Партия в любовь (гет)

Лучи полуденного Солнца с трудом пробивались сквозь серую завесу туч, полотном затянувшую бескрайнее небо над особняком Дагворт-Грейнджеров. Белоснежный дом стоял на вершине небольшого холма, с которого открывался потрясающий вид на кажущиеся бескрайними убранные поля. В детстве Гермиона любила сидеть на подоконнике и подолгу разглядывать уходящие вдаль и кажущиеся бесконечными пейзажи. Она ужасно радовалась, когда вдалеке видела старого пастуха, гнавшего стадо белоснежных овец, казавшихся ей маленькими пушистыми точками. Они были похожи на на облако — мягкое и зефирное.

Но пастух давно умер, а Гермиона выросла.

С трудом открыв глаза, она перевернулась набок. Уставилась на темно-зеленую стену, украшенную рисунком золотых цветов — распускающиеся лилии, с которых блестками падала пыльца. Если всматриваться в обои, можно было заметить легкое шевеление нежных лепестков — то ли выдумку мозга, то ли настоящее, ожившее чудо.

Гермиона сморгнула сонную пелену и поднялась. Голова была тяжелая, словно налитая свинцом, хотя вчера она выпила лишь полбокала шампанского. Протерев глаза, Гермиона дернула за золотой шнурок у кровати и уже в следующую секунду в комнате появилась верная домовичка. Энн подобострастно поклонилась.

— Доброе утро, юная госпожа. Как вы себя чувствуете?

— Могло быть и лучше, — кисло отозвалась Гермиона. — Дедушка ничего не передавал мне? Он на работе?

— Да, госпожа. Он оставил вам шкатулку. Так же снова пришло письмо, — дрогнувшим голосом отозвалась эльфийка.

— Принеси все и вели накрыть на стол. Я скоро спущусь, — кивнула Гермиона и скрылась в ванной.

Когда полчаса спустя она вышла обратно в комнату, вся во влажном пару и маслах, постель уже была застелена. На столе лежал светло-персиковый шершавый конверт и рядом стояла небольшая резная шкатулка — каждый раз одна и та же, менялось лишь содержимое. Гермиона взяла ее в руки и, не рассматривая красивый узор из разноцветного стекла на крышке, распахнула. Внутри лежало круглое яйцо с портретом Альфадра Блэка, а под ним — в несколько раз сложенный лист бумаги, исписанный мелким почерком дедушки.

Усмехнувшись, Гермиона дотронулась кончиком пальца до нарисованного лица Альфарда. На губах сама собой растянулась мечтательная полуулыбка, когда она вспомнила его глаза вчерашней ночью — такие яркие, полные чувства и смотревшие только на нее. Но эта мысль, несомненно, приятная, вскоре растаяла. Гермиона достала пергамент и быстро пробежалась по характеристике, составленной дедушкой.

Он написал немного про характер Альфарда, про его горячную натуру, похвалил семью (конечно, это же Блэки!) и отметил, что независимость Альфарда может подойти Гермионе, так как в их дела после брака не будут лезть. Отметил сильные стороны его ума — «весьма и весьма сообразительный молодой человек», сказал, что с удовольствием взял бы его на работу в Отдел Тайн, если бы кто-то наставил Альфарда на путь истинный и увел с личных исследований в исследования командные. В самом конце парой слов дедушка обмолвился о причине, заставившей его рассматривать Альфарда, как будущего мужа Гермионы: недавно он беседовал с Поллуксом Блэком, тот ужасно ругался на характер мальчишки. Он страстно желал женить его на хорошей девушке, надеясь, что это поможет привести его в чувства.

А Гермиона, по мнению дедушки, была хорошей девушкой.

Криво улыбнувшись, она задумчиво сложила пополам лист с превосходной характеристикой и убрала его в шкатулку. В последний раз взглянула на портрет Альфарда — лукавая улыбка чуть тронула уголки его губ — и захлопнула крышку.

Это была их традиция с дедушкой: в последние пару лет раз в несколько месяцев, тщательно изучая молодых людей вокруг, он собирал небольшие досье на понравившихся ему волшебников и вместе с портретом посылал Гермионе в шкатулке, чтобы она присмотрелась к ним и, быть может, соизволила выйти замуж. Брак единственной внучки был огромной проблемой, занимавшей Гектора — он с одной стороны ужасно хотел, чтобы она стала супругой достойного человека, а с другой боялся отпустить ее и остаться в одиночестве.

Последнее позволило Гермионе вертеть носом и открещиваться от любого упоминания о замужестве. Первые разы, получая шкатулку, она громила комнату, кричала дедушке, что не выйдет за этого или следующего придурка, что замужество — не для нее. На третий раз Гектор хотел было воспользоваться своей властью, но Гермиона, как только он повысил голос, расплакалась и сказала, что так и думала, что он просто хочет от нее избавиться. И хотя все знали Гектора Дагворт-Грейнджера как серьезного и не дающего никому спуска мага, с Гермионой он не мог быть таким. Он растил ее чуть ли не с младенчества, после того, как его любимый сын — их с женой единственный поздний и долгожданный ребенок — погиб вместе с невесткой во время пожара в доме в Лондоне.

Маленькая, вечно плакавшая Гермиона осталась у Гектора, и он, первоначально несколько раз перепроверив дом, перебрался с ней в деревенскую местность. Гермиона знала, что он ее обожал, и всегда отвечала ему взаимностью. Она была его слабостью, его сердцем, его всем. И его любовь к ней — искренняя, безвозмездная, всепоглощающая — не могла не найти отклик в ее душе. Честно говоря, она даже думала, что прожить всю жизнь рядом с ним — без мужчин, без мужей и без переживаний — это то, чего бы она хотела.

Но в бочке меда всегда найдется ложка дегтя, и в их взаимоотношениях были два вопроса, становившиеся постоянной причиной конфликта: замужество Гермионы и ее желание наравне с другими мужчинами работать в Отделе Тайн. Сказывалось воспитание Гектора — несмотря на все, он был человеком старых нравов, и в его голове просто не укладывалось, как женщина может не стремиться к браку, а желать глупой и смешной, по его мнению, независимости.

— Энн, — мягко позвала Гермиона домовичку и, как только та появилась рядом с тихим хлопком, протянула ей шкатулку. — Оставь в кабинете дедушки.

— Тоже нет? — зная, что хозяин так красиво предлагает Гермионе женихов, жалобно вздохнула эльфийка, главной мечтой которой в последние годы было нарядить юную госпожу в свадебное платье.

— Тоже нет.

— А письмо?

Гермиона нехотя глянула на светло-персиковый конверт и вскрыла его.

«Милая мисс Дагворт-Грейнджер. Для меня счастье — издали наблюдать за вами. Ваше лицо, ваши волосы, ваши глаза, ваше умение держаться в обществе и ваше достоинство, когда вы думаете, что вас никто не видит — все это безумно трогает мое сердце. Знали бы вы, с каким восхищением я любовался вами вчера — вашей походкой, вашими тонкими белоснежными руками, вашими чувственными, нетронутыми грязью и пошлостью окружающей наш молодежи губами. Вы — как нежный цветок посреди сада с сорняками. Вы — ласковый солнечный луч, пробивающийся через толщу дождливых облаков.

Даже вчера, оказавшись преступно близко к греховной грязи — я стал случайным свидетелем инцидента с мистером Принцем — Мерлин ему судья — вы остались чисты. Вы не позволили себе замарать руки, не склонили головы. Вы были так холодны, так устойчивы в своих намерениях и в знании, что есть зло и что к нему не стоит прикасаться, что ваш вновь потрясший меня образ не позволил уснуть, не покинув моей головы ни на мгновение. Хотел бы я иметь смелость прикоснуться губами к вашим пальцам, но как же могу об этом мечтать?

Ведь даже такой, полный восхищения, поцелуй, будет пятном на вашей белизне.

Благодарю судьбу, что могу видеть вас.

Ваш тайный почитатель.»

Гермиона почувствовала, как горлу подкатил тошнотворный ком. Этот человек, незнакомый ей, время от времени посылал письма подобного характера — каждая строчка пропитана просто отвратительнейшим восхищением, нет, поклонением ей, ее красоте, ее поступкам. Он упоминал о вещах, которые никто не должен был видеть, либо которые, Гермиона надеялась, останутся незамеченными. Каким-то образом он становился свидетелем ситуаций, о который она предпочла бы забыть.

Тревога вспыхнула под ребрами, но Гермиона сделала глубокий вздох и постаралась успокоиться. Никто за ней не следил — это ужасный бред. Она просто, как и подобает юной деве, покорила чье-то сердце, в нее влюбились — все в порядке.

Это нормально, когда тебе признаются в чувствах. Этот кто-то просто пока стесняется показать свое лицо. Девушки только и вздыхают о подобном, считая это высшей степенью любви — молчаливое восхищение издалека. Гермионе должно быть приятно, что в нее влюблены — это помогает почувствовать себя женщиной, а не просто товаром на выданье — богатое приданное никогда не позволяло ей искренне поверить в чью-то симпатию.

Гермиона выдохнула и, сложив письмо, убрала его в нижний ящик стола.

— Вы не хотите рассказать об этих странных письмах хозяину? — обеспокоенно спросила все это время наблюдавшая за Гермионой домочика.

— Не стоит. Женщине всегда приятно, когда она кому-то нравится. Пока меня это мало беспокоит, — придав голову незаитересованные интонации, Гермиона пожала плечами. — И ты не беспокойся. Я себя в обиду не дам.

И хотя каждый раз, когда она получала письма от анонимного отправителя, сердце делало кульбит и ребра жгла тревога — как будто бы здесь было, чего бояться! — Гермиона не обращала на эти ощущения никакого внимания. Ее мало беспокоило, кто писал ей. Быть может, это было глупостью или избалованностью, но Гермиона была уверена, что в безопасности.

(Что ее фамилия, ее дедушка, да и ее характер не позволят никому перейти черту).

А пока она в безопасности — о подобном не стоило и думать. В конце концов, люди часто влюбляются в тех, с кем не могут быть.

* * *

Гермиона помнит, что сорвала голос от крика. Помнит, что ее белоснежная ночная рубашка — такая красивая, с оборками на воротнике и подоле — разорвана и запятнана черными пятнами. Помнит, что дышит сипло и рвано — легкие как будто забиты серыми комьями дыма. Помнит, что глаза болят от слез.

Вокруг бегают и суетятся люди. Какой-то мужчина трясет одного из выживших домовиков, допытываясь, что это был за огонь — тот, что эти почти всесильные создания не смогли потушить, чтобы уберечь хозяев. Эльф бьется в истерике. Позже — буквально через полчаса — старого хранителя дома, ворчавшего на Гермиону, когда она прибегала на кухню просить конфеты — разорвет вместе с еще двумя уцелевшими домовиками. Они не смогут позволить себе жить, зная, что их люди мертвы.

(Папа всегда был экспериментатором. Он и женился на маме потому, что она со школы во всем его поддерживала и помогала. Он был страстным, увлекающимся и увлекающим человеком.

Но все-таки, закупорить Адское Пламя в пробирку — ужасная идея).

Гермиона помнит, что ее как будто никто не замечает.

Вдалеке вырисовывается знакомая фигура дедушки — до этой ночи она почему-то всегда его побаивалась. Гектор был статным, строгим человеком, не любил открытого выражения эмоций и не навещал их с родителями часто, постоянно занятый работой. Но в тот день он как будто навсегда изменился: руки трясутся, по щекам катятся слезы, а глаза — широко распахнутые, шокированные глаза — похожи на два разбитых хрустальных шара. Гермиону обожгла боль, вырисованная на его лице — в ту ночь впечатавшаяся в морщины.

Другой волшебник что-то объяснял дедушке. Они остановились в нескольких шагах от Гермионы, до нее долетели последние слова:

— Миссис Дагворт-Грейнджер вытолкнула девочку. Она бы выжила, если бы не бросилась за ребенком.

По лицу дедушки проходит судорога, он вздрагивает — словно просыпается и только замечает Гермиону — и в несколько больших шагов приближается и подхватывает ее на руки. Гермиона прижимается лбом к его мокрой щеке и заходится в приступе кашля. Дедушка теплый, его шея пахнет лесом — щекочущие зеленые иголки на елках — и табаком. У него большие руки. И сам он большой, необъятный — безопасный.

Гермиона засыпает.

* * *

— Что значит, вы не можете пустить меня в семейное хранилище?! — прошипела Гермиона безэмоциональному гоблину, стоявшему перед ней на высокой табуретке за деревянным квадратным столиком. У того даже не дрогнули заросшие сединой уши. Тысяча и одна морщина, заменяющая нормальное лицо — уродливо скомканный мешок вместо кожи — тяжело вздохнула и заговорила вновь:

— Глава семейства Дагворт-Грейнджер ограничил круг лиц, которым доступен проход. Вы, мисс, не входите в это число.

— Вы знаете, кто я? Как могу я, единственная наследница, не входить в этот круг?

— Я знаю, кто вы, мисс. Поговорите с мистером Гектором и, как только он одобрит ваше посещение, возвращайтесь. Я с радостью обслужу вас. Но сейчас, к сожалению, не могу ничего сделать, — сухо проговорил гоблин и слегка склонил голову, этим показывая, что разговор окончен.

Гермиона сделала резкий глубокий вздох, стараясь успокоиться, и обернулась на стоявшую позади пожилую женщину. Хотя она и держала дистанцию в несколько шагов, Гермиона была уверена, что слышала и с удовольствием слушала весь их разговор. Засуетившись, она будто закудахтала — поздоровалась с Гермионой, проворно обогнула ее и принялась что-то настойчиво говорить мгновенно переключившемуся на нее гоблину.

Сжав пальцы в кулак — та единственная вольность, которую Гермиона себе позволила, — она быстрыми шагами, не оглядываясь по сторонам, направилась к выходу из Гринготса. Глупо было устраивать громкие разборки в холле, что-то доказывать этим злобным скупым созданиям — они, как драконы, чахли над хранившимся в подземелье златом. Если дедушка и правда по каким-то причинам ограничил ей доступ в сейф, они не пустят ее, пусть бы Гермиона даже пришла с целой армией.

Но дедушка просто не мог сделать такого! Это обычная ошибка — кто-то из гоблинов неправильно его понял, вот и все.

Гермиона выскочила на свежий воздух и стремительный порыв ветра вонзился в ее заколотые волосы. Она подставила голову промозглому осеннему воздуху — словно огромная шляпа, над Косым Переулком нависла тяжелая серая туча. Под ногами шмыгнула болезненно-худая черная кошка и умчалась в закоулок, перепугав важно расхаживавших перед банком голубей.

Не глядя на магазинчики — Гермиона хотела посвятить сегодняшний день покупкам, начиная от новой мантии, заказа платья к скачкам и заканчивая книгами и некоторыми ингредиентами для зелья. Ее личный запас истощился, а лезть в дедушкин она не хотела — приятно было чувствовать некоторую самостоятельность в ее маленьком увлечении.

Закрыв глаза и сосредоточившись на маггловском заброшенном тупике неподалеку от входа в Министерство Магии, Гермиона трансгрессировала. Она не запомнила, как шла привычным маршрутом — осмотр в Атриуме, цель посещения — личная встреча с мистером Дагворт-Грейнджером (знает ли он? Конечно), забитый лифт — ей не повезло попасть в разгар рабочего дня. Несколько залетевших самолетиков на втором этаже, они поднимаются один вверх, двери открываются и Гермиона встречается взглядами с Флимонтом Поттером на этаже аврората. Она только и успевает, что улыбнуться ему в ответ и кивнуть, как двери лифта схлопываются, и они наконец несутся вниз в Отдел Тайн.

Гермиона выскальзывает в холодный темный коридор. Женщина в кабине приятным голосом объявляет следующую остановку, и как только полный лифт уезжает, кажется, что со спины обхватывают ледяные щупальца тихой, необъяснимой тревоги.

Гермиона знала этот этаж с самого детства. И хотя дедушка не любил брать ее на работу (а после окончания Хогвартса целенаправленно мешал ей здесь появляться), Гермиона хорошо помнила путь к его кабинету и к нескольким безобидным на первый взгляд лабораториям. Она врезалась ногтями в ладонь, оставляя на коже бледные следы-полумесяцы, и быстрым шагом направилась к видневшейся вдалеке двери. От отделанных плиткой стен отлетал стук ее каблуков.

Вопреки все нараставшей тревоге, дверь легко поддалась, и за ней оказалась светлая, зефирно-мягкая небольшая комнатка. За широким, заваленным всякими документами столом сидела женщина лет сорока со смешной кудрявой укладкой (локоны будто макаронины), с каждым ее движением подпрыгивающими щеками и непропорционально огромным желтым бантом на шее. Гермиона бегло оглядела ее, прокашлялась и приблизилась. Женщина подняла на нее осоловевшие глаза и поздоровалась первая.

— Какова цель вашего визита?

— Мне нужно поговорить с мистером Дагворт-Грейнджером. Это срочно.

— У вас назначена аудиенция?

— Да, — не моргнув и глазом соврала Гермиона.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Гермиона Дагворт-Грейнджер. Его внучка.

Если женщина и удивилась, то не подала виду.

— Подождите минутку, — с трудом подняв свое тучное тело со стула, проговорила она, после чего вразвалочку направилась к одной из дверей вокруг. Их тут было в районе семи или девяти (когда-то, когда тут еще работал молодой и постоянно заикавшийся светловолосый волшебник, Гермиона их считала и пересчитывала с каждым новым приходом. То ли у нее была ужасная память, то ли количество вечно менялось) — все одинаково-белые со стальными холодными ручками.

Женщина скрылась и отсутствовала несколько долгих, тягучих минут (как будто мед переливают из банки в банку. А Гермиона — нечаянно попавшая в него пчела, безуспешно старающаяся вырваться. Только и может, что пытаться пошевелить слипшимися крылышками.

Постоянно.

Только и может, что пытаться).

Она вздрагивает, когда женщина возвращается. Короткое «вас ждут». Сердце почему-то бьется, словно заведенный на безумное prestissimo метроном.

Небольшой коридорчик и дедушкин кабинет — в нос бьет привкус дерева и мускуса. Несколько книжных шкафов, какое-то странное приспособление из левитирующих в воздухе колец в углу комнаты, два мягких кресла и длинный стол посредине комнаты. Гермиона, поддаваясь детской привычке, в первую секунду осматривается, надеясь увидеть что-то невиданное и расчудесное (ведь только таким и занимаются во всегда закрытом для нее Отделе Тайн). Во вторую она смотрит на дедушку, поднявшегося, как только она переступила порог.

Гектор был пожилым мужчиной, все еще сохранившим признаки хорошего телосложения в молодости. Широкие плечи, аристократично прямая спина — он всегда в костюмах-тройках, по-рыцарски вежлив и по-джентльменски приятен. Коротко стриженные седые волосы блеснули в отсвете лампы, и Гермиона, прикусывая язык, первым делом приблизилась к Гектору, вложила ладонь в его протянутую к ней руку и порывисто прижалась губами к щеке. Борода защекотала губы.

— Случилось что-то срочное, моя ласточка? — Гектор лукаво прищурил один глаз. Наверняка знал причину ее не оговоренного визита.

— Произошла какая-то ошибка, и в банке сказали, что я больше не имею доступа к нашему сейфу. Я как раз собиралась заказать платье на скачки и сделать кое-какие закупки. Ситуация в банке — просто ужас. Бедный гоблин, кажется, решил, что мы с тобой в ссоре и…

Дедушка поморщился и его рука потянулась к сердцу — Гермиона тут же замолкла. Словно опомнившись, Гектор остановил ладонь на половине пути и тяжело опустился в кресло.

— Это не ошибка, Гермиона, — устало выдохнул он. — Ты снова отказалась даже рассмотреть подобранную мной партию. Я уже не молод и боюсь, что не смогу опекать тебя вечно. Ты слишком сумасбродная, слишком горделивая — прости, за такие слова, лучше выразиться по-другому: слишком молодая. Я понимаю, возраст — кровь кипит, но пора становиться взрослой и думать о будущем. Ты всегда росла в безопасности и любви, поэтому не понимаешь, насколько шаткое и опасное положение у юной волшебницы с такими средствами, какие достанутся тебе в наследство. Я знаю мужчин и, поверь, в них мало хорошего. Многие захотят поживиться твоими деньгами. Многие из них — очаровательны, красивы и наверняка умны. И многие после того, как женятся, могут оказаться настоящими чудовищами. Я должен лично проконтролировать твой брак, чтобы удостовериться, что ты выбрала достойного человека. Твои счета заблокированы до тех пор, пока ты не согласишься стать женой одного из тех волшебников, которых я предлагал тебе, либо сама не найдешь достойную партию, которую я одобрю. Раз в неделю я буду выдавать тебе минимум средств, нужных молодой даме. И то, я сам буду решать, на что именно они пойдут.

— Я не собираюсь выходить замуж!

— Да, я помню, — бросив на Гермиону ледяной взгляд, кивнул дедушка. — Ты собираешься доказать мне, что можешь работать в Отделе Тайн. Все эти эксперименты дома под присмотром орды домовиков, на которые я закрываю глаза — юношеская блажь. Ты не знаешь, что из себя представляет наш Отдел, не знаешь, какие ужасные травмы чуть ли не каждый день получают Невыразимцы. Вчера одного моего работника — считай мальчишку, всего на годок старше тебя — разорвало в ходе эксперимента над временем. Причем разорвало ни на кусочки, которые мы смогли бы отдать его бедным родителям, чтобы похоронить его, а просто уничтожило. Человека больше не существует. И ты хочешь влезть во все это.

— Со мной такое не случится, — уверенно заявила Гермиона. — Я осторожна, я все изучаю, прежде, чем что-то делаю. Знаю ведь, — на мгновение она запнулась, но уже в следующую секунду уверенно — даже злобно — продолжила. — Чем все может кончиться. Муж же будет только мешать: он сразу начнет выставлять свои правила, не дай Мерлин, тут же заделает мне детей, — дедушка поморщился, и в глубине души Гермиона улыбнулась этому. — Запрет меня в поместье и заставит с ними нянчиться. Я не готова стать матерью! Я вообще не хочу быть матерью!

— Тех, кого я предлагаю тебе, тоже пока не интересует семья в полном значении этого слова. Я выбираю женихов достойных тебя и схожих с тобой во мнениях. Чем тебя не устраивает Альфард?

— Он мужчина, выросший в нашем обществе. Он — Блэк. Его семейка всегда будет лезть в наши дела. «Дедушка сказал то, бабушка велела это, а дядя настаивает на чем-то еще», — передразнила Гермиона. — Они даже женятся друг на друге! И это ты считаешь нормальным и достойным выбором?

— Да, считаю! — рявкнул Гектор. Этот разговор — в разных вариациях, с разными выражениями, но всегда один и тот же, повторявшийся из раза в раз, порядком надоел ему. — Я всегда слишком любил тебя, слишком лелеял — признаю, моя ошибка! Ты не замечаешь, с какими интонациями позволяешь говорить со мной, со старшим? Не замечаешь, сколько денег спускаешь на ерунду? Целые состояния на тряпки! Не замечаешь, как ведешь себя в обществе — ты задираешься, потому что знаешь, что я всегда защищу тебя! А если нет? Если я завтра умру?! — Гекторт подскочил и тяжело, сипло выдохнул.

Вдруг в одно мгновение его лицо перекосило, рука вновь дернулась к сердцу и он покачнулся. Краска стремительно отлила от его лица. Гермиона, всего секунду назад наслаждавшаяся обидой на сказанные им слова, подхватила дедушку под руку.

— Что с тобой?

Вместо членораздельного ответа он лишь выдохнул и стал медленно оседать на пол. Вес его тела навалился на Гермиону, она не смогла устоять на ногах и, пытаясь хоть как-то поддержать его, села на пол рядом. Гектора начало мелко трясти. Глаза закатились — яблоки белели на покрывшимся испариной морщинистом лице.

— Дедушка? — жалобно спросила Гермиона. Голова как будто вмиг отключилась, и тревога, давно преследовавшая ее, начала болезненно бить в виски. — Дедушка? — повторила она вновь, но Гектор не отозвался.

Непрошенные слезы — Мерлин, когда она плакала в последний раз? — обожгли глаза, и Гермиона дернулась. Она выхватила волшебную палочку, заклинанием распахнула дверь. Горло сковал ужас, она не могла вымолвить ни слова. Руки тряслись. Благо, секретарша — Гермиона и забыла о том неприятном, брезгливом чувстве, которое эта женщина вызывала в ней недавно, — оставила свою дверь открытой и прибежала на шум.

Она все сделала — эта тучная, неповоротливая женщина. Она вызвала колдомедиков из больницы Св.Мунго, она использовала какое-то целительное заклинание на дедушке и его перестало трясти, она пригладила волосы Гермионы и встряхнула ее, пока люди в лимонных костюмах занимались Гектором. Она говорила и достучалась до сознания Гермионы — пробилась сквозь отбивающую дробь тревогу в ушах.

— Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо, — мягкий, слово плюшевый палец стирает слезинку со щеки Гермионы.

Эта женщина, видевшая, с каким презрением и высокомерием Гермиона смотрела на нее, когда только пришла, тепло улыбнулась ей.

А потом — кажущиеся холодными и неприветливыми коридоры больницы. Долгие часы без мыслей и чувств — Гермиона сидела в комнате ожидания, замерев, словно каменное изваяние. Слезы не переставали катиться из ее глаз, она до рези, подолгу не моргая, пялилась в одну точку на двери, за которой скрылись колдомедики и каталка с дедушкой. Она ничего не слышала и не чувствовала.

Она как будто бы даже не жила в эти тягучие минуты, медленно, издеваючись складывавшиеся в часы.