Последний вагон (гет)

Адам родился в маленьком старом доме на краю небольшого города. Дом был тесным, с покосившейся верандой и окнами, которые скрипели, когда их открывали. Штукатурка давно опала, а забор не помешало бы не то, чтобы покрасить, а заменить. Крыша протекала, на чердаке водились крысы. Его отец, Том, был человеком молчаливым, суровым. Он работал на фабрике, которая производила мебель, и приходил домой, пропахший древесной стружкой и машинным маслом. Мать, Сара, была его полной противоположностью. Она любила болтать, придумывать семейные праздники и ухитрялась растянуть последние деньги так, чтобы её трое детей всегда были одеты и сыты, даже если приходилось жертвовать собственными потребностями.

Старший брат Джейк любил лидировать. Ему хватало уверенности на троих, а иногда и больше. Он мог уговорить соседских мальчишек построить что-нибудь на заднем дворе, при этом «одолжив» материалы у их же семей, мог стащить из магазина продукцию на приличную сумму, а бывало, что мог затеять драку на школьном дворе. И всегда ему всё сходило, как с гуся вода.

А младшая сестра Лиза была солнечным лучиком. Её единственной заботой оставалось собрать как можно больше бабочек в банку или украсить стены рисунками, приклеив их на скудные остатки пластилина или давно не липкий слой маленького кусочка скотча, который удалось заиметь после открытой упаковки макарон. ⁽¹⁾

Адам оказался посередине. Средний ребёнок. Тот, кого редко замечают. Когда Джейк лез на крышу, чтобы спасти мяч, и получал нагоняй от родителей, Адам просто сидел на ступеньках и ждал. Когда Лиза забивалась в угол с котёнком, которого принесла с улицы, Адам помогал ей строить для него коробку-домик, а потом отхватывал подзатыльника от родителей, принимая вину за принесенное животное на себя. Он не требовал внимания, но всё равно надеялся, что кто-то его заметит.

Ему нравилось писать. Когда другие дети играли в мяч или бегали по улице, он сидел с тетрадью и ручкой, придумывая миры, которые были лучше, чем его собственный. Его мать однажды нашла тайник с историями, которые он тщательно прятал в комнате, которую делил с Джейком.

— Твои? — спросила она, держа лист бумаги с неровными строчками.

Смущённый Адам кивнул, хотя очень злился. Ему не нравилось, что мама копошилась в их вещах, но он понимал, что она целилась на его брата, а его записки с историями просто случайно попали под руку.

— У тебя дар, — сказала она, погладив его по голове. — Ты, наверное, писателем станешь.

Но мечты о писательстве были роскошью, которую семья не могла позволить. Том возвращался домой поздно, уставший, с болью в спине, которую он терпел. Сара работала допоздна в супермаркете, приходила домой не менее уставшей, но старалась приготовить ужин и собрать семью за одним столом.

Когда Адаму исполнилось восемь, всё начало меняться.

Джейк, которому тогда было шестнадцать, начал пропадать на улице, возвращаясь домой с синяками или запахом алкоголя. Сначала Том кричал на него, но потом просто махнул рукой. Сара пыталась говорить с сыном, но и её слова отскакивали от него, как град от крыши.

Однажды вечером Адам услышал, что родители ссорятся на кухне.

— Том, ты не видишь? Джейк скатывается. Ему нужен отец, а ты просто молчишь, вообще ничего не делаешь. Ты хоть раз спрашивал его, как он? — голос Сары не срывался на крик, но было слышно, что она вот-вот расплачется.

— А у меня есть на него время? — так же спокойно отвечал Том. — Я работаю, чтобы этот дом держался, чтобы у нас был свет и еда. Может, тебе стоит больше внимания уделять детям?

В грудной клетке Адама больно кольнуло. Он сидел за дверью, обхватив колени, и смотрел на трещину в полу, которая напоминала маленькую молнию.

Вскоре Джейк ушёл из дома, хлопнув дверью и не попрощавшись. Всё, что осталось Адаму — поднять с пола старую рубашку брата, которую тот бросил, прежде чем уйти. Сара сидела на кухне, уставившись в пустую тарелку, а Том молча смотрел телевизор.

Голосов в доме стало меньше, крики почти исчезли. Сара чаще задерживалась на работе, а отец даже перестал желать «доброго утра» или «спокойной ночи». Здорово, если он хотя бы кивал в приветствии своим домочадцам.

Когда Адаму исполнилось двенадцать, Сара заболела.

Сначала её настигли головные боли, а затем слабость. Она перестала носить яркие платки, которые так любила, ведь их шила ещё её мама; начала красить щёки губной помадой, которую выскрёбывала потасканной ушной палочкой, лишь бы придать лицу немного румян и здоровый вид. Она стала лежать на диване дольше, чем обычно, а её улыбка исчезла.

Однажды вечером Том пришёл домой раньше обычного. Он долго стоял на пороге, глядя на жену, которая лежала с закрытыми глазами. Лиза пыталась напоить её водой. Адам сидел рядом с тетрадью, но не писал.

— Ты не можешь больше работать, — сказал Том.

— А кто тогда будет? — слабо ответила Сара. — Нам и двух зарплат не хватает, а если ты один будешь работать… Мы тогда не сможем помочь нашим детям, да что уж там! Нам едва будет хватать на дом.

Адам слушал их разговор, но ничего не говорил. Он не знал, как помочь.

Когда Сары не стало, Адаму было тринадцать. На похоронах он стоял рядом с Лизой, которая не отпускала его руки. Том выглядел потерянным. Он не плакал, но ему было не менее больно.

Смерть Сары разрушила семью. Том приложился к бутылке. Лиза замкнулась. Адам взял на себя всё, что мог. Он бросил занятия в школе, чтобы работать; научился готовить, планировать покупки, экономить; он следил за тем, чтобы Лиза ходила на все занятия и получала должное образование. Но он не знал, как помочь ей справиться с болью. Он и сам не мог справиться.

Когда Тома нашли мёртвым в кресле, Адаму было двадцать. Лиза уехала к тёте, и он остался один. Стоит упомянуть, что дом достался Лизе, но он был совершенно непригодным для жизни. Хорошо, если она вообще сможет продать его хотя бы по самой низкой цене.

Сам же Адам снял крохотную комнату, где по ночам слышал, как соседи смотрят телевизор или смеются. Он разочарованно вздыхал, если им не нравилось какое-то ток-шоу, которое запало ему в душу, ведь это значило, что они переключат канал, и ему придётся слушать что-то неинтересное. Иногда он думал, что так и должно быть, что всё делается к лучшему, и завтрашний день обязательно принесёт хорошую весточку. Но иногда он садился у окна и писал, как когда-то в детстве, погружаясь в тяжелые воспоминания.

Сейчас ему двадцать три, и вся его жизнь замкнулась в вечном цикле самобичевания и усталости. Он часто возвращался к прошлому, думая о Саре, которая верила, что он станет писателем. О Джейке, который так и не вернулся. О Лизе, чьи письма приходили крайне редко. И о себе — о мальчике, который всё ещё сидит на ступеньках с тетрадью, мечтая создать мир, где никто не уходит.

Почти всё место на единственном столе, краска которого давно потрескалась, занимали кипы старых заметок, исписанные листы, стопки книг. У него не было компьютера — только ручка, тетрадь и свисающая с потолка лампа, провод которой кто-то криво замотал изолентой. Адам вывел на листе ещё одно предложение и откинулся назад, разглядывая свою работу.

Он мечтал написать бестселлер. Книгу, которая будет продаваться во всех книжных магазинах, стоять на полках преданных читателей и, главное, что-то изменит в жизни других людей. Но пока его рассказы существовали только в этой комнате.

На полке, прямо перед ним, стояла крохотная фигурка поезда. Он нашёл её в комиссионке. С виду ничего особенного: старинный локомотив с резными вагонами, покрытый следами времени. Но для Адама детская вещичка значила гораздо больше, чем просто безделушка. Она напоминала ему о сне, который иногда казался слишком реальным, чтобы быть просто игрой воображения.

Год назад он работал на складе, разгружая коробки, как вдруг услышал крик. Один из его коллег, новичок, сорвался с платформы и завис на краю, держась за край контейнера. Адам не думал. Он бросился на помощь, схватив парня за руку и вытаскивая его вверх. Но вес оказался слишком большим, и Адам потерял равновесие. Он упал на бетонный пол, ударившись головой. Очнулся уже в больнице. Врачи сказали, что у него была клиническая смерть. Сердце остановилось на несколько минут. Но не это беспокоило Адама. Его тревожил тот странный поезд, который он видел, пока, по словам врачей, умирал.

Он хорошо помнил вокзал, залитый светом старинных фонарей. Воздух пах холодным металлом и чем-то ещё. Чем-то, что напоминало Адаму перегоревшую породу, смешанную с серой. Он стоял на платформе, когда к нему подъехал поезд, внутри которого не оказалось ни единого пассажира. Только пугающая фигура в длинном пальто. Он не смог разобрать лица, даже голос, казалось, походил на его собственный.

Фигура продолжала говорить, а Адам слушал. Он не знал наверняка, сколько длился их разговор, может на него ушли часы, а, может, всего миг. Слова помнились плохо, но речь шла о его жизни, о выборе, о том, почему он всегда ставит других на первое место. В конце концов, загадочный собеседник попросил его пройти в последний вагон и, стоило Адаму только войти туда, как он проснулся в больничной палате с перевязанной головой. Врачи сказали, что его спасли чудом. Но лучше бы этого «чуда» не происходило, ведь следующие слова прозвучали, как приговор: повреждение позвоночника. Удар о бетонный пол оказался слишком сильным, и теперь Адам оказался прикован к инвалидной коляске.

Сначала он не хотел верить. В его голове звучало одно слово: «Нет».

Он пытался шевелить ногами, но тело не слушалось. Он надеялся, что врачи ошибаются и ему нужно время. Но те говорили однозначно: шансов на восстановление почти нет.

Его девушка, Лора, приходила первые несколько недель. Она пыталась держаться, приносила еду, читала ему книги, но в её поведении Адам видел растущее отчуждение. Однажды она пришла, села напротив, и на её лице он прочитал всё, что она собиралась сказать.

— Адам, я… Я не знаю, как дальше жить с таким, — она даже не могла посмотреть на него. — Ты сильный, я знаю, но… я не могу.

Он не винил её. Сказал, что понимает. И это было правдой.

Лиза, его сестра, старалась помочь. Она оставалась рядом, приносила продукты, помогала по дому. Даже устроилась на дополнительную работу, чтобы поддерживать брата. Но он видел, как она уставала, и боялся, что она повторит судьбу мамы. Её улыбка становилась натянутой, движения — нервными. Да и сама Лиза стала более раздражительной.

— Тебе не нужно этого делать, Лиз, — сказал он, когда она помогала ему помыться. — Мне и самому противно.

— Говоришь так, будто я могу тебя бросить.

Через несколько месяцев она всё же уехала, ссылаясь на работу в другом городе.

И в этот раз Адам понял.

Он не обижался. Она делала для него всё, что могла, и он не имел права требовать большего. Она была молода, и ей надо было строить свою жизнь.

Конечно же, он лишился работы. Склад, где он работал, давно нанял нового человека, и о возвращении речи не шло. Теперь он жил на пособие, экономил, как мог. Еда, небольшая комната с одной лампочкой, ремонт инвалидной коляски — вот и все его расходы. От прежних планов и мечтаний не осталось и следа. Только упорство помогало двигаться дальше.

Сначала писать было почти невозможно. Пальцы, хотя и двигались, стали медлительными, а мелкая моторика ухудшилась из-за долгой неподвижности. Врачи говорили, что это результат травмы и стресса, но добавляли: «С тренировками может стать лучше».

Адам тренировался. Каждый день он крутил карандаш между пальцами, упорно поднимал мелкие предметы. Листы бумаги рвались под неуклюжим нажатием ручки. Писательство превращалось в каторгу. Он злился, бросал ручку на пол, закрывал глаза и молча сидел, ощущая, как опустошение затягивает его, как воронка.

Но потом он возвращался.

Снова брал ручку и начинал писать.

Буквы выходили корявыми, но они были.

Да, он не мог бегать, не мог жить на полную, но всё ещё мог творить. На страницах Адам вновь вставал на ноги, бежал к кому-то и жил так, как отчаянно хотел, как когда-то умел.

Его первая история была о мужчине, который, как и он, потерял многое, но нашёл в себе силы начать сначала. Это была не просто выдумка, а личная исповедь, скрытая под вымышленными именами и местами. Он писал о боли, о разочаровании, о борьбе. Но он писал и о надежде. О том, что даже за пределами отчаяния можно найти что-то светлое, что, непременно, дарует жизни смысл.

Руки всё ещё двигались неуклюже, пальцы иногда не слушались, но всякое предложение, даже самое маленькое, превращалось в победу. Страница за страницей, день за днём он возвращал себе то, что у него отняла судьба.

Теперь его жизнь вращалась вокруг историй. Он работал медленно, иногда неделями, не продвигаясь дальше нескольких абзацев, но продолжал. Он хотел написать про поезд, тот самый, который не давал покоя.

Был ли это просто сон? Или он действительно говорил со Смертью? Он не знал. Но маленькая фигурка поезда стала для него символом. Напоминанием о том, что он всё ещё здесь, что ему дали шанс.

Лиза иногда говорила, что Адам слишком много думает о других и слишком мало о себе. Они редко созванивались, но Адам всё равно писал ей. Маленькие сообщения, иногда просто: «Как ты?»

Её ответы были короткими, сухими.

Он знал, что Лиза на него не злилась, что она и рада была бы уделить ему чуточку больше времени. Просто её жизнь была далека от его. Ему хотелось верить, что Лиза счастлива. Что она смогла вырваться из того круга бед, который так долго держал их семью.

Его взгляд вернулся к листам на столе. История, которую он писал, напоминала его собственную жизнь. Она была о человеке, который не знал, как выбрать себя, но продолжал идти вперёд. Адам хотел, чтобы кто-то прочитал это и понял: второй шанс не всегда приходит в виде чуда. Иногда это просто новый день, новая возможность стать лучше.

Адам долго сидел, уставившись на белый лист перед собой. Все идеи о прошлой истории улетучились, но внутри что-то кипело. Он не хотел ничего придумывать. Он хотел написать о себе.

И тут к нему пришла мысль. Он вспомнил ещё один случай, который долго пытался забыть, — случай из детства. Тот, который мог бы стать началом его книги.

Рука невольно потянулась к шраму на запястье, и перед глазами встала картина далёкой зимы.

Ему было восемь.

Это был самый обычный зимний день. Снег валил стеной, улицы побелели, дороги покрыл слой льда. Адам вышел на улицу, чтобы помочь соседке, миссис Холмс, расчистить дорожку от снега. Она была доброй женщиной, которая часто приносила домашнее печенье, но теперь ей стало трудно двигаться из-за старости. Адам всегда помогал ей.

Когда он поднял голову, чтобы вытереть пот с лица, то увидел мальчика. Тот стоял на середине дороги, а из-за снежной завесы прямо на него неслась машина. Водитель, видимо, не заметил ребёнка, заслонённого густым снегопадом.

Адам не думал.

Он бросил лопату и побежал к мальчику, крича, чтобы тот убегал. Но он замер, как вкопанный, испуганный светом фар. Адам прыгнул вперёд, толкнул его в сторону, но сам не успел уйти. Машина задела его бок и отбросила на обочину. Он помнил только, как лежал в снегу, чувствуя, как холод проникает сквозь одежду.

Очнулся Адам в больнице. Мать сидела рядом с кроватью, держа его за руку. Глаза покраснели от слёз. Сара не ругала его, а смотрела с такой смесью любви и боли, что восьмилетний мальчишка попросту не нашел, что сказать.

— Ты глупый, Адам, — прошептала она, целуя его руки. — Но ты мой герой. Мой храбрый, смелый мальчик.

Ребёнок, которого он спас, оказался сыном местного продавца. Его родители пришли поблагодарить Адама. Они оплатили лечение, подарили ему шоколадку и крепко пожали руку, но Адам чувствовал себя не героем, а просто мальчиком, который сделал то, что должен был.

Когда же ему исполнилось десять, всё повторилось.

И это снова была зима.

Он гулял с друзьями по замёрзшей реке, когда лёд под ногами одного из мальчиков затрещал. Все испуганно отступили назад, но Адам подбежал к краю, схватил друга за руку и потянул на себя. Лёд под ним не выдержал. Он упал в ледяную воду.

Всё, что он помнил, — это холод, который парализовал его тело. Кто-то из взрослых спас его, вытащил, а потом снова привезли в больницу.

Сара в очередной раз сидела рядом, но теперь молчала.

— Почему ты всегда бросаешься вперёд? — спросил его отец, стоя у кровати. — Тебе что, жить надоело?!

Адам не ответил. Он не мог объяснить, что тогда в нём что-то щёлкало, что он мнил, будто бы его долг — спасти другого человека, жертвуя собой.

И в четырнадцать лет он снова оказался в больнице.

Так уж вышло, что, возвращаясь домой с магазина, Адам заметил, как с заправки на перекрёсток начала выкатываться машина. Она двигалась не быстро, но её путь явно был неконтролируемым. За рулём никого не оказалось, а внутри, на переднем сиденье, сидел ребёнок лет пяти. Видимо, водитель, в панике бежавший за машиной, оставил её с работающим двигателем, и ребёнок случайно снял её с тормоза.

Машина двигалась по наклонной дороге и оказалась прямо на пути грузовика, который приближался слишком быстро. И хотя водитель ударил по тормозам, из-за дороги, покрытой тонким слоем льда, остановиться вовремя не мог.

Адам не раздумывал. Он бросился к машине, и, будучи ближе к ней, чем водитель, успел опередить того. Он побежал вдоль автомобиля, дотянулся до открытого окна, схватил ребёнка и, напрягая все силы, вытянул его наружу. Машина продолжала катиться вперёд, пока Адам, не удержавшись на ногах, упал на обочину.

Грузовик проехал в нескольких метрах от него, но задним краем зацепил Адама, отбросив его на замёрзшую землю. Удар был сильным, но не смертельным. Ему повезло, что снег немного смягчил падение.

Что ж, с того дня он был уверен, что когда-нибудь зима его убьёт.

* * *

Адам закончил писать очередную страницу и выпрямился в кресле, потирая пальцы. Его руки всё ещё уставали быстрее, чем ему хотелось, но прогресс был. На столе перед ним лежала стопка книг из библиотеки, которые он давно обещал себе вернуть.

Он взглянул на часы. Время ещё было. Пока на улице не началась метель, стоило съездить.

Адам любил библиотеку. Он считал её убежищем от мира, который был к нему жесток, который был слишком шумным и сложным. Ему нравилось, что в хранилище книг отсутствуют спешка и навязчивый людской гомон.

Только книги.

Полки, уходящие вверх к высоким потолкам, пропахли старой бумагой, древесной пылью и чуть сладковатым непонятным запахом.

Библиотека располагалась в старом здании с высокими окнами и широкими деревянными лестницами. Каждый раз, въезжая внутрь на коляске, Адам сожалел, что не может подняться на второй этаж, где хранились редкие книги. Но он не жаловался, его и первый этаж вполне устраивал.

Он частенько сидел в дальнем углу у окна, разложив на столе блокнот и ручку. Иногда он делал записи, иногда просто читал, а иногда наблюдал за тем, как солнечный свет, пробиваясь сквозь старинное стекло, играет на столах и полках.

Но в этот раз он тянул с возвратом книг дольше обычного. Не из-за лени или забывчивости.

Просто он знал, что там его снова встретит Лили.

Она появилась в библиотеке всего несколько месяцев назад, и с её приходом что-то изменилось. Лили улыбалась каждому посетителю, будто это был не обычный гость, а какая-то важная шишка. Она искренне старалась угодить любому человеку, даже самому противному и надоедливому. Рыжеватые волосы, собранные в пучок, всегда выбивались, придавая ей чуть небрежный вид, а очки, которые она часто поправляла, Адам находил невероятно подходящими под её черты лица.

Сначала он просто замечал девушку. Ему нравился её тонкий голос, то, как она скользила между полками и как подбирала книги. Но постепенно он стал искать её взгляд, пытаясь поймать ту самую улыбку, от которой его сердце почему-то стучало быстрее.

Ему казалось, что Лили тоже обращала на него внимание, хотя чаще всего он считал себя параноиком, который навязывает сам себе мысли об этой девушке. С чего бы вдруг ей интересоваться таким парнем, да ещё и с ограниченными возможностями? И, тем не менее, он считал, что она всегда приветствовала его чуточку теплее, чем других посетителей, что задерживалась возле его стола подольше, предлагая новые книги. Однако, Адам не был уверен, что это что-то значило с её стороны. Быть может, она просто вежлива. Быть может, это её работа. Но всё-таки где-то глубоко внутри он надеялся, что для неё он не просто очередной посетитель.

И всё же он тянул с возвратом книг.

Ему казалось, что если он вернёт их, то потеряет повод снова прийти. Это было глупо, но он откладывал этот момент, пока книги не начали пылиться на его полке. Сегодня он решил: пора.

* * *

Дверь позвякивала маленьким колокольчиком. В дальнем углу женщина с седыми волосами листала газету, а двое мальчишек оживлённо шептались возле стойки с фэнтези. Адам проехал мимо и направился к стойке возврата. Там, как он и ожидал, была Лили.

Она не сразу заметила его, будучи сосредоточенной на списке новых поступлений, которые вносила в компьютер. Её пальцы скользили по клавишам, а на лице играла привычная улыбка — может, от мысленной шутки, а может, просто от удовольствия быть здесь, среди книг.

Адам остановился, наблюдая за ней. Её рыжие волосы, как обычно, оказались слегка растрёпаны, и она небрежно убрала прядь за ухо, не отрываясь от работы.

Он прочистил горло, привлекая внимание. Лили подняла голову, и её улыбка стала шире.

— О, мистер Бейли! — поприветствовала она. — Давненько вас не было.

— Был немного занят, — ответил он, улыбнувшись в ответ. — Решил, что пора вернуть долг библиотеке.

— И очень даже вовремя! Я уже начала волноваться, что эти книги останутся в вашем личном фонде. Мне пришлось бы позвонить вам.

— Как жаль, что я не узнал об этом раньше. Тогда непременно придержал бы книги у себя ещё на денёк другой, лишь бы поболтать с вами по телефону! У вас появилось что-то новое? — спросил он, невзначай меняя тему. — Может, что-нибудь, что вдохновило бы?

— Для вас всегда найдётся что-то интересное, — ответила она, уже направляясь к полке за стойкой. — Но я бы посоветовала выбрать что-то особенное. Для писателя.

— Ого, вы запомнили, — пробормотал он, смутившись.

— Конечно, — ответила она, повернувшись к нему. — Я же всегда помню, кто и что читает. Тем более, если это писатель. Расскажете, над чем сейчас работаете?

— Пишу одну историю о человеке, который теряет всё, но учится находить себя заново.

— Звучит интересно. Меня подобные произведения мотивируют жить дальше. Это личное? Или просто художественная задумка?

— Немного того и другого, — признался он. — Хотя мне кажется, что любая история в какой-то степени личная.

Лили закивала:

— Да-да, вы абсолютно правы. Творческие люди всегда вкладывают в свои произведения часть себя.

— Хотите кофе после работы? — вдруг спросил он. Вопрос сорвался с его губ быстрее, чем он успел подумать.

— Ого, это приглашение обсудить книги?

— Можно и так сказать.

— Хорошо. Я согласна. Только заканчиваю работать в семь.

— Без проблем, я подожду.

Едва они закончили разговор, как из-за стойки выбежала девочка. Маленькая, с кудрявыми каштановыми волосами и большими карими глазами, она робко подошла к Лили, протягивая ей книгу. Адам заметил, как Лили растерялась, но тут же наклонилась к ребёнку.

— Мам, я закончила, — сказала девочка, кладя книгу на стойку.

— Это Эмма, — сказала Лили, выпрямившись и встретив взгляд Адама. — Моя дочь.

Он моргнул, удивившись, но быстро скрыл эмоции.

— Сегодня садик закрыт. Инфекция. Пришлось взять с собой на работу, — объяснила она. — Простите за неудобство.

— За что извиняетесь? Это вовсе не неудобство. Здравствуй, Эмма, — он повернулся к девочке. — Ты любишь читать?

Эмма кивнула, не сводя с него больших, любопытных глаз.

— У неё хороший вкус, — добавила Лили. — Иногда мне кажется, что она читает больше, чем я.

Адам рассмеялся.

— Значит, у неё хорошая мама, которая передала любовь к литературе.

— Спасибо, — Лили немного расслабилась, но Адам видел, как она тревожно подряпывает ногтевую пластину другим ногтем. — Я рано забеременела. Отец… ну, он решил, что семья не для него. Так что мы с Эммой сами справляемся.

Она говорила быстро, пыталась оправдаться, но Адам поднял руку, останавливая её.

— Вам не нужно ничего объяснять, — он посмотрел на девочку, которая стояла в стороне, но с нескрываем любопытством глазела на коляску. — Если честно, я совершенно не против, если она пойдёт с нами после вашей работы.

— Вы серьёзно?

— Конечно. Буду рад послушать о любимых книгах Эммы.

Эмма же наконец осмелилась заговорить:

— А вы правда писатель?

Он усмехнулся.

— Очень стараюсь быть им. Хочешь, расскажу тебе свою историю?

Эмма кивнула, и Лили улыбнулась. Это был простой момент, но невероятно важный как для Адама, так и для Лили.

* * *

Кофейня находилась в паре кварталов от библиотеки. Она была идеальным место для хорошего, спокойного зимнего вечера. Внимание привлекали не столько деревянные столы с отполированной до матового блеска поверхностью, сколько книги на полках вперемешку с маленькими вазочками, в которых сухоцветы навсегда замерли в движении. Запах кофе и ванили висел в воздухе, пока за окнами танцевали снежинки в свете уличных фонарей. Сюда хотелось приходить не только ради кофе, но и для того, чтобы спрятаться от шума, остановиться, перевести дыхание.

Адам въехал первым, направляя коляску к своему любимому столику у окна. Он всегда выбирал это место, и не только из-за удобства. Ему нравилось, как от окна веяло прохладой, а за стеклом разворачивались эпизоды чужих жизней. Проходящие мимо люди чудились ему героями коротких историй, и он невольно сочинял про них целые сюжеты: кто они, куда идут, почему спешат. Ему нравилось быть невидимым свидетелем их дней.

Сегодня за окном снег почти замёл тротуары, а люди, кутаясь в шарфы, двигались против ветра, сопротивляясь его порыву. Адам задержал взгляд на паре, держащейся за руки, прежде чем вернуться к Лили, которая так же трепетно держала за руку Эмили. Она наклонилась, внимательно слушая, о чём говорит девочка, но всё равно успела оглядеться. Такая была у неё привычка — проверять, комфортно ли будет Эмили в новом месте.

— Здесь хорошо, — сказала Лили, снимая пальто. Она уже оценила кофейню, и та ей вполне понравилась.

Адам не прекращал смотреть на неё. Он видел в ней то, что очень любил замечать в людях, а именно не нарочитое изящество, а естественную лёгкость, которая шла не от желания произвести впечатление. Ему даже стало жаль, что он не может встать и помочь ей снять пальто, как сделал бы любой другой мужчина. Вместо этого он наклонился чуть вперёд, указал на спинку стула и, улыбнувшись, сказал:

— Позвольте, я подержу.

Лили удивлённо посмотрела на него. Её карие глаза чуть прищурились, и уголки губ дрогнули. Она без возражений передала пальто, и Адам аккуратно сложил его, положив на спинку стула. Он очень старался быть галантным и достойным этой девушки, и, конечно же, он боялся, чтобы его «изъян» не спугнул её.

Она поблагодарила его и села напротив, поправив выбившуюся из пучка прядь волос. Адам заметил, что её тонкие пальцы, скользившие по строчкам меню, выглядели шероховатыми от зимнего холода.

Эмма тем временем уже устроилась на своём стульчике. Она не нуждалась в меню, ведь когда её спросили, чего бы она хотела, то прямо заявила:

— Какао. С маршмеллоу.

Она считала, что является достаточно взрослой, и её решение не подлежит сомнениям. Детская серьёзность забавляла, но не была наигранной. Наверное, её маме приходилось слишком часто быть «сильным взрослым», от чего она и переняла подобную манеру.

Лили выбрала латте с корицей, и, как только заказ принесли, она сразу же поднесла чашку к лицу, чтобы вдохнуть аромат.

— Вы любите корицу? — спросил Адам.

— Очень, — ответила она. — Причём пью кофе или чай с корицей только зимой. Уж больно ассоциируется она с зимними праздниками, особенно с Рождеством.

Так и протекал их вечер, за неважными разговорами, где никто не пытался перенять инициативу на себя или показаться лучше, чем он есть на самом деле. Как ни странно, но Лили рассказывала не о книгах, а о мелочах, которые наполняли её жизнь. Это формировало её характер, который базировался на крохотных кусочках жизненных неурядиц. Она говорила и о том, что не переносит звук будильника, и как Эмма решила, что бабочки могут выжить зимой, и потому они провели полдня, сооружая для них «домик» из коробки и шерстяного шарфа. Адам узнал и то, что Лили ненавидит поднимать занавески, когда встаёт с кровати, потому что солнце ей казалось слишком ярким и резало глаза. Он слушал её, замечая, как она периодически морщится, как пальцы скользят по краю чашки, как её голос то поднимался, то становился тише. Она не боялась говорить о себе, но её откровенность оставалась деликатной. Лили как бы показывала свой мир, но только те части, которые уже сама могла понять и объяснить. Особенно сильно Адаму понравился рассказ о том, как они с Эммой гуляли по парку и встретили старушку, которая продала им связку сухих лавровых листьев.

— Мы вернулись домой, сварили суп с этими листьями, и он оказался ужасным, — вот как считала сама Лили. — Но Эмма сказала, что это лучший суп в её жизни, потому что она помогала мне готовить.

Общим оказалось и то, что они оба замечают мелочи, и, если Лили предполагала, что это свойственно всем людям, то Адам считал наоборот. Он говорил, что люди чересчур торопятся, бегут вперёд и упускают то важное, что уже присутствует в их жизнях. А Лили считала, что обычные мелочи — это всё, что есть у людей в их распоряжении.

И хотя предлогом для свидания послужили именно книги, их так никто и не обсудил, хотя задержались они в кофейне на приличные часа два.

* * *

Вечер уронил на город морозную тишину.

Эмма шла рядом с мамой, её маленькие сапожки оставляли следы на нетронутом снегу. После трагедии Адам же старательно избегал подобные прогулки. Он не хотел, чтобы внимание сосредотачивалось на нём, на его коляске и на том, как он передвигается. Он считал, что люди видят в нём не полноценного человека, а дефект, его ограниченность. Вот только с Лили всё было по-другому. Она совершенно не придавала значения тому, из-за чего Адам себя так накручивал.

Он был рад, что решился на эту встречу. Рад, что позволил себе перешагнуть через привычные рамки, через сомнения, которые годами создавал для себя сам.

И всё же где-то внутри оставался страх. Страх, что для Лили он может стать обузой, что в какой-то момент она просто устанет. Как однажды это произошло с Лорой.

Но Лили шла рядом. Она не смотрела на Адама с жалостью, не предлагала помощи, когда он сам справлялся, но и не отходила в сторону, когда ему действительно нужно было что-то. Она была… равной ему. Той самой, которую он искал так долго.

— Спасибо за вечер, — сказал он, остановившись у края тротуара, напротив дома Лили. — Я рад, что смог пригласить вас.

— Адам, вы не должны сомневаться в себе. По крайней мере, не со мной.

Её слова застали его врасплох. Да, она не сказала ничего великого или такого, что можно было бы записать в книгу. Но то, как она это сказала, прозвучало подобно приглашению — приглашению быть честным с самим собой. Эмма, пиная ногой снег, спросила:

— А ты пригласишь наш ещё раз? Мама говорит, ты хороший.

— Эмма! — возмутилась она.

Адам рассмеялся, ведь её детская прямолинейность стала для него неожиданно приятным подарком.

— Я рад, что получил одобрение, — сказал он с улыбкой. — Конечно, приглашу.

Лили наклонилась к дочери и тихо сказала:

— Ты иногда слишком прямолинейна, малышка.

— А почему? — удивилась она. — Ты же сама говорила, что хорошие люди заслуживают знать, что они хорошие.

Лили покраснела. Она обернулась к Адаму и пожала плечами.

— Пожалуй, она всё же права. Что ж… тогда до встречи?

— Буду ждать с нетерпением.

Он смотрел, как они уходят, направляясь к подъезду. Эмма прыгала через сугробы, а Лили спокойно шла рядом. Пожалуй, конкретно в этот миг Адам понял, что Лили показала ему куда больше, чем могла бы сказать. Ей было всё равно на его «дефект», как он сам называл это в голове. Она видела в нём человека, а не его коляску, и это было важнее всего.

Вернувшись домой, Адам не мог перестать улыбаться. Он провёл вечер, который мог и не состояться, если бы он уступил страху.

Но он состоялся.

И пусть впереди оставалось много вопросов, одно он знал точно: с Лили и Эммой он мог позволить себе не быть идеальным, чего уже было больше, чем достаточно.

* * *

Это была первая зима, в которой Адам не ощущал угрозы.

Снег продолжал укрывать город белым одеялом, располагаясь в большинстве своём на тротуарах, а воздух оставался свежим и даже колючим, ударяя в ноздри и прорезая горло. Город дышал предновогодним ожиданием, и в этой суете Лили, Адам и Эмма создавали свой мирок.

Они не строили планов, не договаривались заранее. Встречи возникали сами собой.

Иногда они ограничивались прогулками по парку, где Эмма с радостью каталась на ледяной горке, пока Лили и Адам сидели на скамейке. Иногда они устраивали вылазки в ту самую кофейню, где уже стали завсегдатаями. Лили принципиально выбирала латте с корицей, и только со временем Адам узнал, почему корица так пахнет Рождеством. Просто бабушка Лили часто пекла печенье, запах которого заполнял весь дом, и это детское воспоминание всегда грело женскую душу.

Он ничего не ответил, когда узнал об этом, но потом, приехав домой, написал заметку в блокнот. Ему нравилось, как Лили говорила и преподносила свою жизнь.

Эмма с каждым днём становилась всё более непосредственной. Она легко забиралась к Адаму на колени, когда он был в коляске, и требовала, чтобы он катал её.

— Быстрее, Адам! — кричала она, смеясь, когда он разгонялся, и её волосы разлетались по сторонам.

— Мы сейчас перевернёмся! — шутил он, но всё равно не замедлял хода.

Лили стояла неподалёку, укутанная в длинный шарф, и улыбалась. Вопреки нежности, исходившей от неё, она боялась, что Эмма может упасть. Однако ничего не говорила, доверяя и дочери, и Адаму.

Однажды Эмма схватила его за руки и заявила:

— Давай танцевать!

— Эмма, — смеялся он, — как ты представляешь, чтобы я танцевал?

— Я буду стоять на твоих ногах, а ты будешь кружить меня!

Адам не мог отказать её очарованию. Она осторожно встала, опираясь на его колени, а он, взяв её за руку, начал медленно поворачиваться. Лили всё так же стояла в стороне, наблюдая, как они крутятся под мелким снегопадом. Её руки всегда были спрятаны в карманах, но от Адама не ускользало то, как она потирала пальцами ткань пальто, раздумывая, чтобы потом сказать. Но она молчала, отдавая волшебный момент им двоим. А почему нет? Для Эммы Адам стал настоящим принцем, только на железном коне.

Их привязанность росла и пряталась в том, как ненавязчиво Лили уточняла, удобно ли Адаму и не стесняют ли они его. В том, как Адам наклонялся, чтобы помочь Эмме застегнуть сапоги, даже если это было неудобно ему самому.

Как-то вечером, когда они провели почти весь день вместе, за пару дней до Нового года, Лили пригласила Адама к себе. Она отвела малышку спать, а он остался у окна, глядя на снег, который припорашивал улицы. Когда же Лили вернулась, она подошла к нему, остановившись так близко, что он почувствовал запах её духов — свежий, чуть сладковатый.

— Знаешь, — начала она, присаживаясь в кресло рядом, — я давно перестала надеяться, что смогу быть счастлива вот так… просто.

Она говорила очень тихо. Может быть, потому что не хотела нарушить сон Эммы, а может быть, потому что ей тоже, как и Адаму, с трудом давались откровения. Вот только слова, такие простые, вырывались сами по себе, а потом висли между ними в нелепом молчании, как тот самый первый снег, который не решается коснуться земли, а потому тает ещё в полёте.

Адаму очень хотелось ответить ей, сказать, что ему тоже хорошо с ней, но её фраза так сильно ударила в самое сердце, что он попросту не мог найти подходящих слов, которые выразили бы то, что он чувствовал, отразили бы истинные намерения быть с ней. Его взгляд встретился с её глазами, и он увидел в них то, чего боялся больше всего — доверие.

Он отвёл глаза к окну. В голове мелькали сотни мыслей, перекрывающих друг друга.

Да, ему было очень, очень хорошо с Лили. Время, проведённое с ней, было лучшим в его жизни. Проблема заключалась в том, что он боялся. Боялся того, что, позволив себе перейти на новый уровень, случайно всё разрушит.

Адам привык к своим рамкам. Он привык защищаться, выстраивая вокруг себя невидимый купол, который, как ему казалось, защищал его от боли. Он знал, что коляска — не просто предмет, а полноценная часть его жизни и его сущности, которую он, к сожалению, никогда не сможет убрать. И хотя Лили не давала ему почувствовать себя ущербным, он всё равно не мог избавиться от мысли, что в какой-то момент она устанет.

Но в то же время он понимал, что если сейчас он не ответит, не скажет ей то, что чувствует, то может упустить момент. Может потерять её.

Он поднял глаза. Лили всё ещё смотрела на него. Она не торопила Адама, не требовала ответа, не нуждалась во взаимности, но всё-таки чего-то ждала с его стороны. Он вздохнул, собравшись с мыслями.

— Лили, — начал он и запнулся, — я…

Он замолчал, не зная, как подобрать слова. Ему хотелось сказать, что она стала для него больше, чем просто друг. Что её присутствие наполнило его жизнь смыслом, которого раньше не было. Но эти слова казались такими огромными и громкими, что застревали в горле.

— Ты делаешь мою жизнь лучше, — наконец произнёс он. — Всякий раз, когда ты рядом, происходит что-то хорошее. Благодаря тебе я не боюсь жить.

Лили улыбнулась и наклонилась, чтобы прикоснуться к его руке:

— Это ли не счастье, Адам? — вполголоса спросила она. — Просто знать, что рядом есть человек, который тебя понимает.

Это была их зима. Зима, которая не холодила, а согревала.

* * *

Ночь была слишком холодной, чтобы выходить на улицу, и слишком откровенной, чтобы её прерывать, так что Адам остался у Лили. Он наблюдал за тем, как её волосы падают на плечи, как уличный свет, проникающий в комнату, подчёркивает изгибы её лица. Её рука покоилась на груди Адама, и он был действительно счастлив, как никогда. Он ещё долго всматривался в её лицо, наблюдая за тем, как подрагивают её ресницы, и как она приоткрывала губы, словно бы ещё общаясь с ним, но уже сквозь сон.

Он не помнил, когда сам заснул. Но утро разбудило его странным звуком и неприятным запахом, который сразу же заставил сердце сжаться.

Это был непонятый скрежет, напоминающий падение чего-то тяжелого и катящегося по полу.

Лили ещё спала и Адам не хотел её будить, ведь знал, как она устаёт, заботясь об Эмме, о доме, о них обоих.

Но звук повторился.

Он приподнялся на локтях и, подтянув коляску, пересел в неё.

Что-то было не так.

Он поспешил на источник звука и, подъехав к кухонной двери, застыл. Отчётливый запах дыма пробирался из-под двери ужасным предзнаменованием.

Эмма стояла у плиты, а её лицо покрылось пятнами муки. Перед ней полыхал огонь. На столе лежали перевёрнутые миски, раскатившиеся яйца и молоко, растекшееся по полу. На сковороде пылало масло, и пламя тянулось к шторам.

— Эмма! — в ужасе закричал Адам.

Девочка тут же испуганно обернулась:

— Я х-хотела… х-хотела сделать блины для тебя и мамы!

И она сделала шаг вперёд, слишком близко к краю табурета.

Он бросился к ней, перевесив тело вперёд. Несмотря на то, что колёса заскользили на разлитом молоке, ему удалось схватить ребёнка в последний момент, когда она уже падала. Эмма ударилась о его грудь. К сожалению, удержаться на месте не удалось, так что они оба повалились на пол, пока огонь вырывался вверх.

Шторы вспыхнули. Раздался треск и запах горящего дерева.

— Беги! — крикнул Адам, толкнув Эмму в сторону двери. — Разбуди маму, сейчас же!

Она плакала и поскальзывалась, выбегая из комнаты. Адам попытался подняться, но жар огня уже обжигал его спину. Он из последних сил тянулся к коляске, но услышал, как что-то массивное обрушилось на пол рядом с ним.

В этот момент всё замерло.

Он успел только подумать: «Лили… не дай ей это увидеть».

---

1) некоторые упаковки имеют дополнительную защиту благодаря скотчу

Вернуться к тексту