Подземелья и чувства (гет)

«Здравствуй, странник! Если ты решился узнать мою историю, то будь готов погрузиться в мир магии и сражений, прочитать о жизни, наполненной переломными моментами, внутренними конфликтами и множеством удивительных событий, а также пережить весь спектр эмоций вместе со мной и моими спутниками — такими разными, но, несомненно, повлиявшими на то, кем я являюсь. И сейчас, когда я нашла пристанище в таверне небольшой деревушки, куда я попала по особому делу, у меня появилось время поведать тебе о самых истоках моего становления.

Моя история берет начало в те времена, когда я была совсем юной и уязвимой. Моя мать выбрала для меня имя, которое лишь частично было похоже на то, как называли детей моего народа — Элиша. Обычно новорожденных называют более классическими именами с обилием шипящих звуков, например, Талаш, Отлех или Несатлиш. Моему народу присуще шипение не только в звучании имен.

Наскаари — это люди-змеи, или просто змеиный народ. Выглядят они по большему счету как люди, но со змеиными признаками — чешуей, раздвоенным языком, змеиными глазами, у некоторых есть змеиный хвост. Кто-то приобретает такие внешние особенности с рождения, а кто-то становится похож на сородичей в детстве и подростковом возрасте. Причем нет какого-либо однозначного фактора, который влияет на перерождение — считается, что тело само решает, когда ему переродиться, без какого-либо влияния, хотя Наскаари все еще пытаются определить, что именно является переломным моментом для становления. Обычно перерождение происходит естественно — например, за несколько дней тело покрывается коркой, а когда она спадает — сформировавшийся член общества уже с чешуей.

Если перерождение произошло в период с пятнадцати до восемнадцати лет, то такого члена общества называют «поздний перерожденный», и этот представитель Наскаари ценится гораздо меньше, нежели тот, кто является перерожденным с момента появления на свет.

На момент начала этой истории я еще не прошла через перерождение — да, у меня не было хвоста, не было чешуи, да я глаза не стали змеиными. Я все еще чувствовала, у меня все еще были эмоции. В общем, все как у обычного, не настоящего Наскаари. Я абсолютно точно не оправдывала ожидания моего народа. Настоящие наскаарийцы, те, чье перерождение полностью завершено, — существа холодные во всех смыслах, лишенные эмоций и чувств, они хитры и расчетливы. Уже тогда меня воспринимали не более, чем отпрыска одной из общины, а будущее мое было туманно, но наверняка для меня была уготована самая низкая должность в общине.

Мой народ обосновался в эльфийском городе Стойнфолл, который они отвоевали у речных эльфов пару столетий назад. С тех пор эльфы пытались забрать свои права на владения, но безуспешно — потому им приходилось соседствовать со змеиным народом, иногда предпринимая попытки отвоевать территорию, но мои сородичи отлично давали им отпор. История вражды между Наскаари и эльфами тянется испокон веков с переменным успехом, и на тот момент разногласия между двумя народами уже почти доходили до предела, и мы все знали, что нашей армии рано или поздно придется хвататься за оружие.

Стойнфолл — довольно большой город, разделенный на 8 районов, и мы жили в самом центре нашей общины. На каждой главной площади и перекрестке во всем городе стояли массивные тотемы змей, вырезанные из темного камня, их глаза светились тусклым зеленым светом, а тела изгибались в витках, словно защищая город от невиданных опасностей. Помню, что во всем Стойнфолле осталось много всего со времен речных эльфов. Поля волшебных цветов и трав, которые активно использовались в алхимии, тянулись до самого горизонта, их лепестки переливались всеми оттенками голубого, пурпурного и серебристого. Могучий зеленый лес, что раскинулся вдоль широкой реки, казался живым и древним. Его ветви, как крепкие, ласковые руки, тянулись к реке, словно нежно поддерживая ее, обвивая ее берега, как в объятии. Дорожки, выложенные голубыми кристаллами, тянулись вдоль этих лесов и рек, отражая свет даже в ночной тени. Они переливались, словно звезды, спускающиеся на землю, создавая магический светящийся след, который мерцал под ногами и вел прямо к Святилищу. Казалось, что в этом городе каждый камень, каждый цветок и каждое дерево хранили память о том, что здесь когда-то жили существа, способные видеть и ощущать мир на другом, почти мистическом уровне. Для Наскаари же эти чудеса стали частью фона, частью их мира, к которому они привыкли. Все эти красоты оставались в их жизни как нечто будничное, не особо замечаемое, а в сердцах народа они не вызывали восхищения — лишь покорность и равнодушие. Я не могла понять, как такие черствые существа, как Наскаари, могут жить в этом волшебном мире, окруженном магией и чудом, и не иметь возможности восхищаться и замечать всю его красоту, как камни на дне реки, которые не способны ощутить ее прохладу и свет.

Как я уже указала выше, в мои шестнадцать лет я так и не обрела ни одного из признаков своего народа, потому моя жизнь была совсем не сладка. Сколько себя помню, я всегда была изгоем, и ко мне относились соответственно. Пока мои сверстники покрывались чешуей, а их язык становился раздвоенным, я оставалась дома, уединяясь с книгами и свитками целителей. Моя мать, занимавшая должность главного целителя в Совете общины, часто приносила новые манускрипты из Святилища. Мне было так любопытно прикоснуться к тем знаниям, которыми она обладала, и я тайком ночами пробиралась в гостиную, чтобы изучать свитки, оставленные матерью на столе. Особенно мне нравились те, что были написаны недавно. У таких свитков был особенный запах, едва уловимый, но манящий, а их аура казалась наполненной какой-то волшебной, едва осязаемой силой.

Мое окружение было ко мне настроено враждебно. Дети Наскаари были красноречивы в оскорблениях и жестоки в действиях. Троица одаренных в особенности гнобила меня, иногда причиняя увечья — бывало, что меня скидывали в гнилую яму или пытались задавить хвостом. После нескольких таких происшествий Верховная общины запретила им все виды физической расправы, но оскорбления их становились все более гнусными и разнообразными. Пока Троица активно указывала мне мое место и гнобила за происхождение, остальные попросту оставались в стороне. Стало считаться, будто они закаляют меня, тем самым помогая стать «нормальной». Для Троицы было привычным делом приближаться ко мне, сидящей в одиночестве у реки, погруженной в свои мысли, и начинать рассуждать о моей никчемности с такой громкостью, чтобы привлечь внимание как можно большего количества мимо проходящих членов общины.

— Только посмотрите на нее, какая же она убогая! Почему ее до сих пор не изгнали? — это были слова одной из Троицы, Хезары.

Эта девушка была тем самым типом перерожденных, которые с самого рождения показывали всей своей натурой, что они выше и важнее остальных, что они уже родились как настоящие Наскаари. У Хезары была изумрудного цвета кожа, густые темно-зеленые волосы, которые всегда были собраны в высокий хвост, обрамленный золотым обручем, и две пряди около лица. Взгляд ее глаз, с вертикальными зрачками, которые были словно два черных рубина, всегда был таким, будто прямо в тот самый момент она мысленно мешала меня с грязью. Хезара была стройной и гибкой, с изящной, но в то же время сильной фигурой, как у настоящей воительницы. Ее внешность считалась эталонной среди сверстников, да и саму Хезару практически боготворили, больше всего — двое приспешников из Троицы.

— Если бы я был таким, как она, я бы сам ушел из общины, только бы не вызывать отвращение у Наскаари своим видом! — это едкое умозаключение сделал второй из Троицы, парень по имени Соакош.

Приспешник Хезары редко начинал первым подначивать остальных к унижению меня. Он скорее выступал в роли поддержки авторитета Хезары и тем, кто нес истину от своей подруги в массы. Я знала, что совсем недавно он был таким же, как и я — его перерождение сильно затянулось, и община негодовала по этому поводу. Его не единожды вызывали в Святилище для разговора, но я не знала, о чем с ним разговаривали. Однако вскоре, в пятнадцать с половиной лет, за одну ночь он переродился, а утром на учебу он уже не пришел, а приполз — у него вырос длиннющий коричнево-зеленый хвост. Громоздкий и неуклюжий, хвост был пока что тяжелым бременем, не поддающимся полному контролю, и его движения были явным образом нелепыми, но никто и слова не сказал на этот счет.

Сам Соакош был довольно приятной наружности: его кучерявые черные волосы небрежно были раскиданы по голове и мелкими прядками свисали у лица, аквамаринового цвета кожа будто все время была намазана маслом, потому что постоянно сияла и переливалась, подтянутое тело было практически неприкрыто — на торс было накинуто что-то наподобие сетки в мелкий квадрат, из-за чего при определенном свете можно было заметить очертания пресса. Не то чтобы я целенаправленно смотрела туда, но… невозможно было не заметить.

Я не могла понять, почему он и остальные вели себя так, будто сам Соакош не был поздним перерожденным и что с ним не было ранее таких же проблем, как со мной на тот момент. Но похоже, что после перерождения все недостатки новоиспеченного полноценного Наскаари, которые были до изменений, забываются и прощаются.

Нашлось что еще сказать на мой счет и у следующей и последней из Троицы, Шенды.

— Она до сих пор тут благодаря положению ее матери в Совете и снисходительности Верховной. Иначе давно гнила бы на Болотах!

Как и Соакош, Шенда чаще поддерживала слова Хезары, а не была инициатором унижений. Однако она была самой жестокой в проявлении физической агрессии из Троицы. «Случайный» толчок или «случайно» кинутый в меня камень — ее рук дело, я уверена, но делала она все это настолько незаметно, что, не зная Шенду слишком хорошо и оценивая ее только по внешности, невозможно было подумать, что она на такое способна.

Шенда была худой и очень светлокожей девушкой, ее тело и лицо покрывала чешуя светло-розового цвета. Это выглядело так, будто у нее полупрозрачная кожа, отчего ее худоба еще сильнее бросалась в глаза. В ее образе не было ни лишнего веса, ни мягкости — все было острое и четкое, как геометрия стальных линий. Язык же у нее был раздвоенный, как у змеи, и едва ли кто-то мог бы не заметить его, когда она говорила. Его кончики блестели, как тонкие, острые когти, ловко разделяющиеся, когда она выговаривала слова. У Шенды были длинные светлые волосы с коричневыми прядями, которые достигали почти середины бедер. Когда она заплетала их в сложную косу, казалось, что ее волосы превращались в канат, твердый и крепкий, готовый затянуться вокруг чего угодно, если она захочет. Я всегда представляла, как с этим «канатом» она может легко справиться со своими врагами — в том числе и со мной, если на то будет воля. К слову, Шенда переродилась еще в далеком детстве, поэтому ей точно было неведомо, что я испытывала в те года.

Что же до Болот, а именно Темных Болот, которые она упомянула, — это забытая земля, где некогда процветали поселения Наскаари, пока климат и неплодородная почва не заставили их покинуть это место. Теперь Болота напоминали странный, безжизненный уголок, где когда-то кипела жизнь, а сейчас там лишь застывшая пустота. Холод, сырость и болотистая земля поглощают любую надежду на развитие. Однако для изгнанных или тех, кто не смог переродиться, эта пустошь становилась единственным укрытием. Я слышала, что в самых глубоких уголках Темных Болот еще можно было найти обломки старых храмов и разрушенных поселений, поросшие мхом и лишайниками, — свидетельства того, что когда-то здесь жили не только отшельники, но и высокородные Наскаари. Но теперь все, что осталось, — это безжизненные руины и скрытые в тумане следы прошлого.

В детстве я слышала страшилку о тех, кто попадал на Темные Болота: «Где-то в глубинах Темных Болот, под мхом и туманом, обитает Змеиный Страж. Он был изгнан из общества Наскаари за свои грехи, и теперь его душа вечна, как болотная тьма. Говорят, что, если ты заблудишься среди трясины и заденешь старое дерево, оно прошепчет тебе на ухо имя того, кто не вернулся. Но прежде, чем ты сможешь уйти, Страж найдет тебя и заберет твою душу в глубину, где никто не услышит крика. Никогда не сходи с пути, иначе твое имя станет частью его коллекции…».

Ни тогда, ни сейчас у меня нет полной уверенности в достоверности хоть какой-то информации о Темных Болотах. Для меня это так и остается местом, куда отправляют не достойных чести быть одним из Наскаари.

— Да она же бастард! — все не унималась Хезара. — Просто смешно… У меня даже живот разболелся, так я насмеялась над ней.

— Что я сделала вам? Почему вы меня так ненавидите? — зачем-то спрашивала я, в глубине души зная, что им просто нравился сам процесс издевательства надо мной, а причины были не особо важны, если на мне уже было клеймо «не такая, как все».

— А это не очевидно, уродка? Посмотри на нас всех. Мы — истинные Наскаари, а ты… — Хезара высокомерным взглядом пробежалась от моей макушки до самых стоп и обратно, — ничтожество.

Я не отличалась стойкостью против оскорблений, да и закалки у меня не прибавилось, как рассчитывали члены общества. Хоть я и старалась делать вид, будто я становилась равнодушной к оскорблениям, снова и снова нелестные слова в мой адрес добирались до самых закоулков моей души, и слезы отчаяния вновь подступали к глазам.

— Ты расстроена? — как бы сочувствующе вопрошала Хезара. — Ну же, Элиша, мы просто напомнили тебе, кто ты. И кстати, Наскаари не испытывают эмоций. Если бы ты была одной из нас, ты бы не рыдала сейчас у всех на глазах. Смирись со своим уродством.

Закаливание унижениями совершенно не приносило плодов, отчего народ стал относиться ко мне более ожесточенно. Временами ходили слухи, что на самом деле я совсем не Наскаари, а человек-эльф, которого подкинули ненавистные эльфы с соседних территорий во имя своих грязных делишек. На самом деле, несмотря на безрассудность теории моего происхождения, отчасти эти слухи имели место быть, но я расскажу обо всем по порядку».

«Итак, за всю историю змеиный народ признавал только браки внутри общины. Брак заключался по договоренности из общей выгоды, ведь о любви не могло быть и речи — змеиный народ не испытывал никаких эмоций. До совершеннолетия дети змей, как и младшие представители большинства других народов, могли испытывать эмоции и выражать их, но в процессе перерождения молодые Наскаари уничтожали чувства и концентрировались на разуме. Одни говорят, что мы перерождаемся, потому что перестаем чувствовать, а другие, что мы теряем чувства, потому что происходит перерождение. Все совсем неоднозначно.

Моя мать не теряла надежды, что и со мной это вскоре произойдет. Наша семья и так была на виду у всей общины по ряду причин, потому было бы невообразимо, если бы в конечном итоге я так и не прошла через перерождение, ведь это новый повод относиться к нам по-особенному.

Акешинь всегда была образцовой матерью народа Наскаари — отстраненной и холодной, однако она по-матерински заботилась обо мне и старалась научить всему, что знала сама. Я никогда не ждала от нее слов поддержки, хотя порывы души иногда могли сподвигнуть меня поделиться с ней своими переживаниями. Мать выслушивала меня с равнодушным взглядом, а в ответ лишь вторила, что мне нужно прикладывать больше усилий, больше стараться, больше тренироваться. Акешинь говорила, что я должна быть холодной, но иногда я чувствовала ее взгляд на мне... Как будто она сама не совсем верила в свои слова.

Лишь сейчас, после всего, что произошло, я отчасти понимаю, или мне кажется, что понимаю, ее переживания и то, о чем она думала на самом деле, но тогда такая ее реакция лишь раздражала меня. Я чувствовала себя неуслышанной, одинокой, отвергнутой.

Помню, я не хотела быть похожей на нее. Однако внешне мы были практически зеркальными отражениями — у меня те же огненно-рыжие волосы, но светлее, те же зеленые глаза, а еще в шестнадцать я уже была одного роста с матерью. Но и отличия тоже были. Например…

Мама всегда предпочитала собирать волосы в строгий, аккуратный пучок, который подчеркивал ее статность и сдержанность. Все было у нее на месте — каждую прядь она укладывала с изысканной точностью, создавая образ, в котором не было ни малейшей помарки. А я, наоборот, позволяла своим волосам свободно спадать по плечам, или заплетала их в легкие косы, которые мягко обвивали шею и спину. В моих распущенных прядях, как мне казалось, скрывался весь мой внутренний мир — чуть больше хаоса, но и больше свободы…

А еще она любила носить длинные платья из легкой ткани, украшенные изысканными узорами, характерными для народа Наскаари. Тонкие переплетения ткани изображали змеиные узоры, словно струящиеся чешуйки, и отражали ее принадлежность к общине. Я же, в свою очередь, предпочитала одежду более скромного вида, с минимумом украшений, что-то неброское.

Ну и самое главное отличие, но самое очевидное: у матери была чешуя, а у меня — нет. Тут можно только развести руками и заметить очевидные расхождения.

Я никогда не хотела стать такой, как она, а значит, я не хотела стать такой же, как и весь остальной народ Наскаари. Я не хотела терять свои чувства и ощущения, я не могла представить свою жизнь в постоянной отстраненности, холодности, безразличии. Кто бы знал об этом тогда, наверняка предположил бы, что именно из-за этого я не перерождалась. И тогда меня бы еще сильнее возненавидели.

Что же до отца… его не было. Эта тема была табуирована как в нашем доме, так и во всей общине, эта история оставалась безмолвной, как заклинание, которое никто не осмеливался нарушить. Звучит так, будто он был опасным преступником или предателем своего народа. Моя фантазия рисовала самые невероятные картины, но я так и не могла убедиться, что хотя бы одна из них была правдой. Я пыталась несколько раз поднять этот вопрос в разговоре с мамой, но каждый раз разговор обрывался с таким же внезапным и глухим эхом, как если бы я коснулась запретной двери. Мое детство было как лабиринт, в котором тени и догадки заменяли реальность, а тайна об отце висела над нами, как тяжелое, немое облако.

После одного из последних происшествий, в которое я была втянута по воле Троицы, в расстроенном состоянии я отправилась в Святилище, чтобы поговорить с матерью. Я много размышляла о своем незавидном положении и мне захотелось узнать ее мнение о том, что мне делать дальше.

Святилище представляло собой здание с крышей в форме купола, подъем к которому состоял из двух закругленных лестниц белоснежного цвета, обвитых лозой. Они располагались с разных сторон и плавно перетекали в неширокую террасу. С самой террасы открывался чудесный вид на владения общины: были видны темно-коричневые крыши домов, могучие деревья, которые прятали за собой реку, где-то вдали мерцали кристаллы, играючи отражая солнечный свет в глаза смотрящему. Высокие двери и окна с тонкими переплетами, напоминающими эльфийские символы, украшали фасад. Место для Святилища было подобрано под стать положению, которое занимал Совет в нашей общине. Здание выглядело так, будто оно было частью самой природы — впитавшее в себя магию и историю, оставшуюся от ушедших эльфов. Мрачные Наскаари, стоя у подножия Святилища, казались неуместными, словно не обладали величием, которое исходило от этого места. Их присутствие было чуждым и не гармонировало с атмосферой, царившей вокруг.

При входе в помещение, с самого порога взгляду в миг открывалось невиданное количество книг, которые заполоняли полки высоких шкафов. Подле них для удобства любого желающего располагались столы со стульями, которые были украшены тонкой резьбой, напоминающей изгибы змеиных тел — спирали, плавные линии и символы, которые будто оживали и плавно двигались на деревянных поверхностях. Каждый элемент, будь то ножка стула или кромка стола, был покрыт узорами, как если бы сама древесина отражала природу Наскаари, обвивая пространство вокруг змееподобной силой и мощью. В главной комнате всегда царил мягкий свет, исходящий от кристаллов, которые были повсюду — на полу, стенах, потолке. Даже когда солнце скрывалось за горизонтом, его последние лучи находили хотя бы один кристалл и начинали танцевать по его граням, создавая мерцающие узоры в полумраке. Пройдя дальше стеллажей, можно было заметить статуи, которые являлись наследием Наскаари. Все они, точно живые, стояли в круг и будто тоже являлись невольными свидетелями того, как в Святилище вершилось правосудие. В самом конце комнаты, по центру, располагался подиум, где обычно стояли представители Совета во время той или иной процессии. Всем остальным подъем на подиум был запрещен, если такая возможность не была предоставлена Советом.

В здании было еще несколько комнат, однако туда было не дозволено входить обычным жителям общины, но я точно знала, что массивные двери этих комнат скрывали за собой множество секретов.

В тот момент, когда я вошла в здание, мама была одной из немногих, кто находился в помещении. Еще несколько человек сидели на противоположной стороне библиотеки и что-то усердно изучали в книгах. Акешинь перебирала свитки, которые были освещены светом близ стоящих свечей, и было понятно, что она готовилась к очередному собранию Совета. Мать медленно подняла голову, когда я подошла, и не поменяла выражение лица, лишь вопросительно вздернула брови.

— Я хочу поговорить, — тихо произнесла я, чтобы не тревожить сосредоточенных чтецов позади.

— Не здесь, — ответила мама и жестом показала на дверь. Она отложила свитки, плавно поднялась со стула и, поправив платье, направилась к выходу, а я следом за ней.

Мы расположились на террасе прямо напротив входа. Солнце уже зашло за горизонт, оставив на небесном полотне багровый след, и община медленно погружалась во тьму. В окнах уже мерцали слабые огоньки, свет от которых отражался на влажных от вечерней росы камнях, придавая всему этому виду особую интимность. Погруженная в полумрак, улица казалась почти безжизненной, лишь несколько фигур спешили в сторону своих домов, их силуэты сливались с тенями, а их шаги отголосками отдавались в тишине. Только слабые мерцания свечей, что горели за окнами, напоминали о жизни, скрытой за стенами этих домов.

Городской стражник размеренным шагом поднялся на террасу, его тяжелая броня звякала с каждым движением. Он коротко оглядел улицу, прислушиваясь к тишине, и ненадолго остановил взгляд на наших силуэтах, прежде чем потянуться к древнему факелу, висевшему на стене, и зажечь его. Пламя едва задергалось, но мы с мамой уже смогли четко видеть очертания лиц друг друга. После того как свет разлился вокруг, стражник чуть наклонился, проверяя, не затухает ли огонь, и, удостоверившись в этом, тихо ступил обратно в темноту ночи.

— Я не понимаю, что мне делать! — сразу начала я, едва стражник исчез из зоны видимости. — Я не знаю, кто я, мама…

Акешинь резко схватила меня за плечи, чтобы угомонить мою активную жестикуляцию. Она все так же безэмоционально, немного исподлобья, смотрела на меня.

— Элиша, — медленно и размеренно начала она, — тебе уже шестнадцать. Пора учиться уничтожать эмоции. В тебе течет змеиная кровь, ты должна забыть о своей человеческой стороне и начать соответствовать народу Наскаари.

— Но… мама, как ты можешь быть столь жестокой? — я вырвалась из ее хватки и отступила назад. — Как же уничтожить эмоции, если они переполняют меня?

— Ты не какая-то особенная, дочь моя, все проходят через это, — мне показалось, что в глазах Акешинь промелькнуло сочувствие или даже печаль, но, зная свой народ слишком хорошо, я тут же поняла, что этот проблеск — то, что я искала хоть в чьи-то глазах, и в своей фантазии я сама наделила свою мать способностью хоть к толике сопереживания. — У тебя нет выбора, Элиша. До совершеннолетия ты должна переродиться и стать сильной. В ином случае Верховная будет недовольна… и на этот раз она не будет благосклонна.

Я отвела взгляд в сторону, в самую глубину могучего леса. Мне так хотелось исчезнуть, раствориться в этом лесном безмолвии, скинуть с себя тяжкое бремя, которое носила, как цепь, — бремя, что называлось «перерождением». Это было бы облегчением, хотя бы на мгновение, освободиться от вечного ожидания, от этой невыносимой тяжести.

— И что же мне делать? Как мне переродиться? — спросила я с отчаяньем в тихом голосе, не отводя взгляда от темноты.

— У каждого это происходит по-своему. Постоянно тренируйся и забудь об эмоциях. — Мать приблизилась и, повернув мое лицо к себе, пристально посмотрела в глаза. Ее голос стал приглушенным. — Ты обязана, Элиша.

Воцарилась тяжелая тишина. Мать отступила, соблюдая ту необходимую дистанцию, которую наши обычаи считали допустимой. Я растерянно стояла, не зная, что сказать, и просто хлопала глазами, будто слова застряли где-то внутри, не находя выхода. Акешинь тихо выдохнула, словно скидывая с плеч невидимый груз, и, расправив плечи, медленно развернулась, удаляясь. Она вернулась в Святилище, оставив меня стоять на террасе, во все том же молчании.

Я смотрела вдаль и погружалась в размышления о том, почему я обязана — не может быть все просто. Внутри меня бушевало чувство несправедливости, облаченное в злобу и обиду. В какой-то момент мне казалось, что я вот-вот разорвусь на части: хотелось и вырваться в крик, и расплакаться, и, в то же время, яростно сразиться за право быть собой. Но разговор с матерью, как ни странно, оставил отпечаток. В глубине души, несмотря на все, я почувствовала слабый импульс… желание изменить себя. Но я пока не знала, ради чего или ради кого. И я решила начать с тренировок — пусть это будет мой первый рывок в неизвестность».

«Тренировки были настоящим испытанием. Лук в руках казался чуждым, как камень, слишком тяжелый и неудобный. Моя стрела всякий раз пролетала мимо, будто в насмешку, с каким-то своим, независимым от меня, намерением. Она норовила угодить в самые неожиданные места — в кусты, в дерево, в землю, но не в мишень, которую я, казалось, видела все яснее с каждым разом, а попасть в нее все никак не могла. Каждый выстрел был как разочарование, с каждым новым промахом я ощущала, как растет во мне злоба. Она будто излучалась из каждой клетки, сжигая мое терпение.

Иногда я едва сдерживалась, чтобы не направить лук в сторону Соакоша и Хезары. Их плохо скрываемые улыбки и усмешки, когда я снова промахивалась, едва не сводили меня с ума.

— Смотри, Соакош, она прямо сейчас опять промахнется, ну или что еще лучше — попадет себе в ногу. Ты уже готовишься навестить ее в лазарете? — усмехаясь, с неподдельным самодовольством изрекла Хезара.

— Ты как обычно глаголишь истину, Хезара. Но для тебя это уже не тренировка, а целое представление, — отвечал ее соратник.

— Ты прав, в этом что-то есть... Но что ты хочешь от этой "потери времени"? Стрелы ей не помогут — и она переключится на что-то другое, правда? — продолжала диалог Хезара, не отводя от меня взгляда.

— Думаешь, она вообще что-то понимает? — без энтузиазма спросил Соакош. Его ответы звучали так, будто он даже не старался вложить в них смысл, а просто потакал Хезаре. — У нее нет того, что нужно. Она не такая, как мы.

— Это ее явно мучает, а я этим наслаждаюсь, — с ехидной улыбкой ответила собеседница. — Ее перерождение — это, как говорится, великий вопрос для всей общины. Но ничего, она еще почувствует, что значит не быть истинной Наскаари. Мы все ждем этого. Правда, она уже не сможет ничего сделать со своей слабостью. Это и есть ее проклятие.

— Я сомневаюсь, что у нее совсем нет шансов, — задумчиво произнес юноша. — Даже если она никогда не станет такой, как мы, возможно, ее и не выбросят на Болота, — Соакош поджал губы, будто уже пожалел о том, что сказал это вслух.

— Ты что, начал сочувствовать ей? Может, ты и сам на самом деле не переродился? А может быть, ты все-таки боишься, что она однажды поймает тебя на твоих слабостях? — Хезара усмехнулась, а затем пристально посмотрела на Соакоша. — Ты играешь с огнем.

— Я не боюсь, — после короткой паузы ответил юноша. Его голос теперь был ниже, и он начал говорить более уверенно. — Но она тебе не будет ровней, и никому из нас. И к тому же… это было предположение. Ты же и сама знаешь, что тренировки — это не только борьба с физической слабостью.

— Ах, ты так поэтичен, когда пытаешься был милым. Но ладно, пусть будет так. Она все равно не в нашем мире, и мы оба это знаем.

Они казались настолько уверенными в себе, что мне хотелось сделать им подарок — случайно выстрелить в их сторону. Но я знала, что даже если бы я этого хотела, моя стрела все равно бы полетела куда-нибудь в сторону дерева. Хотя, с другой стороны, попасть в дерево — это была та еще задача.

Помимо нас, на площадке был еще один член общины, наш ровесник — Аларштан. Он не был занят ничем другим, кроме своей тренировки. Аларштан был скромен и сосредоточен, а его стрела, казалось, всегда летела точно в цель. Он не говорил, не смеялся, не отвлекался — только шипение лука и тихий звук стрелы, пронзающей воздух, были слышны с его стороны.

Аларштан был высоким и стройным, с почти прозрачной светлой кожей, которая контрастировала с его темной одеждой. Его волосы были густыми, кучерявыми и средней длины, часто падающими на уши. Но если присмотреться, то можно было заметить особенность его ушей — они у Аларштана были не обычными, а узкими щелями, покрытыми тонкой чешуей. Они постоянно меняли форму, сужаясь и расширяясь, словно реагируя на окружающие звуки. Когда юноша делал выстрел из лука, уши слегка колебались, прислушиваясь к полету стрелы, а затем снова возвращались к своему изначальному виду. Это придавало Аларштану еще более загадочный вид, как будто его восприятие мира было наделено необычным и неуловимым чувством. Глаза у него были змеиные, светло-голубого цвета, с тонкими вертикальными зрачками, которые меняли форму в зависимости от освещения, придавая его взгляду хищную, но спокойную настороженность.

Аларштан не вмешивался в происходящее. Он знал, что его вмешательство не будет востребовано — здесь, на тренировочной площадке, все должны были бороться со своими страхами и слабостями сами.

Каждый мой выстрел из лука отравлялся не только неудачей, но и тем, что я не могла понять, в чем же моя ошибка. Я вроде бы правильно натягивала тетиву, правильно целилась, но вот лук все равно не слушался меня. Иногда мне казалось, что если бы я продолжала упражняться таким образом, то рано или поздно бы выбила из лука не стрелу, а саму тетиву. Сколько бы я не пыталась, стрела ускользала, как ловкая тень. Снова промах, снова злобный взгляд на мишень, как будто она была жива и смеялась надо мной вместе с Хезарой и Соакошем.

Мои попытки превращались в бесконечный цикл отчаяния и злости, и каждое утро тренировок прибавляло мне только разочарования. Но даже в этом бесплодном усилии был некий странный, почти болезненный импульс, который я не могла игнорировать. Я продолжала тренироваться не для того, чтобы просто научиться стрельбе или овладеть каким-либо другим видом оружия, а потому что, может быть, именно через это я надеялась найти способ вырваться из той пучины неопределенности, в которую меня засасывало все сильнее.

В конечном счете, потерпев неудачу в стрельбе из лука, я перешла на площадку для дуэлей.

Площадка располагалась прямо рядом с величественной башней, которая возвышалась на фоне зелени. Каменные стены башни были древними, но хорошо сохранившимися, а ее верхний этаж всегда покрывала легкая дымка, как если бы башня сама тянулась в небеса, стремясь узнать больше о мире вокруг. На первом этаже башни находился склад снаряжения, полный тренировочных мечей, щитов, луков и прочего инвентаря, необходимого для дуэлей и боевых упражнений. Второй этаж башни был оборудован для астрономических наблюдений — здесь стояли большие деревянные скамьи и простые астролябии — устройства для наблюдения за небесными телами и их движением. Также здесь располагались квадранты и другие астрономические инструменты, с помощью которых можно было следить за звездами. Этот этаж использовался как для наблюдений за небом, так и для того, чтобы следить за тренировками и дуэлями, происходящими на площадке внизу. Но, помимо этого, с самой верхушки башни открывался захватывающий вид на окружающую территорию, и, стоя у окна, можно было любоваться красотой природы, которая растворялась в бесконечном горизонте.

Площадка для дуэлей была обустроена для серьезных тренировок: ровный каменный пол, окруженный невысокими кустарниками, создавал достаточно открытое пространство для маневров, но при этом не ограничивал свободу движений. Несколько больших каменных столбов служили в качестве ориентиров, а вокруг тренировочного круга росли низкие кусты, которые часто служили укрытием для тех, кто изучал скрытные маневры или пытался выйти на противника из неожиданных углов.

Я уже стоила прямо посреди площадки, совершенно не готовая к сражению. Меч в руке казался мне тяжелым и неудобным, словно напоминанием о моих неудачах с луком. «Может быть, в бою с мечом мне повезет больше?» — думала я. «Может, это мое настоящее призвание — сражаться в ближнем бою, где не нужно метить в далекие цели, а можно просто действовать, не думая о промахах?».

Моей соперницей была Шенда. Она казалась тенью на поле, ее молчаливое присутствие всегда предвещало что-то неприятное. Холодная, злобная, она не произносила лишних слов, но ее взгляд мог заставить сомневаться в себе любого, кому не повезло попасть в ее поле зрения. Даже самые твердые духом не осмеливались встать против нее, и не потому, что она сильнее, а потому что ее глаза могли нанести куда более серьезный урон, чем любой удар.

Шенда тренировалась беспрестанно, даже в часы, когда другие предпочитали отдых. Каждый ее шаг, каждый ее жест были полны уверенности, а ее движения были молниеносными и отточенными. Я знала, что с таким противником мне не будет легко, и уже на старте чувствовала, как внутри все сжимась от тревоги. Наставник боевых искусств Фейшитан знал о разнице в опыте — о том, как давно Шенда оттачивала свои умения, и как неопытна я. Он дал указание ей быть милостивой ко мне, но я не верила, что Шенда вообще знает, что такое быть милостивой.

Сражение началось, и для Шенды я была словно неподвижный манекен для тренировок. Ее атаки были быстрыми и непрерывными, каждое движение, каждый выпад — словно призрак, она мелькала передо мной, а я все время пыталась ее догнать, отразить удар. Меч в моей руке казался неловким и тяжелым, и каждое столкновение с ее оружием отзывалось в воздухе звонким эхом. Я едва успевала отбивать удары, еле-еле спасаясь от ее нападений. Звук встречающих друг друга клинков был острым и ярким, как удар молнии, и не раз я слышала его отголоски в ушах даже после того, как удар уже миновал.

Шенда не давала мне ни единого шанса на передышку. Она играла со мной, сжимая пространство между нами, заставляя меня все больше терять уверенность в себе. Она не только сражалась, но и говорила.

— Ты серьезно возомнила, что ты ровня мне в дуэли, ничтожество? — ее голос оставался ровным и уверенным, будто мы вовсе не сражались, а вели светскую беседу.

Ее слова были словно ядовитые уколы, которые не касались тела, но ранили меня гораздо глубже. Она говорила о моей ущербности, о моей неумелости, о том, что я никогда не смогу стать частью их мира. Каждое ее слово било точно в цель, каждое ее замечание резало больнее, чем самый заостренный нож.

А затем она повалила меня на каменный пол и насела сверху, и, одной рукой держа за шею, другой направила острие меча прямо мне в лицо.

— Можешь молить о пощаде! — злобно прошипела Шенда, не отводя от меня своего наполненного презрением взгляда.

Я не могла дышать, и мир перед глазами начал тускнеть. Меч в руках Шенды был как рычаг, а ее мощные пальцы — как капкан. С каждым мгновением я ощущала, как теряю силы, как темнеет в глазах, но это было не больно. Просто боль исчезала, как будто я становилась невесомой, как будто мир вокруг меня растворялся. Я не помню, когда именно ее хватка ослабла и я смогла снова вдохнуть, но помню, как после этого в глазах было мутно, и тело словно не слушалось меня.

Наставник Фейшитан помог мне встать и еще некоторое время придерживал меня, чтобы я не упала, пока я приходила в себя. На меня напал приступ кашля, а ноги были ватными. Затем он усадил меня на близ стоящую скамью, и я, наконец, поняла, что произошло.

— Шенда, ты с ума сошла? Ты могла меня придушить! — хриплым голосом отчаянно выкрикнула я.

— Жаль, что я этого не сделала. Такой был шанс, — ни одна мышца на ее каменном лице не дрогнула, пока она произносила эти слова. — Похоже, я слишком великодушна к уродцам.

Шенда удалилась, удовлетворенная очередной победой, и я осталась совсем одна сидеть на скамье. Я осмотрелась вокруг, но не нашла наставника, который совсем недавно помогал мне прийти в себя. Затем я подняла взгляд к окну на самой вершине башни и мельком увидела очертания оранжевого рукава его одеяния. В моих глазах все еще было мутно, но я точно заметила, что на втором этаже он был не один. Когда же силуэт наставника исчез из обзора окна, я отчетливо увидела темную фигуру его собеседника, которая теперь была повернута в мою сторону. А затем, подняв взгляд еще выше, я встретилась с ним глазами. И я точно знала, кто это».

«Я была охвачена смутной неудовлетворенностью. Я думала, что прилагаю достаточно усилий, чтобы измениться, но мои эмоции, как всегда, брали верх над разумом. И вот, каждый раз, когда что-то шло не так, я мгновенно теряла самообладание. Я стремилась к изменениям, правда, но они не приходили так, как я надеялась.

Сбросив с себя остаточную тревогу, я поднялась со скамьи и направилась к тренировочному кругу, где одиноко лежал мой меч — величественное орудие, которое не смогло стать моим помощником в стремлении стать сильнее. Когда я взяла его в руку, он показался тяжелее, чем во время боя, будто меч напоминал мне о той слабости, с которой я продолжала бороться. Или эта тяжесть просто свидетельствовала о том, что мои силы так и не вернулись ко мне после поражения в битве за перерождение.

Медленно высвободив воздух из легких, я направилась в башню, чтобы вернуть оружие на место. Тени разочарования следовали за мной, но я все равно продолжала идти, несмотря на тяжесть в груди. В этот момент прямо напротив меня появился наставник Фейшитан. Он только что спустился по винтовой лестнице со второго этажа, коснулся моих плеч и, словно прочитав мои мысли, молча удалился из башни, ни единым словом не нарушая мои мыслительные процессы.

Пространство комнаты было наполнено тусклым сиянием закатного солнца, которое своими лучами проникало через маленькое окно. На стенах висели древние, покрытые пылью щиты, а прямо над ними, как старые свидетели прошедших боев, на полках лежали изогнутые мечи и длинные копья, каждое из которых хранило свою историю.

Я шагнула к стойке и аккуратно положила меч на место, чувствуя, как его тяжесть постепенно отступает. Мое движение было почти механическим, как будто само пространство вокруг требовало этого жеста. Вокруг царила тишина, но в ней было что-то из прошлого, как будто стены башни, когда-то эльфийской, все еще хранили отпечатки былых времен. Тонкая резьба на полках, явно не наскаарийская, веяла далеким прошлым, когда здесь царили элегантность и гармония. Башня сохранила свою древнюю душу, и в ее тени еще звучали невидимые шаги тех, кто обитал здесь прежде.

— Поднимешься сюда? — мой внутренний поток мыслей был прерван мягким, но отчетливым голосом, который, словно отголоском, раскатился по стенам. Я подняла голову вверх.

На самой верхней ступени лестницы, в свете тусклого сияния, стоял тот самый силуэт, который я заметила ранее с улицы. Я растерянно отстранилась от инвентаря. Мозг застыл на миг, не понимая, как реагировать на этот вопрос. Юноша смотрел на меня с легким ожиданием в глазах, и я поняла, что застыть в неподвижности — не лучший ответ. Я быстро замахала головой и подошла к лестнице, чтобы подняться к вопрошающему.

Когда я поднялась наверх, юноша сделал шаг назад, позволяя мне пройти, но не приблизился. Он остался на расстоянии, сохраняя необходимую дистанцию. Я его сразу узнала. Это был Д’алгорт, сын Верховной общины и наставника Фейшитана. Вряд ли я могла бы не узнать его — Д’алгорт был тем, кого называли «будущим общины», завидным кандидатом для брака и просто примером для подражания. Мы с ним никогда не общались: не было ни повода, ни возможности. Пока я оставалась нелюдимой, он много тренировался, помогал всем в общине и с честью носил статус истинного Наскаари. Потому я была несказанно удивлена, что Д’алгорт позвал меня для беседы.

Д'алгорт был высоким и статным нааскарийцем, в кожаном жилете на шнуровке, который облегал его грудь, создавая впечатление силы, но одновременно не сковывал движения. Под жилетом виднелась распахнутая светлая туника — простая, со свободными рукавами и глубоким вырезом у горла, который открывал его шею, покрытую коричневой чешуей. На видимых участках рук также располагались узоры из чешуи. Его низкие, слегка сдвинутые брови придавали взгляду суровость, но сам он не казался опасным. Напротив, его взгляд был скорее задумчивым, с нотками недосказанности, будто он всегда был немного отвлечен от того, что происходит вокруг. Каштановые волосы были собраны в хвост, но одна непослушная прядь свободно спадала на лоб, добавляя его облику некоторую небрежность, что контрастировало с его внешней серьезностью.

— Для начала я хочу сказать, что Троица ведет себя недостойно по отношению к тебе, — его голос был ровным, но в нем чувствовалась сдержанная напряженность, словно он подбирал каждое слово. Между фразами он делал паузы, как будто размышляя, и, возможно, ожидая, что я скажу что-то в ответ. — Ты не заслуживаешь этого, Элиша.

Когда он произнес мое имя, меня сразу охватило незнакомое чувство. Он произнес это непривычно мягко, без претензии, без попытки задеть. Для меня, привыкшей к тому, что в любом общении с представителями моего народа мне приходилось пребывать в оборонительной позиции, такое обращение было совсем не знакомым и даже странным.

— Ты говоришь о тренировках? — наконец я превратила монолог в полноценный диалог.

— Да… и нет, — Д’алгорт выглядел задумчивым, но его голос становился все более решительным. — Я знаю, как они обращаются с тобой. Это немыслимо… — он замолчал, словно не решался продолжить, и долго смотрел на меня. Я в ответ опустила взгляд, не желая показывать, что его слова заставляют меня чувствовать неловкость. — Я хотел сказать, что вместо издевательств они могли бы вести себя достойно, под стать своему народу.

Тишина снова наполнила пространство между нами. Я чувствовала, как по щекам поднимается горячая волна, но сдерживала себя, пытаясь выждать нужный момент для ответа и гадая об истинной причине, почему Д’алгорт пригласил меня поговорить. Сделав шаг в сторону окна, я обратила взор в направлении гор, вершины которых величественно рисовались среди небесной глади.

— Элиша, я хотел предложить тебе помощь, — его голос снова привлек мое внимание. Д’алгорт сделал широкий шаг в мою сторону, но тут же остановился. — Я знаю, что ты испытываешь трудности на тренировках, поэтому я предположил, что ты не откажешь, если я предложу тебе быть твоим тренером.

Я удивленно распахнула глаза и перевела взгляд на юношу, пытаясь разобраться в его намерениях. Его выражение лица было уверенным, а нахмуренные брови придавали серьезности его словам.

— Что?... — протянула я почти пискляво, будто не поверив, что слух меня не подводит. — Но зачем тебе это?

— Я просто хочу поступить правильно, — он провел рукой по задней стороне своей шеи и слегка опустил голову, будто размышляя. — Да и представь лица Троицы, когда после наших тренировок ты покажешь свои навыки.

Его слова отложились в голове, а во взгляде мелькнуло нечто странное -почти улыбка, но слишком сдержанная, чтобы я смогла точно понять, что это было на самом деле.

— Так каков твой ответ? Мне ждать тебя завтра утром на урок стрельбы из лука?

Как моих ушей только коснулось словосочетание «стрельба из лука», к горлу подступило ощущение, похожее на тошноту. Похоже, мое тело уже на уровне рефлекса отвергало эту практику. Но, с другой стороны, я подумала о том, что если обучение будет проходить не под насмешки недоброжелателей, а под мотивирующие к правильному действию наставлению, то это вполне может привести к какому-нибудь положительному результату.

— Наставник мне определенно не помешает, — я развернулась к нему и расслабила корпус, который на протяжении всего диалога держался в напряжении, изображая ровную уверенную осанку, которая должна была замаскировать волнение. — Главное не подходи близко к мишени, когда я стреляю, это может быть травмоопасно.

Я усмехнулась, и он, похоже, тоже не удержался от легкого смешка, который так странно разрядил атмосферу.

— Тогда до завтра, Элиша.

Д’алгорт изобразил поклон головой и удалился так же, как его отец — бесшумно спустился и исчез за стенами башни. А я осталась все там же, наверху, в комнате, наполненной астрономической аурой.

Я приняла предложение Д’алгорта не только потому, что он был доброжелателен ко мне. Я знала, что он временами помогает своему отцу тренировать будущих защитников нашей общины, и поэтому сомнений в его умениях как наставника совершенно не было. Это был шанс изменить что-то, и я решила, что им нужно воспользоваться».