Мой Майрон (гет)

Душа трепещет и плачет

От того, что творится в уме.

Но я твержу, что всё будет иначе.

Ах, кто бы твердил это мне!

Музыкальная группа Flëur, "Кто-то"

Гэндальф покинул Минас Тирит на рассвете, оставив после себя лишь клубы дыма от своей трубки да вещь, бережно обернутую в ткань, наказав бережно хранить ее, пока он не вернется, и ни в коем случае не прикасаться. Аэлин знала, что там. На одном из ужинов спутник Гэндальфа, некий Пиппин, упомянул о том, как он случайно говорил с самим Сауроном через шар, подобранный Гэндальфом у башни Ортанка, и чуть не поплатился жизнью за свое любопытство. Но до конца он историю так и не рассказал, потому что Гэндальф посуровел и шикнул на него. Но Аэлин и без того знала из летописей, что Палантиры, гладкие сферы как будто из черного стекла (но, как предполагают, это был вулканический обсидиан из самого вулкана Ородруина) служили в древние времена для связи королевств между собою. А теперь почти все они подчинены Темному Владыке. Дева испугалась мысли, которая промелькнула у нее.

Отец Аэлин, человек практичный и осторожный, спрятал Палантир в глубине семейного поместья, в комнате, куда даже слуги не заходили без разрешения. И несколько дней Аэлин ходила мимо этой комнаты, не пытаясь зайти, но постоянно находила себе дела, приводившие ее в эту часть дома.

«Ты и вправду хочешь нарушить запрет Митрандира, поставить под угрозу честь отца и всего дома, если узнают?», спрашивала она себя — «Зачем тебе это?». Но снова в памяти ее возникал образ светлого Майа из тех времен, когда он еще мог жить среди людей.

Аэлин открыла глаза. Комната была залита мягким лунным светом. Не доносилось ни звука. Дева встала и накинула плащ, чувствуя, как холодеют ее руки и слабеют ноги, как сильно бьется сердце. Без раздумий она вышла в коридор и бесшумно добралась до комнаты, где хранился Палантир. Дверь была заперта, но у нее имелись ключи от всех дверей в доме. Наверное, отец позабыл об этом.

Камень лежал на столе, покрытый тёмной тканью. Она сняла её и увидела гладкую поверхность, которая отражала свет луны, словно вода. Аэлин глубоко вздохнула, чувствуя, как её сердце бьётся всё быстрее. Она знала, как это опасно, но не могла устоять. Что нужно делать? Просто дотронуться? Её рука дрожала, когда она прикоснулась к камню.

Внезапно ее сознание погрузилось во тьму. Она почувствовала присутствие — огромное, древнее, полное власти. Какими глупыми показались ей ее мысли о том, что Саурон — все тот же Майрон из ее грез, что он на самом деле не захочет ей навредить. Но было слишком поздно. Чужая воля сковала ее. И вдруг в своем сознании она услышала голос, холодный и звучный, как металл, а перед ней возник образ — высокий, темный, величественный, с глазами, горящими, как угли:

— Кто послал тебя?

Аэлин сжала кулаки, чтобы не дрожать. Она чувствовала, как его воля сжимает её, словно невидимые цепи, но она собрала всю свою смелость.

— Никто. Я… Я Аэлин.

Голос сковал ее сознание отпечатком ледяного холода и тени высокомерного удивления.

— Смертная, — произнёс он, — ты либо очень храбра, либо очень глупа. И тот, кто послал тебя, глуп. Мне надоело видеть его шпионов. Все вы слишком бесполезны — даже чтобы вас убивать.

Аэлин почувствовала, что он и в самом деле может раздавить ее, если захочет. Она отчаянно барахталась внутри своего разума, пытаясь выбраться из-под власти чужой могучей воли, как вдруг вспомнила ту книгу. Вот для чего она здесь!

— Майрон…, — горло ее перехватило, и она не смогла больше выдавить ни звука.

Узы воли Саурона, сковывающие ее сознание, слегка ослабли. Но тут же…

— Здесь нет того, кто носил это имя! — взорвалось в ее голове, отдаваясь болью. Она чувствовала, будто тонет в вязкой жидкости, что ей нечем дышать, но продолжила:

— Я знаю, что ты — Майрон…

Голос вдруг стал мягким, почти вежливым, с легким флером заинтересованности:

— Как интересно. Откуда же смертная знает это все? Кто-то рассказал?

— Книга. В сказаниях я видела… тебя.

Осознание того, что она напрямую говорит с тем, о ком столько размышляла, кто жил тысячелетия назад и был светлым Майа, обрушилось на нее как огромная волна. И тем больнее было ясно понимать, что он опасен.

— Что нам до тех древних сказок, смертная? Побеседуем-ка о том, что есть сейчас.

Аэлин почувствовала, как его властная воля сдавливает ее разум. Она не могла сопротивляться, не могла думать. Он задавал вопросы, а она отвечала, не в силах противостоять. Он узнал о её семье, о её интересе к древним преданиям, о её городе. Но когда он спросил о Кольце, её сердце сжалось. Она не знала, где оно, и это, казалось, разочаровало его. Но странно, он предпочел избегать вопросов о том, почему, собственно, она решилась заговорить с ним и назвала его настоящим именем. Или он настолько был равнодушен к этой теме, или же…

— Ты не так уж полезна, — сказал он наконец. — Но ты забавляешь меня. Много любопытных желало говорить со мной, и многие были наказаны за свою дерзость. Но всем им было что-то нужно. Зачем ты здесь, смертная?

Она промолчала. Слишком сильно было напряжение, которое ослабило ее настолько, что она едва могла стоять. И вдруг Аэлин поняла, что чужая воля покинула ее разум. Это было так внезапно, что она ухватилась за край стола, лишь бы не упасть.