Последний вагон (гет)

Это случилось в новогоднюю ночь, когда зима плела хитроумные кружева на окнах, а снег под ногами скрипел, как старая лестница. Немногие повидали старую, крошечную станцию, да и тех, кто знал её, то ли уже не было в мире живых, то ли о ней не помнили. Станция выглядела выдуманной кем-то, кому захотелось спрятать её от глаз людей. Старые фонари горели невзрачно, скамейки на платформе покрывал толстый слой инея, а единственная табличка с названием покосилась от времени.

В эту ночь творилось что-то странное.

Плотный снегопад обрушился на землю, и весь мир затаил дыхание. Издалека, как из другой реальности или другого измерения, донёсся гул.

Поезд.

Он возник из снежной завесы, точно призрак, с мерцающими окнами и сероватым густым дымом, который пробивался из трубы. Поезд был старинным, таких больше не делают, о чём говорили деревянные вагоны с потускневшими гербами на дверях, массивные колёса, которые стучали, как сердце огромного великана.

Но был ли это поезд? Или что-то совсем другое?

Двери распахнулись без звука, и морозный воздух устремился внутрь любопытным гостем. В одном из купе, освещённом настольной лампой, сидел человек. Или… Нечто.

Длинное пальто укрывало незнакомца с головы до пят. Руки, сложенные на маленькой книге, отбивали ритм пальцами.

Книга…

Книга выглядела старше самого поезда. На её потёртом кожаном переплёте были выбиты буквы, но так глубоко, что напоминали рубцы.

Фигура открыла её, и свет лампы упал на страницы. Ни один пассажир никогда не увидел бы их, но если бы кто-то рискнул, то прочёл бы странные строки.

Имя. Ещё имя. Целая вереница, каждая запись короткая, сделанная будто бы взмахом пера.

Ночь, такая же тёмная и безмолвная, как и единственный пассажир в старом поезде, заглядывала в окна, интересуясь: а кто будет следующим?

На платформу вышел мужчина. На вид ему было около сорока пяти. Пальто, тёмное и безукоризненно сидящее, подчёркивало статус, а шаги по скрипучему снегу звучали так, чтобы все услышали — здесь проходит хозяин своей судьбы. Но стоило мужчине замереть под фонарём, как его самоуверенность дала трещину. Быть может, его насторожил зверский холод, быть может, странная тишина перрона.

Поезд стоял перед ним неподвижно в своей громоздкой мощи. Он ждал именно его. Ни стука, ни скрипа дверей, ни уставших голосов — только поезд и ночь.

Мужчина шагнул внутрь.

Двери сомкнулись за ним так тихо, что он не сразу это заметил. Вагон оказался совершенно пустым. Он остановился в проходе, всматриваясь в тёмные ряды сидений. Всё было настолько безмолвным, что даже его дыхание казалось лишним.

— Что за чертовщина… — он почесал затылок и осмотрелся.

Перед ним тянулись ряды мягких кресел, обитых пыльно-зелёной тканью. На их поверхности не было ни складок, ни пятен, ни следов недавних пассажиров. Вагон застыл где-то вне времени, храня безупречность для особого случая.

Мужчина зашаркал вперёд. От былой надменности не осталось ни следа.

И тут он услышал это.

Шаги. Негромкие, вкрадчивые, они доносились из дальнего конца вагона. Мужчина замер, крепко сжимая ручку портфеля и медленно обернулся, фокусируясь на звуке.

Из полумрака выступила фигура.

Её очертания были размытыми. Свет не мог решить, как её осветить. Высокая, закутанная в длинное пальто, которое слегка шевелилось от невидимого ветра, она вселяла ужас. Шляпа с широкими полями укрывала лицо, но под ними угадывались глаза. Они блестели, как жар непогашенных углей, забытых в потухшем костре.

Мужчина сглотнул.

— Добро пожаловать, — произнесла фигура хриплым голосом, от чего не удавалось понять, кто перед ним — женщина или мужчина. Она жестом указала на боковое сидение у окна и добавила: — Присаживайся.

Человек подчинился, сам не понимая, почему.

— Я что, один здесь? — спросил он, пряча портфель под стол. — Что это за поезд?

— Новогодний экспресс. Ночь, когда люди верят в чудеса, а я выбираю, кому их даровать.

— Не понял?

Фигура устало вздохнула и села напротив:

— Сегодня, в полночь, ваш мир сделает последний выдох, прежде чем вдохнуть новое начало. Границы между прошлым и будущим сотрутся. Души ещё помнят, кем были, но уже строят планы на то, кем могут стать. Это время завершений и новых начал. Я прихожу из года в год, чтобы преподнести свой подарок — направить к окончанию пути или дать шанс прожить его иначе.

Мужчина сдавленно фыркнул, отводя взгляд к окну. Снег продолжал кружиться за стеклом, скрывая за собой абсолютно всё, кроме странного поезда.

— Повезло же, в канун Нового года застрять в дороге с психом. Долго нам ехать, не знаешь? Я опаздываю.

— А куда ты торопишься?

— На встречу.

Фигура не ответила сразу. Она перевернула страницу в книге и закивала:

— Ага, всё ясно. А расскажи-ка о своей жизни.

— С чего бы вдруг?

— Быстрее расскажешь — быстрее приедем.

— Думаю, это не так работает.

— Тогда скажи, который час?

Он посмотрел на наручные часы и удивленно вскинул брови:

— Половина десятого… но…

— Но ты выключал рабочий компьютер и точно запомнил другие цифры, не так ли?

— Да… Что здесь происходит?!

— То, что неизбежно должно произойти, — фигура оторвала взгляд от книги и посмотрела прямо в глаза мужчине. — Здесь время подчиняется другим законам. Компьютеры, часы, память… Всё теряет смысл, когда человек переступает грань.

Он хотел что-то ответить, но фигура продолжила, не давая возможности опомниться:

— Ты сам чувствуешь. Что-то здесь не так, что-то… знакомое, но ускользающее. Этот поезд не просто транспорт, а место, где ответы ищут те, кто их давно потерял. Или боятся найти.

— Что за граница?! — он хмурился, искренне не понимая, что происходит. — Что значит «поезд не просто транспорт»? Что за чушь ты несёшь?!

— Граница между тем, что было, и тем, что должно быть, — спокойно ответила фигура, переворачивая страницу в книге. Её пальцы бесцельно скользили по пожелтевшим строкам, а лицо не выражало никаких эмоций. Ей словно бы надоело каждый раз говорить одно и тоже. — Проще говоря, это граница между началом и концом. Ты не первый и не последний, кто задаёт вопросы. И каждый раз ответ один: здесь ты должен встретить самого себя. Понять, что сделал, и что теперь делать.

Мужчина поёжился, то ли от холода, то ли от страха перед жутким собеседником и, всё же усевшись на сидение, откинул свой портфель в сторону. Он осмотрелся ещё раз, шмыгнул носом, вытер стекающую капельку с его кончика и, сложив руки в замок, скривился.

— Я что, попал на какую-то моральную проповедь? Смешно. Ещё скажи, что я умер или мне всё снится.

— Абсолютно верно. Ты действительно умер. В 22:17. Сидел в своём офисе, как всегда, окружённый бумагами, светом монитора и шумом проезжающих машин за окном. Это и стало твоим последним мигом. Ты ведь даже не заметил, как всё произошло, не так ли?

Мужчина замер, глядя на неё с таким идиотским видом, будто не до конца услышал или не поверил в её слова. Потом его лицо исказилось — сначала недоумением, затем испугом, а за ним пришёл нервный смешок.

— Шутка, да? — он вскинул руки и звонко ударил себя по щекам. — Кто-то явно постарался, чтобы устроить лучший розыгрыш в моей жизни! Ну, давайте, вылазьте! Камеры, смех за кадром, хлопки по плечу? Брызги шампанского тоже подойдут!

Фигура лишь молча наблюдала, сложив руки на книге. Её молчание больше злило мужчину. Он вскочил со своего места, нервно приглаживая волосы, и начал шагать по вагону.

— Умер? Да вы издеваетесь! Я сейчас открою дверь, выйду на платформу и… — он рванул к тамбуру, но остановился, когда не нашёл ничего за окнами, кроме густой снежной завесы. Мужчина дёрнул ручку двери, но та даже не шелохнулась.

Он вернулся в вагон и остановился посреди прохода, оглядывая ряды пустых сидений.

— Невозможно. Просто невозможно! — он ударил ладонью по стенке купе. — Я жив. Я был в своём офисе. Я чувствовал тепло чашки! Я слышал звук принтера! Как я мог умереть? Нет, глупость.

— Ты не заметил, — равнодушно ответила фигура. — Слишком был занят своими делами, как и всегда. Вспомни, разве ты одевался, разве выходил из здания? Зачем ты пришел на станцию? Точно ли ты едешь на встречу?

— Нет… нет! — он побежал к другому тамбуру, вновь дёрнул дверь, вновь заглянул в окно, и закачал головой. Ничего, кроме снега. Совсем нечего. Белый, плотный, бесконечный.

Мужчина беспомощно принялся стучать кулаком по стеклу:

— Выпусти меня! — закричал он, обращаясь то к двери, то к самой фигуре. — Это бред, сон! Точно, я сплю! Скоро позвонит будильник, и я…

Но он осёкся. Незримое давление тишины сковывало его. Всё стало казаться слишком реальным, слишком ясным, чтобы быть сном.

Мужчина обессиленно осел на сидение, потирая виски. Его глаза бегали из стороны в сторону. Он искал логичное объяснение.

— Как такое… — прошептал он. — Почему? Почему я здесь? Почему я умер?

Фигура наклонила голову, внимательно наблюдая за ним, и вздохнула.

— Вот и я о том же. Почему ты здесь? Ответ на этот вопрос знаешь только ты.

— Потому что я не закончил, — выпалил он.

Фигура одобрительно кивнула.

— Ты всё ещё держишься за свои дела, за свою гордость, за все те оправдания, что ты твердил себе. Если ты не освободишься от них, если не поймёшь, что на самом деле важно, ты никогда не сможешь сделать шаг вперёд.

— Что значит «шаг вперёд»? То, что сейчас происходит, это типа тот самый суд после смерти, о котором все твердят? Ты решаешь, куда мне идти? Ад или Рай? Или это что-то другое?

— Никаких судов, никаких весов с грехами и добрыми делами. Здесь я не судья, и не палач. Я — просто проводник. Всё, что я делаю, — это помогаю тебе задать вопросы, которые ты всегда боялся задать себе. Куда идти — выбираешь только ты.

— И что, если я выберу назад? Вернуться?

Фигура задумалась на мгновение.

— Назад? — переспросила она. — Вернуться к чему? К тому, что ты оставил? Или к тому, что не успел исправить?

— Исправить, — быстро ответил он. — У меня были ошибки, я знаю. Но я могу всё изменить! Я могу! Просто… просто дай мне шанс.

— Жизнь давала тебе шанс каждый день, каждую минуту. А ты его тратил, раз за разом, предполагая, что время бесконечно.

— Значит, всё бесполезно. Всё кончено. Что я могу найти в твоём поезде, если я уже умер? Зачем ты меня держишь? Я не хочу искать ответы.

— Но ты можешь найти себя. Или то, что от тебя осталось. Хочешь сойти — говори со мной, рассказывай о себе. А я уже решу, на какой станции тебя высадить.

— Я… я… успешный человек, — начал он. — У меня своя компания… Создал сам, с нуля. Двадцать лет тяжёлой работы.

— И что ты приобрёл?

Мужчина посмотрел в сторону, словно там, за снежной завесой, мог найти ответ. Но он долго молчал, прежде чем пожать плечами:

— Деньги. Уважение. Влияние.

— А что потерял?

— Ничего, — сказал он, кинув на собеседника мимолётный взгляд и снова отвернулся к окну. — Возможно… Время с семьёй? Но это нормально. Все успешные люди жертвуют им.

— Ты уверен, что это нормально?

— Конечно! — раздраженно ответил он. — Такова цена успеха! Все это знают.

На несколько мгновений вагон погрузился в звенящую тишину. Лишь стук колёс нарушал странное затишье.

Мужчина пересел ближе к собеседнику. Постукивая пальцами по столику, он вскинул голову, уточняя:

— Блин, слушай, ну правда глупость какая-то. Я действительно умер? Почему поезд? Почему ты?

— А зачем тебе офис? Зачем деньги, сделки, которые ты заключал?

— Это ведь… моя работа?

— А это — моя, — просто ответила фигура.

Мужчина склонил голову, издав нервный смешок.

— Ага, п-понятно. Я думал, ты другая. Чёрная мантия, коса, ну и всё в этом духе. — Он покачал головой, облокотился на столик и закрыл лицо ладонями. — Типичная смерть, короче. Можно же так называть, да?

— Да, можешь. Многие так думают. Люди боятся, придумывают легенды, но я никогда не была страшной.

— Прям как моя жена! Характер дьявольский, на первый взгляд даже кажется стервой, а она на самом деле была добрейшей души человек.

— Была?

— Ну, она ушла, забрав сына. Ему было сколько? Двенадцать, кажется. Не помню, что сказал им. Наверное, что-то вроде: «Мне жаль, но я работаю ради нас», — он закусил нижнюю губу и добавил, больше для себя, нежели для Смерти: — Надо было пожертвовать временем ради денег, ради лучшего будущего моей семьи. Я всё сделал правильно?

— Ты спрашиваешь себя или меня?

— Себя, — ответил он быстро, боясь, что пауза сделает его слова менее убедительными. — Конечно, себя. Я работал только для семьи.

Смерть не сводила с него взгляда.

— Неужели это то, о чём ты думал, сидя в своём офисе?

— Нет! — выкрикнул он и вскочил на ноги, размахивая руками. — Нет. Я думал о том, что подпишу сделку, заработаю больше, закрою все счета, куплю родным всё, что они хотят! Всё исправлю, всё верну! Это должно было сработать!

Он замер посреди вагона, тяжело дыша. Смерть не пошевелилась, наблюдая за ним из своего места.

— Эмоционально. Правильно ли я понимаю, что ты хотел вернуть их подарками?

Мужчина судорожно провёл рукой по волосам и вдруг резко обернулся к окну. Свет станции начал пробиваться сквозь снежную завесу. Это было так неожиданно — тепло и ярко — что он шагнул ближе, припав к стеклу. Дыхание затуманило его, и мужчина быстро провёл по нему рукой, чтобы ничего не упустить.

За огнями виднелась не просто платформа. Он видел их — лица, улыбающиеся в зимнем свете. Голос сына и его смех звенели в ушах; жена стояла там, на перроне, глядя на поезд так, как она смотрела тогда, в первые годы их брака. Это было невозможно. Но это было.

— Они там, — прошептал мужчина. — Там, на станции. Они ждут меня!

Когда двери вагона открылись, он рванулся вперёд, но споткнулся о портфель. Тот с глухим стуком упал на пол. Мужчина не остановился, даже не оглянулся. Он был уже у самой двери, его рука потянулась к поручню.

— Подожди! — голос Смерти остановил его. Она даже не подняла руку, не встала, не попыталась его схватить. Просто её голос заставил подчиниться.

— Это моя остановка, — он обернулся, глядя на неё глазами человека, у которого в последний момент вырвали надежду. — Я должен быть там! Они ждут меня!

— Не торопись, Чарли. Ты уверен, что они ждут тебя?

— Что? — он растерянно заморгал. — Конечно увер… — и осёкся. — Они там! Я видел их! Ты тоже видела! Ты видела!

— Хм, — Смерть подошла к окну и, прислонив к нему ладони, стала всматриваться. — Ты действительно уверен, что это они? Что они ждут тебя, а не ты их?

Чарли молча смотрел на неё. Затем на станцию. Лица, которые ещё минуту назад были такими чёткими и реальными, вдруг начали расплываться под пеленой снегопада.

— Нет… — прошептал он, его руки опустились. — Нет, это они… Это должны быть они.

— И всё же ты не открыл дверь, не вышел к ним, не позвал к себе, — заметила она и отошла от окна. — Почему?

— Потому что ты потребовала!

— Ну, ты бы мог нарушить мой приказ.

— И к чему бы это привело? Насколько я знаю, от Смерти не сбежишь.

— Так и есть, так и есть, — она устало вздохнула и опустилась на сидение. — Чарли Уилсон… Ты продолжай, не умолкай, я внимательно слушаю.

— А смысл? Ты и так всё обо мне знаешь, к чему расспросы, к чему пустой разговор?

— Банальный интерес. Люди любят лгать, и мне хочется узнать, как далеко ты зайдёшь.

— Спрашивай, — заявил он. — Всё, что хочешь, только отпусти.

— Ты так хочешь домой, к семье… Если бы ты вернулся, что бы ты сделал?

— Я бы… — он запнулся, его голос вдруг пропал, и он прочистил горло. — Я бы исправил всё, что разрушил.

— Как?

Чарли стоял, тяжело дыша. Ему хотелось кричать, но внутри было слишком пусто. Он давно выкорчевал все эмоции.

— Я бы уделил больше времени сыну и жене. Я бы не зацикливался на работе. — Слова выходили натужно, будто их выдавливали из него, заставляли говорить под дулом пистолета.

— Но ты ведь постоянно себе это обещал, — произнесла Смерть, неожиданно вскакивая на ноги. Её пальто взметнулось. — После каждой сделки, после каждой премии. «Ещё один контракт, и всё изменится», так? Но ничего не изменилось. Разве ты хоть что-то исправил? Почему я должна поверить тебе теперь?

Чарли отшатнулся. Её внезапная агрессия застала его врасплох.

— Это… другое — пробормотал он.

— Другое? — она горько рассмеялась. — Расскажи мне, чем это «другое» отличается от десятков твоих «других» обещаний?

— Потому что теперь я знаю, чем всё закончилось! — заявил он, срываясь на крик, как будто хотел перекричать её. — Теперь я вижу, что я… что я всё сделал неправильно!

— Теперь видишь? — она прищурилась и медленно начала ходить по вагону. — Ещё минуту назад ты твердил, что всё сделал правильно! Получается, до этого мига ты всегда был слеп?! Нет, Чарли, ты знал, что теряешь. Ты понимал, но продолжал. И знаешь почему?

Она остановилась и наклонилась к нему, нависая, как грозовая туча.

— Потому что тебе это нравилось. Сладкий вкус власти, адреналин сделки, деньги, которые ты пересчитывал, как одержимый маньяк — тебе это было важнее. Признай.

— Ты ничего не понимаешь! Это всё работа, она поглотила меня! Я старался ради них! Ради семьи!

— Ах, работа, — Смерть ухмыльнулась и картинно хлопнула в ладоши, как бы удивляясь. — Конечно, работа! Давай всё спишем на неё. А знаешь, что ещё работа, Чарли? — она повернулась к нему спиной и сделала шаг в сторону окна. — Любить. Заботиться. Быть рядом.

Её слова резали, как ножи, проникая глубоко в сердце. Чарли пошатнулся, получив словесную пощёчину. Он попытался что-то сказать, но язык не подчинялся.

— Ты не понимаешь… — в конце концов прошептал он, опуская взгляд на пол. — Ты настроена против меня. Ты уже решила, что я не заслуживаю второго шанса.

— Правда? — она оглянулась. — А, может, ты сам это решил, Чарли?

Она вытащила из кармана перо — длинное, тонкое, чёрное — и провела им по странице книги. Слова на бумаге тут же засияли.

— А ты помнишь день рождения сына? — спросила она, не отрывая взгляда от слов, которые двигались сами по себе.

Чарли растерянно замотал головой.

— Конечно! — воскликнул он, сглотнув. — Июль… июнь… и-и-ю… июнь! Точно, июнь!

Смерть резко подняла глаза, сверля его взглядом.

— Нет, — разочарованно ответила она. — Март. И здесь написано, что ты пообещал ему приехать, но в итоге он задул свечи в одиночестве.

— Я работал! — выкрикнул Чарли, шагнув к ней. Ему хотелось вырвать книгу из её рук и выкинуть на ближайшей станции, а лучше в окно и прямо сейчас. — У меня не было выбора!

— Работа, работа, работа, опять работа! Да, ты был в командировке. Но не на встрече, как сказал жене. Ты был в Чикаго. С Маргарет из юридического отдела.

— Ты… ты не имеешь права рыться в моей жизни!

Смерть снова рассмеялась.

— Я и не роюсь, Чарли. Я просто читаю твою историю, которую ты сам и написал.

— Нет, роешься! Выкидываешь всё моё грязное бельё! Я ведь и хорошее делал! Например… Ну, скворечник построил, отдал одежду в церковь!.. И ещё много чего! А Маргарет, она, ну… Она… Я просто хотел снять напряжение! У всех бывает.

— Конечно-конечно, — согласилась Смерть, переворачивая страницу, и хмыкнула. — А как насчёт пьянок?

— Каких ещё пьянок?

— Ты знаешь, о чём я. Финал школьного турнира. Сын ждал тебя на трибунах, а ты был в баре. Помнишь, что сказал ему, когда явился домой, пропахнув виски?

Чарли отвёл взгляд.

— Сказал, что не смог туда попасть. Работа, пробки… Да, я ошибался, но это не значит… это не значит, что я был плохим человеком!

— Может быть. Но ты был плохим мужем. И ещё худшим отцом.

— Ты понятия не имеешь, каково это! — Чарли сильно ударил кулаком по сидению, но звук получился глухим, как и его голос. — Всё держать на своих плечах, бороться за место под солнцем, чтобы тебя хоть кто-то уважал! Ты хоть раз пробовала так жить? Ха-ха, конечно, нет! Откуда Костлявой знать о человеческой жизни?! — Он повернулся к Смерти, ожидая хоть какой-то реакции, но та оставалась невероятно спокойной.

— Вот раз мы говорим честно, то давай тогда уж и поговорим о моей семье, какой она есть, — продолжил он, не дождавшись ответа. — Они даже не поддерживали меня! Жена жаловалась, что я всё время на работе, а сын… — Он вздохнул, потерев виски. — Сын не понимал, ради чего я пропадаю там день и ночь. Ради них обоих! Всё ради них!

Смерть всё ещё не спешила отвечать. Это молчание вывело Чарли из себя.

— Ну? Скажи что-нибудь! — выкрикнул он. — Я делал всё правильно! Всё!

— Я вижу только то, что ты сам же сделал из родных врагов, — наконец поддалась она. — Ты построил барьер между вами собственными руками. Я здесь не для того, чтобы обвинять тебя или их, но ты можешь хотя бы признать свою неправоту?

Чарли застыл. Одна только рука потянулась к карману. Возможно, он искал сигарету или ключи, или ещё что-нибудь, но, не найдя ничего, он снова нервно провёл рукой по волосам.

— Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь! Ты просто сидишь и судишь, будто у тебя есть на это право! И не говори мне больше, что ты здесь не для этого.

Она не шевельнулась, но её взгляд стал холоднее.

— Я вижу людей такими, какие они есть. Без масок. Без оправданий. Ты так и не попробовал понять их, Чарли. Ты жалел только себя.

В этот момент вагон слегка качнулся, и стук колёс стал тише. Чарли быстро повернул голову к окну. За стеклом проступили очертания станции, а свет фонарей начал гаснуть, отказываясь встречать гостей.

Чарли отступил на шаг, руки опустились вдоль тела. Его взгляд блуждал по пустому вагону, а плечи ссутулились.

— Нет, — выдохнул он, качая головой. — Не смей говорить, что моя остановка. Я не выйду.

Смерть не двинулась с места, только скрестила руки на коленях.

— Ты должен.

— Я не готов! — воскликнул он, оборачиваясь к двери. — Не могу! Мне нужно время!

— Ты был не готов жить, — ответила она. — А теперь не готов уйти.

— У тебя нет права заставлять меня!

— По твоим словам, у меня нет ни на что права. Что ж, по такому поводу, у меня нет права удерживать тебя.

Он хотел что-то сказать, но заметил движение. Стрелка его часов дёрнулась и застыла на отметке 22:17.

В это время он умер.

— Что… что там? — его голос дрогнул. Он не повернулся к станции, боясь увидеть что-то страшное.

Смерть посмотрела в ту же сторону, что и он, и на её лице мелькнула насмешливая улыбка.

— Откуда мне знать? — её ответ прозвучал неожиданно просто. — Я всего лишь проводник. Не позволяй страху управлять тобой, хотя бы сейчас.

Чарли сглотнул.

Он шагнул к двери, но не открыл её сразу. Постоял, ожидая разрешения и вдохнул.

Медленно выдохнул.

— Ты права, — пробормотал он, не глядя на неё. — Я всегда боялся. Даже когда думал, что держу всё под контролем.

Он посмотрел на дверь, потом мельком обернулся. Смерть не двигалась, всего лишь наблюдала, как он делает свой выбор.

Чарли открыл дверь. В лицо ударил порыв холодного воздуха, от которого он невольно зажмурился.

— Надеюсь, ты довольна, — сказал он с горечью, оборачиваясь на пороге.

Но она уже не смотрела на него. Её взгляд был устремлён в книгу, которая открылась на новой странице.

Человек шагнул за дверь, растворяясь в снегопаде, и исчез.

Смерть отложила книгу, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Вагон снова погрузился в тишину. Следующий пассажир задерживался, а ей оставалось только ждать.

Она давно перестала считать время. Для неё оно растворилось в бесконечности, как песок, унесённый ветром. Но были воспоминания — не даты, не цифры, а образы, которые время от времени возникали в сознании.

Когда-то она была смертной.

Это было в эпоху, когда не существовали мегаполисы, когда реки текли быстрее и вулканы ещё извергались. Её знали как Морриган, богиню войны. Она была вестницей битв, тех, кто стоял на границе жизни и смерти. Люди боялись её, но она не была ни злой, ни доброй.

Она просто была.

Морриган сопровождала души павших, появляясь на поле битвы в облике ворона или женщины с длинными чёрными волосами, которые рассыпались по плечам тёмным водопадом. Она видела, как умирающие цеплялись за жизнь, не осознавая, что смерть — это не конец, а только переход.

Но люди редко принимали её без боя.

Её бессмертная природа не была выбором. Она была частью мира, его циклом, как смена поры года или ночи утром.

Но один день изменил её сущность.

Однажды на поле боя, среди криков и крови, она увидела мужчину. Воина, который отличался от других. В его глазах не было ненависти, только страх за тех, кого он оставил дома. Его желание вернуться к семье было таким сильным, что её сердце впервые дрогнуло.

Она пыталась направить его душу, но он отказывался сдаваться в её плен. Он умолял дать ещё один шанс, даже если это значило бы нарушить все правила. Его слова: «Я хочу всё исправить», — преследовали Морриган, даже когда она забрала воина.

Этот случай стал её слабостью.

Она начала видеть в людях не только страх смерти, но и их горечь, сожаления, обещания, которые они давали себе и другим. Она начала задаваться вопросом: а что, если дать им возможность завершить то, что они не успели? Не всем, конечно, а только тем, кто готов взглянуть в глаза своим ошибкам, кто готов бороться, кто уважает Жизнь.

Мир менялся, а с ним и её роль.

Люди забыли имя, превратив Морриган в безликую Смерть, с косой и чёрной мантией. Они забыли, что она не судья, не палач, а проводник. Она перестала быть богиней, превратившись в существо, обитающее между мирами. Поезд стал её прибежищем — бесконечный, как поток времени, он забирал тех, кто был на пороге.

Колёса стучали, напоминая сердечный ритм, а свет фонарей за окном — мигающие отголоски памяти. Люди не могли понять, куда они идут, но знали, что поезд ведёт их туда, где их решения обретут вес.

Когда кто-то, как Чарли, говорил о жене, жалуясь на её «непонимание», она видела не только его, но и сотни мужчин до него. В каждом из них ей виделся тот воин, тот, кто просил вернуть его домой. Она видела тех, кто думал, что любовь можно отложить на потом, и злилась. Но гнев был только частью её. Зеркалом, которое она показывала людям, чтобы заставить их заглянуть внутрь себя.

Книга, которую она держала, оставалась связью с судьбами. Каждое имя, каждая история была вписана вовсе не Морриган, а Жизнью, которая привносила новые души в сложный мир. Она использовала её, чтобы помочь любому пассажиру отыскать свою дорогу.

Она не умела оценивать, только задавала вопросы, которые люди боялись задать себе самостоятельно. Она не хотела рыться в их жизнях, не испытывала к ним сочувствия, отвращения или жалости. Она просто направляла, делала свою работу. И злилась. Злилась, если кто-то обесценивал её сородичей, если кто-то насмехался над Жизнью, если кто-то обвинял во всём глупую Веру, или если кто-то отнимал чужую Надежду.

Морриган не давала второго шанса из милости, а только если человек мог принять свою вину и признать ошибки.

Да, порой вопросы звучали жёсткие, иногда болезненные. Но те, кому удавалось выстоять, проходили в последний вагон. Он прицеплялся к поезду Жизни, что было удобно для пассажиров мрачного экспресса, ведь им больше не нужно было делать пересадку.

Смерть снова открыла книгу и посмотрела на пустую страницу. Следующее имя ещё не появилось. Она притулилась к окну и посмотрела на станцию, задаваясь только одним вопросом:

— Почему я всё ещё это делаю?

Вопрос не имел адресата.

Она знала ответ.

Потому что ей было важно, чтобы хоть кто-то вернулся и «смог всё исправить».

Уж слишком много смертей повидала сама Смерть.

Адам родился в маленьком старом доме на краю небольшого города. Дом был тесным, с покосившейся верандой и окнами, которые скрипели, когда их открывали. Штукатурка давно опала, а забор не помешало бы не то, чтобы покрасить, а заменить. Крыша протекала, на чердаке водились крысы. Его отец, Том, был человеком молчаливым, суровым. Он работал на фабрике, которая производила мебель, и приходил домой, пропахший древесной стружкой и машинным маслом. Мать, Сара, была его полной противоположностью. Она любила болтать, придумывать семейные праздники и ухитрялась растянуть последние деньги так, чтобы её трое детей всегда были одеты и сыты, даже если приходилось жертвовать собственными потребностями.

Старший брат Джейк любил лидировать. Ему хватало уверенности на троих, а иногда и больше. Он мог уговорить соседских мальчишек построить что-нибудь на заднем дворе, при этом «одолжив» материалы у их же семей, мог стащить из магазина продукцию на приличную сумму, а бывало, что мог затеять драку на школьном дворе. И всегда ему всё сходило, как с гуся вода.

А младшая сестра Лиза была солнечным лучиком. Её единственной заботой оставалось собрать как можно больше бабочек в банку или украсить стены рисунками, приклеив их на скудные остатки пластилина или давно не липкий слой маленького кусочка скотча, который удалось заиметь после открытой упаковки макарон. ⁽¹⁾

Адам оказался посередине. Средний ребёнок. Тот, кого редко замечают. Когда Джейк лез на крышу, чтобы спасти мяч, и получал нагоняй от родителей, Адам просто сидел на ступеньках и ждал. Когда Лиза забивалась в угол с котёнком, которого принесла с улицы, Адам помогал ей строить для него коробку-домик, а потом отхватывал подзатыльника от родителей, принимая вину за принесенное животное на себя. Он не требовал внимания, но всё равно надеялся, что кто-то его заметит.

Ему нравилось писать. Когда другие дети играли в мяч или бегали по улице, он сидел с тетрадью и ручкой, придумывая миры, которые были лучше, чем его собственный. Его мать однажды нашла тайник с историями, которые он тщательно прятал в комнате, которую делил с Джейком.

— Твои? — спросила она, держа лист бумаги с неровными строчками.

Смущённый Адам кивнул, хотя очень злился. Ему не нравилось, что мама копошилась в их вещах, но он понимал, что она целилась на его брата, а его записки с историями просто случайно попали под руку.

— У тебя дар, — сказала она, погладив его по голове. — Ты, наверное, писателем станешь.

Но мечты о писательстве были роскошью, которую семья не могла позволить. Том возвращался домой поздно, уставший, с болью в спине, которую он терпел. Сара работала допоздна в супермаркете, приходила домой не менее уставшей, но старалась приготовить ужин и собрать семью за одним столом.

Когда Адаму исполнилось восемь, всё начало меняться.

Джейк, которому тогда было шестнадцать, начал пропадать на улице, возвращаясь домой с синяками или запахом алкоголя. Сначала Том кричал на него, но потом просто махнул рукой. Сара пыталась говорить с сыном, но и её слова отскакивали от него, как град от крыши.

Однажды вечером Адам услышал, что родители ссорятся на кухне.

— Том, ты не видишь? Джейк скатывается. Ему нужен отец, а ты просто молчишь, вообще ничего не делаешь. Ты хоть раз спрашивал его, как он? — голос Сары не срывался на крик, но было слышно, что она вот-вот расплачется.

— А у меня есть на него время? — так же спокойно отвечал Том. — Я работаю, чтобы этот дом держался, чтобы у нас был свет и еда. Может, тебе стоит больше внимания уделять детям?

В грудной клетке Адама больно кольнуло. Он сидел за дверью, обхватив колени, и смотрел на трещину в полу, которая напоминала маленькую молнию.

Вскоре Джейк ушёл из дома, хлопнув дверью и не попрощавшись. Всё, что осталось Адаму — поднять с пола старую рубашку брата, которую тот бросил, прежде чем уйти. Сара сидела на кухне, уставившись в пустую тарелку, а Том молча смотрел телевизор.

Голосов в доме стало меньше, крики почти исчезли. Сара чаще задерживалась на работе, а отец даже перестал желать «доброго утра» или «спокойной ночи». Здорово, если он хотя бы кивал в приветствии своим домочадцам.

Когда Адаму исполнилось двенадцать, Сара заболела.

Сначала её настигли головные боли, а затем слабость. Она перестала носить яркие платки, которые так любила, ведь их шила ещё её мама; начала красить щёки губной помадой, которую выскрёбывала потасканной ушной палочкой, лишь бы придать лицу немного румян и здоровый вид. Она стала лежать на диване дольше, чем обычно, а её улыбка исчезла.

Однажды вечером Том пришёл домой раньше обычного. Он долго стоял на пороге, глядя на жену, которая лежала с закрытыми глазами. Лиза пыталась напоить её водой. Адам сидел рядом с тетрадью, но не писал.

— Ты не можешь больше работать, — сказал Том.

— А кто тогда будет? — слабо ответила Сара. — Нам и двух зарплат не хватает, а если ты один будешь работать… Мы тогда не сможем помочь нашим детям, да что уж там! Нам едва будет хватать на дом.

Адам слушал их разговор, но ничего не говорил. Он не знал, как помочь.

Когда Сары не стало, Адаму было тринадцать. На похоронах он стоял рядом с Лизой, которая не отпускала его руки. Том выглядел потерянным. Он не плакал, но ему было не менее больно.

Смерть Сары разрушила семью. Том приложился к бутылке. Лиза замкнулась. Адам взял на себя всё, что мог. Он бросил занятия в школе, чтобы работать; научился готовить, планировать покупки, экономить; он следил за тем, чтобы Лиза ходила на все занятия и получала должное образование. Но он не знал, как помочь ей справиться с болью. Он и сам не мог справиться.

Когда Тома нашли мёртвым в кресле, Адаму было двадцать. Лиза уехала к тёте, и он остался один. Стоит упомянуть, что дом достался Лизе, но он был совершенно непригодным для жизни. Хорошо, если она вообще сможет продать его хотя бы по самой низкой цене.

Сам же Адам снял крохотную комнату, где по ночам слышал, как соседи смотрят телевизор или смеются. Он разочарованно вздыхал, если им не нравилось какое-то ток-шоу, которое запало ему в душу, ведь это значило, что они переключат канал, и ему придётся слушать что-то неинтересное. Иногда он думал, что так и должно быть, что всё делается к лучшему, и завтрашний день обязательно принесёт хорошую весточку. Но иногда он садился у окна и писал, как когда-то в детстве, погружаясь в тяжелые воспоминания.

Сейчас ему двадцать три, и вся его жизнь замкнулась в вечном цикле самобичевания и усталости. Он часто возвращался к прошлому, думая о Саре, которая верила, что он станет писателем. О Джейке, который так и не вернулся. О Лизе, чьи письма приходили крайне редко. И о себе — о мальчике, который всё ещё сидит на ступеньках с тетрадью, мечтая создать мир, где никто не уходит.

Почти всё место на единственном столе, краска которого давно потрескалась, занимали кипы старых заметок, исписанные листы, стопки книг. У него не было компьютера — только ручка, тетрадь и свисающая с потолка лампа, провод которой кто-то криво замотал изолентой. Адам вывел на листе ещё одно предложение и откинулся назад, разглядывая свою работу.

Он мечтал написать бестселлер. Книгу, которая будет продаваться во всех книжных магазинах, стоять на полках преданных читателей и, главное, что-то изменит в жизни других людей. Но пока его рассказы существовали только в этой комнате.

На полке, прямо перед ним, стояла крохотная фигурка поезда. Он нашёл её в комиссионке. С виду ничего особенного: старинный локомотив с резными вагонами, покрытый следами времени. Но для Адама детская вещичка значила гораздо больше, чем просто безделушка. Она напоминала ему о сне, который иногда казался слишком реальным, чтобы быть просто игрой воображения.

Год назад он работал на складе, разгружая коробки, как вдруг услышал крик. Один из его коллег, новичок, сорвался с платформы и завис на краю, держась за край контейнера. Адам не думал. Он бросился на помощь, схватив парня за руку и вытаскивая его вверх. Но вес оказался слишком большим, и Адам потерял равновесие. Он упал на бетонный пол, ударившись головой. Очнулся уже в больнице. Врачи сказали, что у него была клиническая смерть. Сердце остановилось на несколько минут. Но не это беспокоило Адама. Его тревожил тот странный поезд, который он видел, пока, по словам врачей, умирал.

Он хорошо помнил вокзал, залитый светом старинных фонарей. Воздух пах холодным металлом и чем-то ещё. Чем-то, что напоминало Адаму перегоревшую породу, смешанную с серой. Он стоял на платформе, когда к нему подъехал поезд, внутри которого не оказалось ни единого пассажира. Только пугающая фигура в длинном пальто. Он не смог разобрать лица, даже голос, казалось, походил на его собственный.

Фигура продолжала говорить, а Адам слушал. Он не знал наверняка, сколько длился их разговор, может на него ушли часы, а, может, всего миг. Слова помнились плохо, но речь шла о его жизни, о выборе, о том, почему он всегда ставит других на первое место. В конце концов, загадочный собеседник попросил его пройти в последний вагон и, стоило Адаму только войти туда, как он проснулся в больничной палате с перевязанной головой. Врачи сказали, что его спасли чудом. Но лучше бы этого «чуда» не происходило, ведь следующие слова прозвучали, как приговор: повреждение позвоночника. Удар о бетонный пол оказался слишком сильным, и теперь Адам оказался прикован к инвалидной коляске.

Сначала он не хотел верить. В его голове звучало одно слово: «Нет».

Он пытался шевелить ногами, но тело не слушалось. Он надеялся, что врачи ошибаются и ему нужно время. Но те говорили однозначно: шансов на восстановление почти нет.

Его девушка, Лора, приходила первые несколько недель. Она пыталась держаться, приносила еду, читала ему книги, но в её поведении Адам видел растущее отчуждение. Однажды она пришла, села напротив, и на её лице он прочитал всё, что она собиралась сказать.

— Адам, я… Я не знаю, как дальше жить с таким, — она даже не могла посмотреть на него. — Ты сильный, я знаю, но… я не могу.

Он не винил её. Сказал, что понимает. И это было правдой.

Лиза, его сестра, старалась помочь. Она оставалась рядом, приносила продукты, помогала по дому. Даже устроилась на дополнительную работу, чтобы поддерживать брата. Но он видел, как она уставала, и боялся, что она повторит судьбу мамы. Её улыбка становилась натянутой, движения — нервными. Да и сама Лиза стала более раздражительной.

— Тебе не нужно этого делать, Лиз, — сказал он, когда она помогала ему помыться. — Мне и самому противно.

— Говоришь так, будто я могу тебя бросить.

Через несколько месяцев она всё же уехала, ссылаясь на работу в другом городе.

И в этот раз Адам понял.

Он не обижался. Она делала для него всё, что могла, и он не имел права требовать большего. Она была молода, и ей надо было строить свою жизнь.

Конечно же, он лишился работы. Склад, где он работал, давно нанял нового человека, и о возвращении речи не шло. Теперь он жил на пособие, экономил, как мог. Еда, небольшая комната с одной лампочкой, ремонт инвалидной коляски — вот и все его расходы. От прежних планов и мечтаний не осталось и следа. Только упорство помогало двигаться дальше.

Сначала писать было почти невозможно. Пальцы, хотя и двигались, стали медлительными, а мелкая моторика ухудшилась из-за долгой неподвижности. Врачи говорили, что это результат травмы и стресса, но добавляли: «С тренировками может стать лучше».

Адам тренировался. Каждый день он крутил карандаш между пальцами, упорно поднимал мелкие предметы. Листы бумаги рвались под неуклюжим нажатием ручки. Писательство превращалось в каторгу. Он злился, бросал ручку на пол, закрывал глаза и молча сидел, ощущая, как опустошение затягивает его, как воронка.

Но потом он возвращался.

Снова брал ручку и начинал писать.

Буквы выходили корявыми, но они были.

Да, он не мог бегать, не мог жить на полную, но всё ещё мог творить. На страницах Адам вновь вставал на ноги, бежал к кому-то и жил так, как отчаянно хотел, как когда-то умел.

Его первая история была о мужчине, который, как и он, потерял многое, но нашёл в себе силы начать сначала. Это была не просто выдумка, а личная исповедь, скрытая под вымышленными именами и местами. Он писал о боли, о разочаровании, о борьбе. Но он писал и о надежде. О том, что даже за пределами отчаяния можно найти что-то светлое, что, непременно, дарует жизни смысл.

Руки всё ещё двигались неуклюже, пальцы иногда не слушались, но всякое предложение, даже самое маленькое, превращалось в победу. Страница за страницей, день за днём он возвращал себе то, что у него отняла судьба.

Теперь его жизнь вращалась вокруг историй. Он работал медленно, иногда неделями, не продвигаясь дальше нескольких абзацев, но продолжал. Он хотел написать про поезд, тот самый, который не давал покоя.

Был ли это просто сон? Или он действительно говорил со Смертью? Он не знал. Но маленькая фигурка поезда стала для него символом. Напоминанием о том, что он всё ещё здесь, что ему дали шанс.

Лиза иногда говорила, что Адам слишком много думает о других и слишком мало о себе. Они редко созванивались, но Адам всё равно писал ей. Маленькие сообщения, иногда просто: «Как ты?»

Её ответы были короткими, сухими.

Он знал, что Лиза на него не злилась, что она и рада была бы уделить ему чуточку больше времени. Просто её жизнь была далека от его. Ему хотелось верить, что Лиза счастлива. Что она смогла вырваться из того круга бед, который так долго держал их семью.

Его взгляд вернулся к листам на столе. История, которую он писал, напоминала его собственную жизнь. Она была о человеке, который не знал, как выбрать себя, но продолжал идти вперёд. Адам хотел, чтобы кто-то прочитал это и понял: второй шанс не всегда приходит в виде чуда. Иногда это просто новый день, новая возможность стать лучше.

Адам долго сидел, уставившись на белый лист перед собой. Все идеи о прошлой истории улетучились, но внутри что-то кипело. Он не хотел ничего придумывать. Он хотел написать о себе.

И тут к нему пришла мысль. Он вспомнил ещё один случай, который долго пытался забыть, — случай из детства. Тот, который мог бы стать началом его книги.

Рука невольно потянулась к шраму на запястье, и перед глазами встала картина далёкой зимы.

Ему было восемь.

Это был самый обычный зимний день. Снег валил стеной, улицы побелели, дороги покрыл слой льда. Адам вышел на улицу, чтобы помочь соседке, миссис Холмс, расчистить дорожку от снега. Она была доброй женщиной, которая часто приносила домашнее печенье, но теперь ей стало трудно двигаться из-за старости. Адам всегда помогал ей.

Когда он поднял голову, чтобы вытереть пот с лица, то увидел мальчика. Тот стоял на середине дороги, а из-за снежной завесы прямо на него неслась машина. Водитель, видимо, не заметил ребёнка, заслонённого густым снегопадом.

Адам не думал.

Он бросил лопату и побежал к мальчику, крича, чтобы тот убегал. Но он замер, как вкопанный, испуганный светом фар. Адам прыгнул вперёд, толкнул его в сторону, но сам не успел уйти. Машина задела его бок и отбросила на обочину. Он помнил только, как лежал в снегу, чувствуя, как холод проникает сквозь одежду.

Очнулся Адам в больнице. Мать сидела рядом с кроватью, держа его за руку. Глаза покраснели от слёз. Сара не ругала его, а смотрела с такой смесью любви и боли, что восьмилетний мальчишка попросту не нашел, что сказать.

— Ты глупый, Адам, — прошептала она, целуя его руки. — Но ты мой герой. Мой храбрый, смелый мальчик.

Ребёнок, которого он спас, оказался сыном местного продавца. Его родители пришли поблагодарить Адама. Они оплатили лечение, подарили ему шоколадку и крепко пожали руку, но Адам чувствовал себя не героем, а просто мальчиком, который сделал то, что должен был.

Когда же ему исполнилось десять, всё повторилось.

И это снова была зима.

Он гулял с друзьями по замёрзшей реке, когда лёд под ногами одного из мальчиков затрещал. Все испуганно отступили назад, но Адам подбежал к краю, схватил друга за руку и потянул на себя. Лёд под ним не выдержал. Он упал в ледяную воду.

Всё, что он помнил, — это холод, который парализовал его тело. Кто-то из взрослых спас его, вытащил, а потом снова привезли в больницу.

Сара в очередной раз сидела рядом, но теперь молчала.

— Почему ты всегда бросаешься вперёд? — спросил его отец, стоя у кровати. — Тебе что, жить надоело?!

Адам не ответил. Он не мог объяснить, что тогда в нём что-то щёлкало, что он мнил, будто бы его долг — спасти другого человека, жертвуя собой.

И в четырнадцать лет он снова оказался в больнице.

Так уж вышло, что, возвращаясь домой с магазина, Адам заметил, как с заправки на перекрёсток начала выкатываться машина. Она двигалась не быстро, но её путь явно был неконтролируемым. За рулём никого не оказалось, а внутри, на переднем сиденье, сидел ребёнок лет пяти. Видимо, водитель, в панике бежавший за машиной, оставил её с работающим двигателем, и ребёнок случайно снял её с тормоза.

Машина двигалась по наклонной дороге и оказалась прямо на пути грузовика, который приближался слишком быстро. И хотя водитель ударил по тормозам, из-за дороги, покрытой тонким слоем льда, остановиться вовремя не мог.

Адам не раздумывал. Он бросился к машине, и, будучи ближе к ней, чем водитель, успел опередить того. Он побежал вдоль автомобиля, дотянулся до открытого окна, схватил ребёнка и, напрягая все силы, вытянул его наружу. Машина продолжала катиться вперёд, пока Адам, не удержавшись на ногах, упал на обочину.

Грузовик проехал в нескольких метрах от него, но задним краем зацепил Адама, отбросив его на замёрзшую землю. Удар был сильным, но не смертельным. Ему повезло, что снег немного смягчил падение.

Что ж, с того дня он был уверен, что когда-нибудь зима его убьёт.

* * *

Адам закончил писать очередную страницу и выпрямился в кресле, потирая пальцы. Его руки всё ещё уставали быстрее, чем ему хотелось, но прогресс был. На столе перед ним лежала стопка книг из библиотеки, которые он давно обещал себе вернуть.

Он взглянул на часы. Время ещё было. Пока на улице не началась метель, стоило съездить.

Адам любил библиотеку. Он считал её убежищем от мира, который был к нему жесток, который был слишком шумным и сложным. Ему нравилось, что в хранилище книг отсутствуют спешка и навязчивый людской гомон.

Только книги.

Полки, уходящие вверх к высоким потолкам, пропахли старой бумагой, древесной пылью и чуть сладковатым непонятным запахом.

Библиотека располагалась в старом здании с высокими окнами и широкими деревянными лестницами. Каждый раз, въезжая внутрь на коляске, Адам сожалел, что не может подняться на второй этаж, где хранились редкие книги. Но он не жаловался, его и первый этаж вполне устраивал.

Он частенько сидел в дальнем углу у окна, разложив на столе блокнот и ручку. Иногда он делал записи, иногда просто читал, а иногда наблюдал за тем, как солнечный свет, пробиваясь сквозь старинное стекло, играет на столах и полках.

Но в этот раз он тянул с возвратом книг дольше обычного. Не из-за лени или забывчивости.

Просто он знал, что там его снова встретит Лили.

Она появилась в библиотеке всего несколько месяцев назад, и с её приходом что-то изменилось. Лили улыбалась каждому посетителю, будто это был не обычный гость, а какая-то важная шишка. Она искренне старалась угодить любому человеку, даже самому противному и надоедливому. Рыжеватые волосы, собранные в пучок, всегда выбивались, придавая ей чуть небрежный вид, а очки, которые она часто поправляла, Адам находил невероятно подходящими под её черты лица.

Сначала он просто замечал девушку. Ему нравился её тонкий голос, то, как она скользила между полками и как подбирала книги. Но постепенно он стал искать её взгляд, пытаясь поймать ту самую улыбку, от которой его сердце почему-то стучало быстрее.

Ему казалось, что Лили тоже обращала на него внимание, хотя чаще всего он считал себя параноиком, который навязывает сам себе мысли об этой девушке. С чего бы вдруг ей интересоваться таким парнем, да ещё и с ограниченными возможностями? И, тем не менее, он считал, что она всегда приветствовала его чуточку теплее, чем других посетителей, что задерживалась возле его стола подольше, предлагая новые книги. Однако, Адам не был уверен, что это что-то значило с её стороны. Быть может, она просто вежлива. Быть может, это её работа. Но всё-таки где-то глубоко внутри он надеялся, что для неё он не просто очередной посетитель.

И всё же он тянул с возвратом книг.

Ему казалось, что если он вернёт их, то потеряет повод снова прийти. Это было глупо, но он откладывал этот момент, пока книги не начали пылиться на его полке. Сегодня он решил: пора.

* * *

Дверь позвякивала маленьким колокольчиком. В дальнем углу женщина с седыми волосами листала газету, а двое мальчишек оживлённо шептались возле стойки с фэнтези. Адам проехал мимо и направился к стойке возврата. Там, как он и ожидал, была Лили.

Она не сразу заметила его, будучи сосредоточенной на списке новых поступлений, которые вносила в компьютер. Её пальцы скользили по клавишам, а на лице играла привычная улыбка — может, от мысленной шутки, а может, просто от удовольствия быть здесь, среди книг.

Адам остановился, наблюдая за ней. Её рыжие волосы, как обычно, оказались слегка растрёпаны, и она небрежно убрала прядь за ухо, не отрываясь от работы.

Он прочистил горло, привлекая внимание. Лили подняла голову, и её улыбка стала шире.

— О, мистер Бейли! — поприветствовала она. — Давненько вас не было.

— Был немного занят, — ответил он, улыбнувшись в ответ. — Решил, что пора вернуть долг библиотеке.

— И очень даже вовремя! Я уже начала волноваться, что эти книги останутся в вашем личном фонде. Мне пришлось бы позвонить вам.

— Как жаль, что я не узнал об этом раньше. Тогда непременно придержал бы книги у себя ещё на денёк другой, лишь бы поболтать с вами по телефону! У вас появилось что-то новое? — спросил он, невзначай меняя тему. — Может, что-нибудь, что вдохновило бы?

— Для вас всегда найдётся что-то интересное, — ответила она, уже направляясь к полке за стойкой. — Но я бы посоветовала выбрать что-то особенное. Для писателя.

— Ого, вы запомнили, — пробормотал он, смутившись.

— Конечно, — ответила она, повернувшись к нему. — Я же всегда помню, кто и что читает. Тем более, если это писатель. Расскажете, над чем сейчас работаете?

— Пишу одну историю о человеке, который теряет всё, но учится находить себя заново.

— Звучит интересно. Меня подобные произведения мотивируют жить дальше. Это личное? Или просто художественная задумка?

— Немного того и другого, — признался он. — Хотя мне кажется, что любая история в какой-то степени личная.

Лили закивала:

— Да-да, вы абсолютно правы. Творческие люди всегда вкладывают в свои произведения часть себя.

— Хотите кофе после работы? — вдруг спросил он. Вопрос сорвался с его губ быстрее, чем он успел подумать.

— Ого, это приглашение обсудить книги?

— Можно и так сказать.

— Хорошо. Я согласна. Только заканчиваю работать в семь.

— Без проблем, я подожду.

Едва они закончили разговор, как из-за стойки выбежала девочка. Маленькая, с кудрявыми каштановыми волосами и большими карими глазами, она робко подошла к Лили, протягивая ей книгу. Адам заметил, как Лили растерялась, но тут же наклонилась к ребёнку.

— Мам, я закончила, — сказала девочка, кладя книгу на стойку.

— Это Эмма, — сказала Лили, выпрямившись и встретив взгляд Адама. — Моя дочь.

Он моргнул, удивившись, но быстро скрыл эмоции.

— Сегодня садик закрыт. Инфекция. Пришлось взять с собой на работу, — объяснила она. — Простите за неудобство.

— За что извиняетесь? Это вовсе не неудобство. Здравствуй, Эмма, — он повернулся к девочке. — Ты любишь читать?

Эмма кивнула, не сводя с него больших, любопытных глаз.

— У неё хороший вкус, — добавила Лили. — Иногда мне кажется, что она читает больше, чем я.

Адам рассмеялся.

— Значит, у неё хорошая мама, которая передала любовь к литературе.

— Спасибо, — Лили немного расслабилась, но Адам видел, как она тревожно подряпывает ногтевую пластину другим ногтем. — Я рано забеременела. Отец… ну, он решил, что семья не для него. Так что мы с Эммой сами справляемся.

Она говорила быстро, пыталась оправдаться, но Адам поднял руку, останавливая её.

— Вам не нужно ничего объяснять, — он посмотрел на девочку, которая стояла в стороне, но с нескрываем любопытством глазела на коляску. — Если честно, я совершенно не против, если она пойдёт с нами после вашей работы.

— Вы серьёзно?

— Конечно. Буду рад послушать о любимых книгах Эммы.

Эмма же наконец осмелилась заговорить:

— А вы правда писатель?

Он усмехнулся.

— Очень стараюсь быть им. Хочешь, расскажу тебе свою историю?

Эмма кивнула, и Лили улыбнулась. Это был простой момент, но невероятно важный как для Адама, так и для Лили.

* * *

Кофейня находилась в паре кварталов от библиотеки. Она была идеальным место для хорошего, спокойного зимнего вечера. Внимание привлекали не столько деревянные столы с отполированной до матового блеска поверхностью, сколько книги на полках вперемешку с маленькими вазочками, в которых сухоцветы навсегда замерли в движении. Запах кофе и ванили висел в воздухе, пока за окнами танцевали снежинки в свете уличных фонарей. Сюда хотелось приходить не только ради кофе, но и для того, чтобы спрятаться от шума, остановиться, перевести дыхание.

Адам въехал первым, направляя коляску к своему любимому столику у окна. Он всегда выбирал это место, и не только из-за удобства. Ему нравилось, как от окна веяло прохладой, а за стеклом разворачивались эпизоды чужих жизней. Проходящие мимо люди чудились ему героями коротких историй, и он невольно сочинял про них целые сюжеты: кто они, куда идут, почему спешат. Ему нравилось быть невидимым свидетелем их дней.

Сегодня за окном снег почти замёл тротуары, а люди, кутаясь в шарфы, двигались против ветра, сопротивляясь его порыву. Адам задержал взгляд на паре, держащейся за руки, прежде чем вернуться к Лили, которая так же трепетно держала за руку Эмили. Она наклонилась, внимательно слушая, о чём говорит девочка, но всё равно успела оглядеться. Такая была у неё привычка — проверять, комфортно ли будет Эмили в новом месте.

— Здесь хорошо, — сказала Лили, снимая пальто. Она уже оценила кофейню, и та ей вполне понравилась.

Адам не прекращал смотреть на неё. Он видел в ней то, что очень любил замечать в людях, а именно не нарочитое изящество, а естественную лёгкость, которая шла не от желания произвести впечатление. Ему даже стало жаль, что он не может встать и помочь ей снять пальто, как сделал бы любой другой мужчина. Вместо этого он наклонился чуть вперёд, указал на спинку стула и, улыбнувшись, сказал:

— Позвольте, я подержу.

Лили удивлённо посмотрела на него. Её карие глаза чуть прищурились, и уголки губ дрогнули. Она без возражений передала пальто, и Адам аккуратно сложил его, положив на спинку стула. Он очень старался быть галантным и достойным этой девушки, и, конечно же, он боялся, чтобы его «изъян» не спугнул её.

Она поблагодарила его и села напротив, поправив выбившуюся из пучка прядь волос. Адам заметил, что её тонкие пальцы, скользившие по строчкам меню, выглядели шероховатыми от зимнего холода.

Эмма тем временем уже устроилась на своём стульчике. Она не нуждалась в меню, ведь когда её спросили, чего бы она хотела, то прямо заявила:

— Какао. С маршмеллоу.

Она считала, что является достаточно взрослой, и её решение не подлежит сомнениям. Детская серьёзность забавляла, но не была наигранной. Наверное, её маме приходилось слишком часто быть «сильным взрослым», от чего она и переняла подобную манеру.

Лили выбрала латте с корицей, и, как только заказ принесли, она сразу же поднесла чашку к лицу, чтобы вдохнуть аромат.

— Вы любите корицу? — спросил Адам.

— Очень, — ответила она. — Причём пью кофе или чай с корицей только зимой. Уж больно ассоциируется она с зимними праздниками, особенно с Рождеством.

Так и протекал их вечер, за неважными разговорами, где никто не пытался перенять инициативу на себя или показаться лучше, чем он есть на самом деле. Как ни странно, но Лили рассказывала не о книгах, а о мелочах, которые наполняли её жизнь. Это формировало её характер, который базировался на крохотных кусочках жизненных неурядиц. Она говорила и о том, что не переносит звук будильника, и как Эмма решила, что бабочки могут выжить зимой, и потому они провели полдня, сооружая для них «домик» из коробки и шерстяного шарфа. Адам узнал и то, что Лили ненавидит поднимать занавески, когда встаёт с кровати, потому что солнце ей казалось слишком ярким и резало глаза. Он слушал её, замечая, как она периодически морщится, как пальцы скользят по краю чашки, как её голос то поднимался, то становился тише. Она не боялась говорить о себе, но её откровенность оставалась деликатной. Лили как бы показывала свой мир, но только те части, которые уже сама могла понять и объяснить. Особенно сильно Адаму понравился рассказ о том, как они с Эммой гуляли по парку и встретили старушку, которая продала им связку сухих лавровых листьев.

— Мы вернулись домой, сварили суп с этими листьями, и он оказался ужасным, — вот как считала сама Лили. — Но Эмма сказала, что это лучший суп в её жизни, потому что она помогала мне готовить.

Общим оказалось и то, что они оба замечают мелочи, и, если Лили предполагала, что это свойственно всем людям, то Адам считал наоборот. Он говорил, что люди чересчур торопятся, бегут вперёд и упускают то важное, что уже присутствует в их жизнях. А Лили считала, что обычные мелочи — это всё, что есть у людей в их распоряжении.

И хотя предлогом для свидания послужили именно книги, их так никто и не обсудил, хотя задержались они в кофейне на приличные часа два.

* * *

Вечер уронил на город морозную тишину.

Эмма шла рядом с мамой, её маленькие сапожки оставляли следы на нетронутом снегу. После трагедии Адам же старательно избегал подобные прогулки. Он не хотел, чтобы внимание сосредотачивалось на нём, на его коляске и на том, как он передвигается. Он считал, что люди видят в нём не полноценного человека, а дефект, его ограниченность. Вот только с Лили всё было по-другому. Она совершенно не придавала значения тому, из-за чего Адам себя так накручивал.

Он был рад, что решился на эту встречу. Рад, что позволил себе перешагнуть через привычные рамки, через сомнения, которые годами создавал для себя сам.

И всё же где-то внутри оставался страх. Страх, что для Лили он может стать обузой, что в какой-то момент она просто устанет. Как однажды это произошло с Лорой.

Но Лили шла рядом. Она не смотрела на Адама с жалостью, не предлагала помощи, когда он сам справлялся, но и не отходила в сторону, когда ему действительно нужно было что-то. Она была… равной ему. Той самой, которую он искал так долго.

— Спасибо за вечер, — сказал он, остановившись у края тротуара, напротив дома Лили. — Я рад, что смог пригласить вас.

— Адам, вы не должны сомневаться в себе. По крайней мере, не со мной.

Её слова застали его врасплох. Да, она не сказала ничего великого или такого, что можно было бы записать в книгу. Но то, как она это сказала, прозвучало подобно приглашению — приглашению быть честным с самим собой. Эмма, пиная ногой снег, спросила:

— А ты пригласишь наш ещё раз? Мама говорит, ты хороший.

— Эмма! — возмутилась она.

Адам рассмеялся, ведь её детская прямолинейность стала для него неожиданно приятным подарком.

— Я рад, что получил одобрение, — сказал он с улыбкой. — Конечно, приглашу.

Лили наклонилась к дочери и тихо сказала:

— Ты иногда слишком прямолинейна, малышка.

— А почему? — удивилась она. — Ты же сама говорила, что хорошие люди заслуживают знать, что они хорошие.

Лили покраснела. Она обернулась к Адаму и пожала плечами.

— Пожалуй, она всё же права. Что ж… тогда до встречи?

— Буду ждать с нетерпением.

Он смотрел, как они уходят, направляясь к подъезду. Эмма прыгала через сугробы, а Лили спокойно шла рядом. Пожалуй, конкретно в этот миг Адам понял, что Лили показала ему куда больше, чем могла бы сказать. Ей было всё равно на его «дефект», как он сам называл это в голове. Она видела в нём человека, а не его коляску, и это было важнее всего.

Вернувшись домой, Адам не мог перестать улыбаться. Он провёл вечер, который мог и не состояться, если бы он уступил страху.

Но он состоялся.

И пусть впереди оставалось много вопросов, одно он знал точно: с Лили и Эммой он мог позволить себе не быть идеальным, чего уже было больше, чем достаточно.

* * *

Это была первая зима, в которой Адам не ощущал угрозы.

Снег продолжал укрывать город белым одеялом, располагаясь в большинстве своём на тротуарах, а воздух оставался свежим и даже колючим, ударяя в ноздри и прорезая горло. Город дышал предновогодним ожиданием, и в этой суете Лили, Адам и Эмма создавали свой мирок.

Они не строили планов, не договаривались заранее. Встречи возникали сами собой.

Иногда они ограничивались прогулками по парку, где Эмма с радостью каталась на ледяной горке, пока Лили и Адам сидели на скамейке. Иногда они устраивали вылазки в ту самую кофейню, где уже стали завсегдатаями. Лили принципиально выбирала латте с корицей, и только со временем Адам узнал, почему корица так пахнет Рождеством. Просто бабушка Лили часто пекла печенье, запах которого заполнял весь дом, и это детское воспоминание всегда грело женскую душу.

Он ничего не ответил, когда узнал об этом, но потом, приехав домой, написал заметку в блокнот. Ему нравилось, как Лили говорила и преподносила свою жизнь.

Эмма с каждым днём становилась всё более непосредственной. Она легко забиралась к Адаму на колени, когда он был в коляске, и требовала, чтобы он катал её.

— Быстрее, Адам! — кричала она, смеясь, когда он разгонялся, и её волосы разлетались по сторонам.

— Мы сейчас перевернёмся! — шутил он, но всё равно не замедлял хода.

Лили стояла неподалёку, укутанная в длинный шарф, и улыбалась. Вопреки нежности, исходившей от неё, она боялась, что Эмма может упасть. Однако ничего не говорила, доверяя и дочери, и Адаму.

Однажды Эмма схватила его за руки и заявила:

— Давай танцевать!

— Эмма, — смеялся он, — как ты представляешь, чтобы я танцевал?

— Я буду стоять на твоих ногах, а ты будешь кружить меня!

Адам не мог отказать её очарованию. Она осторожно встала, опираясь на его колени, а он, взяв её за руку, начал медленно поворачиваться. Лили всё так же стояла в стороне, наблюдая, как они крутятся под мелким снегопадом. Её руки всегда были спрятаны в карманах, но от Адама не ускользало то, как она потирала пальцами ткань пальто, раздумывая, чтобы потом сказать. Но она молчала, отдавая волшебный момент им двоим. А почему нет? Для Эммы Адам стал настоящим принцем, только на железном коне.

Их привязанность росла и пряталась в том, как ненавязчиво Лили уточняла, удобно ли Адаму и не стесняют ли они его. В том, как Адам наклонялся, чтобы помочь Эмме застегнуть сапоги, даже если это было неудобно ему самому.

Как-то вечером, когда они провели почти весь день вместе, за пару дней до Нового года, Лили пригласила Адама к себе. Она отвела малышку спать, а он остался у окна, глядя на снег, который припорашивал улицы. Когда же Лили вернулась, она подошла к нему, остановившись так близко, что он почувствовал запах её духов — свежий, чуть сладковатый.

— Знаешь, — начала она, присаживаясь в кресло рядом, — я давно перестала надеяться, что смогу быть счастлива вот так… просто.

Она говорила очень тихо. Может быть, потому что не хотела нарушить сон Эммы, а может быть, потому что ей тоже, как и Адаму, с трудом давались откровения. Вот только слова, такие простые, вырывались сами по себе, а потом висли между ними в нелепом молчании, как тот самый первый снег, который не решается коснуться земли, а потому тает ещё в полёте.

Адаму очень хотелось ответить ей, сказать, что ему тоже хорошо с ней, но её фраза так сильно ударила в самое сердце, что он попросту не мог найти подходящих слов, которые выразили бы то, что он чувствовал, отразили бы истинные намерения быть с ней. Его взгляд встретился с её глазами, и он увидел в них то, чего боялся больше всего — доверие.

Он отвёл глаза к окну. В голове мелькали сотни мыслей, перекрывающих друг друга.

Да, ему было очень, очень хорошо с Лили. Время, проведённое с ней, было лучшим в его жизни. Проблема заключалась в том, что он боялся. Боялся того, что, позволив себе перейти на новый уровень, случайно всё разрушит.

Адам привык к своим рамкам. Он привык защищаться, выстраивая вокруг себя невидимый купол, который, как ему казалось, защищал его от боли. Он знал, что коляска — не просто предмет, а полноценная часть его жизни и его сущности, которую он, к сожалению, никогда не сможет убрать. И хотя Лили не давала ему почувствовать себя ущербным, он всё равно не мог избавиться от мысли, что в какой-то момент она устанет.

Но в то же время он понимал, что если сейчас он не ответит, не скажет ей то, что чувствует, то может упустить момент. Может потерять её.

Он поднял глаза. Лили всё ещё смотрела на него. Она не торопила Адама, не требовала ответа, не нуждалась во взаимности, но всё-таки чего-то ждала с его стороны. Он вздохнул, собравшись с мыслями.

— Лили, — начал он и запнулся, — я…

Он замолчал, не зная, как подобрать слова. Ему хотелось сказать, что она стала для него больше, чем просто друг. Что её присутствие наполнило его жизнь смыслом, которого раньше не было. Но эти слова казались такими огромными и громкими, что застревали в горле.

— Ты делаешь мою жизнь лучше, — наконец произнёс он. — Всякий раз, когда ты рядом, происходит что-то хорошее. Благодаря тебе я не боюсь жить.

Лили улыбнулась и наклонилась, чтобы прикоснуться к его руке:

— Это ли не счастье, Адам? — вполголоса спросила она. — Просто знать, что рядом есть человек, который тебя понимает.

Это была их зима. Зима, которая не холодила, а согревала.

* * *

Ночь была слишком холодной, чтобы выходить на улицу, и слишком откровенной, чтобы её прерывать, так что Адам остался у Лили. Он наблюдал за тем, как её волосы падают на плечи, как уличный свет, проникающий в комнату, подчёркивает изгибы её лица. Её рука покоилась на груди Адама, и он был действительно счастлив, как никогда. Он ещё долго всматривался в её лицо, наблюдая за тем, как подрагивают её ресницы, и как она приоткрывала губы, словно бы ещё общаясь с ним, но уже сквозь сон.

Он не помнил, когда сам заснул. Но утро разбудило его странным звуком и неприятным запахом, который сразу же заставил сердце сжаться.

Это был непонятый скрежет, напоминающий падение чего-то тяжелого и катящегося по полу.

Лили ещё спала и Адам не хотел её будить, ведь знал, как она устаёт, заботясь об Эмме, о доме, о них обоих.

Но звук повторился.

Он приподнялся на локтях и, подтянув коляску, пересел в неё.

Что-то было не так.

Он поспешил на источник звука и, подъехав к кухонной двери, застыл. Отчётливый запах дыма пробирался из-под двери ужасным предзнаменованием.

Эмма стояла у плиты, а её лицо покрылось пятнами муки. Перед ней полыхал огонь. На столе лежали перевёрнутые миски, раскатившиеся яйца и молоко, растекшееся по полу. На сковороде пылало масло, и пламя тянулось к шторам.

— Эмма! — в ужасе закричал Адам.

Девочка тут же испуганно обернулась:

— Я х-хотела… х-хотела сделать блины для тебя и мамы!

И она сделала шаг вперёд, слишком близко к краю табурета.

Он бросился к ней, перевесив тело вперёд. Несмотря на то, что колёса заскользили на разлитом молоке, ему удалось схватить ребёнка в последний момент, когда она уже падала. Эмма ударилась о его грудь. К сожалению, удержаться на месте не удалось, так что они оба повалились на пол, пока огонь вырывался вверх.

Шторы вспыхнули. Раздался треск и запах горящего дерева.

— Беги! — крикнул Адам, толкнув Эмму в сторону двери. — Разбуди маму, сейчас же!

Она плакала и поскальзывалась, выбегая из комнаты. Адам попытался подняться, но жар огня уже обжигал его спину. Он из последних сил тянулся к коляске, но услышал, как что-то массивное обрушилось на пол рядом с ним.

В этот момент всё замерло.

Он успел только подумать: «Лили… не дай ей это увидеть».

---

1) некоторые упаковки имеют дополнительную защиту благодаря скотчу

Вернуться к тексту

Никто не знает, откуда появилась Хольда. Её имя прозвучало впервые, когда Боги на Олимпе взяли первый аккорд старинной арфы, затерянной в далёком храме или когда замёрз первый ручей, журчащий где-то в густых лесах. Её история не записана в книгах, а передаётся из уст в уста, как предостережение для тех, кто слишком смел или слишком глуп, чтобы бояться.

Хольда связана с зимой.

Говорят, она родилась в ту ночь, когда на земле воцарился первый холод. Снег засыпал землю, укутав её морозным покоем, а с ним явилась и она — высокая, с заплаканными глазами, отражающими льдинки на солнце.

Дети.

С самого начала они были её проклятьем и целью. Её голос, завывающий вместе с метелью, звал их по именам. Никто не знал, почему именно дети. Может быть, потому что их смех напоминал ей о том, что она потеряла, а, может, потому что они оставались самыми беззащитными под покровом ночи.

Однако Хольда — это не просто имя, которое пугает родителей. Это древнее существо, уходящее корнями, подобно старому дереву, в самую тьму потустороннего мира. Когда смертные отвергли её, она отыскала свой дом в Дикой Охоте — вечном шествии духов, что мчатся по небу, громко смеясь и рыча.

У Хольды не было друзей, но она очень хорошо знала Смерть.

Их встреча произошла на границе между жизнью и забвением — там, где её зима навсегда замораживает дыхание леса, где спят деревья, склонённые под тяжестью инея, где царство тишины не смеют нарушить даже птицы своим звонким пением. Смерть пришла не как враг, но неизбежно им стала.

В первую их встречу, когда Хольда уже облачилась в лохмотья древнего существа, Смерть явилась не в привычной черной мантии, а белой, как и сама обитель Хольды. От неё не веяло ни холодом, ни угрозой, ни чем-то потусторонним. Скорее, она была предзнаменованием того, что всё, что должно случиться с минуты на минуту, уже предрешено.

Смерть вошла бесшумно. Без стука, без предупреждения. В общем-то, она никогда не нуждалась в приглашении.

Её белая мантия, накинутая, чтобы не тревожить мир Хольды своей истинной сущностью, не могла скрыть того, кем она была на самом деле. Природа понимала, что вот-вот произойдёт что-то необратимое: белый иней падал с деревьев, оголяя скрюченные ветки, а снег под ногами Смерти превращался в талые грязные лужи.

Хольда прочувствовала её задолго до того, как она пересекла порог. Но даже когда тени в комнате сгустились, она не подняла головы, а продолжила сидеть у кроватки мальчика, касаясь его кудрей руками, испещренными трещинами.

Дыхание ребёнка замедлялось ежесекундно, но Хольда ничего не делала. Она дожидалась нужного момента, того самого, когда мальчишка окажется у самого края. Не здесь и не там, а в зыбкой точке между мирами. Только тогда она могла бы забрать его с собой. Она могла бы украсть его у Смерти, спрятать в своём лесу, превратить в часть своей свиты.

— Всё происходит вовремя, не так ли? — безразлично спросила она, не оборачиваясь, но обращаясь к Смерти.

На первый взгляд, Хольда выглядела равнодушной, хотя на самом деле она очень устала.

Едва ли она была моложе Смерти, разве что на пару тройку веков, что ничего не значило для истории Вселенной и от чего её имя увековечилось в древних легендах. Она устала жить так долго, устала от того, что всякий спасённый ребёнок превращался в жалкое подобие человека, как только переступал черту её мира. Устала играть со Смертью на перегонки, устала её обманывать.

Но больше всего она устала от одиночества. От того, что её мир наполнял неискренний детский смех, от того, что вихревики ⁽¹⁾ смотрели на неё, но не видели. Она была окружена бездушными зомби, которых сама же и создала. Кто-то слышал в её голосе успокаивающий, нежный шепот, а кто-то — интонацию, уж больно похожую на мамину.

Смерть не торопилась вступать в диалог. Она стояла на пороге, глядя на Хольду с терпением, несвойственным людям. И речь идёт не про всем известное «ангельское» терпение, а про то стоическое, неистощимое, которое превыше долга. Она ждала, пока Хольда успокоится. Ждала, как великий учитель своего ученика у реки, ведь знала — рано или поздно он непременно найдёт путь к её берегам, дабы понять истину.

— Почему ты решила, что его время пришло? — продолжала Хольда. — Быть может, ты думаешь, что там, в твоем мире, ему будет лучше?

— Я не решаю, — спокойно ответила та и подошла ближе. — Я только следую на зов, иду за тем, что неизбежно.

Всхлипнув, Хольда покачала головой.

— Неужели это всё, что ты можешь мне сказать? Ты пришла, чтобы забрать ребёнка, чьё сердце ещё бьётся. В чём же проявляется твоя неизбежность?

Она оставила волосы ребёнка в покое, но её взгляд остался прикован к нему. Бледный и вспотевший, он лежал, не в силах шелохнуться. На короткий миг Хольда усомнилась в правоте своих идей и даже захотела позволить уйти мальчишке без боя, но тут же избавилась от навязчивой мысли, встряхнув головой.

— Ты забираешь их туда, где ничего нет, — она подняла красные глаза на Смерть. — Где царство мрака и тишины. Мы обе знаем, что я могу дать ему больше.

— Одиночество? — спросила она и кивнула на ребёнка. — Он слаб, ему больно. Ты хочешь заполнить пустоту, но разве тысячи других душ, которыми ты овладела, навредив моей работе, не показали тебе, что это невозможно?

— Ошибаешься, я не пытаюсь залатать дыру в своей груди, а хочу дать им вторую жизнь! Никто не находил безмятежности в твоём забвении, которое ты зовёшь милосердием.

— Я называю его покоем, — ответила Смерть. Ей не хотелось вступать в дискуссию, не хотелось спорить или переубеждать. Она была немногословна, коротка. — Не могу сказать, что мне жаль, но это всё, что я могу предложить. Даже для таких, как ты. Лично ты не жалеешь, что не ушла со мной, когда была возможность?

Хольда замолчала и отвернулась. Её гордость, её боль и разочарование, — всё, что она считала своим, — не позволяли признать правоту Смерти.

* * *

В последний день, когда она была человеком, снежная буря накрыла деревню в горах, где она проживала с сыном, который стал смыслом всей её жизни. Светловолосый мальчик с голубыми глазами, который смеялся так звонко, что, даже если не мог растопить своей улыбкой глыбы льда, так уж точно мог растопить сердца людей. Он любил бегать по лесу, выискивая тропинки, которые жители деревни ещё не затоптали.

Ему было около десяти, когда Смерть пришла за ним.

Он выбежал из дома, держа в руках самодельную деревянную лошадку, не обращая внимания на попытки Хольды остановить его. Смеясь, он поцеловал маму в щёку и сказал, что скоро вернётся.

Он не вернулся.

Сначала она ждала, не подпуская мысли, что что-то могло произойти. Её мальчик был умным, он всегда находил дорогу домой. Но время шло, метель усиливалась, и её уверенность начала улетучиваться. Она накинула тёплый плащ, взяла фонарь и побежала в лес.

Хольда звала его, кричала до хрипоты, разрывая тишину заснеженного леса, но никто не отвечал. Снег забивался в сапоги, а мороз сковывал дыхание, но она отчаянно продолжала идти, даже когда вместо холода чувствовала один лишь ужас, разрастающийся в груди.

Ушли часы, прежде чем она нашла своего сына.

Маленькое тело лежало под деревом, припорошенное снегом. Руки всё ещё крепко держали деревянную лошадку, но глаза были плотно закрыты.

— Нет, нет… — прошептала она, падая на колени рядом с ним. Она обречённо завопила и в тот же миг принялась тормошить такое же холодное, как и сам снег, тельце. — Ты не мог умереть, нет! Просыпайся! Мы должны вернуться домой, ты обещал вернуться!

Она сняла с себя плащ, укутала сына и крепко прижала к себе бездыханное тело. Пальцы судорожно гладили светловолосую макушку, губы неистово касались ледяных щёк, но ребёнок не двигался.

Хольда рыдала, звала своего мальчика по имени, умоляла, предлагала всё, что у неё было, лишь бы он снова открыл глаза.

И тогда пришла Смерть.

Она не говорила. Только стояла, смотрела на мать и сына.

— Уходи, — прошипела сквозь слёзы Хольда, пряча дитя в своём плаще. — Я не позволю тебе забрать его! Он не твой, он мой!

Смерть сделала шаг вперёд.

— Его уже нет, — сказала она. — Он ушёл. Тебе его не вернуть.

— Не смей так говорить! — завопила Хольда. — Нет, он жив, он должен открыть глаза!

Она прижимала тельце к себе, содрогаясь от рыданий и отказываясь верить, что это конец. Она не могла отпустить сына.

— Уйди! Убирайся прочь!

Смерть подошла вплотную. Она протянула руку, чтобы завершить переход, но Хольда вскочила, подняв тело ребёнка на руки, и побежала. Рваными, путанными шагами, полными отчаяния, она мчалась, не зная, куда. Снег, деревья и бесконечная метель размывались перед её глазами, превращаясь в десятки серых пятен. И только хруст под ногами да ледяной воздух, обжигающий горло, напоминали, что она ещё жива и должна сражаться.

Руки мёртвой хваткой сжимали ребёнка, холодного и неподвижного, прижимая к груди. Из приоткрытого рта вырывались облака пара и невнятный шёпот, теряющийся в завывании ветра. Она надеялась, что, если бежать достаточно быстро, то есть шанс обмануть Смерть, укрыть своего сына там, где её власть не достигнет их.

Но лес только удлинялся, становился страшнее и безмолвнее. Тени вытягивались, ветки царапали, а снег больше не хрустел под ногами. Хольда слишком поздно поняла, что забрела невероятно далеко, за пределы того, что было реально. Мороз, окружавший её, проникал внутрь, замораживая кровь и превращая вены в хрусталь. Он наполнил её лёгкие и сковал кости, навсегда поглотив её изнутри.

Когда Хольда остановилась, всё, что её окружало, превратилось в серые деревья, бесконечные и мёртвые. Руки, сжимавшие ребёнка, покрылись инеем, а на коже проступили трещины. Снежная пыль навсегда осела на ней, окрасив волосы в пепельный цвет.

Она опустила взгляд на ребёнка и замерла.

Его тело, несколько часов назад казавшееся таким тяжелым, стало невероятно хрупким. Маленький мальчик, с улыбкой, ярче солнца, больше не выглядел, как человек. Он превратился в фигуру, покрытую прозрачным льдом, вырезанную из замёрзшей воды. Её пальцы коснулись заплывшего лица, и лёд заскрипел, начав трескаться.

— Нет… — прохрипела она. — Не бросай меня…

Ветви деревьев расступились, пропуская лучи солнца. Грязные капли стекли по пальцам Хольды.

Лёд начал таять.

Он стекал по запястьям, пропитывая землю, уничтожая единственный след её сына.

— Нет! — истошный крик разорвал тишину леса. Ногтями, больше походившими уже на когти, она вцепилась в крошечное тельце, не понимая, что происходит. Лицо сына ушло первым, а затем и его шея, и пальцы, обхватывающие деревянную лошадку.

Осталась только лужа. И лошадка в руках Хольды — маленькая, простая, но такая дорогая.

Она смотрела на неё, но ничего не видела. Глаза застилали слёзы, катившиеся по щекам и тут же превращающиеся в лёд.

Хольда опустилась на колени. Горе, разрывающее грудь и ударяющее в плечи, не могло найти выхода из её тела. Несчастная женщина просидела не один, и далеко не два часа, на мёрзлой земле, сжимая лошадку. Она не верила, что её сына больше нет.

Подняв голову, она огляделась и встрепенулась. Там, между деревьев, промелькнул маленький силуэт, и Хольде вдруг показалось, что она слышит его шаги и его голос.

— Малыш?.. — она резко поднялась на дрожащих ногах и сделала болезненный шаг вперёд. — Это ты? Да-да, только ты так шаркаешь, это точно ты!

Ходьба сменилась на бег, и снег разлетелся в разные стороны, уступая дорогу. Хольда звала ребёнка по имени, пытаясь его догнать. Но лес не отвечал, заманивая бедолагу глубже. В её сознании исчезли все сомнения. Она точно видела его.

Она верила, что её мальчик жив, и что она обязана его догнать.

Хольда стала всего лишь несчастной матерью, убитой горем, которая никогда не примет, что её сын умер.

* * *

Она сидела молча, бессмысленно перебирая кудрявые волосы ребёнка. Со стороны можно было бы сказать, что касание материнское, нежное, но на самом деле оно стало больной привычкой. Хольда даже не смотрела на ребёнка, её взгляд был устремлён в стену, куда-то сквозь Смерть, которая стояла напротив.

— Ты никогда не была матерью, — упрекнула Хольда, не отрывая глаз от стены. — Тебе не понять, каково это, когда твоё дитя уходит, а ты остаёшься.

Смерть не ответила, но и Хольда говорила с ней не ради диалога. Она говорила, чтобы не слышать тишину. Ненавистное молчание, преследующее её веками, убивало.

— Это не просто, — продолжила она. Её рука на долю секунды взмыла вверх, как если бы она захотела ещё раз коснуться мальчика, но почему-то не решилась. — Не просто оставаться с ними каждый раз, считая минуты до их конца. А ты потом приходишь и забираешь. Для тебя это просто работа, а для меня — смысл существования. Эти дети — всё, что у меня осталось.

— Ты защищаешь себя или его?

— Обоих, — она посмотрела на свои руки, теребящие край одеяла, а после на мальчишку. Он выглядел, как фарфоровая кукла. — Что ты ему дашь, когда заберёшь? Пустоту, мрак?

— Свободу и покой.

— Покой?! — выкрикнула Хольда, подняв голову. — Ты отнимешь у него всё, закинешь в чёрный вакуум! И ты хочешь, чтобы я снова смирилась?!

— Он не твой, Хольда. Ты одержима! Этот ребёнок — не твой сын. Твой давно ушёл.

Мальчик издал хриплый, протяжный стон. Его тело дёрнулось, а руки сжались на одеяле. Хольда повернулась, лихорадочно касаясь пальцами его лба.

— Он же горит! Ты видишь? — закричала она, обращаясь к Смерти. — Он боится! Он боится тебя!

Смерть посмотрела на неё. Её капюшон всё так же скрывал лицо, но его тень нависла над ребёнком.

— Он боится не меня, — монотонно ответила она. — Он боится того, что ты не отпускаешь. Он не хочет стать одним из вихревиков, ведь ты превращаешь детей в пленников.

— Всё лучше, чем стать никем!

Грудная клетка мальчика с трудом приподнялась, а затем снова обмякла. Воздух нехотя уходил из лёгких, губы посинели, а кожа приобрела оттенок, который бывает только у тех, кто вот-вот станет мертвецом.

Хольда застыла.

Руки, ещё несколько мгновений назад любовно перебирающие его волосы, замерли на полпути. Её взгляд бессмысленно цеплялся за черты лица, за детский профиль, в котором она искала своего сына.

— Нет, — протянула она, уткнувшись лбом в его плечо. — Нет, нет, нет!

Она повторяла это снова и снова, пока её голос окончательно не сорвался. Пальцы беспорядочно метались по детскому лицу, старательно выискивая участок, который ещё не похолодел, который не принадлежал той, что стояла по другую сторону кровати.

Хольда гладила его, сжимала ладони, а потом опустила руки на его грудь и начала давить, возомнив из себя врача, способного заставить сердце забиться вновь. Губы шептали что-то бессвязное, больше похожее на молитву, но вряд ли кто-то бы сжалился над ней.

Мальчик издал предсмертный хрип.

— Ты забираешь его у меня! — завопила Хольда.

Но та промолчала. Она протянула руку, схватила Хольду за плечо и одним быстрым движением отбросила её к стене.

— Не мешай, ты продлеваешь его страдания.

Хольда поднялась, отодвинув волосы, спадающие на перекошенное лицо. Она смотрела на мальчика, на Смерть, и снова на мальчика. В глазах застыл дикий, животный страх.

— Я всего лишь хочу спасти его! — закричала она и бросилась к кроватке. Кривой коготь впился в детский лоб, оставляя тонкие белые линии, и она прошептала: — Ты будешь частью моего леса! Твой смех наполнит мои ночи, а следы останутся в снегу!

Снег поднялся и окружил кроватку, закрывая его руки, ноги и лицо. Тонкое облачко пара вырвалось из приоткрытых губ и тут же исчезло.

Смерть не двинулась. Шевелилась только её мантия.

— Попытка засчитана, но зря старалась. Он ушёл.

Хольда упала на колени.

Её руки безвольно опустились на пол, и она больше не пыталась подняться.

Смерть не сказала ни слова. Она ушла так же, как и пришла, оставив за собой только тело.

* * *

Меж снежных пиков гулял ветер.

Хольда сидела на холме, поджав под себя ноги. Поляна тонула в снегу, а вокруг беспокойно бегали вихревики. Их фигуры, вытянутые, угловатые, то исчезали в дымке, то проступали сквозь неё, в то время как лица оставались размытыми, надтреснутыми, как если бы они превратились в застывшее отражение в треснувшем, запотевшем зеркале.

Возможно, она просидела бы так ещё денёк другой, если бы не сиплое ворчание за спиной. Только обернувшись, она поняла, что количество вихревиков заметно уменьшилось, сейчас же к ней приближался один из её «детей». Его синие ноги оставляли после себя след инея, который сразу же рассыпался.

Взгляд Хольды задержался на его руках. Они дрожали, а ладони постепенно меняли очертания. Пальцы растягивались, превращаясь в полосы льда, которые с хрустом осыпались на снег, испуская белый пар.

— Уже всё? — нахмурившись, пробормотала она. Всё чаще вихревики рассыпались, и она не могла понять причину их скорой кончины.

Его глаза, светящиеся белёсым холодом, встретились с её взглядом, и он остановился. Эти глаза, которые когда-то были живыми, утратили всё тепло. Теперь в них не было ничего человеческого: ни страха, ни боли, ни надежды. Вообще ничего. Только то равнодушие, которое она сама вложила в него, когда вытягивала из междумира — из того места, где души застывали в вечном ожидании.

Тела вихревиков, созданные из льда и снега, выглядели зыбкими, и чудилось, что они могли рассыпаться от одного прикосновения. Кожа, если это можно было так назвать, напоминала слой инея, который едва ли держался на хрупком каркасе. А когда они двигались, их суставы потрескивали, как замёрзшие ветви под давлением ветра. В их лицах ещё можно было разглядеть остатки черт, которые принадлежали когда-то ребёнку — круглые глаза, тонкие линии губ, но эти черты были шаблонными. Они выглядели, как маски, слепленные изо льда, в которых старались воссоздать что-то человеческое, но забыли вложить душу.

Когда дети превращались в вихревиков, они ещё могли говорить, только голоса звучали надтреснуто, а предложения выходили бессвязными. Они не знали, что говорят, и вскоре перестали пытаться вообще. Рты сжимались тонкими линиями и больше никогда не открывались.

И всё же Хольда видела, как периодически кто-то из них пытался говорить, но вместо слов выходил долгий и мучительный хрип.

Со временем они теряли и остальное. Чаще всего вихревики шли куда-то, а после останавливались на полпути, забывая, что собирались сделать. В общем-то, причина не крылась в усталости от вечной службы, более вероятно, что их срок годности подходил к концу. Они медленно, но уверенно теряли память, пока не забывали окончательно, кем были до того, как попали в обитель Хольды.

Когда она только начинала их создавать, в них ещё оставались обрывки прошлой жизни. Они смотрели на Хольду, как на истинную мать, с детским удивлением. Тянули к ней свои ручки, нежились в объятиях, а потом забывали.

День за днём.

Они отдалялись от того, что делало их детьми.

Хольда протянула руку и дотронулась до лица своего дитя. Оно оказалось чересчур гладким, хрустальным. Светящиеся глаза преданно смотрели на мать, но в них не было ни следа сознания. Хольда прекрасно знала, что скоро этот взгляд исчезнет, станет пустым, как у всех остальных.

— Вы даже не помните, кем были, — она погладила его щёку и взяла за руку. — Как бы я не хотела, чтобы вы остались, вы всё равно уходите.

Последний поток тепла, исходящий от вихревика, переходил к Хольде. Он отдавал его добровольно, молча.

Вихревики никогда не сопротивлялись.

Они стояли, двигались, исчезали, и только потому, что Хольда этого хотела. Она создала их, как свою опору и свиту, но они не могли ей дать того, чего она искала.

Она опустила руку, и дитя, получив разрешение, распалось. Последними исчезли его глаза, два белых пятна света, таявшие медленнее остального.

Никто не мог остановить этот ужасный процесс. Хольда могла только создать новых вихревиков, могла продолжать их лепить, но они всегда получались одинаковыми — чужими, безвольными, бесстрастными. Далёкими от того голубоглазого мальчишки, которого она так любила.

Она оглянулась на остальных. Их было ещё достаточно, чтобы поддерживать её собственное существование, но ни один не имел ценности. Никто не мог заменить её сына.

— Где же ты ты? — проскулила Хольда, обращаясь к лесу. — Ты где-то там, я знаю.

Её ноги скользнули по снегу. Она сделала шаг, потом ещё один, и вскоре её фигура исчезла среди деревьев. Вихревики остались на месте. Они не двигались и не следовали за ней. Они просто смотрели, провожая мать взглядом.

---

1) дети, которых Хольда забирала из мира живых, когда они находились на грани между жизнью и смертью

Вернуться к тексту

Джейк, в отличии от Адама, всегда был шумным ребёнком и считал это своей привилегией. Он даже упрекал младшего брата, что его собственные нерешительность, стеснительность и старание не привлекать лишнего внимания, когда-нибудь обернутся против него. Вот только далеко не Адама перестали замечать первым.

С самого раннего возраста Джейк любил находиться в центре событий, громко смеялся, придумывал игры, в которые с радостью втягивались другие дети. Родители поначалу шутили и улыбались, наблюдая за бурной активностью сына, а Сара даже называла его маленьким лидером. Она часто видела, как он командует воображаемой армией из соседских ребят.

Но за неугомонным характером скрывалось далеко не простое желание веселья.

Джейк хотел признания.

Он искал одобрения у всех вокруг — у сверстников, родителей, учителей. Он с лёгкостью увлекал за собой группу детей в любую авантюру, даже если она заканчивалась разбитым окном или ссадинами на коленях. Как-то раз он решил построить во дворе домик на дереве. Ему удалось собрать ребят, и они вместе тайком утащили доски из сарая соседа. Постройка получилась шаткой и развалилась, когда первый участник авантюры решил забраться на её крышу. Тогда Джейк заявил, что это был «план Б» — разрушение должно было сподвигнуть ребят на улучшение чертежа конструкции.

Адам оставался в тени брата, что устраивало обоих. Старший командовал, младший не возражал. А Лиза была слишком маленькой, чтобы понимать динамику их отношений. Она обожала Джейка за его яркость и весёлый характер, и он, в свою очередь, относился к ней с теплотой, хотя порой с пренебрежением, — как старший брат, конечно же.

Том порой строго отчитывал сына, но чаще всего «наказывал» пожатием плеч и словами о том, что ему всё сходит с рук только из-за невинного очарования. Но так было только до тех пор, пока Джейк не начал взрослеть.

Его энергия, которая раньше вдохновляла и объединяла семью, начала вызывать усталость. Сара больше не смеялась из-за его проделок, а только разочарованно вздыхала и отводила взгляд, когда он в очередной раз извинялся и говорил, что «больше так не будет». Том стал строже и даже первое время кричал на него, а потом, видимо, устав, решил пустить всё на самотёк и не придавать значения не то, чтобы проступкам сына, а и его жизни в целом.

Однажды Джейк услышал, как родители обсуждают его за закрытой дверью.

— Может быть, он добивается нашего внимания? — предположила Сара.

— Мне плевать. Он не может так вести себя вечно, — ответил Том. — Лично я устал от него, пусть делает, что хочет. Я разочарован.

Отцовские слова оказались хуже любого наказания. Так Джейк впервые узнал, что его старания быть замеченным раздражают тех, кого он больше всего любит.

Чувство ненужности усиливалось день за днём, и окончательно захлестнуло Джейка, когда всё внимание стали уделять Лизе, словно бы на неё поставили всё, что было на кону. Она росла тихой и послушной, и родители часто хвалили её за успехи в школе. Джейк, привыкший к всеобщему обожанию, отчаянно пытался вернуть внимание, но вместо ожидаемой реакции сталкивался с раздражением.

— Почему ты не можешь быть, как Лиза?! — всякий раз бросал Том и особенно любил напоминать о том, как хороша его дочь после очередной записки от учителя касательно плохого поведения Джейка.

Наверное, именно эти упрёки и послужили переломным моментом.

Джейк замкнулся в себе, позволяя обиде и чувству одиночества заполнять его нутро. Всё чаще он ссорился с Адамом и даже Лиза, его обожаемая младшая сестра, убегала из комнаты, когда он повышал на него голос.

Пожалуй, в глазах семьи он превратился в пустое место. Не потому, что его игнорировали, а попросту потому, что никто больше не знал, как с ним говорить. Джейк чувствовал себя преданным, от чего убеждение, что любовь необходимо заслужить, крепчало. Отныне любые неприятности, в которые он попадал, будь то воровство или издёвки над кем-то из сверстников, появлялись вовсе не из-за желания повеселиться или привлечь внимание, а потому что он протестовал. Так сказать, если уж ему и пришлось бы вновь извиняться в будущем, то он хотя бы должен был знать, за что и почему. Обида превращалась в раздражительность, а желание быть замеченным сменилось желанием быть оставленным в покое.

Однако, он никогда не терял харизмы. Люди всё ещё тянулись к нему — одноклассники, соседи, даже учителя, которые не могли долго сердиться. В глазах окружающих Джейк оставался тем, кто всегда найдёт выход из любой ситуации, но дома он всё больше ощущал себя чужим.

Что же произошло такого, что его семья охладела? Возможно, дело было в том, что они устали видеть в нём только бесконечные проблемы. Или, может, они просто не знали, как помочь ребёнку, который стремился быть сильным и независимым. Джейк обижался, что его не понимают, но никогда не говорил об этом вслух. И эта обида, затаённая и горькая, медленно, но верно меняла его характер.

Наступил вечер, после которого начался обратный отсчёт до того момента, когда семья перестанет существовать, как единое целое.

Том пришёл домой поздно. Он был невероятно уставшим. Рабочая смена выдалась особенно изнурительной, о чем говорили свежие мозоли на руках, запыленная одежда и покрасневший глаза. Сара сидела на кухне, завернувшись в старый плед, и считала монеты на столе, выстраивая бюджет до конца недели.

Джейк находился в гостиной, развалившись на диване. Он лениво перелистывал страницы журнала, когда Том появился в дверном проёме:

— Джейк, — он строго окликнул сына, — мы получили очередное письмо из школы. Может хватит усложнять нашу жизнь?

Он поднял глаза, но не отложил журнал.

— А может хватит предъявлять постоянные требования и упрёки? Я не просил меня рожать, и я не собираюсь соответствовать вашим ожиданиям.

Том завис на приличное время, переваривая сказанное. Усталость сменилась гневом, вспыхнувшим неожиданно резко:

— Ах ты дрянь! Думаешь, мне так легко?! Я горбачусь на работе по двенадцать часов, лишь бы тебе было что пожрать и где лечь спать! А ты… да ты даже не можешь вести себя прилично!

Отбросив журнал на пол, Джейк вскочил на ноги и прокричал в ответ:

— И что?! Ты всегда прикрываешься работой, считаешь её хорошим оправданием! В последние годы у вас на меня времени нет даже в выходные дни! В этой семье я никому не нужен, меня никто не слышит и не видит!

— Никто тебя не видит?! — лицо Тома покраснело от злости. — О нет, Джейк, мы слишком хорошо всё видим! Все выходки, все проблемы! Ты только и умеешь, что портить окружающим жизнь!

— А ты не задумывался, что вы сами портите свою жизнь?! Тебе не понять, каково это, каждый день чувствовать себя лишним!

На кухне Сара сжала чашку так сильно, что обручальное кольцо больно впилось в палец. Она не могла вмешаться, ведь в их семье так не положено. Адам, до этого сидевший на соседнем кресле, сделал телевизор погромче, опустил голову и зажал уши ладонями, а Лиза забилась в угол, собрав игрушки, как верных стражников.

— Ты неблагодарный маленький... — начал Том, но Джейк перебил его.

— Кто?! Давай, скажи это! Ошибка? Скажи вслух, громче! Может, тогда тебе станет легче! — он сорвал футболку через голову и бросил её на пол. — Забирай! Всё забирай! И шмотки, купленные на твою зарплату, и еду, и журналы! Всё! Продолжай пахать, как ишак, до изнеможения! Плевать я хотел на тебя!

Не дожидаясь ответа, он схватил первую попавшуюся куртку, которую чудом умудрился украсть на местном рынке, и рванул к двери. Та хлопнула так сильно, что стены дрогнули.

Он уходил в холодный вечер, вдыхая морозный воздух и тщетно подавляя гнев, который перекрывало отчаяние. Он шагал по пустынной улице, не зная, куда идёт, но понимая: домой вернуться нельзя.

Гордость.

Вскоре поднялась метель, но Джейк и не думал сворачивать назад. Он брёл по заснеженной дороге, укрываясь от разъяренного ветра и терпел мокрую от снега обувь.

Он весь день ничего не ел и голод затуманивал сознание.

Ему удалось найти старый сарай в глубине заброшенного участка и, войдя внутрь, он устроился на полу, используя грязный тряпичный мешок как одеяло. Сон приходил урывками — холод и страх держали на грани.

Утром разбудил звук шагов. Хозяин сарая обнаружил Джейка, но он очень хорошо знал и его самого, и его семью. Вместо злости и криков он понимающе покачал головой и аккуратно растолкал мальчишку в плечо:

— Эй, парень, просыпайся. Тебе здесь не место, иди домой.

Джейк, не желая возвращаться, отмахнулся от соседа и выскочил наружу, убегая в неизвестном направлении.

* * *

Прошло тяжелых два дня.

Он прятался по переулкам, собирал крошки с мусорных баков, и всякий раз, когда вдалеке виднелся человек в форме, менял укрытие, боясь, что его вернут домой. Он думал о том, что обязан найти способ выбраться из этой ужасной, гнилой жизни, из вечного круговорота проблем, нищеты и безразличия.

Вскоре его родной город сменился неприветливым лесом. Только забредя в самую глубь, Джейк осознал, что окончательно потерял направление. Ночь застала его врасплох, и он остался один среди мрачных силуэтов деревьев. Ещё несколько часов бездумных скитаний отразились дрожью в ногах, а руки, ранее беспомощно хватавшиеся за голые ветви, опустились.

Окончательно измотавшись, Джейк, обхватив колени, прильнул к дереву. Слёзы, наконец вырвались наружу и потекли по его лицу, смывая маску отчаяния.

— Куда идти? Что делать? Помогите… — всхлипывая, прошептал он, обращаясь к мраку, в котором его никто бы не услышал.

По крайней мере, так считал Джейк, пока холодный воздух не дал подзатыльника ледяной лапой. Вдали послышались зловещие перешептывания.

Неожиданно воздух наполнился глухим грохотом, совершенно непохожим на гром. Он поднял голову, утер соплю, застывшую на кончике носа, и судорожно вздохнул. Там, вверху, сквозь туман, начали вырисовываться фигуры, а позади раздался топот копыт. Ещё немного и кони вот-вот окажутся совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Джейк испугался. Он отпрянул, но споткнулся о корни, и его спина врезалась в шершавую кору. Ботинки, промокшие от снега, сильнее холодили ноги, от чего те онемели и отказывались слушаться.

К его ужасу, ветви заснеженных кустов расступились в стороны и кони, один за другим, выпрыгнули прямо перед ним, оставляя глубокие следы в снегу. Джейк осознал — это не плод его воображения, а нечто ужасное, зловещее и реальное.

Женщина с длинными волосами, переплетёнными инеем, спрыгнула с коня. Глаза её сверкали, как звёзды в эту же морозную ночь, освещая поляну вокруг.

— Ты… — прошептала она и Джейку показалось, что он ощутил её дыхание на мочке своего уха. — Бедный, бедный мальчик! Ты же совсем замерз, и о… ты голоден? Иди ко мне, я помогу тебе.

Ее голос разлился мелодией, сотканной из нитей лунного света, нежным гимном, проникающим в душу, а слог отбился в сознании крошечной жемчужиной, брошенной в бескрайний океан, но создавая рябь, распространявшеюся по всему естеству Джейка.

Она проникла в его разум так просто, как будто всегда там находилась, как будто была давно забытой, но случайно всплывшей в памяти. Каденция ее слов была подобна росту и падению далеких волн в сумерках — успокаивающая и совершенно гипнотическая, с непоколебимым повелением, с грацией, заставляющей с удовольствием сдаться.

Один нерешительный шаг вперёд, и сердце Джейка вмиг замерло, остановилось на несколько секунд, чтобы после забиться сильнее. Сложно назвать, что он почувствовать в этот миг, но весь его страх, беспокойства и проблемы испарились. Он ощутил истинное блаженство.

Сияющий силуэт, как лучи солнца, пробивавшиеся сквозь туман, стоял прямо перед ним. Женщина притягивала, обещала покой и любовь. В Джейка просочилась определенная уверенность — в её руках он отыщет убежище. Как подтверждение его догадки, деревья, грозно нависавшие над ним под тяжестью леса, преобразовались, выстраиваясь ветвями в изящные арки. Ледяной ветер утих, сменившись диковинным теплом, которое исходило от женщины.

Ошеломленный и пленённый, Джейк шагал к ней, не сводя глаз. Он опустился на одно колено, склонившись перед ней, как перед божеством, и прошептал:

— Та ангел, я знаю! Помоги мне, пожалуйста. Направь меня!

Она улыбнулась и распахнула руки, обещая безопасность, любовь и избавление от всех ужасов, которые он знал.

Но потом мир сдвинулся, исказился, отшатнулся от видения.

Руки, такие нежные и манящие, неестественно искривились; гладкая кожа отслоилась, обнажив костлявые, когтистые руки. Лицо, некогда бывшее воплощением юной красоты, увядало ежесекундно, а светящиеся глаза впали, превращая глазницы в черную дыру. Улыбка, растянувшаяся в нелепую ширину и обнажившая зубы, похожие на осколки льда, теперь вселяла ужас.

Дыхание перехватило и Джейк, падая на копчик, попятился назад. Из гущи леса стали появляться маленькие бледные фигуры.

Дети.

Они шагали вперед, безмолвные и призрачные, с опущенными плечами, но поднятой головой. Их глаза были пустыми и безжизненными, а кожа, цвета извести, прилипала к костям, как сырой пергамент. Их число росло до тех пор, пока лес не стал кишеть ими.

И каждый ребёнок смотрел прямо на Джейка.

Оглушительный крик вырвался из глотки, когда ужас захлестнул его. Он развернулся и бросился бежать прочь, проглатывая сердце, подступившее от истерики прямо к горлу. Позади раздался женский смех, безумный, истерический, преследовавший его в черной бездне леса.

* * *

Джейк пробежал достаточно много. Настолько, насколько позволили обмороженные ноги. Чем отчаяннее он боролся с собой и своим телом, тем более скользкой становилась земля, превращаясь в опасный капкан, готовый сбить его с ног в любую секунду. Тёмные стволы деревьев теснились всё ближе, а когтистые ветви тянулись к нему, царапая и хватая. Но самым страшным оставались звуки за спиной.

Шорох усиливался, становился громче, и уже вскоре стало ясно — ледяная крошка хрустит под сотнями ног.

Джейк не оборачивался. Он не хотел знать, что происходит позади.

Дети были повсюду. Черты лиц казались искажёнными, как будто скульптор передумал их завершать, а тонкие, слишком длинные руки жадно тянулись к нему. Внезапно перед ним выскочила миниатюрная девочка с потрескавшимися губами цвета сырого мяса и обмороженными пальцами. Эффект неожиданности дал ей приоритет, и она почти ухватила Джейка за руку.

Почти.

Джейк споткнулся, тело накренилось вперёд, но он удержался. Адреналин вспыхнул огнём, ноги рванули дальше, игнорируя боль и холод. Шепот позади становился громче, и он накручивал себя, что ещё немного и призрачные руки схватят его за шею.

И вдруг он увидел её — опушку леса.

Сквозь ветви деревьев проступали очертания дома.

Его дома!

Окна светились, обещая спасение, из-за чего надежда вспыхнула в его груди, и он ускорился, забыв о страхе, забыв о всех обидах.

Это был его шанс. Его единственный шанс.

Он прорвался из леса, игнорируя жестокий ледяной воздух, безжалостно бьющий в лицо. Дом был настолько близко, что Джейк практически чувствовал тепло, исходящее из его стен. Его рука уже тянулась к ручке, как перед ним возникла она.

Она стояла там, поджидая.

Она знала, куда Джейк побежит.

Не было ни намёка на её появление, но она просто была там, на пороге его дома. Холодная, величественная и ужасная.

Она открыла рот. Сначала немного, словно хотела что-то сказать, а затем неестественно широко, и из его глубины вырвался тонкий, светящийся поток голубого дыма. Он двигался, извивался, направлялся вперёд.

Внутренности Джейка стали замерзать.

От острой боли он пошатнулся, но голубая дымка продолжала проникать в ноздри, уши и рот, заполоняя его сознание, выжигая клеточки организма, отнимая воздух. Его крик захлебнулся, застрял в горле, а ноги ослабли.

Вот только что-то в нём героически сопротивлялось и его тело всё же поддалось порыву, найдя в себе силы ударить древнее существо. Её фигура замерцала, а после дрогнула, и струйка голубого дыма внезапно потеряла форму.

Этого оказалось достаточно, чтобы Джейк выиграл время. Он ввалился в дом, захлопнул дверь и задвинул засов. Его спина прижалась к дереву, дыхание хрипело, и только свет в доме удерживал от истерики.

Он визгливо прокричал:

— Мама? Папа? Лиза?

Голос разлетелся эхом, будто бы в доме не было никакой мебели и он стоял абсолютно пустой. В ответ последовала тишина. Свет горел абсолютно везде, но в комнатах никого не было.

Джейк двинулся дальше, сглатывая слюну с металлическим привкусом. Ему чудилось, что и тут он слышит звуки, которые никак не могли быть настоящим, пока в одной из комнат не раздался знакомый смех.

— Адам? — с надеждой спросил он и рванулся к лестнице.

Руки затряслись, сжимая перила, и стоило ему только достигнуть верхней ступеньки, как смех исчез.

Дом оставался пустым. Никаких следов. Никаких звуков.

— Адам! — выкрикнул он снова, но голос потонул в той же гнетущей тишине.

И тогда он услышал другое.

Холодный, резкий смех, прозвучавший за дверью, которую он только что запер. Половицы заскрипели, а через дверную щель проступила огромная тень. Она была там.

Первое, что пришло в голову — бежать через окно, и Джейк, цепляясь за подоконник, без раздумий спрыгнул вниз. Ледяная земля больно ударила по ступням, заставив ноги подкоситься, но он тут же вскочил и бросился прочь.

Последнее прибежище, где он мог найти безопасный уголок, превратилось в опасность.

Сзади что-то глухо стукнуло. Звук двери? Или окно? Он не стал проверять.

Его ноги несли вперёд, по обледеневшей тропинке, ведущей к лесу. Снова к лесу! Джейк считал, что вернуться туда — единственный логичный поступок, ведь лес густой и бескрайний, и там больше возможностей укрыться.

Он бежал, не оглядываясь и не моргая, концентрируясь на тропинке впереди, даже когда ветки хлестали по лицу, оставляя мелкие царапины.

Влетев в лес, он присел за первым толстым деревом, чтобы заглушить неровное дыхание. Вокруг царила удушающая тишина, которая невероятно давила на уши, из-за чего Джейку казалось, что любой может услышать, как по его венам протекает кровь или как громко стучит сердце.

Где-то рядом он чувствовал её и его глаза метались в темноте, старательно улавливая слабые проблески движения: то тень, не принадлежащую растению или животному, то отблеск чего-то слишком яркого за пределами поляны.

Прижавшись спиной к дереву, он вцепился в шершавую кору, готовый при первой возможности оторвать её и швырнуть в лицо подступающей угрозе, хотя и знал, что это бесполезно.

Она найдёт его. Она его достанет.

Сзади послышался очередной шорох. Настолько близкий, что по коже пробежал холодок, как будто бы ледяное дыхание осело на волосках.

— Джейк... — протяжный шепот, похожий на материнский, подобрался к уху, и он машинально обернулся.

Она не звала его. Она манила, тянула за собой, заманивая в свою ловушку.

Джейк сглотнул.

Голубой туман пробирался сквозь кусты, пробуя воздух на вкус. Он ещё не подобрался к Джейку, но пальцы мальчишки уже начали неметь. Прижимаясь к земле, он надеялся скрыться от непонятной дымки, но та неизбежно приближалась.

Как раз в тот момент, когда он уже почти достиг его, по поляне пронесся порыв ветра, развеяв туман и раскачав деревья.

С неба проступил величественный конь, на котором возвышался массивный всадник, скрытый плащом.

— Хольда! — прорычал он. — Ты слишком долго медлишь! Охота не может ждать!

Она застыла, вскинув голову в сторону всадника, а затем показательно медленно выпрямилась. Её фигура вновь обрела грацию и изящество, а оголенные кости покрыла бархатистая кожа.

— Но здесь мой мальчик, — прошипела она в ответ.

Конь ударил копытами по земле и фыркнул, выказывая недовольство от её неповиновения.

— Охоте нет дела до твоих прихотей, — огрызнулся всадник. — Оставь его. Сейчас же.

Взгляд Хольды переместился на бревно, где спрятался Джейк. Он чувствовал на себе ее внимание, хотя и не мог её увидеть. Какое-то время она не двигалась, но затем, издав низкий рык, отвернулась.

Джейк едва успел выдохнуть, как она исчезла, растворившись в том же голубом тумане. Всадник задержался на долю секунды, окидывая взглядом поляну, пришпорил коня и скрылся в ночи, исчезнув так же внезапно, как и появился.

Джейк остался один.

Он не был мёртв, но и не был жив.

Хольда оставила его, не закончив работу, и теперь он застрял между двумя мирами, не имея возможности двинуть вперёд, но и не имея возможности вернуться к людям.

Может быть, если бы он и сам осознал, что произошло на самом деле, и что он практически стал частью мира Хольды, он смог бы уйти на покой, пока ещё был шанс.

* * *

Неизвестно, сколько прошло времени. Дни, недели? В мире, где очутился Джейк, время не имело власти. Лес тянулся бесконечно, и снег никогда не переставал идти, ложась ему на плечи и сливаясь с кожей. Холод больше не беспокоил. Вечная зима окружала Джейка, поглощала его, а он, потерянный в её объятиях, не мог понять, что пошло не так.

Он стал забывать, как сюда попал. Помнил только, что долго бегал, помнил лицо Хольды и её голос. А после — всё становилось размытым. Память превратилась в старую картину, которая не подлежала реставрации. Иногда Джейк чувствовал, что ещё жив, и в такие короткие моменты отчаянно хватался за эту мысль, дергал за возможные ниточки, чтобы воссоздать в голове последние события, но они быстротечно ускользали, не давая намёка на конец его мучений.

Лес не хотел его выпускать.

Джейк искал путь к дому, снова и снова возвращаясь на места, которые уже проходил десятки раз. Узкие тропы вели к полянам, которые он не узнавал, хотя и видел свой след на снегу, который всегда обрывался. Иногда он слышал голоса — невнятные перекрикивания в метели, которые звали его по имени. Но они не были настоящими, и Джейк это знал. Он закрывал уши и прятался за толстыми стволами деревьев, не позволяя чужим голосам проникать внутрь его головы.

Однажды он заметил тропу, которая выглядела, как та, что вела к его дому. Он следовал по ней, пока снегопад не расступился, а впереди не показалась улица. Знакомые очертания вернули память. Дом, дороги, и — о, чудо, — знакомые голоса!

Адам болтал с миссис Холмс, их соседкой, но совсем не обращал внимания на Джейка, кричащего на другой стороне улицы. Он звал брата, не зная, что его голос растворяется в снегопаде. Его никто не замечал, и он не понимал, почему. Поглощенный отчаянием, он бросился вперёд, то и дело крича:

— Адам! Это я! Ты слышишь меня? Я здесь!

Адам не обернулся. Он всё так же стоял рядом с миссис Холмс, смахивая снег с воротника. Они обсуждали что-то совершенно обычное — зимнюю метель, соседей, рождественские украшения. Джейк замер в замешательстве. Как он может быть таким спокойным? Почему он улыбается, шутит?

— Ты вообще обо мне думаешь когда-нибудь? — вспылил он, подходя ближе. Адам даже не вздрогнул. — Я пропал! Ты должен был искать меня!

Обозленный, он подошел вплотную и ударил брата в плечо, от чего тот всего лишь недовольно поморщился, поправил шарф и повернулся к миссис Холмс:

— Кажется, снова метель поднимается. Зря только чистил дорожку!

Джейк отошёл на шаг. Он был ошарашенный от того, что его кулак только что ударил брата, а тот… ничего не почувствовал! Его прикосновение оказалось не сильнее порыва ветра.

— Ты что, притворяешься? — хрипло прошипел он и бросился перед братом, махая руками: — Смотри на меня! Я здесь!

Но Адам продолжал работать, не замечая, как его брат рушится под тяжестью осознания. Джейк остановился, тяжело дыша. Его мир обрушился за секунду, но внимание привлекло другое. Его глаза заметили что-то впереди, на дороге.

На середине улицы стоял мальчик. Джейк не знал его, но интуиция подсказывала о неладном. Мальчишка был неподвижен, как статуя, а его глаза смотрели куда-то вдаль, за пределы видимого. Джейк посмотрел дальше, и на углу, в конце дороги, увидел силуэт в чёрной мантии. Он тоже не двигался, но наблюдал за мальчиком.

И тогда Джейк услышал гул.

Из-за угла вылетела машина, но мальчишка даже не собирался двигаться. Он замер, как застывший зимний пейзаж, не видя перед собой ни громадины, несущейся на него, ни света её фар. Крича, Джейк рванулся вперёд, но его голос и в этот раз не прорвался через завесу реальности.

Стоило ему только коснуться кончиком пальца незнакомого мальчишки, как его собственное тело растворилось, а разум слился с чужим. Он увидел мир другими глазами, почувствовал биение сердца и теплоту рук.

Он был внутри мальчика.

Он был этим мальчиком.

К сожалению, все произошло слишком быстро, и Джейк, потерянный от того, что произошло, тоже застыл на месте! Он только увидел, как Адам бросает лопату и бежит прямо к нему:

— Уходи с дороги! Немедленно!

Адаму удалось оттолкнуть его, но тот не успел среагировать в ответ, а только почувствовал как их тела столкнулись и его отбросило в сторону.

Долгожданная боль окатила тело, и Джейк даже обрадовался. Он давно не чувствовал себя таким живым! Но вскоре его запал исчез, как только он увидел Адама, лежащего на спине.

— Адам... — прошептал он и, как только склонился над братом, пулей вылетел из тела ребёнка, превращаясь в призрака, лишенного удовольствия жизни.

Джейк стоял посреди дороги, не в силах пошевелиться. Всё, что произошло только что, задерживалось в голове обрывками памяти и тут же исчезало. Он смотрел на брата, лежащего на обочине, теряя воспоминания о том, кем он ему является. Его тело не двигалось, а снег обволакивал плечи.

В то же время мальчишка, чудом спасенный, шатался на ногах с широко распахнутыми глазами. Ребёнок посмотрел на свои руки, потом на дорогу, и закашлял, подавившись слюной. Он ещё не осознавал, насколько был близок к гибели.

Фигура на другом конце дороги всё ещё стояла. Высокий силуэт в чёрном плаще был неподвижен, но теперь его голова была повернута к Джейку. И хотя капюшон скрывал лицо, он знал — его точно изучают.

Испуг подкатил к горлу. Нервы Джейка сдавали. Он понимал, что всё не случайно, понимал, что фигура, которую он видит — далеко не обычный прохожий. Она могла быть кем угодно: ещё одним всадником, одним из подчинённых Хольды, или даже чем-то намного хуже.

— Нет… нет… — прошептал он, пятясь назад. — Я не хочу уходить! Или… — его взгляд упал на тело брата. — Ты не за мной?

Фигура сделала шаг вперёд и снег закружился вокруг подола её плаща. Холод подобрался и к Джейку, крадя остатки тепла, которое подарил ему случайный ребёнок.

Он развернулся и вновь побежал прочь.

* * *

Невероятно долго Джейк без устали блуждал среди деревьев, оставляя за собой едва заметные следы, которые метель тут же уничтожала. Но время неумолимо бежало вперёд, и он начал замечать перемены.

Его тело не отбрасывало тень, руки проходили сквозь ветки, и лишь изредка, если он искренне старался сосредоточиться на какому-то предмете, то мог его почувствовать. Он пробовал вселяться в тела животных, раз уж ему удалось побывать в теле человека, но, увы, ничего не получалось.

Так Джейк начал учиться.

Он проводил дни, сосредотачиваясь на мелочах: двигал упавшую ветку, оставлял глубокие следы на снегу, пытался раздавить ягоду шиповника. Даже маленький успех давался очень нелегко, но ему всё же удавалось с каждым новым уроком контролировать себя лучше и лучше.

Со временем он научился находить другие тропы, которые уходили дальше в лес, и с удовольствием исследовал их, вот только мимолетные мысли всегда возвращали его к дому, к семье, к тому, что он оставил позади.

Через год Джейк всё же вернулся. Он не знал, зачем, но знал, что больше не может бродить в одиночестве. Ему казалось, что, если он ещё не ушёл окончательно, значит, у него есть цель. Он хотел быть полезным. Хотя бы так, как мог.

Ночь, когда он впервые за долгое время подошёл к дому, была неестественно тихой. Свет из окон падал на двор сказочными бликами, а он стоял у крыльца, боясь зайти внутрь. Но дом не отталкивал его, не разрывал связи с теми, кто мирно обитал внутри.

Уместно сказать, что с этой ночи Джейк стал частью их жизни, незримым, но внимательным спутником. Он следил за Лизой, когда она возвращалась поздно вечером, беззвучно шагая позади. Ему так было спокойнее. Он знал, что она в безопасности.

Он следовал за ней до самого конца, закрывал окна, которые она забывала закрыть, подкидывал вещи, которые она искала, и обнимал, если она плакала.

Но если Лиза двигалась дальше, то Адам застопорился. Он скучал по брату, и Джейк это видел. Тот часто смотрел на старые совместные фотографии или просто очень долго сидел за столом, задумавшись. Джейк не мог сказать ему ничего, да и это было бессмысленно. Но он мог оставаться рядом.

Когда Адам писал свои истории, Джейк читал их. Иногда они нравились ему, иногда нет. И если что-то вызывало недовольство, он касался листов, отчего те смещались, или же переворачивал чернила. Замечая странности, Адам ворчал, но это невероятно веселило Джейка.

Были и нелепые моменты. Например, однажды Джейк зашёл в комнату Адама, чтобы проверить, как он, и застал его голышом, когда тот, напевая что-то, ходил из угла в угол. Он тут же отвернулся и поспешил уйти, но его тело застряло в дверной проёме по неясным причинам. Разумеется, Адам не заметил его присутствия, но Джейк надолго избегал заходить к нему в комнату.

И хотя он мог находиться рядом с семьей, мог видеть родных, он грустил, ведь понимал, что больше не принадлежит их миру. Он не мог быть с ними так, как хотел, но всё равно продолжал заботиться. Это было его искуплением, и его любовь к семье оставалась неизменной, даже если он никогда не сможет попрощаться.

* * *

Шли года, зима приходила с войной.

Теперь Джейк знал и об этом.

С каждым первым снегом просыпалась Дикая охота, разрывая путы спокойного мира, в котором Джейк обитал.

Хольда появлялась среди снежной бури, а её вихревики кружились вокруг, выискивая тех, кого можно забрать. Причина постоянного прихода Хольды оставалась для Джейка загадкой, он только мог предположить, что зима принадлежит ей, а лес она принимает за второй дом. Или, возможно, она всё ещё не смирилась с тем, что однажды упустила его, ведь, блуждая меж деревьев, она частенько заглядывала в потенциальные укрытия, нашептывая одно и тоже:

— Ты был моим! Ты должен был остаться со мной!

Джейк избегал её, как мог. Он прятался и создавал шум в неуместные моменты, чтобы отвлечь её внимание, или бросался наперерез её вихревикам, когда те находили новых жертв.

Хольда никогда его не догоняла, никогда не приближалась слишком близко. Но её глаза всегда находили его, где бы он ни был.

Однажды, гуляя вдоль реки и наблюдая за Адамом, Джейк увидел первые следы вихревиков. Они кружились над детьми, которые играли на замёрзшей поверхности, не подозревая, что на них надвигается угроза. Хольда же стояла на дальнем берегу, глядя на будущих жертв. Джейк не слышал, о чем она говорит, но от того, как быстро шевелились её губы, по телу пробежал мороз.

— Нет… — пробубнил он, когда вихревики опустились на реку и принялись дробить лёд. Его убивала мысль о том, что только он их видит и никак не может предупредить других ребят об опасности.

Желая отвлечь внимание, он бросился к берегу, и Хольда повернула голову. Но она не выказывала никакого удивления, будто бы давно его ожидала.

— Ты снова здесь, — ветер подхватил её притворно сладкий голосок и донёс до Джейка. — Ты всегда здесь, я знаю. Удивительно, что Смерть тебя ещё не забрала. Почему же?

— Уходи, — ответил он, не скрывая злости, — ты не получишь их!

— А меня интересуют вовсе не они, — один её шаг и вихревики закружились сильнее.

Раздался треск льда.

Один из мальчишек, стоящий на середине реки, поскользнулся и лёд под ним начал крошиться. Адам бросился вперёд, пытаясь спасти друга.

Джейк судорожно вздохнул.

— Твой брат, да? — протянула Хольда. — Мне рассказали, что ты постоянно за ним следишь. Вы так похожи, в особенности тем, что оба действуете бездумно.

— Замолчи! — выкрикнул Джейк, бросаясь в её сторону. Он знал, что не сможет остановить Хольду, но в его планы это и не входило. Он хотел отвлечь её, чтобы Адам успел вытащить мальчика, но лёд под ним затрещал, и он провалился в воду.

Джейк сорвался к нему на помощь, и, когда между ними остались считанные метры, его остановила фигура в чёрном плаще. Ту, которую он уже видел однажды, на краю дороги. Она вышла из-за деревьев прямо перед ним, такая спокойная и невозмутимая, от чего Джейк сразу же застопорился и затаил дыхание, будто бы в такой способ он могу исчезнуть, а существо прошло бы мимо. Он вглядывался в её лицо, пытаясь разобрать черты, но бесполезно. Капюшон не просто скрывал его, он не позволял никому узнать истинную внешность.

— Кто ты? — преодолев страх, спросил Джейк. Его давно интересовал этот вопрос.

— Смерть, — безразлично ответила та. Её плащ колыхался, словно бы жил своей собственной жизнью, в то время как сама она оставалась неподвижной. В ней не было ни намёка на угрозу, ничего, что говорило бы о её намерениях, но теперь Джейк знал, кто она и зачем приходит. — Не могу сказать, что рада тебя снова увидеть. В прошлый раз ты нарушил баланс.

— Извините, — он склонил голову и боязливо отступил назад. — Я просто не хочу, чтобы кто-то причинил моему брату боль.

— Я не причиняю боли, — так же безразлично ответила Смерть. — Я завершаю её. Таково моё предназначение.

Простые слова, ставшие вечной истиной, неподвластной времени и человеческому пониманию.

К облегчению Джейка, Смерть, в отличии от Хольды, не пыталась его схватить, не делала к нему шагов, не пыталась притронуться. Она просто стояла, не вмешиваясь в жизнь и ожидая того момента, когда её присутствие станет необходимым. Однако, даже вопреки отсутствию угрозы с её стороны, Джейк хотел накинуться на неё, хотел закричать, упасть к её ногам и умолять уйти. Но её нельзя было оттолкнуть, её нельзя обмануть.

Смерть не играла в игры.

— Пожалуйста, уходи, — искренне попросил он.

И Смерть так же искренне ответила:

— Прости, но я не могу. Я должна забрать тех, чей путь завершён, — она посмотрела на тот конец берега и наконец заметила Хольду. Джейку даже показалось, что её грудная клетка тяжело поднялась и опустилась, хотя Смерть не дышала вовсе. — Так вот почему ты всегда здесь… Что ж, — она вернула взгляд на Джейка, помолчала некоторое время, размышляя о чем-то своём, и… отступила в сторону. — Если успеешь, так и быть, я уйду.

— Я могу?..

— Быстрее, — приказала Смерть.

Джейк только сейчас окончательно понял: у него не хватит сил вытащить брата из воды. Призрачные руки не в состоянии подцепить и удержать человека, как бы он не тренировался. Но на берегу, чуть поодаль, виднелась группа рыбаков. Живые. Реальные. Они-то точно смогут спасти его брата!

Джейк рывком развернулся и, спотыкаясь об собственные бестелесные ноги, побежал к ним. Он не чувствовал боли или усталости, как обычные люди, но чудился липкий страх — вдруг они не увидят его, не услышат? Точнее… что значит вдруг?

Вопреки сомнениям, когда Джейк оказался рядом с рыбаками, ему удалось привлечь их внимание. Он сам не понял, от чего и как это произошло, но сквозь его ладони пробежала голубая искра, очень похожая цветом на дымку Хольды, и он протянул руку к ближайшему мужчине. Тот вздрогнул, будто бы в него мгновенно проник ледяной ветер и в испуге обернулся. Увидев перед собой полупрозрачный силуэт, он отбросил в сторону удочку и принялся креститься, нашептывая молитвы.

— Помогите! — что есть мочи выкрикнул Джейк, и указал рукой в сторону неминуемой трагедии.

Поначалу мужчина в смятении отшатнулся, но ведомый неясным наитием, обернулся и, обратив внимание на детей, кинулся в их сторону. Остальные, видя его панику, тоже поспешили следом. Кто-то взял верёвку, а кто-то плащ, дабы согреть жертву коварной реки.

В этот самый миг Джейк услышал, что у самой кромки берега вспыхнула ссора. Голоса Смерти и Хольды звучали отчетливо. Они ссорились из-за него.

— Ты не имеешь права удерживать его душу! — впервые за много веков Смерть повысила голос.

— Моё право — уберечь того, кто ещё может жить! — огрызнулась Хольда. — Ты бы забрала его, когда он был ещё жив! Ты всегда так делаешь!

— Как же я устала от твоих выходок! Я не забираю живых, а жду, когда их путь завершится, пойми же ты наконец и перестань искажать ход вещей! Из-за тебя он застрял между мирами, и я не в силах коснуться его! Разве что он сам сдастся…

Джейк содрогнулся всем призрачным телом. Отныне ему стали понятны короткие, но ясные намёки Смерти. Хольда спасла его, оторвав от последнего шага, но сделала это слишком грубо — и жизнь Джейка застряла в нём наполовину. Пока он сам не уйдёт добровольно или пока не будет готов смириться с новой сущностью, он обречён вечно скитаться призраком и постепенно становиться тем, кого называют «вихревиком» — бесплотным духом, чья душа сбилась с пути и не может обрести покой, кроме как в руках самой Хольды.

Слёзы, — или то, что у него осталось вместо них, — потекли по щекам Джейка, когда он обернулся и увидел, что рыбак уже вытаскивает его брата на берег при помощи других людей. Ещё секунда, и брат закашлял, наконец втянув в себя воздух.

Жив!

Чувство облегчения смешалось со страшной пустотой. Он знал, что Смерть ждёт — ждёт решения, которого он пока не может принять.

— Что ж, ты успел, — она возникла прямо за его спиной. — Я ухожу, как и обещала, но обязана предупредить: у тебя только две дороги. Если не найдёшь в себе силы отпустить всё, что привязывает к миру живых, и не последуешь за мной сам — рано или поздно твоя душа иссохнет. А тогда уже… — она мельком взглянула на Хольду, желая закончить фразу, но промолчала.

Джейк не успел ей ответить.

Смерть уже исчезла.

Рыбаки приводили его брата в чувства, и никто больше не обращал внимания на блекнущую фигуру самого Джейка.

* * *

После страшного происшествия он ещё долгое время бродил вдоль берега. Проходили не часы, и не дни, проходили недели. А он возвращался к реке снова и снова. В памяти теплились отголоски прежней жизни, но с приходом новой ночи детали за деталями меркли.

Через два года он уже позабыл, с кем рос, и не мог назвать имён. Порой на ум приходили случайные образы — то младенец с пухлыми щёчками, то женщина на кухне с чашкой в руках, то рыхлый домик на дереве, то запах старых вещей. Но детали ускользали, стоило только всмотреться в них внимательнее.

Вскоре Джейк обнаружил, что его всё меньше страшат вихревики. Напротив, он искал их общества и спешил навстречу, будь то они в переулках или у руин обветшалых домов. Он больше не шарахался и не убегал, считая, что вихревики — единственные, кто может почувствовать его боль, ведь они тоже находились в холодном межмирье.

Как бы он не пытался заговорить с ними, слова выходили тяжело. Язык заплетался, а вместо фраз вырывался хриплый шёпот или невнятный стон. Вихревики же продолжали кружиться, подвывая в ответ на странной частоте, и пытаясь втянуть Джейка в свой неугомонный танец.

Возможно, он догадывался, что пройдёт ещё немного времени, и он превратиться в такого же бесплотного вихревика, у которого нет ни памяти, ни воли. Только вечное скитание.

Но он старался цепляться за крупицы своих чувств, постоянно вторя себе, что не уйдёт — ни со Смертью, ни с Хольдой. Он не хотел конца. Он хотел быть рядом со своей семьёй, хотел вернуть хотя бы воспоминания, удержать то, что любил прежде.

Год за годом, и вот, гонимый холодом, Джейк в очередной раз забрёл в город.

Пахло бензином, тревожным ветром, бьющимся в стеклянные витрины, и крошками грязного снега. Недалеко от заброшенного склада он столкнулся с небольшой стайкой вихревиков, которые завывающе крутились вокруг него, затягивая в свой хаотичный пляс и мыча что-то невнятное. Джейк не противился, хотя сам не понимал, зачем идёт вслед за ними, и почему иногда тянет к ним руку, касаясь их невидимой энергии.

Они бежали между домами и перепрыгивали через преграды, пока не очутились у небольшой автозаправки. Улица была почти пустынна, лишь изредка проезжали машины.

Откуда не возьмись выкатился автомобиль, в котором, кажется, сидел ребёнок. За машиной бежал человек, пытаясь её остановить. Она катилась по наклонному участку дороги прямиком на опасный перекрёсток, где с грохотом мчался грузовик.

Джейк должен был испугаться за малыша, за того, кто бежал следом, но страх, вполне человеческий, отступил в бездну его сознания. Сердце давно не стучало и ему было безразлично.

Рывок незнакомого человека спас ребёнка — он дотянулся сквозь открытое окно, схватил малыша и вытащил наружу. Машина вылетела на проезжую часть; грузовик вильнул, и прицеп задел спасителя, отбросив его на обочину.

Хольда стояла рядом с машиной, но почему-то смотрела не на малыша, и не на человека, брошенного на землю, а на самого Джейка. В её взгляде отразились то ли любопытство, то ли неясная нежность.

— Как же ты долго держишься, — обратилась она к Джейку и вмиг оказалась перед его лицом. — Неужто душа твоя настолько цепкая, что не растворяется?

Джейк не понимал её слов. Ему вдруг захотелось протянуть к ней руки, обнять, уткнуться носом в длинные волосы. Он совсем позабыл про неё, но интуитивно понимал, что она особенное существо, давшее когда-то шанс не умереть.

Опустив взор на маленького вихревика, кружащегося у ног Джейка, она притронулась к нему бледной рукой, но вместо того, чтобы погладить, отшвырнула в сторону. Вихревик взвыл и растаял в снежном мареве.

— Они чувствуют, что ты другой, они хотят забрать твою энергию, — её голова медленно повернулась обратно к Джейку. — Ты напоминаешь мне моего мальчика. Раз уж ты такой крепкий, может, станешь его… заменой? Необычный вихревик… Не мёртвый, полуживой, — губы её чуть дрогнули в насмешливой улыбке. — Ты ведь почти не помнишь, кто ты, верно?

Джейк хотел сказать «нет», хотел ответить, но… не смог. Мысли разбежались в разные стороны, а он так и остался стоять, как загипнотизированный.

Между тем, на соседней улице раздался суматошный шум. Джейк обернулся и увидел, как останавливаются машины, как хлопают их дверцы, а на месте трагедии лежит не просто человек, а подросток. Что-то в его облике пробудило в душе Джейка яркую вспышку и к нему пришло осознание:

— Б-б-б-брат…

Хольда услышала надрывный шёпот и проследила за его взглядом. В это мгновение грузовик снова рванулся с места. Водитель, пытаясь перекрыть дорогу, отвлёкся, и машину повело на гололёде. Адам оказался в опасной близости…

— Ты отвлеклась… из-за меня, — прохрипел Джейк. Он понял, что новая трагедия вот-вот совершится из-за её промедления.

Хольда сжала губы и растерянно заметалась из стороны в сторону. Перед ней появилась дилемма: забрать Адама, ухватить ребёнка, за которым она и пришла, — или заняться Джейком, которого так давно хотела заполучить.

— Я могу помочь, — она замерла на месте и указала на Адама. — Могу обезопасить твоего брата. Но тогда ты пойдёшь со мной. Окончательно! Больше никакого побега, никаких пряток.

Джейк устало выдохнул. Слова не шли, но что-то внутри терзало остатки от его человеческой души. Он не может погубить человека, который так ему дорог, из-за собственной прихоти. Сил сопротивляться Хольде не осталось — он иссяк, бродя призраком и отталкивая Смерть. И теперь, когда на кону душа брата, выбора у него не было.

— Я согласен уйти с тобой, — прошептал он, но вместо слов прозвучало скорее долгое «ш-ш-ш…»

Хольда удовлетворённо кивнула и рванулась к Адаму быстрее самого ветра. Её рука с неестественной лёгкостью отшвырнула его в сторону от опасности, а грохот от падения грузовика рассыпался по мостовой.

Никто не умер, хотя и был ранен. Хольда не дала катастрофе разгуляться и, отворачиваясь от спасённых людей, протянула Джейку руку:

— Пойдём, твоя борьба окончена.

Адам открыл глаза и закашлял. Его ладони касались гладкой, зеркальной поверхности, а кончики пальцев ощущали её холод. Он попытался подняться и его вмиг окутала неестественная лёгкость. Тело больше не сопротивлялось его желаниям, позабыв о боли, которая ещё недавно сковывала каждую клеточку.

Он огляделся.

Вокруг раскинулся странный мир.

Перед ним чёрные деревья тянулись вверх, образовывая ветвями замысловатые узоры, похожие на витражи, а между ними мерцали тоненькие нити льда, сверкавшие, как драгоценные камни. В это же время позади него возвышался полуразрушенный дворец, в котором не было никаких признаков жизни. Только шаткая стена, в которой красовалась огромная дыра, разделяла его от леса и удивительной постройки.

Адам сделал шаг. Ноги, которые в реальном мире так долго были неподвижны, двигались свободно. Он понимал, что так быть не должно, а, значит, произошло что-то неладное.

Он не знал, как здесь оказался. Последнее, что Адам помнил, — пожар. Огонь охватил дом, а он пытался добраться до Эмми. Её крик всё ещё звучал в его голове. Но где она теперь? Где Лили? Где он сам?

Вдалеке послышался смех. Детский, но пугающий, искаженный. Он звучал так необычно, что Адам мог бы предположить, что находится в тоннеле, но картинка перед его глазами говорила о другом. Сомневаясь, Адам прошёл сквозь дыру, следуя за звуком и надеясь, что так он сможет отыскать ответы. Чем дальше он заходил, тем сильнее чувствовал холод, который не причинял боли, но проедал до самых костей.

Вскоре, когда он добрался до поляны, смех прозвучал ещё раз, но теперь намного ближе. В центре стояли дети — или то, что было детьми. Их фигуры, сотканные из снега, шевелились рваными движениями, лица были размыты, а вместо глаз он увидел пустые белые провалы. Адам сделал шаг вперёд, и они обернулись.

— Эй, — тихо сказал он, поднимая руки в знак капитуляции.

Но вихревики, вместо того чтобы ответить, начали пятиться. Они двигались невероятно быстро, растворяясь в воздухе и снова собираясь из снежного вихря. Один из них появился прямо за спиной Адама, толкнул его в плечо, засмеялся, и тут же исчез.

— Кто вы? — испуганно крикнул он, но ответа не получил.

Облачко пара вырвалось из его приоткрытых губ, и он попытался согреть себя, растирая окоченелые руки ладонями. Некоторое время Адам потерянно стоял на месте, оглядываясь из стороны в сторону, пока не заметил неподалёку фигуру. Она сидела, прислонившись к стволу дерева, её голова была склонена, а плечи дрожали то ли от плача, то ли от холода.

— Эй! — снова позвал Адам, подходя ближе. — Ты… Ты здесь живёшь?

Фигура медленно подняла голову. Адам замер.

Это был Джейк.

Но не тот Джейк, которого он помнил. Его брат выглядел иначе. Лицо давно побледнело, кожа покрылась инеем, губы потрескались, а глаза… глаза отличались от тех, что он видел у предыдущих детей. Они были глубоко посажены, а вместо зрачков красовались только два белых шарика. Одежда превратилась в лохмотья за много лет скитания, а волосы висели замороженными прядями.

— Д-джейк?.. — его голос дрогнул, и он упал на колени, протягивая к нему руки. — Это… это правда ты?!

В ответ тот открыл губы, но ничего не сказал.

— Это я, Адам. Ты помнишь меня?

Джейк отвернулся и с его плеч осыпался снег. Только опустив глаза Адам заметил, что кожа на его руках медленно крошилась.

— Они искали тебя, — продолжил он, не придавая значению странностям. Может быть, он не хотел их замечать, а, может быть, боялся снова потерять брата, спугнуть его. — Родители… Они звонили в полицию, развешивали фотографии. Мама до последнего верила, что ты найдёшься.

Джейк недовольно поёжился и невнятно прохрипел.

— Ты помнишь маму или папу? Лизу, меня?.. Мы так скучали, Господи!

Его слова пробились через барьер безразличия, окружавший Джеймса, и его губы вновь зашевелились:

— Я… один, — выдохнул он. Его голос больше не походил на привычный человеческий, скорее, он напоминал хрустящий снег. — Никто… не говорит. Здесь молчат.

— Ты что такое говоришь? Нет, нет, ты не один! Я здесь, с тобой! — он ухватил Джейка за локоть, пытаясь поднять его на ноги, игнорируя собственный стук сердца, который перекрикивал внутренний ужас. Но Джейк, сгорбившись, лишь отмахнулся. — Ты чего?! Пошли домой, Джейк! — Адам попытался снова, его рука сжала локоть брата крепче, но тот не реагировал.

— Я… не могу… вернуться. И ты… ты тоже не вернёшься.

Адам затаил дыхание.

— Почему? — спросил он, цепляясь глазами за лицо Джейка.

— Потому что мы… — он замялся, затем выдохнул. — Мы уже не живые.

— Что… что ты сказал? — выпустив локоть брата, он отшагнул назад. — Быть такого не может!

Всё вокруг, всё, что Адам так старательно игнорировал, вдруг нахлынуло на него. Ноги двигались. Боль и запахи отсутствовали. Вихревики, которых он видел, дети с пустыми глазами, их фигуры, размытые, нарисованные дрожащей рукой, прятались где-то в снегу, а Джеймс, его брат, который выглядел как живой, оставался таким же холодным, как и сама зима.

— Нет же, вот он я… и ты… — он отошел ещё на несколько шагов и принялся щипать свою кисть. — Как же так?.. Я ведь почувствовал, когда тот мальчишка толкнул меня!

Джейк не повернулся. Он смотрел на землю, а его плечи опустились ещё ниже.

— Мы застряли здесь, — сказал он. — Мы здесь навсегда.

— Нет! — Адам закричал, схватился за голову и его ноги подогнулись. — Это неправда! Я… я жив! Я видел дом! Я был дома! Я должен был спасти Эмми!

— Ты спасал, но не успел.

Упав на колени, Адам подполз к Джейку и, ухватив его за руки, заплакал.

— Где мы, Джейк?!

— Не знаю, не помню. — он медленно поднял голову, и Адам увидел необъятную пустоту в его взгляде.

— Не помнишь?.. И... и меня?

— Нет, — он покачал головой. — Иногда я слышу голос, там, в лесу. Он зовёт, но я не знаю, кто это. Здесь безопасно, лучше сидеть под этим деревом, но, если хочешь, можешь попробовать сбежать.

Земля ушла из-под ног Адама. Он отказывался принимать тот факт, что его собственный брат забыл его.

— Нет, я не оставлю тебя. Ты помнишь больше, чем думаешь! Ты мой брат, слышишь?! Мы росли вместе. Ты меня учил!

— Я… не знаю тебя.

— Джейк, пожалуйста! Напряги память! Вспомни маму, как она готовила нам ужин, как Лиза просила тебя рисовать с ней, как ты бегал с соседскими ребятами, а я наблюдал за вами, сидя на крыльце! Умоляю, Джейк! Помнишь, как мы впервые попробовали авокадо, которое ты стащил на рынке?! Ты ещё плевался, кричал, что эта безвкусная дрянь не стоила твоих усилий?!

— Аво… — он запнулся, облизнул губу, смакуя это слово, а потом поморщился. — Адам…

— Да, да, это я!

Он протянул руки, чтобы обнять его, и в этот момент вокруг раздался раскатистый, неуместный смех. Адам резко обернулся. Между деревьями проскользнул высокий силуэт.

Хольда.

Она вышла из-за деревьев, окруженная вихревиками, и дёргаясь так, будто бы её схватила судорога, заявила:

— Он не твой. Не смей трогать.

— Ещё чего, — Адам закрыл Джейка собой, — он мой брат!

— Но принадлежит мне.

— Принадлежу, — повторил Джейк. — Нам не уйти. Она знает этот лес, каждое его дерево и тропу. От неё нельзя сбежать.

— Что за глупые убеждения? — шепотом спросил Адам, обращаясь к брату. — Ты всегда был упертым и целеустремленным, подними выше нос!

Хольда наблюдала за ними, пока её вихревики кружились вокруг, как рой насекомых, издавая жуткие звуки, напоминающие скрип несмазанной двери. Её губы растянулись в улыбке. Она была довольна выводом Джейка и тем, что он и сам поверил, будто бы целиком и полностью ей принадлежит.

Не обращая внимания на древнее существо, Адам схватил Джейка за руку и, сделав рывок, попытался потащить Джеймса за собой. Тот пошатнулся, но сопротивлялся.

— Пошли, Джейк! Ну же, давай! — Адам тянул его сильнее. Ему и самому было неудобно упираться в снег, он уже забыл, каково это — стоять на ногах. — Ты не должен быть здесь, идём!

— Остановись, пожалуйста, — с горечью вымолил Джейк. — Это бесполезно!

— Что значит «бесполезно»?! Мы можем выбраться, если ты будешь помогать, а не стоять, как статуя!

Он покачал головой. Его взгляд бессмысленно блуждал по лесу.

— Я стал для неё неинтересным. Я бесполезный, вот что это значит.

Отпустив руку брата, Адам утёр лицо ладонями и громко выдохнул.

— Что? Я не понимаю, Джейк.

Хольда рассмеялась:

— Он обижается на меня, потому что стал сломанной игрушкой! Вихревики должны наполнять мой лес, играть в моих владениях, быть частью моей силы. Но он… — её взгляд упал на Джейка, который съёжился. — Он забыл, как играть. Его сердце слишком долго было пустым. Я не питаюсь им, от него нет пользы. Он не оправдал моих ожиданий.

Джейк, Хольда и, возможно, вихревики, прекрасно понимали, о чём речь. Только Адам не знал, что, когда она забирает кого-то, она делает их частью своего мира, и её «дети» должны быть весёлыми, беззаботными. Как полагается детям. Её лес живёт за счёт их смеха, их беготни, их игр. Джейк пытался стать таким, но со временем он позабыл даже как улыбаться. Он перестал быть таким, каким Хольда хотела его видеть. Возможно, потому что Джейк до последнего держался за воспоминания о семье.

Радость питала Хольду, а Джейк горевал.

Вихревики закружились с новой силой, завывая и предвещая что-то страшное. Глаза Хольды вспыхнули синим пламенем, а улыбка на лице стала шире:

— Хочешь поиграть с нами? — спросила она, обращаясь к Адаму.

Её длинные пальцы, похожие на ледяные шипы, вытянулись в его сторону, и он тут же отскочил. Голубой туман, достигнув Адама, вмиг растворился, как если бы ударился о стену, и улыбка Хольды померкла.

— Не могу! — разозлилась она. — Ты не ребёнок, вот причина…

Поняв, что Хольда не имеет над ним власти, Адам возмужал. Она не могла тронуть его, ведь он был слишком стар для неё, слишком далёк от детской невинности, которая питала её лес и вихревиков.

— Ты не можешь причинить мне боль! — радостно завопил он. — Но… может, я могу причинить тебе?

В ответ на гнев Хольды вихревики завыли громче. Адам схватил обломок ветки, поднял его и метнул прямо в стаю детей, пронзив одного из них. Детская фигура рассыпалась на сотни снежинок, покрыв соседний куст новым слоем инея.

— Нет! — отчаянно завопила Хольда, отступая назад. — Ты пожалеешь об этом, человек, очень сильно пожалеешь!

Вихревики закружились вокруг своей матери, защищая её, но, прежде чем она отдала приказ атаковать, послышался тоненький голосок:

— Адам? — девчачий голос позвал его.

Он резко обернулся и увидел Эмму, стоящую на краю поляны.

— Эмми, уходи! — панически закричал Адам, но Хольда уже обратила на девочку своё внимание.

— А вот и новенькая, — произнесла она и скользнула со своими вихревиками к добыче. — Ты забрал моё дитя, а я заберу твоё!

— Нет! — Адам рванулся вперёд, преграждая путь Хольде.

Он стоял на обледенелой поляне, закрывая собой Эмму и сжимая первый попавшийся под руку обломок дерева, который показался ему смешно маленьким по сравнению с вихревиками, окружавшими его. Их тела юлили в вихре снега и тумана, вытягивая длинные, дрожащие руки, которые искали, за что можно ухватиться. Они шёпотом звали его по имени своими тоненькими голосами, сливаясь воедино с плачем ветра.

Эмма стояла позади, едва сдерживая слёзы и цепляясь за рубашку Адама. Перед ними, в центре леденящего кошмара, стояла Хольда. Откинув назад свисающие пряди волос, она сделала шаг вперёд и произнесла:

— Ты можешь сражаться, но это бессмысленно. Лес — мой, и дети — мои!

С глубоким вдохом холод проник в лёгкие Адама, обжигая их изнутри. Он прекрасно понимал, что силы неравны, и шансов выжить, — даже если он в междумирье и уже практически мёртв, — почти нет. Но он не мог позволить себе отступить. Не теперь. Не ради себя.

— Ты не получишь её, — твёрдо заявил он, удерживая дрожь в голосе. — Я готов защищать её, даже если ты убьёшь меня.

— Убью? -Хольда насмешливо рассмеялась звоном разбитого стекла, болезненно пронзающего слух. — Ты уже мёртв, но слишком упрям, чтобы понять это!

— Может быть… Но, если я умер, то всё, что осталось от меня, будет бороться.

Хольда перестала улыбаться. На её холодном лице застыла маска гнева, и она подняла руку. Вихревики рванули вперёд.

Первый вихревик бросился на Адама клубящимся туманом. Тот размахнулся обломком дерева и что есть мочи ударил, от чего тело лесного дитя рассыпалось в ледяные искры, но за ним следом появились двое других. Один схватил его за плечо, сжимая его окоченелыми пальцами, но Адаму удалось вывернуться, толкнув его в сторону. Другой же потянулся к Эмми, и Адам, увидев это, закрыл её своим телом.

— Держись крепче, малышка! — прокричал он, отталкивая вихревиков и подхватывая Эмми на руки.

Хольда стояла неподвижно, внимательно следя за каждым его движением. Её вихревики кружились быстрее, набирая силы, пока их голоса сливались в один непрекращающийся шёпот.

— Ты ничего не изменишь, — произнесла она. — Все эти дети обречены. Ты обречён! Почему бы тебе просто не сдаться?

— Потому что ты не знаешь, что такое любовь! — выкрикнул Адам, уже пиная вихревиков и пробираясь через них к другому краю поляны. — Ты можешь забирать их тела, но ты никогда не поймёшь, что такое быть человеком!

Хольда подняла обе руки.

Лес ожил.

Ветви деревьев зашевелились, желая схватить незваных гостей и затянуть в свою зимнюю бездну. Эмма испуганно закричала.

— Пожалуйста, маленькая, не бойся, — попросил Адам, поправляя её маленькие руки на своей шее. — Я обещаю, что мы скоро вернёмся к маме!

Джейк нашёптывал что-то на непонятном для Адама языке, из-за чего вихревики изменили траекторию движения и теперь закружились вокруг него. Их тела вибрировали, дрожали, теряя форму.

— Ты что творишь?! — завизжала Хольда.

— Ты обманула меня, — ответил Джейк. — Обещала покой, но не дала. Наигралась и бросила, предала. А теперь я предаю тебя.

Вихревики падали один за другим, и Адам ухватился за подаренный шанс. Прижав Эмми крепче, он бросился к Джейку:

— Пошли, скорее!

— Не смогу, — спокойно сказал он, — я задержу её.

— Нет! Ты идёшь с нами! — Адам схватил его за руку и потащил за собой.

Хольда закричала, а её фигура начала растворяться вслед за вихревиками, которые больше не давали ей свою энергию.

— Ты не спасёшь их. Ты никогда не спасёшь их!

Адам бежал, проглатывая бешено бьющееся сердце, и прижимая к груди голову Эмми. Он не хотел, чтобы она видела этот кошмар. Ноги проваливались в снег, который становился всё плотнее, пытаясь затянуть его в свои недра. Джейк же плёлся позади, шагая неуклюже, неспешно. Он не знал, зачем вообще продолжает двигаться, пока из сумрака леса не начала вырисовываться платформа. Она показалась как спасительный маяк, но её тишина и неподвижность только усиливали ощущение, что всё это очередная иллюзия.

— Я что-то вижу! — с облегчением выдохнул Адам, поправляя Эмми, которая начала шевелиться в его руках.

— Где мама? — прошептала она.

Адам стиснул челюсти. Как он мог ей сказать, что не знает? Что, возможно, Лили уже нет? Что всё, что у них осталось, — это только они втроём?

— Мы найдём её, — пообещал он, хотя сам с трудом верил в свои слова.

Джейк вдруг остановился. Его голова резко дёрнулась в сторону, а глаза забегали по деревьям. Он задышал тяжелее, и его лицо стало мертвенно-бледным.

— Она уже здесь.

Адам замер. Его взгляд последовал за Джеймсом. Вдали, между деревьями, задвигалась тень. Размытых очертаний было достаточно, чтобы понять, — Хольда совсем близко. Вихревики бегали из куста в куст, растягиваясь, как дым и напоминая пляску безумной метели.

— Бежим! — выкрикнул Адам, поправляя Эмму на руках.

Они рванули вперёд.

Лес сужался, деревья сжимали свои ветви, как когти, пытаясь поймать их. Адам уворачивался, пригибался, но острые сучья всё равно царапали лицо и руки, оставляя кровавые следы. Его дыхание стало рваным, но он не мог позволить себе замедлиться.

— Быстрее, Джейк! — крикнул он, обернувшись.

Но Джейк споткнулся и упал на колени.

— Вставай, сейчас же! — уже завопил Адам.

Смех Хольды разнёсся по лесу. Скрежещущий звук заставил его вздрогнуть и он быстро опустил Эмму на землю:

— Не двигайся, поняла?! Просто стой здесь.

Эмма, вся в слезах, послушно закивала. Адам подбежал к Джейку, схватил его за плечо и грубо встряхнул.

— Поднимайся, тряпка! Ты никогда не был слабаком! Мы почти выбрались!

— Вы должны уйти. Она всё равно меня заберёт.

— Заткнись! — в отчаянии и с гневом прорычал Адам. — Я не оставлю тебя! Ты мой брат, чёрт возьми! И ты пойдёшь со мной!

Он подтянул Джейка на ноги, практически не давая ему выбора, и толкнул вперёд. Они побежали, оставляя за собой следы, которые тут же заметались снегом.

Когда они достигли платформы, Адам почти рухнул на колени. Равнина перед ними была пуста и безмолвна. Лавки у платформы покрыл иней, а табличка с названием станции покосилась. Снег облепил её буквы. Но главное — поезд. Чёрный состав с массивными вагонами внушал одновременно и страх, и надежду.

— Мы… пришли? — прошептала Эмма.

Адам неуверенно кивнул. Это место выглядело слишком нереальным, но очень знакомым. Как кошмарный сон, но с приятным послевкусием.

— Где мы? — выпустив протяжный выдох спросил он, поворачиваясь к Джейку.

Он молча смотрел на поезд, но в его глазах томилась какая-то искра. На миг он даже преобразился и выглядел живым, настоящим.

— Это… — начал он, но договорить не успел.

Смех Хольды снова разнёсся по равнине, разрывая тишину. Трое обернулись. Она стояла на краю леса, оседлав вороного коня, а рядом томилась орда её вихревиков.

Адам посмотрел на поезд, затем снова на Хольду. Его зубы сжались, а в груди загорелась ярость.

— Бегите к поезду, — приказал он, толкая Эмму вперёд. — Быстро!

— Но…

— Беги! — рявкнул он.

Эмми бросилась к платформе, а Адам схватил Джейка за руку и потащил за собой.

Хольда приближалась. Её вихревики были уже рядом, они бросались вперёд, пытаясь добраться до них, но в последний момент Адам рывком втянул Джейка внутрь вагона и двери с грохотом захлопнулись.

Хольда остановилась, не имея права войти в чужие владения и закричала:

— Это ещё не конец!

Поезд дёрнулся, а затем медленно тронулся с места. Адам, сидя на полу вагона, тяжело дышал, обнимая Эмму. Рядом стоял Джейк и молчал, его глаза были прикованы к затухающему свету станции.

* * *

Грохочущий, громоподобный гул колёс окутал пространство. Адам, едва переведя дыхание, опустился на первое попавшееся сидение, всё ещё не выпуская Эмму из рук, которая в страхе тряслась и всхлипывала в ткань его куртки. Она прижималась к его груди, словно бы мнимое тепло, которое ещё осталось в нём, могло стереть кошмар последних часов.

Джейк сел напротив, а его взгляд по-прежнему был направлен в пол. Он выглядел не просто усталым — он был разбит, будто бы ещё одной части его души не стало.

— Так что это за место? — Адам первым нарушил тишину. Вопрос прозвучал грубо, но в нём таилось больше страха, нежели злости. — Этот поезд… что это вообще такое?!

Эмма приподняла голову и тусклый свет вагона осветил её лицо, покрытое пятнами от слёз.

— Мы… домой? Мы едем домой?

— Я… — Адам прочистил горло. — Я… не знаю, Эмми, — он провёл рукой по её волосам, стараясь не показать, что сам напуган до глубины души. — Просто держись рядом, хорошо?

Девочка кивнула, с трудом подавляя новые всхлипывания. Адам чувствовал её страх, понимал его, как свой собственный, но не знал, как её утешить. Он сам искал хоть какую-то опору в этом бесконечно чужом, зловещем мире.

Джейк сидел неподвижно, только его руки, сцепленные на коленях, слегка дрожали. Адам не выдержал:

— Ты слушаешь меня?! Ты вообще понимаешь, что происходит?! Ты здесь давно, ты видел это… это существо, этих детей. Ты должен знать, куда нас везут!

— Её зовут Хольда, — он наконец поднял голову. — Но поезд… Я видел его раньше, да, видел! Только не так, не изнутри. Он всегда был где-то там, вдалеке. Его свет, его гудок… Я… я думал, что никогда не попаду в него.

Адам закипал от злости. Но, в общем-то, он не злился на брата, нет. Он был рад, что отыскал его, что он сидит рядом с ним, как когда-то в их доме, но ему хотелось, чтобы он говорил яснее, выражался четче. Тон голоса Джейка, плаксивый, тихий, обращенный только к брату, заставил его взять себя в руки и подавить нарастающее недовольство.

— Ты можешь объяснить мне, что всё это значит? — спросил Адам.

Джейк избегал взгляда, его глаза снова опустились к полу.

— Этот поезд… он появляется, когда всё заканчивается. Когда больше нечего спасать.

— Как это нечего спасать? Эмми здесь! Ты здесь! У меня ещё есть вы!

— Не меняет сути. Мы не живые, Адам. Мы… просто блуждали слишком долго.

И теперь Адам не выдержал. Он ударил кулаком по стенке вагона, и эхо этого удара разнеслось по пустому поезду.

— Замолчи! — выкрикнул он. — Не смей так говорить! Мы выберемся! Все трое!

Эмма снова всхлипнула. Её маленькие пальцы крепче вцепились в его плечо. В ответ, Адам прижал её к себе, стараясь успокоить не только её, но и самого себя.

— Адам, — почти шепотом обратился к нему Джейк. — Это поезд конца. Я пытался… пытался найти дорогу назад, домой, но каждый раз она приводила к станции, а поезд... Он всегда проезжал мимо! Раз в год! Может быть, ты ещё не понял, но нас не спасти.

— Чушь, раз уж мы оказались внутри, значит, шанс есть.

— Да, шанс наконец-то умереть, как полагается.

Воздух вдруг стал вязким, осязаемым, оседавшим на кожу липким слоем, а потом распахнулась дверь соседнего вагона. Адам вмиг обернулся, всё ещё не позволяя Эмме осмотреться. Его голова кружилась от усталости, а сердце стучало так громко, что ему казалось, что все присутствующие в вагоне слышат его стук.

Величественная фигура вышла из проёма, держа в руках старый блокнот, обложка которого хранила следы тысяч прикосновений. Как и всегда, лицо её оставалось скрытым в тени капюшона, но глаза… их не нужно было видеть, чтобы почувствовать на себе всю мощь потустороннего.

— Доброй ночи. Вы зашли не в тот вагон, — спокойно произнесла Смерть и принялась неспеша перелистывать страницы блокнота. — Это что-то новое… Джейк… Адам… и… Эмма, — прочитала она вслух.

Её взгляд задержался на девочке, которая вся сжалась в руках Адама.

— Кто ты? — выдавил Адам. — Что ты от нас хочешь?

Смерть не ответила сразу. Она лишь склонила голову, размышляя, стоит ли утруждать себя объяснениями.

— Совсем не меняешься, — произнесла она голосом, полным усталости. — Скромный, но дерзкий, храбрый, бросающий вызов неизбежному. Люблю таких людей. Помнишь тот день, когда ты спас своего коллегу, потеряв при этом собственные ноги? Я тогда дала тебе шанс. И вот ты снова здесь.

И тут он вспомнил всё: и трагический день, и заброшенную станцию, и тот самый вагон, и разговор с самой Смертью.

— Так это ты… ты была там, я говорил с тобой!

Смерть кивнула:

— Я всегда рядом, когда приходит время. Всегда.

Её глаза переместились на Джейка, который сидел в углу, опустив голову, и тон тут же стал нежнее:

— Бедный, бедный мальчик. Ты так долго бегал от меня, но почему? Ты же мог уйти ещё много зим назад, я звала тебя.

— Я… боялся…

— Это понятно, да, — она снова закивала, пробегаясь пальцами по страницам блокнота. — Страх — это всё, что удерживает вас. Но теперь вы здесь. Все трое.

Она посмотрела на Эмму:

— Ты… девочка. Откуда ты взялась?

— Не тронь её! — резко выкрикнул Адам, вставая и заслоняя Эмму. — Забери меня, но её не тронь!

— Люди, такие люди… каждый раз одно и тоже. Вы перешагнули грань, позвольте мне просто выполнить свою работу.

Эмма разревелась ещё пуще и, проглатывая слёзы, завопила:

— Я не хочу умирать! Адам! Я хочу домой… к маме!

Он закрыл глаза и стиснул челюсти, заглушая боль, пожиравшую его изнутри.

— Пожалуйста, — прошептал он, обращаясь к Смерти. — Она же ничего не сделала. Она даже не понимает, почему оказалась здесь. Я прошу тебя…

Смерть молчала, и молчании её было что-то давящее, ужасное.

— Она погибла в пожаре, и тебе это известно. Её тело уже сгорело, но ты зачем-то пытаешься удержать её.

— Нет, ты можешь всё исправить, я знаю! Ты же повернула время вспять, тогда, со мной! — он упал перед ней на колени и с его глаз сорвалась слеза. — Я прожил свою жизнь. У меня был шанс. У неё не было. Забери нас, но не отбирай у дитя жизнь! Ты же... Ты же так уважаешь её дар!

— Так и есть. Почему ты всегда готов собой пожертвовать? — совсем тихо произнесла она и протяжно вздохнула. — Ты же понимаешь, что я могу принять твоё предложение? Ты больше никогда не увидишь ни сестру, ни возлюбленную. Не почувствуешь вкус жизни, не издашь, в конце концов, ни одной книги.

— Да… понимаю. Сделай так, чтобы Эмми жила.

Очередное долгое молчание заполнило вагон. Никто не смел говорить. Все ждали. Чего? Непонятно. Вердикта, милости, конца.

Прежде, чем Смерть решила разорвать тишину своим решением, вагон резко затрясся. Пол и стены содрогнулись, а стеклянные окна задребезжали так, что казалось они вот-вот лопнут.

Лязг, звяканье и гул ударов резанули слух и морозный ветер ворвался внутрь, принеся с собой метель и снег. Двери вагона с грохотом распахнулись, и в вихре ночной бури появилась Хольда — раскалённый центр ледяной ярости. Волосы трепались, как белые языки пламени, а рядом трепетала её бессмертная свита, вечно жаждущая жизни.

— Ты не заберёшь их, — прошипела она и шагнула в центр вагона. — Они вышли из моего царства!

Смерть медленно повернулась. Её мантия взметнулась, подхваченная ветром, но она всё так же оставалась безмятежной. Ни капли страха, ни намёка на раздражение. Только вечное спокойствие и несокрушимая сила.

— И снова ты ошибаешься, — ответила она. — Твоя власть закончилась, как и твоё время. Ты стала пленницей собственного гнева. Посмотри на себя, что с тобой стало? Ты больше никого не защищаешь. Ты уничтожаешь.

— Ты ничего не понимаешь! Никогда и не пыталась! — крик Хольды превратился в завывание. — Эти дети — всё, что у меня есть! Они мои! Они заполняют пустоту, которую ты оставила!

— Я оставила тебе свободу, а ты сама выбрала клетку.

Хольда метнулась вперёд. Её вихревики бросились на Смерть с воплями, как раненые, сорванные с цепи звери. Голодные, жаждущие утолить боль своей хозяйки. Их тела растянулись, превращаясь в смертоносные потоки снега и льда. Но Смерть лишь поправила свой плащ и щёлкнула пальцами.

Время остановилось, как застывшая вода, и вихревики замедлились, теряя форму. Они кружились всё медленнее, пока не остановились совсем. Их светящиеся глаза померкли, а тела рассыпались в пыль, которую мгновенно подхватил ветер.

— Ты забыла, что такое настоящая сила, — произнесла Смерть. — Она далеко не в обладании чужой жизнью, а в способности отпустить.

Хольда закричала воем тысячи ветров и рванулась вперёд, вытягивая руки. Пальцы нацелились на Смерть, и та сделала шаг навстречу.

Свет в вагоне замерцал, становясь то ярче, то холоднее, как лунный свет, разлитый по снегу. Смерть подняла обе руки, и лесной мороз рассыпался крупинками инея, который таял прежде, чем коснуться земли.

Вот так просто Хольда проиграла, даже не вступив в сражение. Её тело затрещало, и осколки начали падать с её ног, а затем и с рук. Она попыталась закричать, но голос её замер в тишине, которую создала Смерть.

— Тебе пора на покой, отдохни. Ты достаточно намучилась, и твои дети тоже.

Фигура Хольды потускнела, замерцала, пока не стала совсем прозрачной, и не рассыпалась в облако серебряной изморози. Вихревики последовали за ней. Они кружились вокруг её останков, а затем медленно растворились вслед за своей матерью. Их крики затихли, будто никогда и не существовали.

Смерть опустила руки и обернулась к застывшей в страхе, удивлении и восхищении троице. На мгновение её глаза задержались на Адаме.

— Проводи её в последний вагон. Я подожду.

* * *

Адам держал Эмму за руку. Её крошечные и холодные пальцы отчаянно сжимали его, так крепко, будто бы она боялась, что он вот-вот исчезнет. Они медленно шли по проходу вагона, оттягивая время. Мрак вокруг сгущался, предзнаменуя близкий конец. За ними следовала Смерть. Она шагала бесшумно, но её присутствие явно ощущалось, давя на Адама тяжёлым грузом.

— Я тут подумала, — начала она, разглядывая пустые сидения, — ты бы мог уйти с девочкой. Я составлю твоему брату компанию, он не поедет до конечной станции один.

Где-то глубоко в грудной клетке Адама что-то больно кольнуло. Не останавливаясь, он спросил:

— Ты предлагаешь мне выбор?

— Да, ведь выбор есть всегда. Ты можешь уйти. Ты заслужил, доказал, что достоин жить. Но твой брат…

Адам обернулся на Джейка, стоящего в дальнем конце вагона. Его силуэт был тусклым, размытым. Может, ему оставались считанные часы, а может, минуты. Он уже растворялся в этой реальности.

Сердце Адама разрывалось. Эта возможность — шанс вернуться, снова увидеть Лили, снова быть рядом с Эммой — звучала настолько соблазнительно, что он готов был согласиться. Он мог бы всё исправить. Всё начать заново.

Эмма сжала его руку сильнее.

— Адам, — проскулила она, — ты же пойдёшь со мной? Ты же не оставишь меня?

Он посмотрел на неё и ему стало невероятно больно от того, как блестели от слёз детские глаза. В них была вся её вера в него. Он хотел соврать, сказать, что пойдёт. Что он никогда её не оставит. Но он не мог.

— Ты хочешь уйти, Эмми? — спросил он.

— Очень, — прошептала она. — Я хочу вернуться к маме. Я хочу домой. Но ты ведь тоже пойдёшь, правда? Ты должен!

Адам закрыл глаза, пытаясь сдержать комок, подступивший к горлу. Его ноги налились свинцовыми, но он всё равно сделал шаг вперёд, ведя её к двери последнего вагона. Свет, льющийся из него, был настолько тёплым и ослепительным, что на миг показалось, будто это не свет, а сама Жизнь. Будто она ждёт там, впереди, готовая раскрыть свои любящие объятия.

— Ты должен зайти первым, — шепотом попросила Эмма. — Ты обещал маме быть всегда рядом, я слышала.

Адам опустился на колени, чтобы быть на одном уровне с ней. Он взял её лицо в ладони и утёр дрожащими пальцами струйку её слёз.

— Эмми, — так же тихо ответил он, сглатывая горечь. — Я полюбил тебя. Ты должна это знать. Ты стала для меня частью семьи. Нет, даже не так! Вы уже были семьей, два прекрасных человека, и это вы приняли меня к себе. Я… я полюбил тебя, как свою дочь. Но семья — это не только те, кого мы выбираем, — он опустил глаза, шмыгнул носом, подавив собственный всхлип, поджал губы и кивая, будто отвечая на какой-то свой вопрос, продолжил: — Семья — это те, кого мы обязаны защищать, даже если это значит… пожертвовать всем. Джейк — мой брат. Он всегда был рядом, когда я нуждался, мы были одним целым. Я не могу оставить его здесь. Снова одного, без семьи. Он тоже хочет к маме, хочет быть рядом с любимыми.

— Но… но я не хочу идти без тебя! — вскрикнула она. — Ты обещал! Ты сказал, что не оставишь нас!

Адам закрыл глаза. Он не мог больше смотреть на неё, понимая, что не выдерживает, что готов уйти с ней, лишь бы она снова смеялась. Но он знал, что должен сделать.

— Ты сильная, Эмма, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Сильнее, чем думаешь. И твоя мама самая прекрасная и невероятная женщина, которую я встречал. А я… я больше не могу быть твоим героем. Но ты сможешь быть героиней для Лили. Ты должна вернуться. Ради неё.

— Нет! — закричала она, качая головой. — Я останусь здесь! Я не пойду без тебя!

Адам глубоко вздохнул, стараясь подавить рвущуюся наружу боль. Он обнял её в последний раз, затем, не давая себе времени передумать, поднял её на руки и бросил в вагон. Эмма закричала, её руки потянулись к нему, но двери начали закрываться.

— Прости меня, Эмми, — прошептал он, глядя, как вагон отцепляется от состава. — Прости…

Последнее, что он видел, это её лицо, искажённое слезами, её маленькие ладошки, бьющиеся по стеклу, и её крик, который разносился по вагону, когда он исчез в светящейся дали.

* * *

Небо отказывалось принимать новый день, цепляясь за последние мгновения мрака. Раннее утро застыло в гнетущей серости, а пустая улица дышала пыльным безмолвием и слякотью. Красно-синие вспышки плясали в стёклах замёрзших окон, разливаясь рваными мазками по тёмным фасадам домов, превращая их в случайных свидетелей беды.

На третьем этаже старого кирпичного дома огонь ревел, как чудовище, и его оранжевые языки жадно вырывались из окон, облизывая облупившиеся стены. Стёкла плавились от жара, и их слёзы оседали на потрескавшемся подоконнике. Густой чёрный дым рвался в небо, заволакивая и без того тусклый свет, намереваясь задушить мир своим присутствием.

Массивный корпус пожарной машины блистал в свете сирен, отражая их мерцание на металле. Люди в тяжёлых защитных костюмах выбегали из неё, превращаясь в воинов пылающего ада. Лестницы, стальные мосты в бездну, поднимались к пылающему окну, где яростно бушевал огонь.

Один из пожарных спускался быстро, но осторожно, неся в руках нечто хрупкое — ребёнка, крохотную фигуру, окутанную серой пылью и сажей.

Эмма.

Её пряди волос прилипли к маленькому лицу, поблёкшему от копоти.

Сирены продолжали тревожный гимн, которому в такт, как взбешённый зверь, отвечал огонь. Жуткий фон одной картины: сильные руки, удерживающие хрупкое детское тело, чёрная пелена дыма и крохотное, почти невидимое дыхание.

— Носилки! — прокричал один из пожарных.

Парамедики побежали вперёд, разворачивая носилки на залитом водой асфальте. Лили стояла неподалёку, прижав руку ко рту. У неё не было место истерике и панике. Она пребывала в шоке, не понимая, что происходит. Она даже не поняла, как её и саму вытащили, не помнила, как пыталась добраться до Эммы и как вызывала пожарных.

Она вообще не соображала.

— Дыхание девочки слабое, но стабильное, — мельком услышала она.

Медсестра быстро накрыла Эмму тёплым термоодеялом, подключила кислородную маску и начала проверять показатели. Эмми закашлялась, её тело дёрнулось, но глаза так и не открылись.

С другой стороны дома выносили Адама. Его голова слегка наклонялась вбок, а руки безжизненно свисали с носилки.

Лили не могла стоять на месте, но и не знала, что можно сделать. Она обхватила себя руками, абсолютно потерянная, и просто смотрела, как врачи подключали датчики, устанавливали капельницу, как они искали пульс на его руке.

— Слабо, едва-едва, — прошептал один другому.

— Немедленно в реанимацию, — отозвался второй.

* * *

Сидя в машине скорой помощи, Лили беспрерывно смотрела то на Эмму, то на Адама. Её дочь лежала неподвижно под кислородной маской, а Адам…

— Давление падает! — крикнул один из медиков, прикладывая руку к его шее.

— Заряжаем дефибриллятор, готовь разряд, — отозвался другой.

Скорая мчалась по пустым улицам меж двух полицейских машин, расчищающих дорогу. Они сопровождали её в мир, где жизнь и смерть сходятся в одну точку.

— Давайте ещё разряд! — крикнул один из врачей.

Раздался звук удара тока, но тело Адама осталось неподвижным.

Внезапно машина остановилась. Лили пошатнулась, и её руки инстинктивно потянулись к Эмме.

— Почему мы стоим?! — крикнула она.

— Шлагбаум… — выплюнул один из медиков.

Слово, прозвучавшее, как приговор.

Лили прижалась к окну, разглядывая, что происходит там, снаружи.

— Поезд душ… — прошептал другой медик и отступил от Адама.

— Что? — спросила Лили, но никто ей не ответил.

Она смотрела, как вагон за вагоном проходили мимо, чертыхаясь про себя и проклиная всё на свете, а потом… наступила тишина.

Сирены замолкли.

— Мы… потеряли его, — тихо сказал медик.

Лили не услышала, как он это произнёс. Она только смотрела в пустоту, не отрывая взгляда от исчезающего поезда.

Мир вздохнул и выдохнул одновременно.

Женское сердце, всё ещё крепко цепляющееся за надежду, не хотело принять очевидное.

Где-то рядом оживлённо суетились медики, кто-то вытирал пот со лба, кто-то проверял пульс Эмми, но для Лили всё оставалось на заднем плане. Она смотрела на горизонт и ещё не понимала: жизнь идёт дальше, не останавливаясь, не оглядываясь. Она не ждёт тех, кто остался позади.

Мир был спокоен. Никакой трагедии, никакой драмы — просто ещё один рассвет, ещё одно утро. Всё закончится и забудется, как снег, тающий на солнце. Всё, кроме воспоминаний.

Эмми слабо пошевелилась на носилках и её дыхание стало ровнее. Лили опустила взгляд на дочь и только теперь смогла выдавить из себя слёзы.

Всё, что осталось, — это жить дальше, как бы жестоко ни звучала эта фраза. И быть благодарной за то, что солнце вот-вот встанет на горизонте.

За то, что кто-то другой, тот, кого она любила, сделал выбор, о котором она никогда не узнает, но который никогда не будет забыт. По крайней мере, в блокноте Смерти.