Тангор (гет)

— И все же я уверяю вас, велья Роскатт, что вы обещали мне три своих танца…

— Вы заблуждаетесь, сударь: велья обещала их мне…

— Думается, господа, что вы оба введены в заблуждение, — был ответ. — Сколько ни напрягаю я память, я не могу вспомнить, что давала какие-либо обещания вам обоим. Моя книжка — тому свидетельством.

Эдит Роскатт любезно улыбнулась обоим кавалерам. Из всех, что осаждали ее сегодня, эти двое оказались самыми настойчивыми, хотя, как знала она, оба принадлежали к тому сорту мужчин, которым все равно, за кем волочиться. Отказ не слишком обидит их, да и до поединка вряд ли дойдет. Не таковы они, чтобы рисковать жизнью ради мимолетной благосклонности или даже ее тени.

Мысль вызвала легкую улыбку: вот Ринигер бы непременно рискнул, не задумываясь, — а потом люто сожалел бы втайне. Впрочем, подумала Эдит, брат уже стал реже бросаться очертя голову в бездумные ссоры; год службы при дворе сделал свое дело. Вновь она оглядела сверкающий зал, но не отыскала ни Ринигера, ни другого человека, встречи с которым она не без трепета ждала весь день.

Эдит разгладила верхнюю юбку темно-голубого шелка, которая и так сидела безупречно, поправила ниспадающую на плечи вуаль, прикрепленную к собственноручно вышитому жесткому чепцу. Увы, наряд ее во многом уступал пышным туалетам других придворных девиц; не могла она блистать и фамильными драгоценностями. Если бы не милости ее величества, пришлось бы явиться на торжество в старом. Это дало бы пищу злым языкам, хотя мало бы уязвило саму Эдит. Она считала — поскольку происходила из бедной семьи, — что жить и одеваться подобает по средствам.

Прежние кавалеры отошли, их сменили новые с той же россыпью ничего не значащих любезностей. Уступая придворному этикету, Эдит приняла одно-два приглашения, но не могла в полной мере отдаться наслаждению танцами и музыкой. Недавняя радость по случаю рождения наследника, что гремела на весь Паридор, ушла, сменившись неведомым прежде дурным предчувствием.

Выслушивая с молчаливой улыбкой скупые комплименты очередного кавалера, Эдит следовала фигурам танца, когда ее вновь обжег чей-то пронзительный взгляд. Не раз и не два за сегодняшний вечер она ловила его на себе, но никак не могла понять, кто вздумал почтить ее, бесприданницу, богатую лишь милостями королевы, своим вниманием.

Эдит быстро оглянулась. Увиденное едва не заставило ее замереть на месте в середине движения. Слегка прищурившись по привычке, на нее смотрел канцлер Тангор.

На счастье Эдит, через несколько мгновений танец закончился. Она с явным облегчением сделала положенный реверанс кавалеру и позволила отвести себя на место. Вышитый шелковый веер не слишком успокоил пылающие щеки и пустившееся в бег сердце. Эдит не знала, как истолковать внимание канцлера, зато хорошо знала другое: мало кому оно оборачивается добром.

— Эдит!

— Велья Роскатт!

Два знакомых голоса, равно дорогих, хотя и по-разному, избавили Эдит от всех тревог. Брат с улыбкой кивнул ей, а Паэн Вартанисс отдал низкий поклон и, испросив позволения, поцеловал руку. Эдит ощутила, что краснеет — не только от прикосновения его губ, которое жгло даже сквозь шелковую перчатку, но и от мысли, как радостно ей было бы услышать из его уст не столь церемонное обращение. Увы, пока это невозможно.

— Ты не слишком спешил, Ринигер, — обычным своим любезным тоном сказала Эдит и прибавила с легкой усмешкой: — Знал бы ты, сколько раз мне довелось сегодня слышать вопрос, где мой брат. — Она обернулась к Паэну — уже без усмешки. — Вы могли бы, господин Вартанисс, подать ему добрый пример вместо того, чтобы потворствовать.

— Дела службы, велья, — с поклоном ответил Паэн. — Будь на то моя воля, я не отходил бы от вас с начала торжества и до самого конца. И никто не смог бы оспорить у меня право танцевать с вами.

Сердце Эдит вновь трепетало, но уже от радости. Ответить же она могла лишь учтивым кивком и улыбкой. Все недавние думы и тревоги покинули ее, остался только он один — высокий, небывало прекрасный в своем серебристом наряде, с жемчужной серьгой, сверкающей меж темных локонов. В глазах же его она прочла то, что он пока не смел выразить словами.

— Тогда я вас оставлю, — сказал Ринигер, чья ухмылка отразила, точно в зеркале, недавнюю усмешку Эдит. — Думаю, сегодня я буду неуклюжим кавалером и скучным собеседником.

— Что-то случилось? — Эдит обернулась к нему: лишь сейчас она заметила хмурую складку между темно-рыжих бровей брата, которую не могли разгладить самые любезные улыбки. — Ты как будто не в духе.

— Да так… — Ринигер махнул рукой. — Сегодня в «Золотом дожде» один пьяница болтал мерзости про ее величество. Я едва не перерезал ему глотку, но, — он посмотрел на Паэна, — друзья удержали. Да и пусть его.

— Так последуйте своим словам на деле и оставьте его, — заметил Паэн. — Разве о таком должно беседовать на балу, тем более, с дамами? Слышите — заиграли новый танец. — Он вновь поклонился Эдит. — Надеюсь, велья не откажет мне.

Эдит лишь присела в реверансе, ее дрожащие колени чуть не коснулись пола. То, чего она ждала весь день, наконец свершилось, но недавняя радость вновь умчалась прочь. Рассказ брата оживил тревогу в сердце Эдит.

С ранних своих лет она не знала никого ближе и роднее. Даже лицом они были невероятно схожи, так, что их зачастую принимали за близнецов, хотя Ринигер был четырьмя годами старше. Со временем удивительное сходство подтаяло: он возмужал, она расцвела. Но духом они по-прежнему оставались едины, разделяя и радости, и горести.

До сих пор главной их горестью была бедность. Впрочем, служба при дворе оказалась успешной для обоих — за год они достигли собственными усилиями того, чего иные ждут много дольше или просто покупают. Эдит искренне радовалась милостям доброй государыни, заставляя себя не думать о возможных выгодах, которые сулило ей ее положение. Раз уж она бесприданница, пусть ее выберет в жены тот, кто пожелает не богатства и титулов, а ее саму.

— Вы тоже погрустнели, велья, — тихо сказал ей Паэн. — Неужели вас встревожил рассказ Ринигера? Поверьте, эта досадная мелочь того не стоит.

— Нет, сударь, дело в другом, — ответила Эдит и осторожно продолжила, впервые решившись заговорить о подобном с Паэном: — С вами никогда не бывает такого, что вы ощущаете неминуемую беду? Может не быть никаких видимых причин, но душа ваша не знает покоя, убежденная, что должно случиться нечто страшное? — Заметив, как застыло его лицо, она прибавила: — Только, молю вас, не объясняйте это обычной женской мнительностью!

Среди фигур изысканного танца, по счастью медленного и позволяющего вести доверительные беседы, Паэн ответил:

— У меня и в мыслях не было, велья, упрекать вас за ваше нежное и чувствительное сердце, не способное хранить равнодушие. И все же заверю, если мое слово значимо для вас, что причин для беспокойства нет. Наша добрая государыня и ваша милостивая покровительница счастлива, подарив его величеству наследника, и ей отныне ничто не грозит. Хвала Создателю, в Урбниссе мир, который вряд ли нарушится в ближайшие годы. И, если это вас утешит, я вдвойне счастлив оттого, что оба мы служим при дворе и имеем возможность видеться.

— Вы правы, сударь. — Эдит улыбнулась и слегка пожала руку Паэна. — Это счастье стоит многого.

«Хотя, быть может, не продлится долго», — закончила она мысленно.

Как бы ни было это горько, Эдит предпочитала не тешиться мечтами. Она запрещала себе воспринимать всерьез ухаживания Паэна, что бы ни твердило ей собственное сердце. Даже если бы случилось невероятное и он предложил бы ей стать его женой, им не суждено обрести счастье: гордая, родовитая семья Вартанисс ни за что не примет бедную и незнатную невестку. Для этого будет недостаточно даже покровительства королевы. Паэну же подобный брак грозит разрывом с семьей и гибелью едва начатой придворной карьеры. Не такова была Эдит, чтобы ставить собственное счастье превыше всего прочего.

За первым танцем последовал второй, третий, а Паэн и Эдит никак не могли расстаться. Многие дамы и девицы глядели на них с недоумением, словно спрашивая: как может столь блестящий кавалер отдавать предпочтение какой-то простушке из провинции? Мимоходом Эдит поймала на себе хмурый взор Гильды Бирн, тоже фрейлины ее величества, разодетой сегодня пышнее обычного; цвет ее верхнего платья полностью терялся под сплошной золотой вышивкой. «На таких нарядах недолго и разориться», — шептались порой придворные девицы не без тайной зависти. Все же Гильда слишком злоупотребляла роскошью — даже для дочери богатой семьи. Но сколь бы ни сверкало золотом и алмазами ее платье, пронзительный, почти злобный взгляд ее отнюдь ни красил.

Отвернувшись, Эдит вновь заметила канцлера — тот по-прежнему не сводил с нее своих карих глаз с огненными искорками. Даже издали было видно, как они блестят, ярче золотой церемониальной цепи на шее. Взор этот вовсе не походил на враждебный, и все же от него кровь стыла в жилах — Эдит сама не знала, почему. Внешне канцлер Тангор вовсе не выглядел страшным, если не считать этого взгляда-прищура и ледяной маски на лице. Стоило отдать должное: он — видный мужчина. Хотя ему уже под сорок, он способен при желании затмить многих молодых людей, причем не столько богатством наряда и красотой, сколько некоей значимостью. Он по обыкновению не участвовал в танцах, похожий на скалу среди веселых прибрежных волн, залитых солнечным светом. Скалу цвета запекшейся крови.

Чтобы отвлечься, Эдит заговорила с Паэном о последней пьесе Диона Филитта, придворного поэта, хотя тревожные мысли не желали уходить. Она не разделяла давней отцовской ненависти к Тангору — ее унаследовал Ринигер. Но, наученная опытом придворной жизни, она знала, что ничего здесь не бывает просто так. Знала она и то, что канцлер холост и не интересуется любовными похождениями, в отличие от большинства урбнисских дворян. Так чем же могла привлечь его внимание она, дочь незнатных родителей, отдавших все силы и скромные средства на то, чтобы проложить своим детям путь к придворной карьере?

Танец закончился, музыканты на хорах заиграли очередную модную песенку «Твои уста, сулящие блаженство». Под игривые звуки виол и флейт, в которые будто вплетались томные вздохи, Эдит вернулась на свое место. Паэн не спешил отойти от нее, продолжая вести ничего не значащую светскую беседу, хотя поблизости крутились пять-шесть расфранченных девиц с явным намерением завладеть его вниманием. Эдит с трудом поддерживала разговор, порой мучительно долго придумывая, что бы сказать. Сердца их обоих жаждали иных речей, отголосок которых они могли прочесть в глазах друг друга.

Эдит услышала неподалеку веселый голос брата, тотчас заглушенный жеманным девичьим хихиканьем. Она усмехнулась: напрасно он называл себя скучным и неуклюжим кавалером. Ринигер всегда пользовался успехом у девиц — видимо, его репутация безрассудного удальца и дуэлянта привлекала их сильнее богатства и титула, коих он не имел. В глубине души Эдит сетовала на легкомыслие брата, но прощала ему, зная, что в других вопросах он гораздо серьезнее. У них не было тайн друг от друга, и она знала, что сердце его пока свободно. Ринигер не хуже нее самой понимал, что должен подыскать себе выгодную партию, но, наученный примером отца и матери, желал обрести в супружестве любовь.

— Я вам не помешал? — Ринигер подошел к ним неожиданно, тряхнув по привычке рыжими кудрями. От его недавней мрачности не осталось и следа, голубые глаза сияли искренней радостью. — Знаете, Паэн, теперь мое сердце спокойно за Эдит. Если мне вдруг придется отлучиться, я буду знать, что у моей сестры есть еще один надежный защитник.

— Только не лишай меня и своей защиты, — улыбнулась Эдит. — Или ты намерен всерьез ухаживать за Айленой Ламанн? Насколько мне известно, ее нынешний любовник весьма ревнив. Надеюсь, ты не станешь разбивать сердца отцу и матушке очередной своей безумной дуэлью?

— Айлена Ламанн того не стоит, — фыркнул Ринигер и ответил усмешкой на гримасу Паэна. — Мне хватило недавней истории с этой кокеткой, графиней Ниарад.

— Даже на самого сильного бойца найдется сильнейший, — сказал Паэн. — Хотя тут как повезет. Я не о вас говорю, это касается любого, кто владеет оружием.

— Зато я усвоил урок, — ответил Ринигер, хотя по лицу его пробежала тень досады, — и заодно узнал парочку приемов, которые пригодятся мне в будущем. Да и этот самонадеянный Дерлийк тоже получил свое. Пускай он проткнул мне легкое — зато я оставил на его смазливой физиономии метку, которую не сведешь никакими притираниями. Хуже позора не найти.

Договорив, Ринигер вновь фыркнул. Ранение в лицо считалось для дворянина позорным, кроме полученных в сражении, где пули и ядра не щадят никого. Тогда как получить подобную рану на дуэли означало показать себя никудышным фехтовальщиком.

— То-то его давно не видно, — улыбнулся Паэн. — Да и графиня сегодня не отпускает от себя молодого Элаута. Надеюсь, вы не ревнуете.

— Глупости. И вообще, неужели не о чем больше поговорить? Если вы болтали подобное моей сестре…

— Ничуть, — сказала Эдит. — Господин Вартанисс прелестно развлек меня. Я не пожелала бы себе лучшего собеседника.

Ринигер кивнул, как будто понял все недосказанное.

— Что ж, тогда я поручаю тебя ему на весь вечер — не возражаете, Паэн? Вот и славно. А сам я удалюсь, мне скоро заступать на пост, а все эти празднества и гулянки изрядно утомляют.

Эдит усмехнулась: брат вовсе не выглядел утомленным — напротив, весь лучился живостью и жаждой действия, которые ему негде было применить. Она собралась уже расцеловаться с ним, когда вновь содрогнулась от знакомого пристального взгляда. Ринигер тотчас заметил это и подхватил едва не упавшую Эдит под руку.

— Что с тобой?

Эдит помедлила с ответом. Тангор по-прежнему смотрел на нее — теперь на них обоих, поскольку Ринигер держал ее в объятиях. Она покосилась на канцлера, и брат перехватил ее взгляд.

— Сегодня он весь вечер не сводит с меня глаз, — сказала Эдит. — Не знаю, отчего, но мне делается не по себе. Может быть, что-то случилось? Вдруг ты… — она замялась, осторожно подбирая слова, чтобы не разгневать вспыльчивого брата, — чем-то заслужил его немилость?

— А разве я могу заслужить его милость — как и ты? — горько усмехнулся Ринигер. — Он хорошо помнит, из какой мы семьи и с кем в родстве — вернее, были в родстве, пока он не подрубил под корень славный дом Либанон. Но ты права, Эдит, это не к добру. Чего еще можно ждать от Тангора?

— Тише, — предостерег Паэн. — Мне, видимо, предстоит вечно выслушивать ваши речи, полные ненависти к канцлеру, но хотя бы, во имя Создателя, поостерегитесь произносить их здесь. Никогда не знаешь, кто тебя услышит и кто кому доложит.

— Ну вот, а вы еще говорите, что я возвожу на него напраслину, — вздохнул Ринигер. — Тогда как добрая треть придворных — его шпионы, а прочие готовы повиноваться ему беспрекословно. Слишком уж многое он знает о них.

Ринигер оглянулся на канцлера. Эдит почудился в его взгляде едва ли не откровенный вызов, и она тотчас задергала брата за рукав, заставляя отвернуться.

— Не надо, пожалуйста, не смотри на него так! — прошептала она. — Ты погубишь нас обоих!

При этих словах Ринигер побледнел, глаза его сверкнули, как будто его осенила верная мысль — или же подозрение.

— А что, если все гораздо хуже, Эдит? — так же прошептал он. — Что, если ты приглянулась ему? Такой мерзавец не остановится ни перед чем, а ты так хороша…

— Перестаньте, — перебил Паэн, хотя тоже побледнел, встревоженный предположением. — Тангор не таков, и это известно всем. При желании он мог бы легко получить всех женщин Урбнисса, но в этом вопросе он безупречен. За все пятнадцать лет, что он властвует при дворе, он ни разу не увлекся никем, даже не имел любовниц.

— Ваша правда… — Ринигер опустил голову, но тут же продолжил: — И все равно мне это не нравится, клянусь брюхом Аирандо. Кто знает, что задумал Тангор. Если он сделает Эдит невольной участницей очередной своей интриги…

— Я могу позаботиться о себе, Ринигер, — твердо сказала Эдит. — Кроме того, у меня есть защитники — ее величество и вы двое. — Она улыбнулась, прогоняя тревогу. — Поверь, я слежу за каждым своим шагом и словом. Да и канцлер… знаешь, его взгляд не похож на враждебный. И не похож на влюбленный.

— Если не понимаешь планы врага, тем хуже для тебя, — пробормотал Ринигер. — Но ты права: королева не даст в обиду своих верных слуг. Ты под надежной защитой, сестра.

Эдит с облегчением улыбнулась, Паэн заверил ее в своей вечной преданности и обещал защитить словом и шпагой, если понадобится. Среди нежных увещеваний, что дышали чувством более глубоким, нежели простая дружба, никто из них не расслышал слов Ринигера: «Если только ничто не будет угрожать самой королеве… Нет, не зря этот мерзавец трепал сегодня языком в «Золотом дожде»!»

* * *

Не будучи слишком тщеславной, ее величество королева Эстриль любила видеть вокруг себя красивых дам — как иные обожают пышные сады. Придворные девицы впрямь напоминали пеструю клумбу, так, что у Тангора зарябило в глазах, — клумбу хихикающую, болтающую, злословящую, ревнующую и завистливую. Большая их часть — дочери знатных семейств, которые порой уступали в охоте за выгодными женихами другим, менее удачливым, менее родовитым и богатым девицам. Таких ее величество тоже любила привечать при дворе — не иначе, из милости. Однако трудно поспорить, что среди этой безмозглой стайки иногда встречаются истинные сокровища.

Сокровища, каким, по мнению Тангора, была Эдит Роскатт.

Канцлер не сводил с нее глаз. Невысокая стройная девушка, рыжая, как и ее несносный братец, сияла в расфранченной толпе, точно звезда темной ночью в просвете облаков. Казалось, она отличается от прочих девиц каждым словом, каждым жестом, каждым движением. Даже тем, как она поправляет наряд или наматывает на палец локон своих чудесных волос, ниспадающих на шею из-под голубого чепца, — милая задумчивость, а не рассчитанное кокетство. Даже тем, как она выслушивает пустые любезности кавалеров, хотя их рядом с нею было не слишком много. С неприязнью поглядел Тангор на молодого Вартанисса, одетого сегодня чуть-чуть поскромнее, чем неисправимый щеголь Ивиммон. Странно, что столь разумная девушка, как Эдит, может наслаждаться его обществом.

Таких юнцов, способных только сорить деньгами, отпрысков богатых семейств, Тангор считал выскочками, и нежданное расположение Легарда к Паэну Вартаниссу неприятно задело его. Хотя подобных прожигателей жизни всегда предостаточно при любом дворе. Подлинной угрозой в борьбе за власть они не станут, зато могут стать неплохим подспорьем. Тангору давно не приходилось иметь дело с достойным противником — со времен правления покойного Вигмареда, времен благословенных и проклятых. Быть может, оно и к лучшему: никто не помешает ему вести политику Урбнисса так, как должно. А этим молодчикам вместо того, чтобы портить воздух во дворце, лучше сидеть в своих имениях, разоряться на лошадей, собак и женщин, пить авундийское вино, травить зайцев и проматывать родовое богатство.

От Тангора не укрылось то нежное внимание, с которым Вартанисс обхаживал Эдит. Но вряд ли у него серьезные намерения относительно нее: юный честолюбец ни за что не возьмет в жены бедную и незнатную девушку, пускай даже та пользуется расположением королевы. Тем лучше.

У самого Тангора намерения были вполне серьезными. Хотя вновь и вновь он спрашивал себя, стоит ли дело того.

С тех пор, как брат и сестра Роскатт появились при дворе в Паридоре, прошел уже год. Рассчитывать они могли только на себя, ибо не имели титула, а семья их давно обеднела. Прекрасно знакомый с родословиями всех дворянских семейств Урбнисса, Тангор знал, что Роскатты — младшая ветвь дома Либанон, угасшего его стараниями. Сама она тоже угасала: год назад при дворе злорадно шептались, что батюшке с матушкой пришлось несколько лет сидеть на хлебе и воде, чтобы их отпрыски не выглядели нищими оборванцами. Однако бедность не стала для них помехой.

Рыжая парочка ухитрилась быстро получить неплохие должности: братец с амбициями юнца и замашками бретера пробился в королевскую гвардию, сестру приблизила к себе ее величество. С первого же взгляда Эдит поразила Тангора — сперва необычайно яркой внешностью, затем, когда он получше присмотрелся к ней, и нравом. Она не походила на охотницу за женихами, не завязывала любовных интрижек и не питала пристрастия к пустой болтовне и сплетням. При том она не выглядела наивной провинциалкой, способной потерять голову при виде пышности и блеска королевского двора. Понаблюдав за нею с полгода — как своими, так и чужими глазами, — Тангор понял: Эдит Роскатт — девушка с трезвым умом и добрым, преданным сердцем.

«И она рыжая, незнатная, бедная», — крутилось в голове навязчивее, чем прежде. — «Все сходится. Если сбылось все прочее — значит, сбудется и это».

Порой Тангор упрекал себя за пристрастие к нелепому суеверию — но суеверие оказалось не пустым звуком. Давнее предсказание, полученное им пятнадцать лет назад, на заре его блестящей придворной карьеры, сбылось почти полностью. Все — кроме этого:

«…Девица с пылающей головой, чье пламя зажжет огонь в твоем сердце. Червонное золото волос — вот и все ее богатство, девичья добродетель — вот и вся ее слава. Но она станет твоей судьбой, и тебе не уйти от нее. Да ты и не сможешь, даже если захочешь…»

* * *

Вероломное нападение Авунды не оказалось неожиданностью для короля Вигмареда и его двора. Долгие века Урбнисс стерег свои границы, очерченные морем, пускай такая политика изоляции не всем приходилась по душе. Особо она не нравилась жителям материка — в первую очередь ближайшим соседям-авундийцам, как не нравились и непомерные пошлины на урбнисских рынках. Или же просто не давала покоя мысль об этом маленьком островке, достаточно богатом и независимом.

«Нас зажимают с двух сторон, — говорил король на военном совете. — Пока нам удается отразить и береговые атаки с запада, и вторжение с востока. Но у проклятых авундийцев довольно кораблей, чтобы продолжать свои нападения. Наши же не сравнятся с ними».

Один за другим предлагали советники свои планы по защите запада и востока. В разгар бешеных споров, душою которых был его величество, тихо взял слово один из государственных секретарей, Эмити.

«Ваше величество, — сказал он, — на днях со мною поделились некими соображениями на сей счет. Вы вправе отвергнуть их, но сперва соблаговолите выслушать».

На повеление короля объяснить, что за соображения, Эмити ответил:

«Человек, высказавший их, предпочел придержать свои мысли при себе, дав понять, что объявит их лишь вашему величеству. Разумное решение, хотя мне видится в нем доля недоверия к моей особе…»

«Где этот человек? Кто он?» — Король Вигмаред не терпел промедлений, особенно в столь тяжкие для государства времена.

«Он ждет за дверью, ваше величество, — был ответ. — Это один из моих помощников. Прошу вас не смущаться его молодостью, ибо, думается мне, он умен не по годам, равно как и славен родом. Его имя Одерад Тангор».

Имя вызвало шепот среди советников. Тангоры, знатный, богатый и древний род, немало отличились во время междоусобицы, отгремевшей пятьдесят лет тому назад. Нет худа без добра — война унесла немало жизней и обезглавила немало благородных семейств, зато Урбнисс наконец обрел единство под твердой рукой самодержавного государя. Тангоры же испокон веков служили короне мечом. Что до молодого представителя сего славного рода, то он удивил и семью, и королевский двор, избрав иное служение.

Тогда-то будущий канцлер и взошел на первую ступень лестницы, что привела его к триумфу. На вид он не слишком впечатлил короля и советников: высокий и стройный, как все Тангоры, русоволосый юноша, уже тогда предпочитавший багряные оттенки в своих одеяниях. Все сомнения исчезли, когда он заговорил.

«Ваше величество обеспокоены двойной угрозой, — сказал он. — Не сомневаюсь, что каждый из присутствующих понимает: одновременно нам не справиться с обеими. Значит, следует выбрать наибольшую и начать с нее. Наибольшей же мне лично видятся авундийские корабли, что не дают покоя нашим прибрежным крепостям Фаррейг и Эгламид».

«Я согласен, — кивнул король. — Но что мы можем против военных судов?»

«Мы можем сжечь их, ваше величество, — ответил Тангор и поднял узкую ладонь, пресекая готовые слететь с уст советников возражения. — Но не пушечным огнем, о котором вы подумали, господа. Нам следует применить валань: она неизвестна авундийцам, они не знают, как гасить ее. О мощи же мне нет нужды напоминать».

Советники загомонили, изумленные. Валань, взрывчатое вещество, менее мощное, но более горючее, чем порох, использовалось для фейерверков, поскольку порох берегли для иных случаев. Применить устройства для потехи в качестве оружия казалось немыслимым. И все же многие согласились: как ни велик риск, в случае успеха вражеские потери будут огромны.

«Как вы себе это представляете? — спросил король, явно заинтересованный — и не в меньшей степени изумленный. — С берега шутихи не запустить».

«Верно, ваше величество, — поклонился Тангор. — Для этого придется выйти в море на лодках и подобраться на нужное расстояние к авундийским судам. А дальше огонь сделает свое дело».

«Где же вы отыщете самоубийц для воплощения своего плана? — вздернул бровь недоверчивый советник Ильмар. — Авундийские моряки несут дозоры на борту своих судов. Да и огонь может перекинуться на лодки. Или же их затянет в воронки, когда корабли начнут тонуть».

«Все возможно, господа, — невозмутимо ответил Тангор. — Что до самоубийц, то один из них перед вами, а других я найду без особого труда. Лишь бы его величество не поскупился на награду им».

«Действуйте, Тангор, — приказал король: сам будучи решительным, он ценил людей со схожими качествами. — Требуйте все, что вам понадобится, и вы получите это, независимо от цены. Если же вы преуспеете, просите у меня что угодно».

«Ваше величество ошиблись, — тонко улыбнулся Тангор, повергнув тем советников в ужас. — Вы сказали: если я преуспею. А нужно — когда я преуспею».

И он преуспел. Отчаянные храбрецы-наемники стеклись на щедрую награду и под покровом ночи подобрались во главе с Тангором к авундийским кораблям, оцепившим порт Эгламид, ближайший к Паридору. Моряки заметили лодки, но поднять тревогу не успели: ночь озарилась ярким пламенем. Валань сделала свое дело, и спасения от нее не было, поскольку ее не погасить водой. Могучий флот вмиг превратился в гигантский костер, из которого летели вопли ужаса. А потом на кораблях взорвался порох.

Тангор, весь в черном, как и прочие участники ночного рейда, приказал возвращаться сразу, стоило кораблям вспыхнуть. Но взрывы настигли лодки. Та, где находился Тангор, перевернулась, и уцелевшие наемники уже не чаяли увидеть живым своего предводителя. И тогда на их глазах в борт другой лодки вцепились тонкие, сильные руки. Спустя мгновение невредимый Тангор присоединился к своему отряду.

«Живо гребите к берегу, — тотчас выдохнул он. — Отдыхать некогда. Пора ехать в Фаррейг».

Обсыхал он уже в дороге. Зато его наемникам, загнавшим не один десяток добрых лошадей, удалось опередить даже слухи, и через две ночи в Фаррейге случилось то же самое. Ни один авундийский корабль, участник блокады, не покинул урбнисских вод. Тщетно ждали известий в Авунде, тщетно ждали припасов и подкрепления высадившиеся на востоке солдаты. Большую часть их захватили в плен — эту мысль подал королю Тангор, хотя Вигмаред предпочитал воевать по старинке, до полного уничтожения врагов. Но оценил выгоду, на которую указал молодой советник.

Урбнисские мастера-оружейники потрудились на славу, изготовив орудия, которые метали с берега шутихи с валанью. Новое нападение авундийских судов было встречено смертоносным огнем. Уцелевшие отступили, и вскоре Авунда запросила мира — который не так давно сама же нарушила.

Среди советников, что вели переговоры, был и Тангор. Он вытребовал выкуп за пленных солдат, определив цену каждого в зависимости от звания. Он же настоял на прежних условиях торговли — выгодных в первую очередь для Урбнисса. Однако авундийские купцы, в частности виноторговцы, получили особые привилегии в сравнении с прочими и вскоре оценили их. Тангор же весьма интересовался торговлей, впоследствии обеспечивая твердые пошлины и цены на товар — свой и иноземный.

Тогда он и задумался всерьез о неразумной политике изоляции и об открытии границ. Но вести разговоры об этом с Вигмаредом было опасно. И Тангор принялся выжидать, пользуясь своим нынешним положением героя войны. Он присматривался к возможным союзникам и вычислял возможных врагов. Пока же он оплел незримой сетью душу короля, все смелее играя на его природной подозрительности. Однако он не переходил границ: досадно было бы испортить свое будущее одним неосторожным движением.

В величии же своего будущего Тангор был убежден твердо. И не только из-за собственных честолюбивых мечтаний и устремлений.

Это случилось вскоре после заключения мира с Авундой. Дела службы удерживали Тангора в Эгламиде, они же привели его на ярмарку, куда впервые после долгого затишья прибыли авундийские купцы. К ним он и направлялся, когда его остановила сморщенная старуха в дырявом плаще.

«Дай мне серебра, — зашептала она, не выпуская цепкими пальцами запястья Тангора. — Всю правду скажу. Если ты умен, послушай меня, не пожалеешь. Таких, как ты, земля и море рождают не чаще, чем луна затмевает солнце».

Тангор не верил ни в колдовство, ни в гадания — лишь в трезвый ум. И все же некое юношеское любопытство заставило его послушаться старухи, хотя то, что она мнила предсказанием, разочаровало. Что еще могут напророчить подобные кумушки — долгую жизнь, богатство, власть и почести. Тангор и так был не беден и не худороден, власть он уже приобрел и в будущем приобретет еще больше, а осторожный ум не позволит ему безвременно уйти, пав жертвой чужих козней. Он слушал вполуха — о раковине и ее жемчужине, о могучем дереве с гнилыми корнями, о ступенях, жаждущих вонзить когти в ноги восходящего, а потом о рыжеволосой девушке из бедного и незнатного рода, которой суждено стать его судьбой.

Старая ведьма много чего наболтала тогда, то сжимая костлявыми пальцами его руку, то глядя в мутный камень цвета моря в шторм. Тангор лишь сунул ей пару серебряных монет, воздержавшись по обычаю от благодарности и мысленно посмеиваясь. Пустое, глупое гадание — так он сказал себе. А потом глупое гадание начало сбываться.

Морская раковина была изображена на гербе дома Тангоров.

Рано оставшись сиротой, будущий канцлер вырос в семье дяди, впоследствии немало разочарованного его решением избрать своим оружием перо и слово, а не шпагу, как подобает дворянину из благородного дома. Сам Тангор в ответ на все упреки и насмешки предпочитал молчать — и терпеливо выжидал по привычке. Что до его дяди и двоюродного брата, то они терпением не отличались, зато при первой же возможности присоединились к заговорщикам, коих было немало в правление короля Вигмареда.

Тангор не колебался, узнав об этом. «Раковина и ее жемчужина» грозили гибелью не только королю, но и верным ему царедворцам. Смена же династии грозила подлинной бедой всему Урбниссу: вместо того, чтобы идти в ногу со временем, страна вновь скатится в пропасть, к бесконечным распрям и междоусобицам, которые растерзают все то, что удалось с таким трудом собрать воедино. Пускай взгляды самого Вигмареда не отличались прогрессивностью, Тангор возлагал большие надежды на Легарда, его наследника, хотя тот был еще юн. Помнил он и о волне, что шлифует самые острые камни.

Заговор был раскрыт, все его участники казнены. Тангор же сделался полноправным наследником родовых богатств и получил должность главного распорядителя королевского двора. За этим успехом последовали новые, король сам не замечал, как стал всецело зависеть от Тангора, ставшего первым должностным лицом в Урбниссе. Находились и те, кто пытался оспорить его власть. Но, увлеченный своей тайной борьбой, похожей на битву в одиночку против сотни врагов, Тангор заметил иное: предсказания ведьмы сбывались с пугающей точностью.

Ему пришлось повалить не одно дерево с гнилыми корнями. Дом Либанон прекратил свое существование, как и многие другие. Давнее увлечение геральдикой и родословиями сделало свое дело: стоило некоему благородному и древнему дому поднять голову, дерзко взирая на королевский трон, как голова летела с плеч, зачастую не одна. И как ни старались живые ступени, возведшие Тангора на нынешнюю высоту, поразить его своими когтями, им это не удалось. Его стараниями состав королевского совета и государственных секретарей сменился полностью. Он не пощадил даже Эмити, некогда открывшего ему путь во дворец, как и немало тонкостей, помогающих уцелеть в этом пути.

«И вновь ты права, старуха», — говорил мысленно Тангор всякий раз, когда исполнялось очередное предсказание. Теперь же, после пятнадцати лет головокружительных успехов, сбылись почти все. Кроме одного — рыжей девицы.

Не сводя глаз с юной девушки в голубом платье, Тангор не сомневался: это может быть только она, Эдит Роскатт. Все сходится. Ее редкая красота и душевные достоинства во много крат дороже любых богатств и древних родов — довольно ему и собственных. Чем дольше он смотрел на нее, тем труднее становилось отвести взор. Это походило на чудо или наваждение, но не черное, а светлое, возносящее к вершинам счастья. Не обменявшись с ним ни единым словом, Эдит Роскатт уже проникла в его сердце и поселилась там.

Казалось, она несколько раз ощутила на себе его взгляд: обернулась, на лице ее мелькнул испуг. Тангор едва сдержал улыбку. «Ты, верно, решила, что у меня дурные намерения. Напрасно. Когда настанет время, ты выслушаешь меня — и убедишься, насколько я честен. Ты не глупа, ты не откажешь мне. Даже сотня Паэнов Вартаниссов и ему подобных не даст тебе столько, сколько могу дать я. Не одну лишь любовь, но гораздо больше».

Появление молодого Роскатта и его полные ненависти взгляды заставили Тангора чуть нахмуриться. Юнец открыто недолюбливает его и не старается скрыть — да и не смог бы, даже если бы захотел. Впрочем, это пустяки. Мальчишка злится, как до сих пор злится, должно быть, его отец из-за якобы невинной крови Сагара Либанона. Слишком они наивны, чтобы понять, что в политике не бывает невинных жертв, а есть лишь необходимые — как в настольной игре ингоа. Но если бы они знали…

Если бы они знали, чего могут достичь, многое бы изменилось — Тангор видел это не раз. Есть вещи, от которых не отказываются, которые сильнее любой ненависти и жажды возмездия. Подобно тому, как собственные его чувства к Эдит Роскатт сильнее его самого.

Усилием воли Тангор заставил себя отвести взгляд. Женское хихиканье неподалеку и визгливый голос нарумяненного красавчика Ивиммона вернули канцлера к прежним думам. Эдит Роскатт никуда от него не денется, ее время придет. Сейчас же настала пора заняться иными делами.