И она ушла (гет)

22 апреля 2005-го.

Хорошо, я сдаюсь. Отлично. Да.

Говорят, нужно вывалить как в мусорку внутренности, тогда и пройдет.

Вываливаю в эту свои строки:

«Ну как живешь?», — «Молитвами твоими».

Был твой вопрос и мой таков ответ.

Ты поглядел глазами не своими,

и для меня вдруг замер белый свет.

И сердце билось бешеными взрывами,

и я стояла взгляд не отводя.

И как во сне казалось все обрывами.

Вот я проснусь и… не было тебя.

Потом мы вместе ехали в автобусе.

И я сидела рядом, как всегда.

Но не было уверенности в голосе,

и нежность не вплеталась в наши голоса.

Ты тихо говорил, а я сидела, слушала;

твой голос слышала, но не слова.

И женщины вокруг меня мяукали,

а я молчала — голос твой ловя.

Я краем глаз встретила взгляд твой милый,

но ты свой взгляд поспешно отводил.

Как будто взгляд мой обладал огромной силой

и всем моим в тебе руководил.

Ведь я еще жила в твоем сознании,

ругаясь с кем-то, все-таки жила.

Не слыша в любви признанья,

я тем сама признанием была.

Я уходила, появляясь снова.

И снова исчезала в даль.

И снова я была твоей основою,

в которой зарождалась и печаль.

В руках вертел, крутил билеты

и вдруг замолк как будто нет меня.

Задал вопрос и ждешь сидишь ответа,

а я молчу. Прости. Не слушала тебя.

Ну вот и все. Приехала. Я вышла.

А ты поехал дальше, не глядя,

где я иду, как думаю, что слышу,

что буду делать дальше без тебя.

24 апреля 2005-го.

Прошла еще одна смена. Блейз сказал, что ты бегаешь от меня как от огня. И еще спросил, что у нас случилось.

Черт знает, Драко, что случилось. Всегда казалось, что у меня будет минута объясниться или удержать тебя. Что моя боль не станет растекаться океаном, а умрет маленькой горной речкой.

Но это и неважно. Важно то, что, значит, ты ничего не сказал Забини. Хоть на это у тебя хватило сознания.

Женщины привыкли преувеличивать чувство собственного достоинства. Мне должно льстить или бесить, что наша история стала достоянием итальянского искусства.

Де-факто мне же плевать. Хорошо, что все молчат. Хорошо, что молчишь ты. Если это значит, что ты не придал значению всему… Так тому и быть. Это мне на руку. Это хорошо для нашего будущего, не общего и не вместе. Просто для продолжения пути, где бы мы оба не оказались и куда бы наши ноги не завернули.

Пусть дорога домой всегда будет асфальтированной. И легкой, если нужно расшифровывать метафоры.

Но внутри так и горит. Горит только один вопрос: «А собственно, что же у нас произошло?»

И водой тушит ответ: «А черт его знает», — кричу я в стену, правой рукой придерживая сигарету, которая распускает дым по комнате. «Я не знаю».

Знаю только то, что люблю тебя. Продолжаю делать это и ошибки.

Все будет просто. Ты придешь протянешь руку. Скажешь: «Здравствуй, Грейнджер». Словно ничего и не было.

Хорошие слова, откуда они, надо бы узнать.

26 апреля 2005-го.

И снова я стою на той дороге,

которая тебя навеки увела.

И вот опять весна у нашего порога,

но мир цветет и пахнет без тебя.

Все также тополя позеленели.

И наш подснежник отцветает без тебя.

И птицы в свои гнезда прилетели,

а я живу и не могу найти себя.

Я вся еще в том мире золотистом,

где солнце светит ярче, чем всегда,

где день и ночь несется в темпе быстром,

где и печаль, и радость зависят от тебя.

Но нет сейчас ни радости, ни горя.

Осталось в сердце только одна боль.

Да и любовь огромная как море,

да и дожди соленые как соль.

Остался ты так нужный и далекий,

остался ты, да и ушел в тумане.

И от моей мечты огромной и высокой

остался только правильный обман.

Но верю я весна опять вернется.

Вернется снова. Захватив себя с собой.

Да и любовь опять твоя найдется,

она все время ведь была со мной.

27 апреля 2005-го.

Вот еще прошел один день, и осталось еще три рабочих дня. А потом отпуск.

Сегодня пойдем с Гарри за билетами на самолет. Полетим в начале мая в 6:53 по местному.

Это хорошо. Это можно немного поспать. Я жду май как весну, в которой всегда правит психологический параллелизм. Это мне близко.

Стараюсь понять и найти, куда деть время. Еще только шесть часов вечера, а я уже начинаю ждать. Зная, что ты не придешь.

Но я все равно жду.

Сегодня схожу к Уизли, давно не была у них. Дождусь восьми часов и схожу. Потанцуем под любимый джин и пластинку с магловскими песнями.

А затем вернусь домой. Странные иногда бывают понятия у человека.

Дом… Есть ли он у меня? У меня есть общежитие для работников Министерства. Временное пристанище. Койка, казенное белье, стул, стол, тумба. Но почему-то это считается домом.

Вчера смотрели кино «До последней минуты». Страшное время, страшные убийства. Националистам ничего не стоит убить человека. Топором раз, раз и… кровь. Жутко.

Каждый раз думаю, как смогла выжить я. Иногда кажется, что я ничего страшного не переживала. Забыла, стерла, не вспоминаю.

Но, конечно, нет. Очевидно, нет. Я понимаю, отлично понимаю, что сама жила в такое время. Жила и боролась, если требовалось. Воевала, когда пришлось воевать.

Кто-то наверно мечтает жить в то время, жалеет, что родился поздно. Романтизм.

А я нет. Сейчас просто хочу, чтобы мне было шестнадцать лет и все начать сначала, чтобы не знать, каково это любить Драко.

Ох да, снова к любви. Все свожу к ней, к нему, к миру, в котором нужно заново научиться быть. И что вы мне сделаете за мою личную лирику?

28 апреля 2005-го.

И опять наступил вечер. И опять я хожу у окна, и опять жду. Дурацкое это дело.

Сидеть и ждать, не зная чего. Хотя я знаю, чего жду. Вернее — кого.

29 апреля 2005-го.

Выходной. На улице слишком приятная погода для апатии. Ездили с Тео в его дом. Его родители приняли меня за его девушку. А нам смешно.

Его мать так заботливо ко мне относилась, и все допытывала — когда я еще к ним приеду. Смешная.

Потом ходили в лес, через болота и с бутылкой хорошего рислинга. Давно я не была в лесу. Давно не пила вино, не забывалась, не общалась с Ноттом. Он, уверена, видит все это между нами, но покорно молчит. Покорно позволяет чувству уместности не вредить.

Вечером уехали на поезде в Лондон. И на вокзале я вертелась по сторонам. Казалось, сейчас повернусь и увижу… его.

Но его не было, и ничего не предвещало его появления.

Мое сердце удивительное. Всегда подает знак, когда он рядом. И сейчас оно молчало.

Устала сегодня, хочется спать. Я не жду тебя больше, Малфой. И это честно.

30 апреля 2005-го.

Вру. Я все вру.

Жду.

И дождусь ли? Вот в чем вопрос.

1 мая 2005-го.

Работала целый день. На завтра взяла выходной. Исчезаю на целый месяц. Драко сказал, что он скоро тоже исчезнет. Собирается увольняться.

И что я буду делать, когда его не станет в стенах Министерства?

Не знаю. Подумаю только, что его нет, что я даже раз в день не буду его видеть… и становится плохо.

Для меня как будто исчез целый мир. Не могу больше писать… боль становится вполне физической.

Джинни говорит, что пройдет. Что встречу я другого, хорошего, любящего, стоящего. Что он будет стеной и будет боготворить.

А у меня перед глазами лишь его взгляд из толпы, который пронзает насквозь. То частое сердцебиение и случайные стоны при случайном поцелуе. Та жажда меня и собственничество.

Которых, естественно, больше нет. И я даже не могу больше винить себя.

2 мая 2005-го.

Сегодня были в баре. Драко выступал с речью о каком-то прорыве на работе.

Бар понравился, и он выступил отлично.

Потом отгородился от меня девушками. Вижу счастье в его улыбке.

Сейчас… вот сейчас… кажется, что это все. Предел. Наш и мой личный.

И мне это уже надоело. Я знаю его настолько, что мне хватило одного вечера.

Раньше он не позволял матам случаться в моем обществе. Но теперь случилось и это. Если он стал так делать при мне, то это уже все. Пусть он и перебрал джина. Ранее он не позволял.

Но!

Как он смотрел на меня, когда я танцевала, — это снова не забыть. И к черту, дорогой дневник.

Я люблю эти блядские маты из его рта.

И то, как он искал меня, когда я исчезла. Как он с вызовом ждал, что я приглашу его станцевать какой-то до ужаса аристократический танец.

Ты забыл, Малфой? Я тоже пьяна, все еще упряма, все еще грязнокровка. И все еще имею поклонников тоже.

Кроме тебя, дорогой Драко Малфой, тоже есть мужчины.

И мне уже понравился один… Джинни говорит, что он некрасивый. Это правда так, но глаза у него чистые-пречистые. Они еще не умеют скрывать чувства, что в наше время редкость. Но я даже не узнала, как зовут его.

Имею же я право на безрассудство, в самом деле?

И имею я право вспоминать, как ты смотрел на меня, когда я уходила. Словно чего-то ждал. И улыбаться, воспроизводя, как дура-Кэтрин приревновала тебя ко мне. Действительно, дура.

Мы ведь не вместе. Но это приятное чувство поселилось во мне как наркотик. Тео сказал, что я чокнутая.

Да я и не скрывала.

3 мая 2005-го.

Сегодня ездили к Блейзу большой компанией. Джинни и Гарри тоже были. Обнимались с Пэнси. Она выжидающе стреляла глазами, но я молчала и тупо мотала головой.

День прошел весело. Ради смеха меня выдали замуж за Тео. Снова.

Смеялись. Снова. Потом ходили гулять в лес. Снова.

На вечеринке был ребенок. И почему-то я решила побыть с ним больше двух минут. Словила себя на мысли: «Хочу, чтобы у меня был такой маленький Малфой».

Даже смешно. Джинни и Тео смеялись тоже. Но стоит признать (и это мне страшно) — я мало вспоминала о тебе.

Неужели это все?

Что потом? Мимолетные воспоминания с новым мужчиной об одном платиновом придурке?

Я хочу, чтобы платиновый придурок был моим.

4 мая 2005-го.

Да, попробуй не думать о нем, когда всю ночь во сне видишь одни и те же глаза.