Проверено на грамотность 
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мы сами приручаем тех зверей, которые сжирают нас без остатка.
Слушаясь Гарсива, тонконогий Азар бодрым шагом пересекал людные улочки, застроенные арками и колоннами торговых рядов. Вперебой летели предложения услуг и товаров, выстраивая около лавок внушительные очереди. Кто-то предлагал свежую рыбу, кто-то тончайший шелк во всей сатрапии. Одни разложили на прилавках золотые украшения, а другие расставили кувшины с маслом и пивом. В тавернах варили еду при помощи чанов, встроенных в прилавки с печью, под навесами за золото взвешивали ценные благовония и продавали на помостах рабов. За стойками, что принадлежали местным конным фермам, продавали упряжь и мастерили колесницы и броню для лошадей. Самый шумный квартал города дурел от жары и борьбы за внимание покупателей.
Кассандана, сидевшая сзади, после храма вела себя угнетающе тихо, а, увидев новенькую эллинскую колесницу, не проронила ни слова и даже теснее прижалась к Гарсиву, сцепив на его груди руки. Он не знал, с какими размышлениями она покинула дом Кибелы, а делиться своими неприятностями супруга ни с кем, кроме матери, не любила. Она о них расскажет потом, как с письмами о дочери, или когда его терпение вдребезги разобьется о ее скрытность, положив конец истощающему затишью.
Конь прибавил ходу, оставив позади последние прилавки с цветами и посудой, и выехал на кипарисовую аллею, по которой горожане лениво стекались к рынку. Здесь же, окутанный гущей зелени, лежал навьюченный тюками верблюд, а его хозяин, босоногий арабчонок, прямо на каменном ограждении расстелил циновку с диковинным товаром.
— Не проходите мимо! Редчайшие дары пустыни! — нахально кричал он, жонглируя двумя медальонами. Среди пряжек, статуэток, украшений и мумий животных, выставленных на обозрение, взгляд Гарсива зацепился за добротные кинжалы и акинаки, кто знает, из чьих рук добытые этим проходимцем. — Сотни лет эти сокровища хранились в мертвых песках под пламенным оком Зрячего, но песчаные духи были милостивы ко мне и позволили их откопать! Им нет цены, это наследие древних царей и цариц, легендарных героев и прославленных богов! — соловьем заливался малолетний торговец.
Появление стражи его ничуть не смутило. Завидев двух персидских копейщиков в широких штанах и туниках, доходящих до колен, мальчик как будто повеселел. Он обнажил свои желтые лисьи зубы, подбросил медальоны в воздух и, поймав их, льстиво обратился к солдатам:
— Не проходите мимо, благородные властители Меонии! Редчайшие дары матери-пустыни для бесстрашных воинов Персии!..
Голоса персов пропали в утробном реве верблюда, отчего Гарсив, отъехав на много локтей вперед, так и не расслышал их ответ голодранцу. Принц не полнился сомнениями или жалостью на его счет — солдаты выяснят, что товары краденые, возможно, найдут их настоящих владельцев, а воришку приговорят к наказанию палками. Будь только возможно так же запросто поймать бунтовщиков и изобличить меонскую и эллинскую знать, Гарсива не отравляла бы никакая другая хворь, кроме засилья бычьего упрямства Кассанданы. Этот сучий гарнизон едва брало оружие и того хуже измор, потому как он жрал исключительно его душу.
— Долой персидское господство!
Азар выехал на проезжую улицу, разделенную длинным фонтаном на две дороги, и гнев мятежников ворвался в жизнь принца мечом, подло нацеленным в спину. Гарсив придержал коня, внимательно прислушиваясь. Насколько позволял обернутый на голове капюшон-воротник, он огляделся по сторонам и обнаружил меонского юношу, что скандировал перед толпой слушателей, занимая вершину широченной библиотечной лестницы.
— Персы мнят себя доблестными львами и честными вельможами, но, взирая на их подлинное обличье, я чую, как пахнет гнилью! Меония — наша страна! Наш славный плодородный край, полный золота и процветающий благодаря торговле, а они — кровожадная, алчущая мерзость! Они наживают богатства на нашей земле, погружая в нее свои клыки и когти, а что остается нам? Наши предки платили честные подати меонским правителям, у каждого было в достатке хлеба, молока и зерна, а столы по праздникам ломились от мяса и кубков вина! Наши деды и прадеды не терпели унижений и произвола, отдавая последнюю козу и монету! Но все наше имущество сгинуло в ненасытной пасти персидского льва!
— Долой завоевателей, долой беспощадного зверя! Нам нужна наша свобода! — грянул весь тот сброд, что жадно внимал обвинителю с белокаменных ступеней.
Мозолистые кулаки взмыли в воздух, давая волю мятежно разгоревшемуся духу. Среди людей не имелось скрюченных стариков и сознательных мужей — только грязные, вымокшие от пота мальчишки, очарованные прелестью борьбы. Ни чьи туники и остроконечные колпаки не пестрели роскошью и изыском вышивки. Напротив, грубые одежды, потеряв первоначальный вид, протерлись до дыр и исчезли в множестве разноцветных заплат, так же как их владельцев лишения и тяготы обратили в ничто. В разъяренную чернь. В чернь, что просочилась из убогих тростниковых хижин нижнего города на улицы зажиточного акрополя. В чернь из черни.
От бунтовщиков веяло терпкостью возделанных почв, речным илом и тайным предательством меонской знати и жречества. А свою близость к правде Гарсив чувствовал как никогда остро: богатые решили идти на приступ за спинами юных и легковерных рабов.
— Персы живут в изобилии и праздности, а наш народ обнищал! Мы возделываем поля, разводим виноград и инжир, изготовляем шелковые одежды, добываем золото, серебро и лазурит, но имеем ли мы хоть что-нибудь из этого? Нет! Наших героев, мудрецов, ученых и достойных мужчин сравняли с простолюдинами, а простолюдинов превратили в пленников и нищих. Величие персов выковано из нашего пота и страданий от жестоких мечей их убийц! — не скупился в высказываниях бойкий на язык обвинитель, и когда толпа громогласно поддержала: «Долой восточных угнетателей!», позади шевельнулась Кассандана.
Ее перевязанная рука взволнованно сжалась на плече принца, источая запах целебных мазей, а голос озвучил блуждающие в душе подозрения:
— Знакомое лицо у выступающего, я его уже видела… Это случайно не Пелоп? Новый слуга Даскила, помнишь? Это же он впрягал наших лошадей в день той гонки.
Супруга получила от него мрачный утвердительный кивок. Даскил… Это имя для Гарсива ровно ничего не значило. Ни оглушающих протестов в ответ на действия персидской власти, ни славы, коей могло бы быть осенено, если бы знатный меонец преуспел хоть в чем-то, кроме состязаний на колесницах и распития вин на пирах. Даскил безропотно принял владычество Персии. С Гарсивом и князьями поддерживал дружбу, зазывая то и дело к себе в гости. Подати выплачивал исправно. Трава в безветрие создала бы больше шума, чем имя Даскила за то время, что принц стоял сатрапом над Спардой. А между тем кощунственные речи Пелопа нарушили этот покой первыми тревожными шорохами.
«Новый слуга Даскила, помнишь? Он впрягал наших лошадей», — резкое эхо мыслей вторило Кассандане. Тогда они видели Пелопа впервые — юнец крутился рядом, обслуживая захмелевшего хозяина, а затем убежал прилаживать на конях упряжь, восхищенный красотой нисейцев(1).
— Ставлю пять серебряных талантов, что я обойду тебя на третьем круге! Пять колесниц — пять кругов. Ты согласен, господин? — дружелюбная улыбка Даскила расплылась по лицу, цепляя Гарсива за живое.
— Самонадеянно, — хмыкнул принц. О Гарсиве говорили, что он ездит, как демон: не считая Кассанданы, никому не удавалось его обойти. — Договорились.
— А меня почему сбросили со счетов? — вклинилась Кассандана. — Я удваиваю ставку, если обойдешь нас двоих. Не один Гарсив умеет побеждать.
— Как угодно, госпожа! — весело захохотал меонец. — Чтобы утереть вам нос, мне не жалко и пятнадцати талантов(2). Эй, Пелоп, пошевеливайся, чего загляделся!
Гарсив не возражал, но, коснувшись плеча жены, шепнул ей:
— Возьми мою колесницу. Она тяжелее и надежнее.
Мог ли он подумать, что дыру в своей груди проделает сам и, соглашаясь на игру Даскила, не заметит, как вовсю играет с дэвами. Для бездны ставки в серебре неприемлемы — ее измазанные скорбью руки не вытряхивают из кошелей монеты. Они потрошат людей.
— Мой отец боролся с персами! Нас обложили непосильными налогами и хотели отнять у нашей семьи землю, а когда отец воспротивился им, Тирибаз его убил! — Пелоп с лестницы во всю надрывал глотку. Бросая ему отрывистые кивки, чернь оживленно поддакивала. — На месте наших украденных полей простираются персидские угодья, парадизы(3). Мы лишились родных, жилищ, урожая и скота, но кому подавать жалобы? Кто нас защитит? Ни одна наша мольба не дошла до сатрапа. Он расставил по всему городу стражников, потому что боится правды! А правда в том, что Меония — наша страна! Мы — свободный народ!
От злости, объявшей Гарсива, конь дернулся вверх, словно та передалась и ему. Копыта звонко цокнули по уличному булыжнику. Увесистый шлепок по ребрам золотисто-рыжих боков вынудил Азара пуститься рысью, удаляясь от фонтана мерзостей, что продолжал вылетать из уст дрянного меонского мальчишки.
— Долой персидское господство!!
* * *
— Кто! Тебя! Послал?!
Голос хрипел от упоения и ярости, вопрос вбивался мыском кожаного ботинка, а пленник, как и предыдущие десять ударов, вопил, выпуская на землю розовые нити слюны. На проезжей дороге собралась толпа горожан, чтобы посмотреть, какое наказание определят преступнику. В прошлый раз мятежников высекли плетями, как кляч, и, привязав к колеснице, протащили по улице в назидание остальным.
— Кто! Тебя! Послал?! Отвечай!
Пленник повернулся окровавленным лицом и уставился в небо сине-багровыми щелями глаз. Из углов губ, по щекам и на шею скатывались алые дорожки, тая в растрепанных кудрях. Тирибаз занес ногу для нового пинка и со всей дури врезал пленнику в живот. Затем еще раз. И еще. Злее, резче и с откровенным восторгом. Как будто перед ним свернулась ящерица, а не человек, и князь размазывал по земле богомерзкое существо.
— Отвечай, если тебе дорога твоя жизнь! Кто тебя послал?! Кто велел подстрекать этих крыс на мятеж? Назови имена, дэвов сын! — взревел Тирибаз. Он побагровел до корней светлых волос, втянул ноздрями сухой, душный воздух и что есть мочи проорал в заплывшие остатки лица: — КТО ТЕБЯ ПОСЛАЛ?
Гарсив неприязненно сморщился. Княжеский крик засел в ушах гнилыми, шероховатыми занозами, а железная выдержка грозила сорваться в пучину отвращения, которая увлекла его, поглотила и подчинила себе измученным видом задержанного.
Пелоп сопротивлялся с упрямым отчаянием, как будто еще сохранял свою свободу, невзирая на окруживших его солдат и веревки, которыми смотали руки. Принц выслал за мальчишкой городскую стражу, как только отъехал с супругой от библиотеки. Там же Пелопа настигли, изловив вместе с ним шайку бедняков. К моменту, когда всех, кроме обвинителя, связали и увели в гарнизон, у подножия библиотеки возник военный отряд Тирибаза. Князь явился на вызов Гарсива с быстротой, поразительной для человеческих сил.
«КТО!»
«ТЕБЯ!»
«ПОСЛАЛ?!»
Пелоп с воем опрокинулся на бок, заслоняясь от метких ударов Тирибаза. Ботинок врезался в челюсть, выбив из меонца громкий всхлип, и тело, обмякнув, затряслось от боли, отпуская жизнь хриплыми, судорожными вздохами. Гарсив коротко рыкнул сквозь сомкнутые зубы и приказал Тирибазу остановиться. Тот замер — покорно, но неохотно, как оскаленный пес, туго натянувший привязь, и поднял бычий взгляд, в котором полыхнули кровь и раздражение.
— Он сознается, господин. Нельзя отступать, — возмутился князь. — Страх лишения руки наверняка развяжет ему язык! Если прикажешь, я…
— Нет. Хватит, — надоело Гарсиву. — Так ты убьешь его, а не разговоришь, а мне нужны имена предателей.
Он минул ряд копейщиков и подошел к Пелопу, но его настиг острый смешок Тирибаза:
— Какие имена ты надеешься услышать, господин?
Всего одно — Даскила. Гарсив видел, как оно бледно мерцало в расширенных зрачках Пелопа и как разбитые линии рта складывались в немое выражение имени с нотой измены, но так и не произнесли его. Предчувствие твердило, что Даскил причастен к бунту, и принц верил ему, не боясь обмануться в своей догадке. Высокие слова о свободе, сказанные глупой чернью, принадлежали не иначе как богатому меонцу. Пелоп невежественен, слишком юн и никогда бы не додумался до них сам.
— Имена мятежников нам давно известны, — глумливая улыбка Тирибаза породила в Гарсиве неистребимое желание соскоблить ее с лица зубилом. Князь, почти вдвое старше его, общался с ним как с несмышленым ребенком. — Меонские и эллинские вельможи чинят беспорядки у тебя за спиной. Жрецы Кибелы с ними заодно. Их всех нужно схватить и призвать к ответу.
— Не имея на то оснований? — ощетинился Гарсив. — Мы не можем врываться в их дома и истреблять каждого, кто кажется подозрительным! Прежде, чем говорить со знатью, я должен выяснить правду — кто из них замешан в мятежах и что именно он сделал. Я перекрою им пути к отступлению, но для этого мне нужны сведения, и пока что они есть у мальчишки, — он ткнул пальцем в сторону пленника. — Если его послал Даскил или кто бы то ни был из их круга, я хочу знать, каковы их следующие действия. Я хочу быть на два шага впереди своих врагов! Но невиновных мы не тронем, — с силой в голосе подчеркнул принц.
— Дни всепрощения и терпимости закончились! Либо мы убьем шакалов, либо они нас.
— Ты предлагаешь подменить справедливость произволом. Я представляю закон в Спардах, Тирибаз. И я не позволю персам опускаться до коварства и бессмысленной бойни! Я не доверяю меонцам и эллинам так же, как ты, но сначала представь доказательство заговоров, а потом казни хоть всех подряд.
Тирибаз вскинулся на звенящие железом слова. Тупой и безжалостный взгляд прожег Гарсива.
— Раз нашему царю нужна еще одна охваченная восстанием сатрапия…
— Ты наглеешь на глазах! — злость, не спрашивая, в мгновение овладела устами Гарсива. — Я потомок царского рода, а ты мой полководец и слуга. Если не хочешь лишиться воинского звания, прекрати перечить мне.
О, он многое мог бы высказать Тирибазу, но божественный Ахура-Мазда помог сохранить ясность ума. Князь не видел разницы между преступниками и безвинными, когда имел дело с чужими народами. Однако боги мудры, а потому справедливы в своих решениях, и мерило правосудия на правах сатрапа держал Гарсив, а не Тирибаз(4).
Давние надежды князя возглавить Спарды не оправдались: некогда влиятельный вельможа, он потерял расположение царского двора из-за своего дурного нрава. Государь не назначил его лидийским наместником. Вместо этого Тирибазу доверили войска и гарнизон, и в его обязанности входило поддержание порядка среди населения Меонии.
Как боги, Гарсив старался честно взвешивать поступки и страсти людей и ведал сбором налогов в своей сатрапии. Похоже, что не только меонские и эллинские вельможи чинили беспорядки за его спиной. Если так, жалобы Пелопа на незаслуженные расправы над крестьянами и тяжелые, выше законных, подати окажутся правдой. Тогда Тирибаз ответит за жадность, а отнятые дома возвратятся людям. Пока же князь не должен знать о расследовании и успеть подготовиться к нему.
— Теперь ты, — обратился Гарсив к Пелопу, удовлетворенный тем, что Тирибаз сомкнул прозрачные брови и, замолчав, блуждал взором по сборищу людей. — Ты облегчишь себе участь, если сознаешься в преступлении. Тебя послал Даскил?
Князь мигом вспомнил о меонце и с криком «Говори!!» вломил тому по бедру, чуть выше коленной чашки.
— Даски-и-и-ил!.. — провыл Пелоп и откинулся на спину, захныкав.
— Прекрасно. Ты выступал здесь по его приказу? — последовал второй вопрос.
— Да… — сглотнул кровь юноша. Язык заплетался, почти не слушаясь его; боль накатывала волнами, колыхала грудь и встряхивала живот, а на губах выступали и лопались красные пузыри. — Я все делал, как он мне говорил… все сделал… Я… был его слугой… выполнял его поручения… Он сказал убить тебя.
— Как убить? Отвечай!
— На колеснице… — тяжелый выдох вспенился у рта. Пелоп соображал медленно и туго, отчего Гарсив вцепился в ворот его туники, дожидаясь объяснений. — Я… он отвлекал вас с женой… Даскил… А я запрягал ваших лошадей… Я должен был… сделать… сделать, чтобы нога одной лошади запуталась в поводьях, и от боли… она понесла… И другие… побежали вместе с ней… — пленник отхаркался и в неимоверном усилии выскреб из горла оставшуюся часть признания, которая долетела до принца, как сквозь стену: — Но на твоей колеснице поехала она… госпожа… а не ты…
Щелчок хлыста. Столкновение. Грохот.
Картина гонки облаком пыли затуманила глаза, въелась в кожу колючим ознобом и заполонила сознание.
Дрожащей рукой Гарсив потянулся к груди и оцепенел — в него точно вогнали копье, которое медленно входило, пронзая насквозь и не давая дышать. Сердце неровно заколотило в ладонь, и каждое мощное сжатие выбрасывало потоки невиданного прежде ужаса. Тело почти не слушалось, оно осязало ужас, обивший его, как листы бронзы. Наползая удушьем, отчаяние все сильнее погребало под собой Гарсива. Он прекратил сопротивляться и, проигрывая помутненному рассудку, чувствовал — мнимое копье сейчас покончит с ним вторым разящим ударом. Он подохнет тут с мыслью, что не успел найти ведьму и исцелить Кассандану, и та окончательно сядет на ноги от болезни.
Гарсив рванул к лошади — страх обернулся кнутом, который гнал его домой, скорее, что есть мочи, чтобы не задохнуться, чтобы увидеть ее и убедиться, что все хорошо, чтобы…
Возле Азара он неподвижно замер. Клубок волнения, расширяясь, склеивался под горлом и перекрывал доступ воздуха. Грохот гонки и крик Кассанданы звучали рядом, будто наяву. Принц судорожно поймал узду, как тогда пытался схватить руку жены. Он перекинул ремни через шею жеребца и, не замечая удивленных взоров, попятился от внезапного толчка теплой морды в грудь.
Всхрапывая, Азар выдыхал весь воздух и вдыхал обратно, а Гарсив вдохнуть не мог. Дэвы вторглись и рвали его внутренности на части, и что-то ледяное, мерзкое и отравляющее кровью разливалось внутри…
За спиной простонал Пелоп, выплюнув на булыжник порцию розовой пены.
— Господин?..
Тирибаз спохватился, когда Гарсив пронесся мимо него и в мгновение ока набросился на пленника. Жестокий удар в плечо, которым заслонился юноша, ослабил спаянный в глотке ком:
— За то, что ты сделал, я тебя дерьмо заставлю жрать!!
— Стойте! Не надо!
Гарсив оглянулся на крик. На руках воинов повисла женщина — ее оттащили к ступеням библиотечной лестницы, не давая продвинуться дальше, к месту, где в муках корчился Пелоп.
— Стойте, прошу! — рыдала она, ерзая и встряхивая головой, отчего длинная льняная накидка на ней сползла, высвободив копну седых волос. — Это мой сын! Не убивайте его! Пелоп! Во имя всех богов, — быстро запричитала незнакомка, — прошу вас, как может просить мать, если только вам ведома родительская любовь, умоляю, пощадите его! Пощадите мое сердце! Не берите страшный грех на своих потомков…
Отрывистый и безотчетный жест Гарсива скомандовал отпустить ее. Она накрыла собой сына, как орлица, заслоняющая птенцов крыльями, а принц, разбитый усталостью, пошатываясь, отстранился.
Удушье и страх еще не сошли на нет, но отступали, держа в напряжении и путая мысли. Сил хватало лишь на то, чтобы заворожено наблюдать, как женщина нежно обтирала концом накидки липкие губы меонца. Серебро локонов, струясь вниз, к его лицу, пропитывалось кровью. Вперившись в него, Гарсив готов был признать, что помешался. Перед глазами запылало красное, отраженное чистотой хрусталя пламя и день, когда он вернулся из похода, поняв, что, как ни старался, смерти не избежал. Не одолев его, закаленного воина, она поджидала принца дома, с бездыханной дочерью на руках.
— Кто ты такая?.. Кхм… Как твое имя?.. — голос подчинялся ему хуже, чем обуреваемый пороками Тирибаз.
Пелоп стих, словно боль, убаюканная в нем, испарилась, а на Гарсива уставились прозрачные, похожие на стекло радужки, которые таили неведанное и необъяснимо дающее успокоение. Взгляд заглядывал слишком глубоко, туда, куда ни один чужак не прокладывал так запросто путь.
— Меня зовут Еврианасса, — ответ пожилой матери сразил их.
* * *
Глубокое несчастье и темно-лиловые сумерки, выплескиваясь с востока, подвели их небольшой отряд к порогу поместья. Как могли, все делали быстро — впустив конвой, стражники у ворот заперли массивные деревянные створы, слуги позаботились о лошадях с повозкой, а пара крепких надежных солдат вытащила из нее бесчувственного мятежника. Время от времени Пелоп приходил в себя, но тут же закатывал глаза, проваливаясь во мрак.
Гарсив слез с коня, а Еврианасса, выбравшись из повозки следом за сыном, подошла к принцу.
Он ясно представлял, что пошел на преступление ради супруги, когда вывез пленника из темницы, и обрел непримиримого врага в лице Тирибаза, мечтавшего убить колдунью.
По имени Еврианассу знали многие, даже персы, что приписывали ее колдовской дар служению темным силам Ангра-Майнью. Вживую видели единицы, заслужившие доверие Диокла, а еще меньше, как он, приводивший колдунью к хворым, умели ее разыскать. В стремлении защитить сына она забыла об осторожности и назвалась настоящим именем — при всем своем влиянии на персидских вельмож Гарсив не мог отрицать, что Еврианассе, как йату, грозили их суд и казнь. Помиловав ведьму, в глазах своего народа он подпишет приговор себе. А отдав ее на растерзание Тирибазу, навсегда прикует Кассандану к сиделкам и постели. Лекари не стали ничего обещать, нет. Но, исчерпав свое искусство во врачевании костей, предостерегли: через месяц-другой, если боги не внемлют молитвам, звать помощь будет напрасно.
Обман, на который пошел Гарсив, не притупил, а обострил бдительность князя. Его не удовлетворил приказ бросить Пелопа в темницу гарнизона, и пуще того разозлило намерение отправить Еврианассу в поместье сатрапа, где ее лично собирался допросить Гарсив.
— Она лечит жителей. Они верят ей, значит, она лучше всех знает, кто каких убеждений придерживается и как будет их защищать, — на ходу врал принц.
Тирибаз встречал его возражения со сложенными на груди руками и хищно щурился на ведьму:
— А если она не выдаст мятежников? Как нам узнать, что йату назовет верные имена?
— Это уже не твоя забота, князь. Ты лучше проследи за Даскилом, а с йату я буду говорить сам. В моих руках мальчишка, ради него она назовет всех поименно.
Слушая их спор, Еврианасса пригнулась к земле и ударилась в слезы. Она не боялась за себя, так как верно истолковала желание Гарсива спасти ее. Но взгляд, которым Тирибаз наградил их напоследок, перед тем как запрыгнуть на лошадь и увести пленника, был чудовищен. Ощутив на себе его огонь, принц больше не удивлялся, почему человек, стоявший перед ним, равнодушно смотрел, как его сыну вливали в горло расплавленный свинец.
— Жив? — спросил у колдуньи Гарсив.
— Надеюсь, Пелоп поправится, — с сильным беспокойством отозвалась та. — Он очень плох. Я на время остановила кровь. Он задремал. Если ты позволишь, я приготовлю необходимые для его выздоровления мази и отвары и позже вернусь к нему. Как же я испугалась за него… Думала, что по пути в гарнизон Тирибаз воспользуется нашим отсутствием и убьет Пелопа.
Они двинулись во двор по чисто выметенной тропинке, что пролегала мимо цветущих кустов персидских роз. Сумрак густел и оседал на плечах живительной прохладой, пряча в черных объятиях поместье и его секреты.
Несколько раз Еврианасса оборачивалась на солдат, которые тащили Пелопа в подвалы крепостной башни. Он проведет в заточении какое-то время, пока не оправится Кассандана. Гарсив надеялся, что недолго, после чего он дал слово отпустить колдунью с мальчишкой и не преследовать их. Для других все должно выглядеть, как подготовленный Диоклом побег — Диокл один из ближайших друзей и сторонников колдуньи, имеющий доступ в дом сатрапа, а кроме того эллин. Для персидской знати они в любом случае преступники и чужаки, но это хотя бы отведет от семьи Гарсива подозрения в измене.
— Тирибаз не сдержан и не выносит йату, — Гарсив сбросил на плечи капюшон, более ненужный для укрытия от палящего солнца. — Завтра ему доложат, что я перевез Пелопа, и в твоем распоряжении будет от силы неделя, чтобы помочь мне. Эту неделю я буду убеждать Тирибаза и вельмож, что допрашиваю вас и что обещал смягчить наказание для вас с сыном в обмен на имена мятежников. Слишком долго укрывать вас от суда я не смогу. Меч мстительного полководца иной раз проливает меньше крови, чем весы неправедного судьи. Тирибаз опаснее их двоих вместе взятых. Если не держать его в повиновении, он зальет Спарду бездонными реками крови, но сейчас закон развязывает его руки.
— В Тирибазе не осталось человека, — сухие черты женщины, изборожденные морщинами, передернулись. — Это дикий демон, хуже зверя. Он одержим злом.
Не нуждайся Гарсив в ее даре исцеления, он бы принял колдунью за одну из помешанных, что стенают на проезжих дорогах, посыпая головы пеплом и рвя на себе волосы.
— Демон? — он пытался говорить серьезно, но голос издевательски споткнулся об хохоток. — И как же ты его распознала?
В зрачках Еврианассы хрусталем сверкал ужас, прогнав язвительную улыбку принца.
— Ты даже не представляешь, насколько опасен Тирибаз. Если где-то происходит несчастье, то поблизости обязательно найдутся одержимые злой силой люди вроде него. Чужая боль и пороки для них пища, которую они ищут всюду, куда могут добраться. Они поглощают их, как жестокие боги войны людскую кровь. Если они смотрят на тебя, то их взоры направляют демоны, а если желают тебе здоровья, то все равно что проклинают. Они есть тьма, ее земной облик. Нельзя подпускать этих людей к себе.
Не подпускать ни мыслью, ни словом, ни делом — мысленно закончил Гарсив. Придворные маги в Персеполе наставляли его и братьев, что в хорошем человеке все должно быть благостно, и тогда зло не тронет его. Они учили, что худые мысли чернят душу. Ложь и все дурное, что говорит человек, роняет его достоинство. А греховные деяния вовсе губят жизнь(5).
— Вспомни дни, когда Тирибаз приехал в Сфарду и судьба свела вас в совместной службе. Они могут быть отмечены тяжким горем, — увидев, что метко попала в цель, Еврианасса из уважения замолчала и стиснула тонкие губы.
Четыре года назад, когда князь прибыл в сатрапию и их встреча состоялась в гарнизоне, Гарсив только вернулся из похода и узнал о потере дочери.
Не отвечая колдунье, он обратился взором к обширному двухэтажному дому, где томилась супруга. Не сосчитать, сколько гадостей они наговорили один другому в сердцах и сколько грубостей надумали после. Они толкали себя в бездну, и ни он, ни она не желали слушать друг друга, потому что оба были отчаянно упрямы. Бездна чутко прислушивалась к их взаимным упрекам и обидам, но наступил день, когда, безмолвная и ждущая, она отозвалась. День, когда она ответила им голосом Тирибаза.
— Теперь ты мне веришь, принц. Мы сами приручаем тех зверей, которые сжирают нас без остатка. Но твоих зверей еще возможно отвадить и больше не привечать.
— Хватит меня добивать! Я тебя понял. Я звал тебя за помощью, а не проповедью, — ничтожная точка раздражения, вспыхнув, прожгла сознание Гарсива и начала неудержимо разрастаться.
— Я не хотела причинить тебе боль… Расскажи мне, что произошло. Что за недуг посетил твой дом? — уже теплее сказала Еврианасса.
Желчь вины стояла тошнотворным спазмом. Усиленным глотком он опрокинул ее обратно, на дно обугленной души, чтобы с ропотом и мольбой проговорить:
— Колесница переехала ноги моей жены, она едва не погибла. Твой сын подстроил несчастный случай. Она ходит с трудом, словно раненая, и приговорена к такой жизни… к жизни хуже смерти. Ты — наша последняя надежда.
— Переломы старые?
— Прошло почти семь месяцев, это долгий срок… Лекари считают, что она обречена, но я не хочу верить, что для Кассанданы все кончилось. Уж правду говорят, захотят дэвы добить тебя, предоставят рукам лекарей.
— Отведи меня к ней, — сочувственно попросила Еврианасса.
У лестницы на них наткнулась служанка, подметавшая дорожки, и мигом исчезла за дверью, чтобы позвать госпожу. Завешанные комнаты на парадной половине дома начали озаряться угрюмым светом светильников, тревожно заворчали собаки на другом конце двора, наконец, почуяв незваных гостей.
— Место, место! — гаркнул стражник, поклонился принцу и потянул на себя веревки, обхватывающие двух здоровенных кобелей(6). Днем их держали на привязи, чтобы ночью они были злее.
Огоньки в окнах неровно плясали за шелковой драпировкой, углубляя чернеющие впадины глазниц над худыми скулами Гарсива. Ночь навалилась на них непроницаемым полотном, которое разрезали зажженные факелы и масляные чаши, установленные на треножниках по всему двору. Ведомая прислужницами, Кассандана переступила через порог, покидая тоскливые недра дома, и замерла в неподвижности, когда заметила колдунью. Затем ее взгляд переместился выше, на Гарсива, такой же странный и уязвимо-вопрошающий, как у него. Безбородое лицо Гигая выплыло из полумрака позади женщин, но Кассандана оттолкнула и евнуха, и прислужниц, пытаясь стоять ровно и гордо, словно вовсе не нуждалась в опоре.
Она сделала еще шаг, недоверчиво приглядываясь к Еврианассе, но на следующем пошатнулась и неловко упала в объятия Гарсива. Ломкие пальцы сжали его шерстяной плащ, а учащенное, прерывистое дыхание, как искры, обожгло шею. Гарсив думал, что так резко переменило ее, еще бодрую в храме утром, и, когда супруга подняла на него голову, понял.
Пагуба. На ее изувеченном теле трещиной прорезалась пагуба.
— Кто это? — просипела, нежели проговорила Кассандана и напрягла голос, сказав громче: — Что происходит?
— У нас мало времени, — предельно серьезно сообщила Еврианасса, тем самым приведя Гарсива в чувства. Он резко вскинулся:
— Что с ней?
Но видя растерянность жены, оставил ведьму в покое и крепче прижал к себе Кассандану:
— Не волнуйся, я нашел целительницу.
— Кто она?
— Еврианасса. Ты о ней слышала.
— Йату?.. — хрупкий голос Кассанданы треснул и оборвался, будто отколовшийся от нее осколок — не первый с той гонки, но без которого Гарсив не мыслил ее жизни и не представлял саму Кассандану.
— Неважно. Если она излечит тебя, то хоть нечистый дэв. Идем.
Он довел ее, согбенную и еле переставляющую ноги, до дивана гостиной залы, бережно устроив на мягком сидении и велев Гигаю принести кувшин кипяченой воды. Своими силами Кассандана не дошла бы — в таком беспомощном состоянии ей пришлось бы ползти, как воинам, отдавшим битве много крови, а то и отрезанные серпами колесниц конечности.
Гарсив опустился в кресло напротив жены, и яркое освещение позволило лучше рассмотреть живой труп, в который она превратилась. Она ссохлась и стала как будто тоньше, как будто держалась на одних переломанных костях, а смуглая кожа, облегая их, выцвела. Коснешься ее неосторожным вздохом или словом — и Кассандана рассыплется в прах.
— Госпожа, разреши мне осмотреть тебя, — представившись, подошла Еврианасса и получила согласие.
Вошедший Гигай поставил на круглый кедровый столик поднос с питьевой водой и кубками, один из которых подал Кассандане и придерживал, пока та не осушила содержимое большими торопливыми глотками. За евнухом явились служанки с суконками и чашей чистой воды, предложенной Еврианассе для умывания рук. Лекарей в их доме принимали чаще гостей, поэтому наперед знали, что необходимо принести.
Гарсив пересел к Кассандане и распутал повязки на предплечьях, так как те не поддавались ее ослабшим пальцам. Полосы ткани, пропахшие лечебной мазью, он смял, отбросив на пол, и вдруг спросил:
— Чему ты смеешься?
Ее губы посерели, запеклись, но до сих пор хранили призрачный свет улыбки, с которой она ответила, еле сдерживая плач:
— Не могу поверить, что ты привел целительницу… Ты ведь так ненавидел чужаков и их храмы.
— Ненавидел, — с задумчивостью повторил Гарсив. — Но ты мне дороже. Я должен был пойти в этот храм вместе с тобой.
— Я хотела, чтобы ты пошел… Я сомневалась, когда шла туда, потому что благословения богов удостаивались все, кроме нас. Но они смиловались… Наконец, они услышали! — восторг захлестывал ее, как жар, заставляя немое отчаяние не спеша покидать Гарсива. — Я снова буду ходить, как прежде, и делать все, что пожелается, а не гнить в проклятущих стенах. Мне не придется уезжать в Персеполь… Ты совершил невозможное. Ты стал моей молитвой, вернувшей меня к жизни!
Слезы упали на мраморные щеки супруги и прорвались в его сердце, когда она кинулась к нему на грудь. Кассандану лихорадило, чувства исходили от нее волнами, били и обжигали. Она никогда не рыдала при Гарсиве — жалила змеей, храбрилась, переживала молча, ядовито и подолгу, но не доверяла ему. Со смерти детей неприступные горы, которые Кассандана возводила вокруг себя, встали между ними ледяной преградой.
— Спасибо!.. — всхлипы беспощадно надрывали супругу, не оставляя от гордости камня на камне. Принц прижал ее голову к себе и прислонился щекой к взлохмаченным ореховым волосам. Легкие наполнились тяжелым запахом мирры. — Спасибо…
Методы лечения Еврианассы отличались от тех, которые применяли маги и иноземные лекари, и это изумляло Кассандану не меньше, чем пребывание колдуньи в их поместье. Та обводила шершавыми пальцами безобразные рубцы на обнаженных голенях супруги; надавливая, ощупывала поврежденные места и прикладывала ладонь к тем, где, по ее мнению, сохранились нарушения, доставлявшие муки. Они открывались ее взору так же просто, как смысл письмен читающему глиняные таблички.
— Легче? — Еврианасса отняла руку от ноги Кассанданы, которая просияла от ребячески искренней радости:
— Ой, да! Как тебе это удалось? Ты дотронулась до меня и… Ты святая.
— Я только крестьянка, госпожа, но люди говорят, что руками я могу исцелять, — стушевалась Еврианасса.
— Кассандана, что ты как дитя малое дивишься, — рассыпался коротким смехом Гарсив. Он взрослее ее на двенадцать лет, но порой казалось, на целую вечность.
— Цыц! Тихо там! — Кассандана властно взмахнула рукой, запуская в него цветастую шерстяную шаль. Перейдя в кресло, Гарсив уклонился и задиристо наморщил нос. В детстве это озлобляло Кассандану, а он дразнил ее по поводу и без. — Вот достану тебя… Не смей от меня сбегать!
Еврианасса распрямилась, хотя спина у нее все равно выглядела по-старчески сгорбленной, и, продолжив осмотр, переместилась выше. Когда ладонь аккуратно накрыла живот жены, веселость с Гарсива как рукой смахнуло. Им не стоило забываться и забывать, что смерть, посланная Ангра-Майнью, неотступно тянула из Кассанданы жизнь и душу и они боролись с ней в своем доме.
— Хорошо, госпожа, благодарю, — напряженно подытожила Еврианасса. — Мне нужно пойти на кухню, чтобы приготовить настои. Ваши слуги должны принести кое-что для этого, я назову им составы… Принц, я попрошу тебя…
Она приглашала его в коридор, но от нетерпения Гарсив и так подорвался с кресла, вылетев из залы вперед нее. Последние капли самообладания быстро испарились на раскаленных словах ведьмы, которая отвела его в сторону и опечаленно прошептала:
— Госпожа… Прости, принц. Но если мой дар не принесет ей исцеление, этой ночью она умрет.
— Как?..
Гарсива качнуло от вновь настигшего его удара незримого копья. Ошеломление обездвижило, сорвало с него кожу, вывернув наружу страхи, и раздробило на «до» и «после», вынудив все ощущения в нем обостриться и униженно свернуться в один ком — безысходности. До сих пор он ни на йоту не сомневался, что Кассандана будет спасена, какой бы ценой им ни досталось ее здоровье.
— В своем ли ты уме нести такое?!
— Заботясь о больных, я молюсь богам вместе с ними. Боги прислушиваются ко мне. Я не ведаю, почему они избрали меня своей посредницей, но, когда я вступаюсь перед ними за больных, те выздоравливают. Но если богам не угодно уступить чью-то жизнь, люди умирают, и я ничего не могу поделать… Распознав недуг, я не клянусь, что вылечу его.
— Этого не может быть. Ты стольких людей подняла на ноги, — сбивчиво, тихо свирепея, запротестовал Гарсив, — и исцелила сестру Диокла… Не может быть, чтобы для Кассанданы в тебе, змея, не отыскалось и толики того чуда, что воскресило треть города! Проклятье!..
Он запустил пальцы в волосы, с ужасом понимая, что уже давно слетел с края выдержки, что отпустил Кассандану и они кубарем катятся на дно глубочайшей впадины Дома Лжи(7), где обретаются грешники вроде них.
— Мой сын тоже может не выжить, — сердито надавила Еврианасса. — Тирибаз избил его до полусмерти! И я боюсь, что боги призовут моего мальчика в свой чертог. Боюсь не меньше твоего, принц. Пожелай они видеть госпожу своей возлюбленной, а не твоей, мы будем вынуждены покориться их воле. У нее ужасная рана…
Бесцветные глаза колдуньи стали хмурыми прорезями между дряблых век. Несколько мгновений прошло в пустой тишине, сквозящей из его сердца подобно ветру, прежде чем Гарсив решился спросить, какую рану Еврианасса имела в виду.
— Когда я ощупывала правый бок госпожи, то почувствовала много крови. Она скопилась там, как в кожаном мешке, но может вылиться в любой момент. Травма новая. Это был удар?
— Да... — обреченно выдавил принц и зажмурился, точно предвкушая боль. Та вспорола его, вгоняя кошмарное копье воспоминания не так глубоко, как в первый раз, но оставляя острый наконечник внутри, в теле. — Она наскочила на стол. Вчера. Но она ни на что не жаловалась, мне же и в голову не могло прийти...
— Надо ей сказать, — прошелестел мягкий голос Еврианассы. — Когда мы придем к ней, мы должны…
— Издеваешься? — перебил ее взбесившийся Гарсив. Из зала послышались шуршание юбок и громкий звон посуды — принц замолчал, выждав, пока служанки спустятся на кухню, и его отчаянно-бурная злость по новой обрушилась на колдунью: — Как я скажу ей об этом?! Да она чуть весь Персеполь не разгромила, когда узнала, что издох ее конь! Старая кляча ни в какое сравнение не идет с собственной жизнью. Ты думаешь, она спокойнее воспримет весть о своей смерти?
1) Нисейские лошади — порода лошадей, выводившихся в Мидии. Согласно И. М. Дьяконову, нагорья Армении и Ирана предоставляли прекрасные возможности для развития коневодства. Нисейские лошади — это ныне известная ахалтекинская порода лошадей
2) Персидский талант золотой весил 25,2 кг, серебряный — 33,65 кг. Для сравнения по аттическому (эвбейскому) стандарту VI в. до н.э — III в. н.э. 1 талант равнялся 6000 драхм (25,86 кг). За сумму от 2 до 6 тыс. драхм граждане Древней Греции могли позволить себе загородную усадьбу. 10 000 драхм в день стоило содержание двора Александра Македонского.
3) В Персии сад называли «парадиз», что в переводе означало «райский сад».
4) На своей территории сатрап ведал сбором налогов, содержанием армии, был верховным судьей и имел право чеканить монету.
5) Благие мысли, Благие слова, Благие деяния - этическая триада зороастризма (религии древних персов).
6) Старейшими предками современных английских мастифов считают тибетских мастифов — древних собак из Центральной Азии, распространенных также во многих государствах Древнего мира (Персии, Ассирии, Вавилоне и др.). Использовались древние мастифообразные собаки не только для помощи человеку в хозяйстве и охране жилья. Эти здоровяки сражались наряду с обычными солдатами.
7) Ад в зороастризме именуется dužahu «дурное существование». Ступени ада: дурные мысли, дурные слова, дурные деяния и средоточие ада — «Дом Лжи».
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу