Подземелья и чувства (гет)

«Итак, за всю историю змеиный народ признавал только браки внутри общины. Брак заключался по договоренности из общей выгоды, ведь о любви не могло быть и речи — змеиный народ не испытывал никаких эмоций. До совершеннолетия дети змей, как и младшие представители большинства других народов, могли испытывать эмоции и выражать их, но в процессе перерождения молодые Наскаари уничтожали чувства и концентрировались на разуме. Одни говорят, что мы перерождаемся, потому что перестаем чувствовать, а другие, что мы теряем чувства, потому что происходит перерождение. Все совсем неоднозначно.

Моя мать не теряла надежды, что и со мной это вскоре произойдет. Наша семья и так была на виду у всей общины по ряду причин, потому было бы невообразимо, если бы в конечном итоге я так и не прошла через перерождение, ведь это новый повод относиться к нам по-особенному.

Акешинь всегда была образцовой матерью народа Наскаари — отстраненной и холодной, однако она по-матерински заботилась обо мне и старалась научить всему, что знала сама. Я никогда не ждала от нее слов поддержки, хотя порывы души иногда могли сподвигнуть меня поделиться с ней своими переживаниями. Мать выслушивала меня с равнодушным взглядом, а в ответ лишь вторила, что мне нужно прикладывать больше усилий, больше стараться, больше тренироваться. Акешинь говорила, что я должна быть холодной, но иногда я чувствовала ее взгляд на мне... Как будто она сама не совсем верила в свои слова.

Лишь сейчас, после всего, что произошло, я отчасти понимаю, или мне кажется, что понимаю, ее переживания и то, о чем она думала на самом деле, но тогда такая ее реакция лишь раздражала меня. Я чувствовала себя неуслышанной, одинокой, отвергнутой.

Помню, я не хотела быть похожей на нее. Однако внешне мы были практически зеркальными отражениями — у меня те же огненно-рыжие волосы, но светлее, те же зеленые глаза, а еще в шестнадцать я уже была одного роста с матерью. Но и отличия тоже были. Например…

Мама всегда предпочитала собирать волосы в строгий, аккуратный пучок, который подчеркивал ее статность и сдержанность. Все было у нее на месте — каждую прядь она укладывала с изысканной точностью, создавая образ, в котором не было ни малейшей помарки. А я, наоборот, позволяла своим волосам свободно спадать по плечам, или заплетала их в легкие косы, которые мягко обвивали шею и спину. В моих распущенных прядях, как мне казалось, скрывался весь мой внутренний мир — чуть больше хаоса, но и больше свободы…

А еще она любила носить длинные платья из легкой ткани, украшенные изысканными узорами, характерными для народа Наскаари. Тонкие переплетения ткани изображали змеиные узоры, словно струящиеся чешуйки, и отражали ее принадлежность к общине. Я же, в свою очередь, предпочитала одежду более скромного вида, с минимумом украшений, что-то неброское.

Ну и самое главное отличие, но самое очевидное: у матери была чешуя, а у меня — нет. Тут можно только развести руками и заметить очевидные расхождения.

Я никогда не хотела стать такой, как она, а значит, я не хотела стать такой же, как и весь остальной народ Наскаари. Я не хотела терять свои чувства и ощущения, я не могла представить свою жизнь в постоянной отстраненности, холодности, безразличии. Кто бы знал об этом тогда, наверняка предположил бы, что именно из-за этого я не перерождалась. И тогда меня бы еще сильнее возненавидели.

Что же до отца… его не было. Эта тема была табуирована как в нашем доме, так и во всей общине, эта история оставалась безмолвной, как заклинание, которое никто не осмеливался нарушить. Звучит так, будто он был опасным преступником или предателем своего народа. Моя фантазия рисовала самые невероятные картины, но я так и не могла убедиться, что хотя бы одна из них была правдой. Я пыталась несколько раз поднять этот вопрос в разговоре с мамой, но каждый раз разговор обрывался с таким же внезапным и глухим эхом, как если бы я коснулась запретной двери. Мое детство было как лабиринт, в котором тени и догадки заменяли реальность, а тайна об отце висела над нами, как тяжелое, немое облако.

После одного из последних происшествий, в которое я была втянута по воле Троицы, в расстроенном состоянии я отправилась в Святилище, чтобы поговорить с матерью. Я много размышляла о своем незавидном положении и мне захотелось узнать ее мнение о том, что мне делать дальше.

Святилище представляло собой здание с крышей в форме купола, подъем к которому состоял из двух закругленных лестниц белоснежного цвета, обвитых лозой. Они располагались с разных сторон и плавно перетекали в неширокую террасу. С самой террасы открывался чудесный вид на владения общины: были видны темно-коричневые крыши домов, могучие деревья, которые прятали за собой реку, где-то вдали мерцали кристаллы, играючи отражая солнечный свет в глаза смотрящему. Высокие двери и окна с тонкими переплетами, напоминающими эльфийские символы, украшали фасад. Место для Святилища было подобрано под стать положению, которое занимал Совет в нашей общине. Здание выглядело так, будто оно было частью самой природы — впитавшее в себя магию и историю, оставшуюся от ушедших эльфов. Мрачные Наскаари, стоя у подножия Святилища, казались неуместными, словно не обладали величием, которое исходило от этого места. Их присутствие было чуждым и не гармонировало с атмосферой, царившей вокруг.

При входе в помещение, с самого порога взгляду в миг открывалось невиданное количество книг, которые заполоняли полки высоких шкафов. Подле них для удобства любого желающего располагались столы со стульями, которые были украшены тонкой резьбой, напоминающей изгибы змеиных тел — спирали, плавные линии и символы, которые будто оживали и плавно двигались на деревянных поверхностях. Каждый элемент, будь то ножка стула или кромка стола, был покрыт узорами, как если бы сама древесина отражала природу Наскаари, обвивая пространство вокруг змееподобной силой и мощью. В главной комнате всегда царил мягкий свет, исходящий от кристаллов, которые были повсюду — на полу, стенах, потолке. Даже когда солнце скрывалось за горизонтом, его последние лучи находили хотя бы один кристалл и начинали танцевать по его граням, создавая мерцающие узоры в полумраке. Пройдя дальше стеллажей, можно было заметить статуи, которые являлись наследием Наскаари. Все они, точно живые, стояли в круг и будто тоже являлись невольными свидетелями того, как в Святилище вершилось правосудие. В самом конце комнаты, по центру, располагался подиум, где обычно стояли представители Совета во время той или иной процессии. Всем остальным подъем на подиум был запрещен, если такая возможность не была предоставлена Советом.

В здании было еще несколько комнат, однако туда было не дозволено входить обычным жителям общины, но я точно знала, что массивные двери этих комнат скрывали за собой множество секретов.

В тот момент, когда я вошла в здание, мама была одной из немногих, кто находился в помещении. Еще несколько человек сидели на противоположной стороне библиотеки и что-то усердно изучали в книгах. Акешинь перебирала свитки, которые были освещены светом близ стоящих свечей, и было понятно, что она готовилась к очередному собранию Совета. Мать медленно подняла голову, когда я подошла, и не поменяла выражение лица, лишь вопросительно вздернула брови.

— Я хочу поговорить, — тихо произнесла я, чтобы не тревожить сосредоточенных чтецов позади.

— Не здесь, — ответила мама и жестом показала на дверь. Она отложила свитки, плавно поднялась со стула и, поправив платье, направилась к выходу, а я следом за ней.

Мы расположились на террасе прямо напротив входа. Солнце уже зашло за горизонт, оставив на небесном полотне багровый след, и община медленно погружалась во тьму. В окнах уже мерцали слабые огоньки, свет от которых отражался на влажных от вечерней росы камнях, придавая всему этому виду особую интимность. Погруженная в полумрак, улица казалась почти безжизненной, лишь несколько фигур спешили в сторону своих домов, их силуэты сливались с тенями, а их шаги отголосками отдавались в тишине. Только слабые мерцания свечей, что горели за окнами, напоминали о жизни, скрытой за стенами этих домов.

Городской стражник размеренным шагом поднялся на террасу, его тяжелая броня звякала с каждым движением. Он коротко оглядел улицу, прислушиваясь к тишине, и ненадолго остановил взгляд на наших силуэтах, прежде чем потянуться к древнему факелу, висевшему на стене, и зажечь его. Пламя едва задергалось, но мы с мамой уже смогли четко видеть очертания лиц друг друга. После того как свет разлился вокруг, стражник чуть наклонился, проверяя, не затухает ли огонь, и, удостоверившись в этом, тихо ступил обратно в темноту ночи.

— Я не понимаю, что мне делать! — сразу начала я, едва стражник исчез из зоны видимости. — Я не знаю, кто я, мама…

Акешинь резко схватила меня за плечи, чтобы угомонить мою активную жестикуляцию. Она все так же безэмоционально, немного исподлобья, смотрела на меня.

— Элиша, — медленно и размеренно начала она, — тебе уже шестнадцать. Пора учиться уничтожать эмоции. В тебе течет змеиная кровь, ты должна забыть о своей человеческой стороне и начать соответствовать народу Наскаари.

— Но… мама, как ты можешь быть столь жестокой? — я вырвалась из ее хватки и отступила назад. — Как же уничтожить эмоции, если они переполняют меня?

— Ты не какая-то особенная, дочь моя, все проходят через это, — мне показалось, что в глазах Акешинь промелькнуло сочувствие или даже печаль, но, зная свой народ слишком хорошо, я тут же поняла, что этот проблеск — то, что я искала хоть в чьи-то глазах, и в своей фантазии я сама наделила свою мать способностью хоть к толике сопереживания. — У тебя нет выбора, Элиша. До совершеннолетия ты должна переродиться и стать сильной. В ином случае Верховная будет недовольна… и на этот раз она не будет благосклонна.

Я отвела взгляд в сторону, в самую глубину могучего леса. Мне так хотелось исчезнуть, раствориться в этом лесном безмолвии, скинуть с себя тяжкое бремя, которое носила, как цепь, — бремя, что называлось «перерождением». Это было бы облегчением, хотя бы на мгновение, освободиться от вечного ожидания, от этой невыносимой тяжести.

— И что же мне делать? Как мне переродиться? — спросила я с отчаяньем в тихом голосе, не отводя взгляда от темноты.

— У каждого это происходит по-своему. Постоянно тренируйся и забудь об эмоциях. — Мать приблизилась и, повернув мое лицо к себе, пристально посмотрела в глаза. Ее голос стал приглушенным. — Ты обязана, Элиша.

Воцарилась тяжелая тишина. Мать отступила, соблюдая ту необходимую дистанцию, которую наши обычаи считали допустимой. Я растерянно стояла, не зная, что сказать, и просто хлопала глазами, будто слова застряли где-то внутри, не находя выхода. Акешинь тихо выдохнула, словно скидывая с плеч невидимый груз, и, расправив плечи, медленно развернулась, удаляясь. Она вернулась в Святилище, оставив меня стоять на террасе, во все том же молчании.

Я смотрела вдаль и погружалась в размышления о том, почему я обязана — не может быть все просто. Внутри меня бушевало чувство несправедливости, облаченное в злобу и обиду. В какой-то момент мне казалось, что я вот-вот разорвусь на части: хотелось и вырваться в крик, и расплакаться, и, в то же время, яростно сразиться за право быть собой. Но разговор с матерью, как ни странно, оставил отпечаток. В глубине души, несмотря на все, я почувствовала слабый импульс… желание изменить себя. Но я пока не знала, ради чего или ради кого. И я решила начать с тренировок — пусть это будет мой первый рывок в неизвестность».