Прилежный ученик (джен)

Я с трудом мог описать своё состояние. Казалось, что я мыслю, но в то же время мысли были словно в тумане. Момент яркого осознания себя в новом теле быстро сменялся ощущением комы, сна или другого подобного состояния. Я предпочитал называть это сном, в котором иногда балансировал на грани пробуждения, но затем снова погружался в свой привычный и уютный сон. Сложно было определить, как долго это продолжалось, ведь во сне отсутствует чувство времени, да и мне было всё равно. Я вообще ни о чём не заботился.

Периодически в своём сне я слышал различные звуки и видел странные цвета. Громче всего был слышен размеренный стук, гулкие удары, отдававшиеся во всём моём естестве, успокаивали. Иногда их ритм неуловимо менялся, и тогда приходило чувство тревоги, благо это случалось крайне редко. Казалось, что я вот-вот проснусь, но затем снова проваливался глубже в сон. Так продолжалось какое-то время, пока я не почувствовал тесноту. Стены моего убежища стали вдруг тесными, и меня повлекло куда-то в сторону. Тело обожгло холодом и неприятными ощущениями касания чего-то грубого и жесткого, горло саднило от вдыхания непривычного мне воздуха. Я орал от боли и новых впечатлений. Добро пожаловать в реальный мир...

Джон с улыбкой смотрел на жену, готовившуюся кормить сына. Малыш родился крепким и здоровым и почти не докучал молодым родителям, хотя родственники и друзья напропалую пугали их ужасами, через которые им придётся пройти. Малыш почти никогда не плакал, имел зверский аппетит, и, как утверждала его супруга, был вылитый папочка.

— Смотри, опять!

— Хелен, ты опять придумываешь, — Джону слегка надоела новая, как он считал, глупость своей жены.

— Оторвись от кресла, дорогой, и подойди сюда.

Джон с неохотой встал. Хелен в последнее время замечала «странные» гримасы на лице их сына. Ему и самому казалось забавным то, что ребенок периодически делал «серьезное лицо» и внимательно осматривал окружающее. С другой стороны, у него не было особого опыта с детьми — это был их с Хелен первенец. Действительно, маленький Фредди со слегка насупленной мордашкой осматривал кроватку и игрушки над ним. Неожиданно он перевел взгляд на Джона, и тот невольно вздрогнул — ему показалось, что на него смотрит взрослый мужчина, но, спустя мгновение, будто наваждение рассеялось, и на него снова смотрел слегка расфокусированный взгляд младенца.

— Ух, — передёрнул плечами молодой мужчина, — Взгляд у него бывает тяжёлый!

— Никогда не замечала такого у своей сестренки, — задумчиво сказала Хелен.

— Да ты сама была мелкой, когда она родилась, сколько тебе было, лет десять?

— У нас разница в тринадцать лет, я прекрасно помню, когда моя сестра была маленькой. И такого я точно не видела, — Хелен поднесла бутылочку ко рту сына, и тот с жадностью набросился на угощение.

— В любом случае, главное, чтобы Фредерик рос здоровым и сильным, тяжёлый взгляд мы как-нибудь переживём, — засмеялся Джон и приобнял молодую мамочку.

— Да ну тебя, — сделала вид, что недовольна Хелен.

Как можно описать мою нынешнюю жизнь? Не так плохо, на самом деле. С момента моего осознания в материнской утробе я всё чаще включаюсь в реальность. Скорее всего, это происходит в моменты, когда мой младенческий организм испытывает какую-то потребность или дискомфорт. Когда хочу есть, пить или когда пачкаю пелёнки. Видимо, я был на редкость спокойным младенцем, потому что вместо крика, наоборот, замолкал и пытался понять, что вокруг происходит. Родители как-то быстро научились замечать эти моменты, даже шутили, что юный Фредерик делает серьёзное лицо, когда обоср...ся. Да, меня зовут Фредди. Хоть не Крюгер, и на том спасибо.

С каждым месяцем, прожитым в этой новой жизни, я всё чаще участвую в управлении своим телом. Мысли, хотя и текут, словно во сне, теперь задерживаются в моей голове на более долгое время, позволяя мне исследовать моё окружение. От цветных пятен окружающий мир постепенно меняется на кроватку, в которой я лежу. Над ней закреплены игрушки, которые постоянно манят до них дотянуться. Лица матери и отца...

Язык, на котором они общались, был английским. Владел я им не сказать, чтобы очень хорошо, но с пятого на десятое понимал. Отца звали Джон, он был огромным и пах табаком. Мать была такой же огромной, и пахла добротой и какой-то выпечкой с молоком.

Я не стремился часто перехватывать управление телом, да и сил это отнимало порядочно. Каким-то образом у меня было понимание, что ничего хорошего из этого не выйдет: тело и мозг слишком слабы, чтобы долго выдерживать взрослое сознание. Постоянный полусон, из которого я изредка выныривал, осматривался, что происходит, и снова засыпал. При попытке задержаться в реальности чуть дольше накатывала страшная усталость, и я «уплывал». Мое детское тело в этот момент засыпало.

Подозреваю, это была защитная реакция на взрослое сознание, берущее под контроль слабый детский мозг. Иначе меня ждал бы... инсульт? Вот была бы потеха — помереть от такого дела не на нервной почве, отягощённой излишествами, лет в сорок, а будучи полугодовалым ребёнком! Интересно, как подобное влияет на формирование мозга; по идее, это сродни поднятию тяжестей, только в ментальной сфере.

То ли тренировки, то ли общее развитие организма, но ближе к году мои вылазки в реальный мир стали достигать примерно получаса по времени, позволяя обдумать происходящее. Что со мной произошло? То, что я умер в прошлой жизни, не вызывало сомнений. Как и то, что сейчас я нахожусь в теле младенца. Прекрасно помню и последние мгновения своей жизни. Возникает вопрос: уникален ли мой случай? Может быть, все дети такие, и я сам был таким в прошлой жизни, просто не помню? Тогда в каком возрасте эта память теряется?

Попытки вспомнить своё раннее детство в предыдущем вместилище выдавали лишь смутные воспоминания: вот я пытаюсь подняться на ноги, сложно держать равновесие, опираюсь о ножку стола, и у меня получается. Следующее воспоминание — еду зимой на санках, закутанный в тёплые одеяла. Больше, при всём желании, вспомнить не удаётся, и нигде нет ничего, похожего на моё нынешнее состояние.

Как вообще моё сознание удерживается в этом теле? Согласно моим скромным научным познаниям, наша личность — это сформированные в определённом порядке связи между нейронами мозга. Эти связи формируются на протяжении всей жизни человека под воздействием опыта, который мы переживаем. Есть связи более устойчивые — мы прекрасно знаем, что трогать горячий чайник — больно, есть мороженое — вкусно. Это накладывается на наши инстинкты, поэтому никто, кроме младенца, не станет тыкать вилкой себе в глаз, ведь это противоречит самому базовому инстинкту самосохранения.

Примером устойчивых связей будет дорога, например, до работы. Если мы едем туда на машине впервые, то будем особенно внимательны, чтобы не пропустить поворот, найти место для парковки и так далее. Когда ездите по одному и тому же маршруту пару лет, делаете это на полном автомате. Лишь неожиданности на дороге выбивают нас из своеобразного состояния транса. Это тоже связи между нейронами, наш опыт. Хотя и не на таком базовом уровне, как «не трогать горячее», это тоже формирует часть нашего опыта, из которого складывается наша личность.

Что же в моём случае? Связи между нейронами попросту неоткуда взяться. Недаром говорят, что ребёнок — это чистый лист. Теперь становится очевидным, что совокупность того, что составляло мою личность, не было привязано к физической оболочке. Но в то же время «это» использует ресурсы тела, иначе невозможно объяснить, почему с развитием моего «железа» программа моего сознания стала работать дольше нескольких мгновений.

Интересно, выходит, я — самый настоящий попаданец. Без чего не может обойтись правильный попаданец? Без супермагии, гарема кошкодевочек? Магии я в себе пока не ощущаю. Да и с личностью попаданца возникают некоторые проблемы — я не учёный, не спецназовец, кто там ещё обычно попадает… Обычный японский школьник? Тоже мимо. Пока мои проблемы заключаются в том, что я хожу под себя, и в том, что ходить ногами я пока не осилил. Но какие мои годы?

* * *

Джон и Хелен сидели в гостиной и смотрели своё любимое вечернее шоу. Малыш Фредди возился на полу возле телевизора. Прошло пару недель, как он научился ползать, и теперь активно исследовал их жилище.

— Джоон? — неуверенно протянула Хелен.

— Он пытается загородить телевизор, — спокойно ответил молодой отец.

Их сын с привычным сосредоточенным выражением лица старался, сильно раскачиваясь, встать, опираясь на тумбу под телевизором. Мама подбежала и поддерживала его за бока. Наконец, у него получилось, и он с победной улыбкой посмотрел на родителей.

— Я всегда знал, что мой сын особенный, — с той же улыбкой сказал Джон. — Ему восемь месяцев, а он уже ходит!

Хелен только счастливо смеялась, подхватывая начавшего заваливаться малыша на руки. Да, её ребёнок явно отличался от других. У её знакомых дети начинали ходить самое раннее в год. Может, он и заговорит раньше всех?

Как там у покорителей Луны? «Маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества». Ну ладно, в моём случае это был не шаг, а всего лишь первая успешная попытка встать на ноги, но за этим дело не станет. На самом деле, на повестке дня стоит не мой успех в прямохождении, а банальный вопрос: что делать дальше? Или точнее, как быть с родителями? Чем старше я становлюсь, тем труднее скрывать зрелый ум, который во мне живёт.

Удивительная вещь, но я понимаю почти всё, что говорят мои папа с мамой. Такое чувство, будто знание языка действительно впитывается с молоком матери. Во всяком случае, в моей прошлой жизни я не мог похвастаться хорошими знаниями английского, хотя иногда и пытался его подтянуть: смотрел фильмы с субтитрами, посещал курсы. Но, видимо, ни таланта, ни должных усилий не хватало, потому что максимум, чего я достигал, — это общение с персоналом отелей за границей, таксистами, продавцами и другими работниками сферы услуг. И уж точно они не были носителями языка, в отличие от моих теперешних родителей.

Оказалось, что я в Англии. Понял это по левостороннему движению и прогнозу погоды. Мой отец ругал лондонские пробки, когда мы добирались до больницы, куда меня привезли на осмотр.

Мой отец, Джон Кроуфорд, был среднего роста, крепкий мужчина с рыжими волосами и серыми глазами. Он работал в местной администрации инспектором по строительству. Его задачей была проверка строительных работ на соответствие выданным разрешениям. Насколько я понял, речь шла о мелочах типа пристроек к домам, парковках, прокладке местных коммуникаций. Более серьёзные проекты контролировали вышестоящие инстанции. Так или иначе, можно сказать, что отец, несмотря на молодость, занимал хорошее место, пользовался уважением и прилично зарабатывал. Быть представителем власти, даже на местном уровне, выгодно и в России, и в Великобритании.

Моя мать не работала, она занималась домом и мной. У неё были мягкие, чуть восточные черты лица, русые волосы и карие глаза. Удивительно, но я не чувствовал, что эти люди — приёмные родители или чужие. Рядом с ними я испытывал необыкновенные чувства, когда они находились рядом или брали меня на руки. Мне становилось тепло и уютно, словно это были мои настоящие мама и папа.

И тем острее становился вопрос: что делать дальше? С каждым месяцем я всё меньше спал и всё лучше контролировал своё тело. Когда никого не было, я тренировал речь, и у меня получалось довольно сносно, учитывая детский лепет. Ходить в восемь месяцев — это рано, но возможно. Однако начать внятно говорить в таком возрасте — это уже выходит за рамки нормы. Если я начну говорить, меня наверняка потащат к врачам, и об этом узнают все родственники и друзья. Что я им скажу? Папа, мама, меня зовут Фред, и я помню свою прошлую жизнь; я жил в России, и на момент смерти мне было «чуть» за тридцать? Лично я бы точно впал в ступор, услышав подобное от своего ребёнка.

Много думал над этой проблемой. С одной стороны, не хотелось обманывать родителей — я считал их своими близкими, не хотел, чтобы между нами стояла ложь и притворство. С другой стороны, я совсем не стремился стать объектом экспериментов в какой-нибудь лаборатории или привлечь внимание властей. Это ведь невозможно удержать в секрете от посторонних, кто-нибудь непременно проболтался бы, и информация вышла бы за пределы круга людей, которым я бессознательно доверяю.

Не говоря о том, что я вообще не знаю, как отреагируют мои родители. Наверное, не самое приятное узнать, что твоя жена кормила грудью взрослого мужика. Могут и подумать что-нибудь вроде того, что душу их ребенка сожрал дьявол и занял его место. Еще и дьявол-комми, Советский союз живет и здравствует, по крайней мере по телевизору обсуждалась его бесчеловечная, с точки зрения британских властей, политика.

Что мы имеем в итоге? Два пути, оба мне не нравятся, но один настолько хуже другого, что выбора, на самом деле, и нет. Моя стратегия поведения на ближайшие годы — стараться вести себя как обычный ребёнок, насколько это вообще возможно в моём случае. До двух лет молчать, ни с кем не общаться, пытаться копировать поведение других детей — куличики там лепить, не помню уже, чем они занимаются. Так и быть, сование пальцев в розетку пропустим. Буду пытаться изображать развитого ребёнка, но без перебора.