Мальчики не плачут (джен)

Кэсси.

Её звали Кэсси Робинсон.

Сэм вспомнил имя, когда обошёл дом трижды и наткнулся на документы, фотографии, рабочие блокноты Кэсси — она по-прежнему была журналисткой — и гору разрисованных альбомов в комнате мальчика. И его имя Сэм тоже узнал. Его звали Даррелл. У него был жуткий почерк, и он очень неплохо рисовал.

А ещё Сэм понял, что его смутило в словах Даррелла. Он сказал «я пришёл домой». В котором часу это было? Если он убежал сразу после того, как обнаружил Кэсси, получается, гулял ночью? Почему?

Вопросы повисли без ответов, и Сэм понял, что пора позвонить в полицию. Он был уже в прихожей, когда заметил маленького чёрного кролика, который таращился на него, забившись в угол. Сэм не знал, что делать с мальчиком, и кролик ему был абсолютно не нужен. Однако — ловко подхватил его, совсем лёгкого, около двух фунтов, всё равно что игрушечного, и вышел вон.

На улице Сэма запоздало нагнала страшная абсурдность происходящего, и в машину он сел сам не свой.

— Вы побледнели, — заметил Даррелл и забрал у него кролика. — Значит, мама мне всё-таки не померещилась.

От его жутковатого будничного тона Сэму сделалось ещё хуже, и он не сразу вспомнил, что хотел у него уточнить. Пару минут они сидели в тишине — только кролик пофыркивал — а потом Сэм опомнился и начал издалека:

— Даррелл… Ты ведь Даррелл? — Тот кивнул. — Во сколько ты вернулся домой?

— Ночью, — после паузы сказал Даррелл. — Не знаю точно. Я был без телефона.

Сэм кивнул и заметил, что это странно — выйти из дома без смартфона. Тем более для подростка, которые с ними спят, едят, ходят в туалет и разве что не моются. Может, он просто рассеянный или торопился? Друзья позвали — вот и забыл?

— А где ты был?

— На улице.

— Ты гулял?

— Нет. Да. Нет. Не знаю. Я сидел дома, а потом — бум! — и стою у кафе Биггерсона. Это странно, да?

Они уставились друг на друга. Даррелл — вопросительно, а Сэм — озадаченно.

— Поясни, — сказал он. — То есть как — бум — и у кафе?

Даррелл развёл руками и чуть не смахнул с колен кролика. Сэм заглянул ему в глаза — зелёные, чуть мутноватые — и подумал, что стресс стрессом, шок шоком, но что-то с этим мальчиком было крепко не так.

— Это с тобой первые? — осторожно спросил Сэм.

— Н-нет, — очень неуверенно, будто не знал наверняка, ответил Даррелл. — В школе… было кое-что. Но… не совсем такое. И я думал… меня разводят.

— Что именно было?

— Я вылил газировку на голову одному… придурку. Ну, так мне сказали. Но я не помню. Я же не самоубийца, такое делать. А потом он… этот придурок… хотел меня побить. Но я убежал от него. Вообще-то я фигово бегаю… но я убежал.

— Фигово? — Сэм окончательно растерялся. — Чувак, ты пробежал пять миль!

— Гонишь? — Даррелл вытаращил на Сэма круглыми глазами. — Ой, извините… Я хотел сказать… Может, у меня опухоль в башке, это из-за неё, и я умираю?..

Сэм удивился такому ходу мыслей, но признал про себя, что опухоль многое бы объяснила. Однако чутьё подсказало, что тут могло быть что-то другое. Ненормальное, по его части.

— …и маму убили из-за меня, потому что я ушёл и не запер дверь, — продолжал Даррелл, и в его голосе, пожалуй, впервые прорезалось что-то живое, от чего Сэма пробрало не от жути, а от жалости.

— Давно это началось? — спросил он, чтобы покончить с внезапным приступом самобичевания.

— Не знаю… — не сразу и глядя куда-то сквозь Сэма, пробормотал Даррелл. Взгляд его остекленел, и Сэм понял, что, кажется, он вот-вот опять провалится в странное безразличие. — Вроде во вторник или в среду.

Сэм мигом посчитал. Вторник — третье ноября. Четыре дня назад. А до этого, выходит, всё было нормально — ни прогулок по ночам, ни провалов в памяти, ни спортивных рекордов, ни перепадов настроения?

Подозрительно.

А убийство Кэсси — страшное совпадение или одно с другим как-то связано?..

Он понял, что должен разобраться. И полицию вызвать тоже должен. Но пока не показывая им Даррелла.

* * *

С Дарреллом что-то творилось. Он это понимал — но не знал, что именно.

Когда полтора года назад умерла бабушка, Даррелл два дня ревел как не в себе и ещё почти месяц — тихонько в подушку по ночам.

Теперь умерла мама. Ужас, что овладел им и погнал как можно дальше от дома, прошёл. И было странно безразлично.

Её, судя по крови, убили не оторвавшийся тромб, не забарахлившее вдруг сердце и не какой-то сюрприз организма из той же серии. Её убил кто-то живой. Человек. Припёрся к ним домой, пока Даррелл почему-то куковал на улице, и убил.

Может быть, это сделал их сосед-идиот со справкой. Может, какой-то неуловимый вор, который хотел украсть их деньги. А может, Рон, мамин бывший хахаль, который бесил Даррелла больше, чем математика, директор его школы мистер Хендриксон, дегенерат Эш из параллельного класса и вонючие какашки Рика вместе взятые.

Ему, безнадёжно осиротевшему, полагалось биться в истерике.

Но он сидел в машине, которая его чуть не переехала, и с трудом отвечал на придурошные вопросы какого-то длинного мужика с собакой. С трудом, потому что вопросы были нехитрые — кто, что, откуда, почему, когда? — но ответы словно нарочно прятались и разбегались от Даррелла. Понять, поймать, сформулировать — было невыносимо сложно и очень не по себе. Но признаться в этом и рассказать свой главный секрет Даррелл не спешил — мужик и так непонятно косился на него, и кажется, подозревал, что он то ли псих, то ли наркоман.

А он не псих и не наркоман.

Даррелл просто… наверное, больной, со здоровенной опухолью в голове.

Поэтому стал забывать. Поэтому не горевал по маме. Поэтому всякое странное почти не казалось ему таковым. Поэтому соображалось тяжело и больно. Поэтому слова терялись. Поэтому не спалось. Поэтому было плевать почти на всё и всегда. Лишь изредка что-то внутри пошевеливалось, накатывало — и тут же заморожено замирало.

— Ты с мамой вдвоём живёшь? — спросил мужик после долго и мрачного молчания.

Даррелл кивнул.

— А бабушка?

— Умерла, — сказал Даррелл, и сердце впервые за полтора года не ёкнуло.

— Что насчёт отца?

Даррелл подумал, что это хороший вопрос.

Отец его друга Тодда бросил их с мамой, когда ему только-только исполнилось три. И вот уже почти одиннадцать лет мама Тодда, если речь заходила о бывшем муже, звала его исключительно бесхребетным ублюдком. А ещё покрывалась некрасивыми красными пятнами и проклинала его страшными словами. Даррелл с Тоддом почти не сомневались, что бесхребетного ублюдка давно доели черви в могиле — с такими-то пожеланиями в космос от бывшей жены.

А своего отца Даррелл никогда не видел. Разве что на старой фотографии, которую нашёл случайно. И то только на четверть, по грудь — на ней он сидел за столом в каком-то кафе и с ухмылкой смотрел точно в объектив камеры. У него были правильные черты лица, короткие взъерошенные волосы, зелёные, как у Даррелла, глаза, еле заметные веснушки и почти зажившая ранка на переносице, будто кто-то давно дал ему в нос.

Когда Даррелл был младше, иногда спрашивал о нём. Кто он? Где? Почему не с ними? Мама отвечала не всегда. А если отвечала, никогда не говорила об отце плохо, но какие-то, по мнению Даррелла, глупости: «Папа хороший, но у нас ничего не получилось», «Папа далеко. Он не может быть с нами» — или что-то вроде того. И лицо у неё частенько становилось такое… испуганное, поэтому, став старше, Даррелл решил, что никакой папа не хороший. Наоборот, урод какой-то, ещё хуже папаши Тодда. Преступник, алкоголик или наркоман. И, наверное, маму колотил или окурки об неё тушил. Вот она и пугалась до сих пор, вспоминая его.

И нафиг он такой Дарреллу нужен? Ему и без него неплохо.

— Не знаю, — буркнул Даррелл, уставившись на свой дом через стекло. — Никогда не виделись. Только фотка где-то дома валяется, и всё.

Следующий вопрос мужик задал не сразу. Прошло, наверное, не меньше минуты. И голос у него сделался странно надтреснутым:

— А зовут его как?

— Ну, Дин. А что?

Послышался глухой стук. Даррелл вздрогнул и подумал, что это Рик свалился с колен. Но оказалось, мужик обронил телефон, который без конца крутил в руках, и теперь пытался нашарить его в полутьме салона. А ещё как-то странно побледнел и вперился в Даррелла острым взглядом, так, словно у него выросла вторая голова.