпающегося Гарри, и его улыбка стала почти отеческой. Он наклонился, легко коснулся губами лба мальчика и тихо произнёс:

— Скоро ты станешь частью этого мира, дитя. Настоящим Аддамсом.

Они прошли поместье насквозь, вышли через чёрный вход и вскоре оказались на старом семейном кладбище. Здесь, под тенью вековых вязов и дубов, молчаливо выстроились ряды могил, словно караул из камня, охраняющий вечный покой предков Аддамсов. Тут дремала история семьи, а сама земля впитала силу мрачного рода и тайны. Лёгкий ветерок прошелестел листьями между могильными плитами, принося с собой запах сырой земли и прелых цветов. Луна, прорываясь сквозь тяжёлые облака, серебрила мраморные плиты, придавая кладбищу жутковатую красоту.

— Посмотри, дитя, — сказал Гомес, указывая на одну из массивных плит сбоку. — Здесь покоится великий Себастьян Аддамс. Он погиб, экспериментируя с зельем, которое взорвалось у него в желудке. Ах, какой прекрасный был эксперимент! Взрыв слышали даже соседи… за милю отсюда. Но Себастьян всегда жил на грани риска.

— Настоящий мастер своего дела, — кивнула Мортиша, и в её голосе звучало неподдельное уважение.

Гомес двинулся дальше, останавливаясь у памятника с портретом женщины с густыми рыжими волосами и внимательным, почти гипнотическим взглядом.

— А вот здесь, под этой древней плитой, лежит Лукреция Аддамс, — произнёс он, не скрывая гордости. — Великая некромантка, которая однажды подняла армию мертвецов, когда враги осмелились угрожать нашему роду. О, как они тогда бежали!

Мортиша слегка кивнула, её тонкие пальцы ласково перебирали волосы Гаррета. Ей нравилось слушать эти истории — и ещё больше нравилось видеть, как ребёнок заворожён этими древними легендами, которые скоро станут и его наследием.

Наконец они подошли к центральной могиле. Камень, потемневший от времени, был украшен изящной резьбой и старинным гербом семьи. Мортиша плавно опустилась на колени, и Гомес передал ей мальчика.

— Вот здесь покоится основатель нашего рода, — сказала она почтительно. — Первый из Аддамсов, чьи знания и воля стали тем фундаментом, на котором стоит наша семья. Его принципы — наше вечное наследие. И теперь, Гарри, оно станет и твоим.

Гомес, не скрывая своего волнения, склонился перед могилой. Его пальцы медленно провели по шершавому, изъеденному временем камню, словно он мог через него почувствовать пульс ушедших веков. Он поднял взгляд на Мортишу и кивнул.

— Пора начинать, cara mia. Если ты хочешь провести ритуал под луной, надо спешить — скоро будет рассвет.

Мортиша кивнула и медленно обвела взглядом кладбище, мысленно взывая к духам предков. Тени меж могил стали гуще обычного, а из глубины каменных плит чудилось невидимое внимание. Она чувствовала этот настойчивый интерес предков — холодный, пронизывающий, но в нём не было ни капли враждебности, только ожидание.

— Мы здесь, чтобы разделить нашу кровь и наследие с этим дитя, — начала она, её голос разнёсся над кладбищем.

Гомес подал ей кинжал. Лезвие блеснуло в серебряном свете луны. Мортиша быстро, без колебаний, надрезала себе ладонь, затем — маленькую ладошку Гарри. Мальчик коротко захныкал, и Мортиша чуть крепче прижала его к себе, прежде чем соединить их ладони. Тёплая кровь смешалась. Вернув кинжал Гомесу, она продолжила:

— Пусть его прежняя жизнь останется в прошлом, а судьба отныне будет связана с нашей. Нарекаю дитя новым именем — приветствуйте, Гаррет Гомес Аддамс!

Гомес опустился рядом, сделал надрез на своей ладони и крепко сжал руку мальчика, рана к ране. Его глаза горели от волнения, когда он торжественно произнёс:

— Здесь покоятся наши предки: их магия, их сила, их мудрость. Сегодня мы принимаем Гаррета Гомеса Аддамса в наш род. Пусть его кровь станет нашей кровью, а его имя — символом вечного наследия Аддамсов.

Мортиша произнесла завершающие слова ритуала. И тогда вокруг них что-то изменилось: тени зашевелились, как если бы вдохнули ночной воздух, резкий холод сковал землю, а ветер, наполненный сухим шёпотом, прошелестел между плитами. Казалось, предки и сама Бледная Госпожа дали своё благословение.

— Мама?.. — едва слышно произнёс Гарри, глядя на Мортишу и потирая зажившую ладошку.

Было невозможно понять, обращается ли он к памяти умершей матери или к женщине, что держала его сейчас. Мортиша мягко провела рукой по его волосам, и её голос стал мягким шёпотом:

— Да, дорогой. Теперь ты часть нашей семьи.

Затем Мортиша подняла взгляд на поднявшегося с земли Гомеса. Он, как всегда, был в своём репертуаре: галантно склонился, поймал её ладонь в свои горячие пальцы и помог встать.

— Ты делаешь каждое моё мгновение столь волшебным, — прошептал он с тем благоговением, которое оставляло за пределами мира всё, кроме них двоих.

— Как и ты, mon sauvage⁽³⁾.

— О, Тишь, твой французский!

— Oui⁽⁴⁾, — её веки опустились, улыбка стала едва заметной, но именно эта лёгкая двусмысленность сводила Гомеса с ума. Их губы встретились в поцелуе, коротком, но столь насыщенном страстью, что утренний холод показался теплее. На некоторое время они потерялись в своей страсти.

Когда они вернулись в поместье, робкий свет рассвета уже пробивался сквозь высокие окна, окрашивая мрамор в бледно-серебряный. Дом будто оживал: вдалеке что-то скрипнуло, в зале щёлкнул старый маятник, и где-то в подвале Вещь бодро забарабанил пальцами по крышке сундука. Семья, видимо, почувствовав завершение ритуала, уже собралась в столовой: Вэнсдей, неподвижная, как статуя, сидела с руками, аккуратно сложенными на коленях; Пагсли вертел в руках цепь с миниатюрным капканом; Бабуля, склонившись над кружкой густого зелья, что-то шептала себе под нос.

Мортиша с лёгкой улыбкой приняла стул, который Гомес выдвинул для неё, и села справа от него, держа Гаррета.

— Семья, — её голос прозвучал торжественно, — поприветствуйте Гаррета Гомеса Аддамса.

— Поздравляю! — Бабуля прищурилась, вглядываясь в мальчика. — Мортиша, мы и не заметили, что ты была беременна. Крупненький он… для новорождённого.

— Новый малыш! — оживился Пагсли, чуть не опрокинув стул. — Можно я поиграю с ним?

— Думаю, стоит начать с простого, — вмешалась Вэнсдей, её голос был ровным и холодным, как лезвие. — Проверим, понравится ли ему твоя гильотина… или, возможно, он выдержит пару свинцовых шариков. Мне как раз нужны подопытные.

Мортиша слегка улыбнулась, её радовало, что дети хорошо приняли нового брата, и ответила на все вопросы:

— Гаррет изначально не нашей крови, Бабуля. И нет, Пагсли, пока он слишком мал для ваших игр. Подождите хотя бы, пока он научится ходить.

— Тогда можно я поставлю его под лестницу и прыгну сверху? — с надеждой спросил Пагсли.

— Дайте ему время, дети, — мягко ответила Мортиша.

— Жаль, — сказала Вэнсдей, едва заметно наклонив голову, как ястреб, высматривающий добычу. — Мне любопытно, как он реагирует на угрозы смерти.

— Терпение, мои дорогие! — воскликнул Гомес, сияя. — Уверен, наш Гаррет — настоящий Аддамс, и у него впереди ещё много испытаний.

— О да… — Бабуля отставила кружку, провела морщинистой рукой по зигзагообразному шраму и хищно ухмыльнулась. — Рождённый под странной луной… Судьба у него будет бурная.

Гомес поймал руку Мортиши и поцеловал её пальцы, ладонь, а затем и запястье.

— Cara mia, спасибо тебе за Гаррета, — прошептал он с обожанием.

— Oui, — улыбнулась Мортиша, её тёмные глаза были полны любви. Гомес резко выдохнул, сердце забилось чаще: Мортиша снова дразнила его своим французским. Он крикнул Ларча, приказав подавать ранний завтрак, и с нетерпением ждал его окончания, чтобы утащить супругу в спальню.

* * *

А тем временем в Годриковой Лощине полувеликан Хагрид, с густой чёрной бородой и сердцем, добрым как драконёнок, тяжело дышал, стоя у разрушенного дома Поттеров. Его огромные руки бессильно свисали вдоль тела, сжимая волшебный зонтик так, что суставы побелели.

По указанию директора он должен был найти здесь мальчика — Гарри Поттера. Но ребёнка не было.

— Где же ты, Гарри? — прошептал Хагрид, беспомощно оглядывая руины дома. Его низкий голос дрожал от горя и беспомощности. Слёзы застыли в уголках его глаз, грозясь вот-вот превратиться в водопад, когда он смотрел на место, где Лили и Джеймс Поттеры погибли этой ночью, пав жертвами Того-Кого-Нельзя-Называть. Их тела были в коттедже, но Гарри… малыша он так и не нашёл.

Дамблдор и профессор МакГонагалл поручили ему доставить мальчика в безопасное место. Но что теперь?

Хагрид нащупал в кармане тяжёлую фляжку и сделал большой глоток. Обжигающая жидкость согрела горло, но не разогнала холод в груди. Мысли путались. Может, кто-то уже успел забрать Гарри, а его не предупредили? Но кто мог это сделать? И куда могли унести малыша Гарри? Сколько бы Хагрид не ломал голову, ответов не было.

Отчаявшись найти ответ, он аппарировал туда, где всегда мог перевести дух, — в «Дырявый котёл».

Дверь таверны громко хлопнула, когда он шагнул внутрь, заполняя собой весь дверной проём. Воздух был густ от запаха эля и дыма. За столиками сидели несколько ночных завсегдатаев, и все разом обернулись, увидев полувеликана.

— Хагрид! — удивлённо поднял брови Том, хозяин таверны, увидев полувеликана в столь поздний час. — Что привело тебя сюда сегодня?

— Ничего хорошего, Том… Ничего хорошего, — пробормотал Хагрид, оседая на массивный стул у бара, и бросил на стойку несколько галлеонов. — Дай-ка мне огневиски, и не жалей, лей побольше.

— Ты ведь не большой любитель огневиски, — Том нахмурился, но, заметив угрюмое выражение на лице Хагрида, понял, что лучше пока не задавать вопросов. Быстро налив в большую пивную кружку огневиски, он протянул её полувеликану.

Хагрид опрокинул огневиски залпом и занюхал рукавом, его горло обожгло, но это был тот приятный ожог, который временно приглушил боль в душе. Он устало посмотрел на Тома и, словно сбрасывая груз, начал говорить. Голос дрожал, но прозвучал достаточно громко, чтобы замолкли разговоры за столами.

— Поттеры… они мертвы. Джеймс и Лили мертвы. Тот-Кого-Нельзя-Называть убил их, но сам умер!

Все, кто был в зале, замерли. Люди бросили свои напитки и разговоры, все взгляды были прикованы к гиганту. В воздухе повисло напряжение.

— Но мальчонка-то… Гарри… должен был быть там… но я его не нашёл! — Хагрид сглотнул, сжал кружку так, что стекло хрустнуло, и, не в силах больше держать это в себе, он продолжил: — Дамблдор дал мне задание найти его, но он пропал. Исчез! Как сквозь землю провалился!

— Малыш Гарри исчез? — переспросил Том, наливая Хагриду ещё одну кружку, а затем осторожно предположил: — Может, кто-то успел забрать его до тебя?

— Никто не знал! Токмо я да Дамблдор! — воскликнул Хагрид, начав рыдать.

Шёпот прокатился по залу, как ветер. Весть о гибели Поттеров, падении Того-Кого-Нельзя-Называть и исчезновении Гарри Поттера вырвалась за стены «Дырявого котла» и уже ползла по ночным улицам. В темноте загорались окна, двери тихо скрипели — и новость проникала в каждый дом.

1) (исп.) — возлюбленная

Вернуться к тексту

2) (исп.) — моя дорогая, моя любимая

Вернуться к тексту

3) (фр.) — мой дикарь

Вернуться к тексту

4) (фр.) — да

Вернуться к тексту

Мортиша сидела у окна в высоком резном кресле, которое любое слабонервное существо сочло бы орудием пытки. Жёсткая спинка с острыми завитками упиралась в лопатки, холодные подлокотники из чёрного дерева приятно врезались в бока, а сиденье было твёрдым, как надгробная плита. Для Мортиши это было сродни лёгкой, изысканной пытке, помогающей поддерживать идеальную осанку и ясность мыслей.

Она вязала спицами комбинезон для Гаррета. На полу рядом лежал клубок самой мягкой пряжи, которую она использовала лишь в особых случаях. Когда-то из этой же пряжи она вязала комбинезоны для Вэнсдей и Пагсли. Пряжа, конечно же, была чёрного цвета. Мортиша, будучи Аддамс, любила мрачные оттенки, и чёрный, несомненно, был её фаворитом. Он идеально оттенял бледную кожу новорождённого Аддамса.

Изредка она поднимала взгляд, чтобы понаблюдать за детьми.

Пагсли с гордостью испытывал своё последнее изобретение — улучшенную гильотину для кукол. Лезвие сверкало в свете свечей, механизм щёлкал с восхитительным звуком, а корзинка для кукольных голов была выложена бордовым бархатом. Вэнсдей с серьёзным выражением лица подталкивала куклу к устройству, словно проверяя, как та справится с неизбежным. Кукла, сшитая из мешковины и набитая чем-то подозрительно шуршащим — вероятно, жучками, — выглядела обречённой. Мортиша только одобрительно кивнула: её дети всегда находили вдохновение в мрачном.

Из глубины дома доносился звон цепей — это Ларч проверял подвесную люстру, на которой Гомес планировал эффектно спуститься в зал во время открытия банкета. Бабуля бормотала в оранжерее, приучая мухоловку по имени Аннабель щёлкать пастью при упоминании слова «гость». Вещь суетился в коридоре, развешивая гирлянды из сушёных летучих мышей, время от времени проверяя, не слишком ли они высохли — свежая капля крови на крыле всегда производит тёплое впечатление на гостей.

После ритуала на кладбище, когда они с Гомесом поделились своей кровью с мальчиком и предки приняли это благосклонно, внешность Гаррета начала меняться. Он приобрел черты, присущие настоящему Аддамсу. Его каштановые волосы постепенно стали угольно-чёрными и завились ещё сильнее, видимо, он унаследовал это от покойного пра-пра-прадеда Гомеса, которого все в семье звали Кудрявый Аддамс и который при жизни считал расчёску орудием пытки. Кожа мальчика побелела, придав ему приятно нездоровый вид. А вот цвет глаз почти не изменился: зелёный стал лишь более насыщенным. Мортиша была этому рада — ей нравился этот яркий оттенок, похожий на цвет лиан её милой Клеопатры или зелёной ядовитой лягушки.

Позже в тот же день, когда они провели ритуал, Гомес разослал приглашения родственникам. Он загорелся идеей, что необходимо отпраздновать появление нового Аддамса. Бабуля предложила совместить это с празднованием нового дня рождения Гаррета — ведь после усыновления тот сменился на тридцать первое октября.

— Как символично и по-аддамски! День рождения в День всех святых! — воскликнул тогда с энтузиазмом Гомес. Он вскочил, поблагодарил Бабулю за идею, поцеловал руку Мортиши и унёсся рассылать приглашения.

Вспомнив об этом, Мортиша мимолётно улыбнулась. Ах, Гомес всегда потрясал её своей энергией и живостью. Она любила в нём это.

В день торжества весь дом наполнился атмосферой ожидания. Мортиша, стоя перед зеркалом, поправляла рукава чёрного платья, украшенного узорами из тонких бардовых виноградных лоз. Её глаза блестели от предвкушения: сегодня Аддамсы впервые за долгое время соберутся вместе, чтобы отметить рождение Гаррета — нового члена их семьи.

— Ах, Мортиша, ты прекрасна! Я бы убил за тебя или был бы убит. Или и то, и другое, — чувственно произнёс Гомес, подходя к Мортише со спины. Он обнял её за талию, прижал к себе и покачал из стороны в сторону в подобии танца. Затем откинул её волосы с левого плеча и прижался голодным поцелуем к обнажившейся шее, шепча: «О, querida⁽¹⁾».

Мортиша томно улыбнулась, откидывая голову на плечо мужа.

— Mon sauvage⁽²⁾, — она повернулась в его объятьях, погладила по щеке, чувствуя, как Гомес придерживает её за затылок, и наконец поцеловала. Гомес ответил с пылом, который никогда не угасал с тех пор, как они впервые встретились.

— Снова твой французский, cara mia⁽³⁾, — простонал побеждённо Гомес, заставляя Мортишу кинуть на него лукавый взгляд из-под длинных ресниц.

Она знала, как её французский распаляет пожар безудержной страсти в её муже, и часто этим пользовалась.

Когда их поцелуй завершился, Гомес, сияя, как луна в полнолуние, подхватил Мортишу за руку и торжественно повёл её вниз по широким ступеням, ведущим в парадный холл. Здесь уже горели сотни свечей, тени от которых плясали по высоким стенам, а откуда-то из глубины дома доносились приглушённые звуки органа — это Вещь репетировал похоронный марш. Толстая дубовая дверь хранила за собой ночную прохладу и аромат прелых листьев, готовых ворваться внутрь вместе с первым гостем.

Гомес, с его неуёмной энергией, уже успел обойти весь дом, проверяя, что всё готово: велел Ларчу поправить гирлянду из сушёных летучих мышей, проверить закуски и наполнить огромную серебряную супницу у двери пуншем со свежей кровью — «чтобы гости сразу почувствовали себя как дома».

Вскоре послышались первые глухие удары в дверь, и Гомес поспешил открыть дверь вперёд недовольно ворчащего Ларча. На пороге стоял Фестер: его округлое лицо светилось от возбуждения, а глаза поблёскивали тем самым опасным огоньком, который обещал приключения.

— Фестер, брат! — приветствовал Гомес брата, распахнув руки. — Мы рады видеть тебя на этом значимом для нашей семьи событии. Наша семья пополнилась новым Аддамсом!

— Гомес! — отозвался Фестер, шагнув внутрь. — Поздравляю с новой душой в роду! — и обнял брата с таким усердием, что в груди у Гомеса что-то хрустнуло.

Мортиша покачала головой — рядом с братом Гомес всегда превращался в мальчишку, но её это только забавляло.

— Сестрица! — Фестер поцеловал её протянутую руку, а затем был атакован Пагсли, который буквально врезался в него с криком: «Дядя Фестер!» Вэнсдей подошла медленно, но обняла его с тем же неподдельным удовольствием.

— Пагсли, Вэнсдей, как вы выросли! — восхитился Фестер, доставая из кармана коробочки. — Вот, я привёз вам подарки из Австралии: гимпи-гимпи для племянника и тарантула для племянницы! — Он протянул их так, словно это были драгоценности, а не ядовитые существа. Затем повернувшись к Мортише, он добавил: — А где новый Аддамс? У меня есть подарки и для него: бомбы, фейерверки и баночка с огненными муравьями из Австралии — говорят, они жалят так, что видишь родню до седьмого колена.

Мортиша провела его к колыбели, которую временно поставили прямо в холле, и подняла Гаррета на руки.

— Это твой дядя Фестер.

— Привет, маленький Гаррет, — заворожённо произнёс Фестер, явно уже представляя совместные игры с племянником. Он протянул руку, но мальчик оттолкнул её и отвернулся, делая вид, что ему неинтересно, хоть и продолжал поглядывать на нового родственника краем глаза.

— Настоящий Аддамс! — расхохотался Фестер.

Следующим в вестибюль буквально вкатился Кузен Итт, оглашая пространство своим знакомым тараторящим говором. Мортиша изящно кивнула ему, и её глаза весело блеснули.

— О, Кузен Итт, ты как всегда вовремя. Добро пожаловать.

Вэнсдей и Пагсли тут же подбежали к нему, зная, что этот кузен никогда не приезжает без странных, но крайне полезных подарков. И Итт, как всегда, не разочаровал: для Вэнсдей он достал маленький, но невероятно детализированный гробик для кукол, внутри которого был встроен музыкальный механизм, играющий похоронный марш. Пагсли же получил старинный китайский механизм, который при запуске разбрасывал крошечные дротики с ядовитыми наконечниками.

Кузен Итт залихватски поклонился Мортише, державшей Гаррета, и что-то весело протараторил — Аддамсы, конечно, поняли каждое слово. Гаррет, заворожённый звуками, подался вперёд и попытался повторить за Иттом, издавая неразборчивое бормотание. Тот рассмеялся, снова что-то сказал и, при помощи Вещи, достал для малыша свиток, перевязанный чёрной лентой. На прикреплённой карточке золотыми буквами было выведено: «Вечной ночи Гаррету Гомесу Аддамсу».

— Спасибо, Кузен Итт, — Мортиша сдержанно улыбнулась и отложила свиток на специальный стол для подарков.

За ним прибыли и другие эксцентричные гости. Двоюродная тётушка Офелия, прославившаяся тем, что прожила целый год в доме с привидениями и вернулась оттуда с автографами всех его обитателей, а потом написала об этом книгу, ставшую бестселлером, вручила Гаррету несколько редких энергетических кристаллов, «особенно хорошо работающих в полнолуние». Дальний дядюшка Бальтазар — высокий, суровый человек с густыми усами и таким пристальным взглядом, что от него вянут цветы, — подарил старинный кинжал с резной рукоятью в форме черепа.

Ещё одна родственница, Августа, явилась в своей знаменитой шляпе с чучелом стервятника, чьи стеклянные глаза хищно поблёскивали в свете свечей. На шее у неё покоилась выделанная лиса, словно застывшая в момент прыжка. Осмотрев Гаррета с вниманием коллекционера, Августа извлекла из сумки маленькое чучело хорька, мягкое на ощупь, и протянула его Гаррету.

— Чтобы обнимать во сне, — сказала она с лёгкой улыбкой.

Когда все собрались, яркий свет погас, и несколько прожекторов направили свои лучи под потолок. Разговоры стихли, и под мерный скрип цепей, которыми управлял Ларч, массивная люстра стала медленно опускаться вниз. На одной из бронзовых перекладин, вальяжно устроившись с бокалом в руке, стоял Гомес.

— Дорогие Аддамсы! — провозгласил он, поднимая бокал. — Сегодня мы собрались, чтобы приветствовать нового члена нашего славного рода — Гаррета Аддамса! Пусть этот вечер будет наполнен несчастьем и неудачами! — Он сделал щедрый глоток, спрыгнул на пол и, всё ещё держа бокал, подал знак начинать банкет. Гости взорвались аплодисментами.

Мортиша тем временем подошла к древней чаше, установленной на постаменте в центре зала. Окунув палец в густую тёмную жидкость, она коснулась лба Гаррета и произнесла:

— Гаррет Гомес Аддамс, пусть мудрость и сила предков сопровождают тебя, а миры живых и мёртвых чтят твоё имя.

После слов Мортиши в зале воцарилась торжественная тишина. Один за другим родственники подходили к чаше, чтобы оставить в ней каплю своей крови — древний обычай, прочно связывающий нового члена семьи с родом. Каждый делал это по-своему: кто-то аккуратно прокалывал палец серебряной булавкой, кто-то проводил остриём кинжала по ладони, а самые нетерпеливые просто кусали запястье. Капли падали в густую тёмную жидкость, расплываясь багровыми кругами.

Вместе с кровью каждый дарил Гаррету своё пожелание: кто-то желал ему всегда находить слабость врагов, кто-то — не терять вкус к опасности, а кто-то — помнить, что по-настоящему несчастные моменты всегда немного омрачены жизнью.

Когда последняя капля растворилась в густой тьме чаши, а последнее благословение было дано, Мортиша передала чашу Ларчу, а Гомес поднял бокал и произнёс:

— Немного с опозданием, но давайте же отпразднуем день рождения Гаррета — тридцать первое октября! Вечер, когда грани миров становятся тоньше. Да здравствует наш сын!

Празднование в честь нового члена рода продолжилось с размахом, достойным Аддамсов. В парадном зале поместья, украшенном тяжелыми чёрными шторами и канделябрами с мерцающими свечами, звучали звуки ссор, смеха и дуэлей. Тут и там звучали то древние семейные легенды, то байки о похоронных процессиях, сорванных по недоразумению, то тихий смех над чьим-то недавним несчастьем.

Тосты за Гаррета гремели, как выстрелы, и каждый глоток густого, почти чёрного вина сопровождался одобрительными возгласами.

Внезапно Гомес, залихватски ухмыляясь, вышел на середину зала и нашёл глазами брата. Мортиша улыбнулась, сразу разгадав, что тот задумал.

— Мамушка! — громко объявил Гомес, доставая из сапогов два кинжала и играючи крутанув их в руках.

Фестер радостно заулюлюкал, выскользнул из объятий двоюродной тёти Офелии и подхватил брата под руку.

Через секунду зал загудел: мрачная, пульсирующая мелодия органа сменилась быстрым, резким ритмом ударных. Гомес и Фестер, вынырнув в центр круга зрителей, закружились в вихре, словно схватились в дуэли, но с каждым шагом и поворотом становилось ясно — это был их знаменитый семейный танец-мамушка.

Кинжалы в руках Гомеса и Фестера сверкали, словно молнии: они взмывали вверх, скользили так близко к лицам зрителей, что у тех невольно перехватывало дыхание. Клинки пели, рассекая воздух, а ткань их камзолов развевалась в унисон, подчеркивая резкие, акробатические движения.

Внезапно Фестер, пригнувшись, пропустил над собой удар Гомеса, сделал кувырок и оказался у него за спиной, но тот, словно предугадывая манёвр, развернулся, скрестил их клинки и отбросил брата назад. Гомес смеялся с тем безумным восторгом, что всегда сопровождал его любимые опасные игры, а глаза Фестера горели таким же огнём.

Они двигались всё быстрее, превращая танец в смертоносный ритуал, где каждое движение было выверено, а каждый риск — рассчитан. И всё же в этой опасности было нечто притягательное, как в старых историях о пиратах, бросающих вызов судьбе.

На последнем аккорде Гомес, развернувшись, подбросил оба кинжала в воздух, поймал их лезвиями вниз, скрестил перед собой и, сделав глубокий поклон, расплылся в своей фирменной, обезоруживающе опасной улыбке. Фестер, тяжело дыша, с грохотом воткнул свои клинки в пол, чем вызвал бурю аплодисментов и одобрительных криков.

— Мортиша, дорогая! — выкрикнул Гомес, нисколько не запыхавшись. — Однажды я научу Гаррета мамушке так же, как меня учил отец! Наш сын будет танцевать её, как истинный Аддамс!

Когда танец завершился и зал взорвался аплодисментами, Вэнсдей, бесшумная, как тень, подошла к кузену Люсьену — мрачному, темноглазому юноше с холодной улыбкой — и пригласила его на танец. Её движения были плавными и точными, а лицо оставалось серьёзным, что лишь добавляло её танцу особую мрачную красоту. Люсьен, держа её за руку, также сохранял полную невозмутимость, словно они оба были героями какой-то таинственной, зловещей баллады.

— Посмотри, Гомес, — заметила Мортиша, с умилением наблюдая за дочерью, — возможно, это начало новой истории любви.

— Первая несчастная любовь — всегда самая прекрасная. В этом есть что-то поэтическое. Хотел бы я пережить её с тобой, — ответил он, обжигая руку Мортиши очередным поцелуем.

Гости продолжали подходить к Гаррету, чтобы познакомиться поближе. Бабуля, с трубкой в зубах, поучала парочку молодых кузин, как воспитывать ребёнка в духе семейных традиций Аддамсов, не забывая упоминать рецепты зелий для «по-настоящему крепкого сна».

После танцев и поздравлений все переместились в столовую. На серебряных подносах гостей уже ждали изысканные блюда — от супа с паучьими лапками с острым соусом до пирожных в форме черепов, покрытых тонким слоем чёрной глазури. Вино лилось рекой, а где-то в углу Вещь играл похоронный марш вперемешку с танцевальными мелодиями.

— Ты делаешь каждый момент лучше, cara mia, — наклонился Гомес к Мортише, целуя её руку. — Этот вечер живёт только благодаря тебе.

— И всё же именно ты всегда умеешь сделать мои вечера незабываемыми, Гомес, — ответила она, глядя на мужа с глубокой нежностью.

Постепенно гости начали расходиться. Вэнсдей бесшумно скрылась в своей комнате, а Пагсли, набивший тарелку деликатесами до отказа, заснул прямо за столом. Его голова медленно съехала на большое блюдо, и кто-то заботливо накрыл её серебряным клошем. Мортиша, заметив это, слегка улыбнулась.

— Пагсли всегда умел найти себе уютное место, — шепнула она Гомесу. Тот лишь согласно кивнул.

Гаррет, устроенный у неё на руках, спал так же спокойно, как и его брат, — окружённый родными и в атмосфере, где мрак и любовь существовали в идеальном равновесии.

1) (исп.) — возлюбленная

Вернуться к тексту

2) (фр.) — мой дикарь

Вернуться к тексту

3) (ит.) — моя дорогая, моя любимая

Вернуться к тексту

Первые недели в доме Аддамсов для маленького Гаррета стали чередой открытий. В свои год и три месяца он ещё не понимал, чем его новая семья отличается от обычных, и с любопытством принимал всё, что происходило вокруг.

В первую ночь, оставшись в детской, Гаррет плакал, не прекращая. Тогда Мортиша велела Ларчу перенести сделанную из костей врагов рода колыбель из детской в их с Гомесом спальню. После этого мальчик заснул под тихий низкий напев Мортиши, отказываясь отпускать её до последнего. Гомес с восторгом наблюдал за супругой, которая заботилась об их сыне. Дождавшись, когда она положит мальчика в колыбель, Гомес, не в силах сдержать восторг, подошёл ближе. Он обнял супругу за талию и прижался губами к её шее, словно к священной реликвии. Его голос был низким и горячим, полным безумного обожания:

— О, cara mia⁽¹⁾, когда баюкаешь нашего сына, ты прекрасна, словно богиня Атаэкина, что хранит жизнь и смерть в своих ладонях. С самой первой встречи моя жизнь — тоже в твоих руках. Ты можешь одним взглядом даровать мне блаженство или же обратить в пепел, и я был бы счастлив при любом исходе, если на то будет твоя воля.

Гомес взял её руку и прижал к своему сердцу, будто подтверждая сказанное.

Мортиша чуть склонила голову, её губы изогнулись в тонкой улыбке — в ней смешались и нежность, и обещание, и тень опасности.

— Ах, Гомес… — произнесла она почти шёпотом, — и именно поэтому я люблю тебя.

Затем Гомес склонился над ребёнком, аккуратно касаясь чёрных волос, и нежно прошептал:

— Ты дома, mi pequeño⁽²⁾. Позволь нам позаботиться о тебе.

Гаррет зашевелился, будто откликнувшись на его голос, и крепче сжал пальцы Мортиши, не желая отпускать. В глазах Гомеса загорелось безумное счастье — как будто сын уже понял самое главное: быть Аддамсом значит быть среди тех, кто принимает тебя, и ради тебя готов и жить, и умереть.

Каждое утро, когда Гаррет открывал глаза, он первым делом видел Мортишу и Гомеса, и с улыбкой протягивал к ним руки. Иногда он просыпался под гулкие шаги Ларча, проходящего по коридору: тяжёлые, как удары сердца, шаги не пугали, а наоборот, успокаивали.

Вскоре он привык и к Вещи. Сначала Гаррет с недоумением следил за тем, как отрубленная рука ползёт по покрывалу, но быстро научился смеяться, когда пальцы щекотали его щёку. Вещь отвечала взаимностью: приносила малышу погремушку, подталкивала кубик или осторожно поправляла одеяло. Гаррет постоянно попытался поймать Вещь, и вся семья встречала это смехом.

Мортиша с тихой радостью наблюдала за тем, как мальчик с каждым днём становился всё более уверенным, привыкая к полумраку, мягкому свету свечей и шорохам старого дома, которые другим детям показались бы жуткими. Для Гаррета же они становились частью привычного мира: скрип половиц под ногами Ларча звучал как колыбельная, гул ветра в башнях был похож на песню, а капли дождя, барабанящие по витражам, напоминали ему о ласковом голосе Мортиши. Даже шелест крыльев летучих мышей под чердаком убаюкивал мальчика, и он засыпал под их писк так же спокойно, как другие дети под щебетание птиц.

Через несколько недель, Мортиша впервые отнесла Гаррета в оранжерею. Теплица, утопающая в полумраке и влажном воздухе, была её гордостью: там росли редкие и ядовитые растения, каждое из которых отзывалось на её голос.

Гаррет, устроившись у неё на руках, с интересом озирался, широко раскрывая глаза. Его привлекали тёмно-зелёные листья, блестящие от капель влаги, и алые бутоны с чёрной каймой, похожие на капли крови. Он тянулся к ним крошечными пальцами, словно хотел потрогать каждое.

— Видишь, ma lune⁽³⁾, — мягко сказала Мортиша, проводя рукой по шипастой лиане, которая ожила от её прикосновения, — эти растения красивы, но опасны. Я ухаживаю за ними, делюсь силой и кровью, а они отвечают мне преданностью. Когда-нибудь и ты сможешь так же.

Словно подтверждая её слова, одна из лиан осторожно потянулась к мальчику и едва коснулась его запястья. Гаррет не испугался, а тихо захихикал, зажмурившись от щекочущего касания. Мортиша удовлетворённо улыбнулась:

— Ты уже знаешь, что опасность не враг, если смотреть на неё глазами Аддамса.

Она прижала сына ближе, позволяя ему ещё раз коснуться гибких стеблей, и тихо напевала что-то, пока растения склонялись к ним, словно признавая мальчика своим.

Затем она прошла вглубь оранжереи, туда, где в отдельном помещении притаилась её любимица.

— А теперь, Гаррет, пора познакомить тебя с Клеопатрой.

Стоило им подойти к двери, как та открылась, а из проёма к ним потянулось несколько гибких стеблей, словно приглашая их войти. Гаррет громко охнул и широко распахнул глаза, видя, как стебли медленно, будто бы танцуя, тянутся к Мортише. Растение было огромным: его толстый корень погружался глубоко в землю, от него отходили десятки тонких лиан, которые двигались и извивались вокруг, как живые. Огромные листья дрожали, алые цветы раскрылись, источая сладковато-гнилой аромат. Клеопатра, завидев Мортишу, зашипела тихо, словно зверь.

— Вот и она — наша Клеопатра. Она не причинит тебе вреда, — произнесла Мортиша, подходя ближе. — Клеопатра — моя преданная подруга и часть нашей семьи уже много лет.

Мортиша стала тихо объяснять сыну, что Клеопатра — плотоядное растение, которое она выращивала долгие годы. Она была не просто растением, а её любимым питомцем, который отвечал на каждое прикосновение Мортиши и понимал её слова, мягко шевеля листьями и издавая тихие, шипящие звуки, которыми она показывала свою привязанность.

Она ласково погладила тянущийся к ней лист и произнесла:

— Сегодня я хочу познакомить тебя с Гарретом. Он Аддамс, так что будь к нему приветлива, моя милая Клеопатра.

Клеопатра, будто понимая слова хозяйки, вытянула один из гибких стеблей к ребёнку. Гаррет, широко раскрыв глаза, потянулся навстречу, и Мортиша позволила ему коснуться прохладной поверхности. Стебель на мгновение обвил его маленькую ладонь, сжал запястье и осторожно отпустил, словно поприветствовав нового Аддамса. Мальчик захихикал и захлопал в ладоши, а Клеопатра издала звук, похожий на урчащее довольство.

— Клео! — воскликнул он, сверкая улыбкой.

— Верно, ma lune, — Мортиша тихо рассмеялась, с гордостью и нежностью глядя на сына.

В этот момент в оранжерею шагнул Ларч, чтобы позвать хозяйку на обед. Лианы тут же напряглись, зашипели, а цветы раскрылись шире, источая резкий сладковато-гнилой аромат.

— Тише, моя красавица, — спокойно произнесла Мортиша, касаясь ближайшего стебля. — Ларч — друг.

Клеопатра будто неохотно подчинилась, но всё же свернула лианы обратно, лишь слегка качнувшись, как кошка, недовольно втянувшая когти. Гаррет же радостно загукал, протянув руки к растению, и его смех мгновенно смягчил напряжение. Ларч же лишь громко удручённо вздохнул: они с Клеопатрой никогда не ладили, и он предпочитал не заходить в оранжерею без веского повода.

Мортиша сдержанно улыбнулась, глядя на сына, и спросила дворецкого:

— Пора обедать, Ларч?

Тот молча кивнул и бросил косой взгляд на шевелящиеся лианы, которые медленно скользили по стенам теплицы в его направлении. Клеопатра проводила его шипением, отчего Ларч издал свой характерный гулкий стон, словно камень упал на камень.

Гаррет же, крепко прижимаясь к матери, всё ещё тянул ручки к растению, повторяя своё «Клео» с радостным лепетом. Мортиша прижала его ближе и тихо произнесла:

— Ты понравился ей, ma lune.

Вскоре они вошли в столовую. Тяжёлые чёрные шторы были задернуты, в воздухе висел сладковато-горький аромат бабулиных яств. На длинном столе уже исходили паром блюда: жареные тарантулы с корицей, суп из летучих мышей, ещё шевелящийся салат с зубастыми листьями и пирог, из-под корки которого то и дело пробивалось что-то явно живое.

Мортиша села во главе стола, усадив Гаррета к себе на колени. Все взгляды сразу обратились на неё.

— Сегодня я впервые взяла Гаррета в оранжерею. И Клеопатра признала его.

За столом воцарилась оживлённая тишина: Уэнсдей слегка приподняла бровь, Пагсли выронил таракана, с которым забавлялся, а Бабуля довольно хмыкнула.

— О, cara mia! — Гомес всплеснул руками, глаза его сверкали. — Я и не сомневался, что так и будет!

— Он же Аддамс, — усмехнулась Бабуля. — Жду не дождусь, когда он вырастет.

После обеда Гомес, полный необычайного вдохновения, повёл Гаррета в свою игровую комнату.

Игровая Гомеса больше походила на смесь музея редкостей и лаборатории сумасшедшего инженера. Посреди комнаты стояла гордость Гомеса — железная дорога с миниатюрными поездами, мостами и станциями. Рельсы местами исчезали в туннелях, а среди декораций можно было заметить крошечное кладбище с аккуратными крестами, полуразрушенный замок и даже миниатюрную виселица, на которой болталась кукольная фигурка.

— Смотри, mi pequeño! — с пылом воскликнул Гомес, усаживая сына перед дорожным полотном. — Вот здесь начинается настоящее приключение!

Он запустил два поезда одновременно и заставил их нестись навстречу друг другу. Гаррет, широко раскрыв глаза, следил за движущимися огоньками и захохотал, когда составы на полном ходу столкнулись, взметнув в воздух искры и пламя.

— Да! Прекрасно! — Гомес вскочил, схватил сына и высоко подбросил. — Видел, сын мой? Вот она, красота столкновения! Миг, в котором рождается хаос и жизнь становится ярче!

Гаррет хлопал в ладоши и лепетал что-то восторженное, тянув ручки к дымящимся обломкам миниатюрных вагонов.

— Cara mia! — закричал Гомес, когда в дверях появилась Мортиша. — Ты только взгляни: у него твой вкус к разрушению и моя страсть к игре!

Мортиша, слегка склонив голову, улыбнулась.

— Как трогательно, Гомес.

Гомес, сияя, поцеловал Гаррета в макушку и направился к шкафу со стеклянными дверцами.

— А теперь позволь показать тебе мою другую гордость!

Внутри, за мутным стеклом, теснились десятки фигурок — крошечные рыцари в доспехах, алхимики с книгами, правители с коронами и кинжалами. Их лица были вылеплены так тщательно, что казалось, вот-вот оживут и заговорят.

Гомес открыл шкаф и, перехватив сына поудобнее, достал фигурку в плаще с красным крестом на коне.

— Смотри, mi pequeño, это Это — Родриго Диас де Вивар! Самый великий рыцарь Испании. Его боялись и мавры, и христиане, ибо он сражался ради славы и судьбы, а не ради милости королей. Даже после смерти его враги дрожали: говорят, он выехал в последний бой верхом на коне уже мёртвым… и всё равно победил!

Гаррет широко раскрыл глаза и требовательно протянул ручки к фигурке. Его пальчики коснулись плаща, и он засмеялся.

— Ах, вот это взгляд! — восторженно произнёс Гомес. — Тянешься к испанским корням, да? В твоих жилах течёт кровь, что знает цену доблести и смерти!

Он поставил Эль Сида на место и взял другую фигурку.

Гаррет, всматриваясь в холодный блеск доспеха и меча, замер, а Гомес продолжил:

— А вот он — Ланселот, рыцарь Круглого стола, покоритель женских сердец и раб любви. Как сладка была его участь, но как горек конец! Он был отважен в сражениях, но пал перед силой куда более беспощадной, чем враги на поле боя, — перед страстью. Любовь, сын мой, так же коварна, как и наш друг Боль.

Гомес театрально вздохнул, словно разделяя трагедию рыцаря, и, довольный вниманием сына, перевёл взгляд на другую полку, где теснились люди в роскошных одеждах.

— А вот здесь, — сказал он с оттенком таинственности, — великие и зловещие Медичи, властители и отравители, покровители искусств и мастера интриг. — Он поднял фигурку Лоренцо Медичи. — Лоренцо Великолепный, вдохновитель художников и, не побоюсь сказать, соблазнитель душ. Он возвысил Флоренцию, но многие его ненавидели за это! На него покушались даже в храме, но он выжил, доказав: истинная сила не всегда скрыта в мечах.

Гаррет коснулся статуэтки, и Гомес засиял от гордости, будто ребёнок уже разделял его страсть к истории.

Затем он перешёл к другой полке, где стояли самые необычные фигурки.

— И тут, — произнёс он, делая голос завораживающе-таинственным, — мои любимцы: маги и алхимики, стражи древней мудрости. Этот маленький человечек со свитком — Николас Фламель. Говорят, он нашёл философский камень и тайну бессмертия!

Гомес прижал руку ко лбу, словно от избытка чувств.

— Представь, мой дорогой мальчик, жить вечно, наблюдая за тем, как мир становится всё мрачнее и полнится тайнами. Ах, я бы многое отдал за это!

С тех пор можно было часто заметить, как Гомес с Гарретом играли фигурками, разыгрывая миниатюрные битвы и интриги, а Мортиша наблюдала с мягкой, почти незаметной улыбкой. Но настоящим сюрпризом для всех стала Уэнсдей.

Она не проявляла восторга ни к поездам, ни к рыцарям, однако неожиданно заинтересовалась братом. Однажды она принесла в игровую свою любимую гильотину для кукол и поставила её рядом с братом.

— Если он настоящий Аддамс, он не испугается, — произнесла девочка уверенным голосом.

Гаррет, с интересом следивший за ней, протянул пухлую ручку к игрушечной гильотине и радостно захихикал, когда лезвие со звонким щелчком упало, обезглавив куклу.

Уэнсдей впервые позволила себе что-то похожее на довольную улыбку.

— Он наш, — заключила она спокойно и, отдав обезглавленную куклу брату, добавила: — Пусть это будет твоим талисманом.

С того дня Уэнсдей стала по-своему заботиться о малыше. Она показывала ему своих пауков, сажая их на край колыбели, и наблюдала, как Гаррет с восторгом тянется к блестящим лапкам. Иногда она шептала ему страшные сказки о призраках и палачах, а он заинтересованно слушал.

Гаррет привык к сестре и, завидев её мрачный силуэт в дверях, радостно тянул к ней руки. Уэнсдей отвечала по-своему: она никогда не брала его на руки, но всегда оставляла рядом «подарок» — то паука, то кусочек свечного воска в форме черепа, то обгорелую спичку.

Мортиша, заметив это, лишь одобрительно кивнула:

— Какая трогательная нежность, достойная истинной Аддамс.

Через несколько дней после «теста с гильотиной» в детскую заглянул Пагсли. Уэнсдей молча следовала за ним.

— Пора испытать его по-настоящему, — произнёс мальчик, прижимая к груди банку.

Внутри копошились жуки-могильщики, их гладкие панцири блестели в тусклом свете свечи. Глаза Гаррета тут же загорелись, и он потянулся к банке с радостным лепетом.

— Видишь? Он уже понимает, что такое красота, — удовлетворённо сказала Уэнсдей, скрестив руки на груди.

Пагсли открыл банку и осторожно высыпал парочку жуков прямо в колыбель. Насекомые зашевелились, скребя лапками по простыне. Гаррет радостно расхохотался, хлопая в ладоши, и несколько жуков, поползли прямо к нему. Мальчик аккуратно коснулся одного из насекомых пальцем, и оно замерло. Но в этот миг из заготовленного сундука выползла тонкая чёрная змея. Она сердито шипела, подбираясь к жукам. Уэнсдей с интересом наблюдала, не делая ни малейшей попытки остановить её.

И тут Гаррет, вместо испуга, издал тонкое, удивительно чистое шипение. Змея замерла, резко вскинув голову, и ответила ему таким же протяжным шипением.

Жуки кинулись врассыпную, а Гаррет продолжал шипеть. Змея свернулась кольцом у его ножек и покорно позволяла ребёнку гладить себя.

Пагсли уставился на брата, рот его приоткрылся.

— Ты видела?! Она слушается его!

— Удивительно, — сухо произнесла Уэнсдей, и в её голосе зазвучали уважительные нотки. — Насколько я помню, никто из Аддамсов не разговаривал со змеями.

Она наклонилась чуть ближе, наблюдая за тем, как её брат гладит опасное существо. Змея подняла голову, зашипела и снова отозвалась на лепет Гаррета, словно вела с ним беседу. Мальчик хихикал и отвечал ей тем же — протяжными звуками, похожими на игру ветра в щелях.

За ужином Мортиша, которой дети всё рассказали, объявила, поднимая бокал с густым вином:

— Сегодня у Гаррета появился первый друг.

— Змея! — выкрикнул Пагсли, подпрыгивая на месте.

— Прекрасный выбор, — кивнула Уэнсдей, отрезая кусочек пирога с чем-то живым внутри. — Змеи приятнее людей.

— Чудесно! — Гомес всплеснул руками, словно речь шла о самом великом событии. — Мой дедушка мог разговаривать с воронами, и те приносили ему секреты со всего мира. А моя прабабушка видела в зеркалах события, которые ещё не произошли. Но никто не мог разговаривать со змеями!

Бабуля хмыкнула, размешивая в миске похлёбку.

— Если Гаррет сможет уговаривать змей не кусаться и делиться со мной ядом, то я сделаю его своим учеником.

— За Гаррета, — произнесла Мортиша.

— За Гаррета! — откликнулась вся семья, и в этот момент из-за приоткрытого окна в зал влетела пара летучих мышей, кружась над столом, словно поднимая свой собственный тост.

1) (ит.) — моя дорогая, моя любимая

Вернуться к тексту

2) (исп.) — мой мальчик, мой малыш

Вернуться к тексту

3) (фр.) — моя луна

Вернуться к тексту

С двух лет Гаррет стал помогать Бабуле в лаборатории: сначала он уговаривал змей поделиться ядом и с деловитым видом подставлял под клыки стеклянные склянки, потом стал помогать подготавливать ингредиенты. Мальчик перетирал в ступке сушёных пауков, нарезал маленьким ножичком грибы, от которых в воздух поднимались чёрные споры, сортировал панцири жуков по цвету и узору.

Позже Бабуля доверила ему маленький котёл, и Гаррет стал варить зелья, повторяя за ней. Его котёл стоял рядом с её огромным чугунным, словно игрушечный брат-близнец, но мальчик относился к нему с полной серьёзностью. Он учился правильно мешать — по часовой стрелке для ядов и против часовой для эликсиров — и бросать ингредиенты в нужный момент, хотя иногда спешил и кидал всё сразу. Тогда варево закипало с яростным шипением, выплёвывая из себя густые пузыри. Но вскоре проявилась одна странность: у Гаррета все зелья, даже самые безобидные — вроде успокоительного настоя или простейшего отвара от кашля, — превращались в нечто опасное. В его руках эликсир начинал дымиться едким ядом, становился кислой жижей, способной прожечь дерево, или источал сладковато-тлетворный запах, от которого дохли мухи.

Бабуля была в восторге. Наблюдая, как очередное зелье пытается сбежать, прожигая чугун, она набила трубку и с довольным вздохом раскурила её. Воздух наполнился тяжёлым ароматом ладана, вперемешку с кисловатым дымом котлов — терпкое облако, в котором Гаррет чувствовал себя так же естественно, как другие дети чувствуют себя на лугу. Бабуля пристрастилась к ладану после случайного похода на воскресное собрание в церкви неподалёку: на улице её когда-то заманили внутрь дружелюбные старушки, и хотя сама проповедь её до зевоты утомила, запах ладана она полюбила всем сердцем и с тех пор неизменно наполняла им всё вокруг.

— Великолепно, мой мальчик, — произнесла она сквозь струйку дыма, изогнув тонкие губы в довольной ухмылке. — У тебя дар не лечить, а разрушать. Настоящий Аддамс не может иначе.

Гаррет гордо расправил плечи. Котёл в этот момент громко вскипел, словно откликнулся на его гордость, и выплеснул за край густую бурлящую тёмно-зелёную жижу. Та прожгла дерево стола, и по полу пополз едкий пар. Мальчик невольно захохотал, а Бабуля лишь радостно хлопнула в ладоши, словно ребёнок сделал первые шаги.

— Пусть мир дрожит, — сказала она, — у нас растёт новый мастер ядов!

Несколько недель Бабуля проверяла, можно ли направить силу Гаррета в мирное русло. Она давала ему самые простые рецепты — успокоительный настой с ромашкой, укрепляющий кости эликсир, крововостанавливающее. Но какой бы ингредиент мальчик ни брал в руки, какой бы последовательности ни придерживался, всё равно получалось нечто опасное. Успокоительный настой с ромашкой, призванный даровать спокойный сон, приносил кошмары. Укрепляющий эликсир вызывал у испытуемых болезненный рост костей, из-за чего суставы выворачивало наружу. А крововостанавливающее зелье сворачивало кровь прямо в жилах, превращая её в густую чёрную массу.

Бабуля не унывала. Она записывала каждый эффект в толстую тетрадь размашистым почерком, цокала языком и всё больше гордилась внуком:

— Это же редчайший дар, Гаррет! Большинство зельеваров всю жизнь мечтают открыть хоть один новый эффект у зелья или переделать список ингредиентов, а у тебя каждый опыт — открытие.

И в конце концов она предложила ему отказаться от попыток готовить обычные зелья по рецептам и попробовать создать что-то своё. Так родился новый яд, который они окрестили «Прах Вечности». На вид он был прозрачным, словно вода из колодца, но стоило капле попасть в тело подопытной крысы, как та стала вялой, забилась в угол, а через некоторое время её тело и шерсть осыпались серой пылью. Даже ошейник, сделанный из тонкой кожи, обратился в прах, будто время поглотило всё разом. Как выразилась Бабуля: «Мечта любого тёмного мага и кошмар любой уборщицы».

Но Гаррету было мало. Он хотел сделать что-то полезное для мамы, и тогда вместе с Бабулей они создали удобрение — густой чёрный раствор, который убивал сорняки и вредителей, но заставлял розы Мортиши цвести огромными тёмными бутонами, источающими аромат железа и влажной земли.

Мортиша, увидев цветы, погладила сына по волосам и похвалила:

— Ты мой маленький садовник!

Клеопатра тоже была рада — удобрение привлекало мелких грызунов. И Мортише даже пришлось временно переселить её в гостинную, так как любимица объедалась до того, что едва могла шевелить лианами.

Время шло и, когда Гаррету было шесть лет, играя с Пагсли в парке, он наткнулся на котёнка. Маленький, худой, с торчащими рёбрами и огромными жёлтыми глазами, он доверчиво тёрся о ноги мальчика, урчал и принимал из его рук принесённые кусочки еды. С тех пор Гаррет возвращался туда каждый день: приносил молоко, которое воровал с крыльца соседей, кормил и играл с новым другом, пряча его от Пагсли, который заинтересовался «а как коты реагируют на петарды».

Неделя тянулась счастливо, пока однажды, придя в парк, Гаррет не нашёл котёнка лежащим неподвижно у скамейки. Шерсть его потускнела, дыхания не было. Он был лёгким, словно сделанным из одних косточек. Мальчик поднял его на руки и, несмотря на холодное тельце, отказался отпускать. Он принёс находку домой, упрямо прижимая к груди.

— Фу, да он совсем мёртвый, — с восхищением сказал Пагсли, ткнув пальцем в котёнка. — Можно я его разрежу, как в школе лягушку? Я видел в книжке, как делают!

Но Гаррет так злобно сверкнул глазами, что брат тут же попятился.

В гостиной Гаррет уселся на диван, положил котёнка на колени и разрыдался, упрямо отказываясь слушать слова Бабули о том, что смерть естественна. Слёзы катились по его лицу, но он упорно не позволял никому прикоснуться к котёнку.

Вскоре в дверях появилась Мортиша. Гаррет по крови и воспитанию был настоящим Аддамсом, но временами происходило нечто, что напоминало ей: когда-то он принадлежал другой семье. Эта упрямая привязанность к хрупкому телу, эти слёзы — чуждые дому, где смерть всегда была источником восторга, а не печали. Уэнсдэй в его возрасте уже ставила ловушки на воронов, Пагсли смеялся при виде отрезанных голов кукол и травил кротов динамитом. А Гаррет — прижимал мёртвого котёнка к груди и плакал так, будто его собственное сердце разрывалось вместе с этим маленьким телом.

На миг Мортиша позволила себе задуматься: быть может, в нём, в его крови ещё теплилась память о той жизни, где горевали над могилами и страшились вечного сна? Но потом она слегка улыбнулась, тенью скользнув в гостиную. Что бы там ни было в его прошлом, он был её сыном — их с Гомесом сыном. И, если он хотел оплакать смерть котёнка — она могла лишь поддержать его.

Она опустилась рядом, коснулась плеча мальчика и сказала мягко, почти шёпотом:

— Ma lune, не стоит плакать. Смерть приносит покой, а покой — это прекрасное завершение земных страданий. В своё время всё живое возвращается к земле. Хочешь, мы похороним его в саду?

Но Гаррет лишь молча покачал головой, уставившись на тело котёнка. При первой встрече он ощутил, что его тянет к нему, и собирался забрать того себе, но не успел. Однако, успокоившись, он понял: связь никуда не исчезла. Она теплилась в груди, горячая и упрямая, как маленький огонёк, который не затушить слезами.

Он протянул ладошку и коснулся шерсти — холодной, жёсткой, но всё равно родной. В этот миг что-то в нём дрогнуло, словно невидимая дверь приоткрылась. Воздух в комнате потяжелел, свечи затрепетали и начали гаснуть одна за другой. Потянуло сыростью.

Мортиша и Бабуля, затаив дыхание, наблюдали, как Гаррет интуитивно, направил свою внутреннюю силу на маленькое существо.

Котёнок вздрогнул. Сперва едва заметно, будто по телу прошла тень. Потом лапы дёрнулись, и из приоткрытой пасти вырвался сиплый, прерывистый звук. Его глаза распахнулись — мутные и неестественно-зелёные.

Гаррет всхлипнул и заулыбался, вытирая мокрые щёки. Связь, которую он чувствовал, ожила — теперь не только в его сердце, но и в крошечном существе на коленях.

Мортиша провела пальцами по его волосам и произнесла с мягким восхищением:

— Гаррет, ты не отпустил его… и он вернулся.

Бабуля затянулась трубкой и, выпустив колечко дыма, кивнула:

— Некромагия. Дар, который давно не появлялся у Аддамсов.

Так у Гаррета появился фамильяр, которого он назвал Мрак. Пагсли был от него в восторге и часто устраивал громкие погони, в которых окрепший и поумневший Мрак с удовольствием участвовал.

Бабуля же размышляла, где им найти учителя по некромагии для Гаррета. Она прекрасно знала: в современном волшебном мире такие знания официально относились к запретным искусствам. В Британии и Европе некромагия была под строжайшим запретом — Министерства магии относились к ней так же, как к чёрной магии, и карали за одно лишь упоминание в учебниках.

В Америке дело обстояло не лучше. МАКУСА любила громко трубить о «защите общественной безопасности» и запрещала всё подряд: от колдовских дуэлей до варки ядов без лицензии. Некромагия же значилась в списках преступлений рядом с кровавыми ритуалами и призывами демонов. Но Бабуля знала правду: стоит отъехать чуть южнее, в Луизиану или глубже в Аппалачи, и найдутся целые кланы, что веками общаются с мёртвыми, шепчутся с духами и носят кости предков в карманах. Там некроманты были не преступниками, а хранителями силы рода.

И всё же афишировать такой дар было небезопасно. Слишком много ушей в МАКУСА, слишком много фанатиков, которые мечтают показать свою добродетель на костре чужой судьбы. Но старых некромантов никто не трогал. Их боялись, как древние проклятые реликвии: обойти стороной — да, уничтожить — нет. Имя старого мастера могло служить надёжной защитой, ведь даже самые рьяные авроры не рискнули бы сунуться в дом, где за обеденным столом сидит человек, способный поднять армию мертвецов.

Если внук унаследовал такой сильный тёмный дар, значит, скоро в их двери постучит кто-то из тех, кто давно идёт по этой дороге.

Долго ждать не пришлось. Через неделю вечером над поместьем разразилась гроза. Гром катился над крышей, как смех древних духов, окна озаряли ослепительные всполохи молний, а дом дышал привычным уютным мраком. Семья собралась в гостиной: Мортиша вязала, Гомес полировал шпагу, Пагсли с Уэнсдэй чинили электрический стул, а Гаррет играл с Мраком. Бабуля задумчиво попыхивала трубкой, выпуская кольца дыма и то и дело поглядывая на внука: его дар был слишком редким, чтобы оставлять без присмотра.

И вдруг раздался стук. Тяжёлый, гулкий, будто кто-то костлявыми кулаками бил в двери дома. Ларчу не пришлось даже открывать — створки сами распахнулись от порыва ветра, и на пороге, освещённый молнией, показался высокий старик в мятом халате и с длинными усами. Его глаза блестели, как два уголька, а за спиной тянулся шлейф кладбищенской сырости.

— Ну наконец-то в семье появился некромаг, — проворчал он, стряхивая капли дождя с плеча. — Надоело уже разговаривать с червями.

Все замерли. Даже Уэнсдэй с Пагсли перестали щёлкать рычагом электрического стула. В гостиной повисла тишина.

Старик приосанился, усы его дрогнули, и он произнёс, словно объявляя тост:

— Эмброуз Аддамс. Ваш сколько-то прадед, живой, хотя вы, похоже, давно обо мне забыли.

— Добро пожаловать домой, дедушка Эмброуз, — с лёгкой улыбкой поприветствовала предка Мортиша, вставая. Её голос прозвучал так естественно, словно старик каждый вечер приходил ужинать вместе с ними.

Эмброуз вскинул брови и чуть смягчил хмурое выражение лица.

— Ну хоть кто-то ещё помнит манеры, — проворчал он, оглядываясь по сторонам. — Дом пахнет плесенью и смертью… великолепно.

Гомес театрально приложил руку к сердцу:

— Ах, какое счастье видеть нового Аддамса! Cara mia, мы просто обязаны устроить банкет!

Уэнсдэй склонила голову набок, рассматривая предка так, будто прикидывала, насколько он крепок для экспериментов.

— А вы умеете вызывать души? — спросила она. — У меня есть список.

Но Эмброуз не обратил на них внимания. Его взгляд остановился на Гаррете и Мраке. Глаза старика прищурились.

— Вот оно… Я почувствовал, что кровь снова проснулась, — пробормотал он, подходя ближе, а затем, спросив разрешения, коснулся фамильяра. — У тебя настоящий талант, дитя.

После этого Аддамсы до поздней ночи провели в гостиной, расспрашивая дедушку Эмброуза о его жизни. Тот в ответ интересовался тем, как сложилась судьба его дочерей. Бабуля рассказала как каждая из дочерей Эмброуза нашла свой путь. Двое стали могущественными колдуньями и открыли свои практики в Европе, одна основала клан на Карибах, а младшие остались в Америке. Она отметила, что в итоге каждая из сестёр нашла себе спутника по душе.

Эмброуз кивнул, выслушав её рассказ, и выражение его лица смягчилось, в глазах мелькнула скрытая гордость, а потом поведал почему прятался в своём склепе.

— Скажу вам, пришлось построить этот склеп, чтобы, наконец, отдохнуть от этих гарпий! Пять дочерей — пять ходячих бедствий. Как же мне хотелось тишины, а женихи, если можно их так назвать… Даже некромагия бы не помогла этим бедолагам. Последние восемь — просто жалкое зрелище, и все посмели умереть до свадьбы!

Оказывается, он построил себе склеп на семейном кладбище и, едва строители закончили, заперся там. У него было пятеро дочерей, которые никак не хотели выпорхнуть из семейного гнезда. Женихи не переводились — даже после того, как последние восемь умерли вскоре после помолвки.

— Дедушка Эмброуз, — поинтересовался Пагсли, — а почему ты их не выгнал, если они так тебя донимали?

Эмброуз улыбнулся, его глаза хитро блеснули.

— Ах, дитя, нельзя быть грубым с собственной кровью! Иногда проще уйти самому и наслаждаться покоем. Поэтому я и построил себе склеп, а затем сделал вид, что умер, и позволил всем поверить в это. И знаешь, Пагсли, — он ткнул костлявым пальцем в воздух, — сработало! Ни визгов, ни дурацких свадеб, ни бесконечных споров о нарядах и «правильных женихах». Только я и мои книги. Настоящий рай для уставшего от семьи мужчины.

Мортиша, откинувшись на спинку кресла, сказала с мягким восхищением:

— Как изысканно. Ложная смерть ради настоящего покоя.

— Cara mia! — Гомес схватил Мортишу за руку, поднёс её к губам. — Давай и мы построим себе склеп, один на двоих! Только ты и я.

Мортиша чуть склонила голову, её губы изогнулись в едва заметной улыбке.

— Ах, Гомес… мысль о том, что мы будем покоиться бок о бок в мраморной прохладе вечности, волнует меня не меньше, чем твои поцелуи.

Гомес застонал, заключил её в объятия и принялся выцеловывать длинную шею с таким пылом, будто в последний раз.

— Фу, — протянула Уэнсдэй, кривясь так, словно увидела что-то ужасное, и отвернулась от родителей. — Каждый раз одно и то же.

Эмброуз хмыкнул, поправляя халат:

— Ха! Вижу в вас много страсти, но не советую делить один склеп на двоих, — пробормотал он. — Совместное жильё с живыми — уже пытка, а представьте совместный склеп на вечность…

Мортиша повернула голову и с томной усмешкой посмотрела на мужа.

— Ты слышал, Гомес? Дедушка Эмброуз сомневается в нашей преданности.

— Пусть весь мир обрушится, querida, мы будем вместе в жизни и в смерти! — вскричал Гомес, выхватывая шпагу и делая несколько стремительных выпадов.

Эмброуз с интересом посмотрел на Гомеса, который вёл воображаемый бой, перемещаясь по гостиной, а затем перевёл взгляд на Гаррета, всё ещё державшего на коленях Мрака. Котёнок ничем не отличался от живого и не походил на поделку некромага-недоучки, что говорило об огромном таланте и силе. Эмброуз задумчиво потер подбородок, потом тяжело вздохнул, будто на что-то решившись.

— Этот мальчик поднял мёртвое создание на одной интуиции, — произнёс Эмброуз, и его голос прозвучал торжественно. — Я решил, что возьму Гаррета в ученики.

Бабуля, лениво выпустив струю дыма, хмыкнула:

— Вот и наставник нашёлся.

— Я хотел тишины, но, видно, покой мне не светит. Если судьба привела меня сюда, значит, я останусь. Гаррету нужен учитель, а мне… — он обвёл взглядом гостиную, наполненную Аддамсами, — пожалуй, снова нужна семья.

Гомес замер, стоя на спинке дивана, и метнул шпагу в стену.

— Великолепно! Сейчас же обзвоню всех! Устроим банкет!

И под грохот молнии за окнами семья Аддамсов встретила нового жильца.

Незаметно для Аддамсов пролетело пять лет. Дом оставался тем же — чёрные башенки, готические витражи, склепы в саду и болото во дворе. Казалось, что сам воздух внутри застыл в вечном сумраке, а трещины на стенах с годами только оживали, пускаясь в новые узоры. Но в жизни семьи кое-что изменилось.

В тринадцать лет Уэнсдей отправилась учиться в академию Невермор, следуя по стопам Мортиши. Чуть позже и Пагсли уехал — его приняли в Даркмор, строгую академию для джентльменов, где, по словам Гомеса, «из мальчиков делают настоящих злодеев или адвокатов».

В поместье стало непривычно тихо: больше не гремели взрывы, не появлялись свежие ловушки в коридорах и не выбивало пробки из-за электрического стула. Даже пауки в углах ленились плести новые сети — слишком скучно им было без визга и смеха детей.

Мортиша вздыхала чаще, чем обычно, скрещивая руки на груди. Каждый её вздох звучал, словно элегия по ушедшей юности, и Гомес неизменно приходил от этого в восторг (впрочем, его в восторг приводило почти всё, что делала его супруга). Он пытался разделить её меланхолию, но надолго его не хватало: собственный пыл и неудержимая энергия брали верх. Вскочив, он начинал фехтовать с воображаемым противником или метать короткие кинжалы в мишень, а Мортиша, глядя на него с любовью, лишь чуть склоняла голову и одаривала его своей снисходительной улыбкой.

Гаррет так привык, что сестра и брат постоянно рядом, что первое время растерянно бродил по поместью, не зная, чем занять себя в свободное время. Бабуля и дедушка Эмброуз быстро заметили его состояние — и количество уроков с ними резко увеличилось.

Бабуля, помимо зельеварения и ядов, стала учить его спиритуализму и гаданию. Она начала учить Гаррета с простого — гадать по воску, зубам, костям, праху, раскладывать таро. Но очень скоро поняла: всё это ему даётся с трудом. Он путался в символах, видел в пятнах и линиях лишь случайность и больше злился, чем получал ответы.

Зато в другом Гаррет оказался удивительно одарённым. Стоило ему прикрыть глаза и прислушаться, как духи сами спешили откликнуться на его зов. Там, где Бабуле приходилось долго настраиваться и часами взывать к духам, он без усилий слышал их голоса — тихие, шуршащие, словно ветер, гоняющий сухие листья. Духи чуяли в нём некромага и тянулись к нему, доверяя свои истории.

В один из вечеров, когда дождь барабанил по витражам, Бабуля приготовила всё для спиритического сеанса и разрешила Гаррету провести его. В центре круглого стола стоял тяжёлый стеклянный шар, внутри которого клубился туман.

— Попробуй вызвать кого-нибудь из наших предков, мой мальчик.

Гаррет кивнул, положил ладони на шар и сосредоточился. Сначала он слышал только собственное дыхание и стук дождя, но вскоре в глубине шара шевельнулась тьма и в тишину вплёлся чужой голос — низкий, женский, с хрипотцой.

Гаррет сосредоточился на шаре. Внутри туман завихрился, заструился по спирали, и вдруг в глубине вспыхнуло тусклое красное пламя, из которого проступил силуэт женщины в длинном платье. Волосы её были охвачены невидимым пламенем, лицо испещрено трещинами, словно от жара, а глаза сверкали угольно-красным.

— Кто зовёт меня?.. — голос её напоминал треск горящих дров.

— Гаррет Аддамс, — ответил он едва слышно.

— Ах, мой потомок. Я Борджиа. Меня сожгли на костре за мою красоту, но я не умоляла о пощаде. Я смеялась, когда пламя поднималось всё выше. Пусть те, кто бросали в огонь дрова, знают: Аддамсов нельзя сжечь. Мы горим — и становимся сильнее.

Гаррет не сводил взгляда с шара. Жар становился ощутимым, словно невидимый огонь действительно облизывал его ладони. На миг ему показалось, что его собственная кожа начинает дымиться. Но он не отдёрнул рук.

— Ты хочешь что-то передать, тётя Борджиа?

В шаре зашевелились языки алого пламени, и женщина чуть склонила голову, будто оценивая его.

— Ничего, дитя. Я лишь хочу дать тебе совет: когда огонь коснётся тебя — не бойся. Смотри ему в глаза и смейся, — её голос стал тише, почти ласковым.

Гаррет кивнул, стиснув зубы.

— Я запомню.

Борджиа улыбнулась, а потом её образ истаял в дыму, и в шаре остался лишь тусклый туман.

Бабуля, сидевшая напротив, удовлетворённо хлопнула в ладони, прерывая его сосредоточенность.

— Прекрасно, мой мальчик! Первый раз — а уже такой результат! — сказала она, и в её голосе звучала неподдельная гордость. — Знаешь, на моём первом спиритическом сеансе я вызвала кузена Флэтша. Он был, как всегда, в отвратительном расположении духа: жаловался, что лошади тянули не синхронно, и его всё время перекашивало в разные стороны. Я с ним согласна, — она хмыкнула, — не умеешь четвертовать, так и не берись!

Дедушка Эмброуз же подходил к обучению куда суровее. Он водил Гаррета на семейное кладбище, где поднимал из могил предков, многие из которых были рады провести день-другой на этом свете. Он также объяснял, что некромагия — это не только власть над мёртвыми, но и доступ к давно утерянным знаниям.

— В каждом, кто покоится в земле, заключён опыт, которого нет ни в одной книге, — говорил он, когда из свежеразворошенной земли поднимался очередной силуэт. — Палачи, ведьмы, алхимики, воины… Все они носят в себе истину, которую мы можем сделать своей.

Иногда покойники отзывались охотно, делясь подробностями своей смерти и словно заново переживая её. Другие же молчали, не желая открываться. В такие моменты дедушка Эмброуз учил Гаррета уважать это молчание.

— Некромагия, — наставлял дедушка Эмброуз, — это ещё и испытание для тебя самого. Каждый дух, к которому ты прикоснулся, оставит на тебе след. Если ты будешь слаб — они сожрут тебя. Если будешь силён — они сделают тебя сильнее. Вот почему некромагов всегда боялись.

Также дедушка Эмброуз помогал Гаррету совершенствовать его фамильяра — чёрного котёнка по имени Мрак. С виду обычный, он давно перестал быть просто животным: глаза его были умнее, чем у многих людей, а шаги бесшумнее, чем у тени. Мрак немного подрос, напоминая уже не котёнка, а скорее кота-подростка, но оставался верным спутником Гаррета и всегда появлялся там, где его меньше всего ждали.

В то же время мальчик сблизился с Вещью, который обладал по-детски озорным характером. Вместе они проворачивали мелкие шалости, от которых стонал Ларч и улыбались взрослые Аддамсы. Вещь никогда не сдавал Гаррета старшим, а порой сам становился инициатором очередной затеи: то сдвинет портрет предка так, чтобы тот пугал проходящих мимо, то подскажет, как незаметно натянуть растяжку в коридоре.

За эти годы Гаррет превратился в настоящего Аддамса. Он стал мрачнее и сдержаннее, беря пример с Мортиши, но при этом сохранял пылкое сердце отца и азартный блеск в глазах. Его улыбки были редкими, но оттого только более ценными.

О своей прошлой семье он по-прежнему ничего не знал: Мортиша считала, что для этого ещё не настало время, а Гомес во всём доверял её решению. Для Гаррета существовали только Аддамсы, их поместье, их безумные традиции и любовь, в которой было столько же яда, сколько нежности.

Однако одним августовским утром идиллия в поместье Аддамсов была нарушена.

Аддамсы завтракали в своём обычном составе: Гомес восторженно жестикулировал, рассказывая об очередных удачных инвестициях, Мортиша с лёгкой улыбкой и величественным спокойствием наблюдала за ним, а дядя Фестер, придвинув к себе вазочку с печеньем, пытался кинуть его так, чтобы Вещь не смог поймать (пока безуспешно — Вещь был слишком проворен). Уэнсдей, вернувшаяся на летние каникулы и сидевшая на популярной диете для умерщвления плоти, предпочла остаться в своей комнате, а Пагсли, сидевший рядом, азартно подбадривал Фестера и Вещь.

Дедушка Эмброуз чопорно восседал во главе стола, словно старый аристократ на пенсии. На нём были строгие брюки и безупречно выглаженная рубашка с жилетом, поверх которых неизменно красовался его тёмный домашний халат с вышитым гербом Аддамсов на лацкане. Даже за завтраком он умудрялся сохранять осанку лектора и холодное достоинство человека, которого ничто уже не может удивить.

Гаррет, сидя напротив матери, спокойно потягивал крепкий чай и о чём-то размышлял, как вдруг на подоконник у открытого окна плюхнулась совершенно измученная сова.

Серая птица едва удержалась на лапах и, громко ухнув, устало опустила крылья, выпуская из клюва письмо, которое медленно спланировало к ногам Мортиши. Сова с трудом подняла глаза на Аддамсов, будто проверяя, дошло ли письмо, и, свалившись на бок, закрыла глаза, разомлев от усталости.

— Ах, ma lune, — произнесла Мортиша, которой Вещь передал письмо. — Кажется, это для тебя.

Гаррет нахмурился, осторожно взяв письмо в руки. Он осмотрел его и заметил герб с буквами «Х» и «Г», сплетёнными в форме щита, а на конверте золотыми буквами было выведено его имя: «Гаррет Гомес Аддамс, поместье Аддамс, комната на втором этаже».

Мрак, сидевший у него на коленях, недовольно зашипел на сову и лапой дёрнул сургучную печать. Гаррет погладил кота по спине, скорее пытаясь успокоить себя самого, чем животного.

— Письмо, cara mia! — воскликнул Гомес, бросив взгляд на конверт. — Но от кого? Наш Гаррет завёл себе возлюбленную? — он прищурился, наблюдая, как Гаррет аккуратно вскрывает печать любимым кинжалом, игнорируя протянутый Вещью нож для писем, и достаёт письмо.

Гаррет развернул лист и начал читать. Чем дальше скользили его глаза по строчкам, тем холоднее становился его взгляд. В конце его губы дрогнули в лёгкой недовольной гримасе. Он поднял голову, встретился глазами с матерью и прочитал вслух:

ШКОЛА ЧАРОДЕЙСТВА И ВОЛШЕБСТВА «ХОГВАРТС»

Директор: Альбус Дамблдор

(Кавалер ордена Мерлина I степени, Великий волшебник, Верховный чародей, Президент Международной конфедерации магов)

Дорогой мистер Аддамс!

Мы рады проинформировать Вас, что Вам предоставлено место в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс». Пожалуйста, ознакомьтесь с приложенным к данному письму списком необходимых книг и предметов. Занятия начинаются 1 сентября. Ждём вашу сову не позднее 31 июля

Искренне ваша,

Минерва Макгонагалл, заместитель директора!

Фестер, хлопнув в ладони, чуть не перевернул чайник, а Гомес, вспыхнув от гордости, тут же вскочил и схватил сына за плечи.

— Гаррет, ты знаешь, что это значит?! Мы едем в Англию! — Его глаза горели энтузиазмом, и он тут же обратился к Мортише: — Cara mia, я должен незамедлительно позвонить Августину!

Гомес быстрым шагом вышел из столовой. Мортиша улыбнулась ему вслед, а затем её спокойный взгляд упал на измученную сову, которая едва шевелилась на подоконнике.

— Прежде чем начнём праздновать, думаю, стоит дать немного передохнуть нашему гостю, — с мягкой улыбкой заметила она, слегка коснувшись лапки совы. — Гаррет, может, угостишь её чем-нибудь?

Гаррет кивнул, отложил письмо и, налив немного воды в блюдце, осторожно подвинул его к сове, которая, приоткрыв один глаз, благодарно склонила голову и сделала несколько жадных глотков. Мрак тут же метнулся к подоконнику и подозрительно следил за каждым движением птицы. Гаррет снова вернулся к письму, листая его и изучая длинный список учебников и вещей, которые ему необходимо было взять с собой. Пагсли с интересом заглядывал ему через плечо.

Эмброуз, всё это время молча наблюдавший за сценой, наконец хмыкнул.

— Британцы… — его голос прозвучал насмешливо. — Даже умереть у них не получается правильно. Но я слышал, что там обитают дементоры, было бы интересно на них взглянуть.

Фестер, не отрывая глаз от письма, вдруг спросил:

— А что это за Хогвартс такой? Похоже, странное место. Там, надеюсь, будет возможность поэкспериментировать с электричеством?

Мортиша слегка приподняла подбородок, её взгляд был полон загадочной гордости:

— Хогвартс — это школа, в которой раскрываются и развиваются способности молодых волшебников. Это, конечно, не Невермор и не Даркмор, но у него есть своя репутация. Особенно по части высокой смертности среди преподавателей.

Фестер ободряюще похлопал племянника по плечу:

— Не расстраивайся, племянник! Если тебе не понравится этот Хогвартс, то ты всегда можешь заставить их выгнать тебя и поступить в Даркмор! — Фестер ухмыльнулся. — Ах, как бы я хотел быть на твоём месте! В своё время мне не пришла в голову такая мысль.

Весь оставшийся день Гаррет был необычайно хмурым и особенно тихим. Он был настолько погружён в свои мысли, что даже пропустил несколько отличных возможностей подшутить над дядей Фестером, что не укрылось от внимательных глаз Мортиши. Поэтому она решила поговорить с младшим сыном.

Вечером она, улучив момент, когда Гаррет вернулся к себе в комнату, постучалась к нему и, услышав рассеянное «войдите», открыла дверь. Гаррет сидел на кровати и играл с Вещью в карты, но было видно, что он постоянно отвлекается. Мортиша села рядом с сыном на кровать и мягко положила руку ему на плечо.

— О, ma lune, почему ты грустишь? Расскажи мне, поделись своей грустью, — сказала она, с материнской нежностью заглядывая в глаза сыну.

— Мне обязательно ехать в этот Хогвартс? — спросил Гаррет, откладывая карты и пересев так, чтобы полностью повернуться к матери. В его голосе прозвучало недовольство — он определённо не хотел ехать в неизвестную ему Англию.

«Так вот, что его гложило весь день. Ах, Гаррет может быть таким молчаливым и мрачным. Приятно видеть, что он что-то взял и от меня», — подумала Мортиша.

— Я знаю, что ты мечтал поступить в Академию Даркмор, как и Пагсли. Даркмор — это особенное место для Аддамсов и твоего отца, но поверь, Гаррет, и в Хогвартсе могут быть свои… прелести. Тем более там учатся такие же волшебники и волшебницы, как и ты. Дай ему шанс.

— Это смешанная школа? — удивился Гаррет.

— Да, — кивнула Мортиша, а потом прошептала, мечтательно улыбаясь: — Только представь, как ты будешь скучать по нам. Ах, эти прелести разлуки.

Гаррет кивнул, хотя и выглядел всё ещё не совсем убеждённым. Однако Мортиша знала: сын всегда прислушивался к её словам, и ему требовалось лишь немного времени, чтобы воспринять сказанное.

— Хорошо, maman, я постараюсь, — ответил он с лёгкой грустью.

Мортиша, чувствуя, что сыну может понадобиться нечто большее, чтобы укрепить его уверенность, на мгновение задумалась, а затем решилась.

— Вещь, — мягко произнесла она, обращаясь к руке, — приведи Гомеса.

Вещь бросил карты, шутливо махнул указательным пальцем, будто говоря: «минуточку», и умчался в поисках Гомеса, оставляя их наедине.

— Думаю, прежде чем мы отправимся в Англию, нам с отцом следует поговорить с тобой, Гаррет, — тихо сказала Мортиша, ободряюще погладив Гаррета по плечу. Она решила раскрыть ему тайну его появления в семье Аддамс. Как бы сильно ни изменился её сын внешне, всегда существовала вероятность, что кто-то узнает в Гаррете Аддамсе известного Гарри Поттера. Гаррет не носил очки, а волосы его были длинными и послушными (совсем не похожи на вихры Поттеров), однако знаменитый шрам на лбу в виде молнии никуда не делся. Он померк и почти выцвел, но, если присмотреться, то его можно было обнаружить.

Спустя несколько минут дверь мягко приоткрылась, и в комнату вошёл Гомес. Он что-то увлечённо рассказывал Вещи, жестикулируя, но стоило ему увидеть Гаррета, который сидел, прижавшись к Мортише, как он тут же замолчал. Его пылкий взгляд встретился с её, и Гомес, словно забыв обо всём остальном, произнёс:

— Cara mia, эта сцена… Ты, утешающая наше дитя. Хотел бы я запечатлеть вас на холсте!

Мортиша мягко улыбнулась, польщённо склонив голову.

— Гомес, ты всегда был мастером слов. Подсядь к нам, ты нужен нам сейчас не как поэт, а как отец.

Гомес тут же подошёл и сел рядом с Гарретом с другой стороны, обняв его увесистой рукой за плечи. Он улыбнулся, слегка сжав плечо сына, и произнёс с воодушевлением:

— Мой мальчик, путешествие в Англию — это начало великих открытий! И в Хогвартсе, поверь мне, скрыты сокровища и тайны, о которых можно только мечтать. О, как бы я хотел сам отправиться туда, чтобы вместе с тобой увидеть эти древние стены и пройтись по мрачным коридорам!

Гаррет поднял глаза на отца, но его мрачное выражение лица оставалось неизменным. Гомес и Мортиша обменялись взглядами, их лица приобрели более серьёзное выражение.

— Но прежде есть кое-что, о чём мы должны рассказать тебе, Гаррет, — сказала Мортиша. Её голос звучал мягко, но в нём особенная слышалась глубина. Все Аддамсы знали этот тон. Он означал, что сейчас нужно прислушаться к её словам. — Это касается твоего прошлого.

Гаррет насторожился, его взгляд метнулся от матери к отцу. Гомес, обычно такой весёлый и неугомонный, теперь смотрел на него с непривычной серьёзностью, словно подбирая нужные слова. Он погладил сына по плечу и, наконец, тихо сказал:

— Десять лет назад, Гаррет… тебе было всего полтора года.

— Год и три месяца, — тихо поправила его Мортиша, не отрывая глаз от сына.

— Ты права, querida, — согласился Гомес, бросив на жену пылкий взгляд. — В ту ночь произошло нечто ужасное: один из самых тёмных волшебников Англии, лорд Волан-де-Морт, напал на семью Поттеров — и они погибли.

— Все, кроме одного маленького мальчика, — мягко дополнила слова мужа Мортиша.

Гаррет широко распахнул глаза, пытаясь осознать услышанное. Он всегда быстро соображал, вот и сейчас быстро понял, что хотели ему сказать родители.

— Этим мальчиком был я? — прошептал он, его голос дрогнул.

Мортиша с Гомесом переглянулись, словно общаясь мысленно, и Мортиша притянула Гаррета на колени, в свои объятья. Сын прижался к ней, уткнулся лицом в шею. Мортиша мягко улыбнулась, пригладив его волосы, погладила по спине и ответила:

— Верно, ma lune. При рождении ты был Гарри Джеймсом Поттером, однако сейчас ты Аддамс, — её голос звучал твёрдо, словно она не позволила бы никому ставить это под сомнение.

Гомес вздохнул, словно собираясь с духом, и, прижав руку к спине сына, добавил:

— Мы были мало знакомы, однако я могу сказать, что твои родители, Лили и Джеймс Поттер, были храбрыми и благородными людьми. В ту ночь они защищали тебя до последнего, погибнув в бою.

— В магической Англии была война, и Поттеры боялись за тебя, ma lune. Они узнали, что Аддамсов с Поттерами связывает дальнее родство, поэтому написали нам. Мы пообещали позаботиться о тебе, и потому забрали тебя в нашу семью, усыновили и дали тебе фамилию Аддамс, которую ты носишь с гордостью и полным на то правом.

Мортиша мягко отстранила Гаррета, чтобы заглянуть ему в лицо, её глаза были полны любви и уверенности.

— Мы рассказали тебе это сейчас, потому что в Англии ты можешь встретить людей, которые были знакомы с Поттерами, или, хотя ты и изменился внешне, смогут узнать в тебе Гарри Поттера, — тихо добавила Мортиша. — Мы не знаем, кто это может быть, но хотим, чтобы ты был готов к любой неожиданности.

Гаррет молчал, его взгляд задержался на Вещи, которая, уловив настроение, прыгнула ему на плечо и мягко коснулась щекой его щеки, словно говоря, что он не один. Мальчик чуть расслабился и перевёл взгляд на родителей.

— Вы долго ждали, чтобы рассказать мне, — сказал он, голос его был тихим, но в нём звучала решимость. — И если вы считаете, что мне нужно узнать это сейчас, значит, я готов.

Гомес расплылся в гордой улыбке, выпятив грудь.

— Вот это ответ! Он Аддамс, и этим всё сказано. Где не хватит слов, там пригодится кинжал или твоя магия!

Мортиша повернулась к нему и с лёгкой улыбкой шепнула:

— Mon sauvage, в такие моменты я люблю тебя ещё больше.

Гомес, словно забыв про серьёзность момента, схватил её руку и страстно поцеловал.

— Cara mia, твои слова — самый сладкий яд для моего сердца!

Гаррет скривился, как и всегда в последнее время, когда видел, как родители нежничают друг с другом. Гомес рассмеялся, заметив его выражение лица, и сказал, что Гаррет поймёт его, когда найдёт «свою чёрную звезду».

Мортиша с ребёнком: https://t.me/inspirationhasnotimetable/1624

Гомес и Мортиша: https://t.me/inspirationhasnotimetable/1629