Кукла (джен)

Сентябрь в этом году был не похож на начало осени. Он не радовал яркими красками листвы и не грел последними тёплыми лучами солнца. Он чувствовал. Чувствовал страх и боль, которые ученики принесли с собой в школу, и отдавал им взамен то, что было нужно: тягучую, безнадежную грусть. Серые тучи. Безжизненные листья, что не дарили эмоций, а будто прятали от боли и потерь, что ощущались даже спустя время и расстояние.

В Большом зале было слишком тихо. Лишь изредка где-то раздавались сдавленные, неловкие голоса подростков, но даже они тонули в гнетущей тишине. Так было и раньше, сколько себя помнила Элисон. Сентябрь в Хогвартсе — это всегда было тяжело. Каждый год кто-то не возвращался. Кто-то уезжал. Кто-то исчезал. А их призраки продолжали сидеть за длинными столами, к ним по привычке обращались соседи, бросали фразы, но в ответ звучала только пустота.

Со временем это проходило. Но не в сентябре. В сентябре казалось, будто дыхание застревало в горле, будто безопасность — лишь иллюзия.

Шумнее всего был стол Слизерина. Там грусть звучала иначе — сдержанно, изысканно, с оттенком светской утончённости. Словно звон серебра на балу. У аристократов война всегда была тенью: в новостях, в письмах, в затянутых улыбках на раутах. Все делали вид, что это их не касается — но мужчины появлялись на приёмах всё реже, седины в висках множились, и боль проступала сквозь безупречно выглаженные мантии. Мне это было знакомо до боли. Дома всё звучало так же: голос отца, доносящийся из кабинета сквозь дубовые двери, споры, тяжёлые, как пыль в воздухе. Побледневшая мать — будто тень женщины, какой она была когда-то — стояла у камина с бокалом вина, неподвижная, как картина. У аристократов война всегда была тенью — и в моём доме тоже. Только мы, дети, учились различать ужас не по крикам, а по тому, сколько вина осталось в её бокале. Стол Слизерирна и немного стол Когтеврана звучал, как осенний шелест листвы, так же тихо и тревожно.

Элисон сидела, словно античная статуя: прямая спина, идеально уложенные косы, затянутые ещё утром рукой домовой эльфийки Мими и зафиксированные косметическим заклинанием. Всё — как должно быть. И, возможно, заклинание действовало и на неё саму, превращая живого человека в куклу. Такую, какую хотели видеть её родители, общество, жених. Безупречную, красивую, пустую. Её можно было поставить на каминную полку и гордо показывать гостям — не опасаясь, что она заговорит.

Да, она выглядела именно так. Дома, в школе, на балах, за чаепитиями, рядом с Арчибальтом, даже с друзьями. Но внутри она была живой. Очень живой. Только никто не должен был этого знать. Аристократы не любят живых. Чтобы иметь душу, нужно иметь на это право. Право по рождению. У неё такого права не было.

Элисон вырвалась из своих размышлений, услышав рядом какое-то копошение. Это была Матильда Шафик — староста факультета Когтевран и по совместительству соседка и подруга девушки.  Она опустилась рядом. Знакомый запах мяты и библиотечной пыли, ставшей за 6 лет уже совсем родным, ударил в нос .

— Устала? — прошептала Матильда Шафик, поправляя значок старосты, который слегка съехал на мантии. Она только что вернулась от первокурсников и была заметно утомлена.

— Не то слово, — выдохнула Элисон, мельком взглянув на неё. — В этом году они особенно испуганы. Почти не говорят.

— Да. Многие из них... — Матильда понизила голос. — Потеряли кого-то. Или приехали сюда не по своей воле. Родители боялись отпускать, а некоторые, наоборот, рассматривали школу, как единственный вариант для спасения. Знаешь большинство из них полукровки, магглорожденных  в этом году на факультете совсем нет, но даже родители маги не могут их защитить.

Они обе замолчали.

Матильда склонилась ближе, её голос стал почти неслышным:

— А ты как? Всё в порядке?

Элисон чуть дольше, чем стоило, смотрела вперёд, туда, где на столе между золотых подносов отражался огонь.

— Конечно, — ответила она с той самой улыбкой, которую Матильда знала почти наизусть. — У меня всё всегда в порядке.

Матильда не поверила. Но ничего не сказала. Просто положила на стол рядом кусок тыквенного пирога — как жест, как знак того, что она здесь.

Они молча смотрели в одну точку, не замечая, как в небе над ними сгущались зачарованные облака.

Ужин длился не очень долго. Несколько раз Элисон слышала тихие голоса со стола Слизерина и вроде бы даже чей-то смех, как будто бы даже Арчи. Какой же он глупец. Нельзя потерять лицо. Сперва от нее в тарелке с тихим звяканьем что-то ела Матильда, слева какие-то пятикурсницы пытались отвлечься от гнетущей атмосферы и пересказывали, накопившиеся за лето сплетни. Такое ощущение, что каки-то из них Элисон даже слышала сегодня в купе. Несколько раз он краем ухо слышала знакомые имена и фамилии.

Какая глупость.

Кажется, что сегодняшний день будет длиться бесконечно, но нет. Ученики постепенно начали разбредаться по своим гостиным. Матильда, так не доев половины блюд в тарелке, вскочила и быстрым шагом устремилась к первокурсникам. Кажется там уже стоял Майкал -второй староста Когтеврана. Или мне показалось. Неважно.

Нужно уходить подальше отсюда, тут слишком гнетущая атмосфера. Все завтра. Улыбка однокурсникам. Небрежное взмахивание рукой в сторону стола Слизерина — пусть считают, что это им. Увидел ли Арчебальд? А мне уже и всё равно. Пусть увидит. Или не увидит. Пусть ревнует. Или флиртует с той рыжеволосой девочкой с Гриффиндора, на которую пялился весь ужин. Проблема не во мне. Проблема в том, что он глуп, как заколдованный чайник.

 И вот уже я толкаю дверь из большого зала и выхожу в коридор.

Прохлада. Запах сырости. Камень под ногами слегка скользит. Воздух чист, и, что самое приятное, — ничем не пахнет. Ни специями, ни жареным мясом, ни свечами. Я вдыхаю так, будто впервые за день.

Еще немного — и я буду в башне. Еще немного — и можно будет снять тугие косы, отложить улыбку и перестать играть в безупречность.

Но нет-нет. Нет

Сначала я слышу быстрые тяжелые шаги за своей спиной. Потом это до боли в зубах надоевшее:

-Элли! Стой! Подожди!

Пожалуйста. С меня на сегодня хватит. Я надеваю счастливую улыбку и поворачиваюсь к, мерин его бы попрал, Арчи.

— Милый! — восклицаю я с преувеличенным восторгом, как будто он привёз мне медовый пудинг с юга Франции, а не просто решил испортить остаток вечера.

— Я думала, ты уже ушел!Он останавливается передо мной, немного задыхаясь, как будто бежал за мной из чувства. Как мило.

Арчебальд Селвин: высокий, уверенный, с идеально уложенными волосами и самодовольным выражением лица, которое, я уверена, он тренировал перед зеркалом. И которое, увы, работает на большинство девушек в радиусе двух метров.

— Как я могу уйти, не попрощавшись? — Он улыбается. Играет глазами. Опирается о стену, как будто мы в какой-то дешевой драме.

— Ты так быстро убежала. Я даже подумал, что обидел тебя.

— Обидел? — я поднимаю брови, наигранно удивлённая. — Боже, Арчи, да что ты. Разве ты когда-нибудь мог меня обидеть?

Он чуть склоняет голову, не понимая, смеюсь я или нет. Уловить тон у меня — искусство отдельное.

— Ну, я просто хотел… — начинает он и запинается. Видимо, сам не уверен, что именно хотел.Или, возможно, не привык, что кто-то не рвётся услышать его до конца.

— Я устала, Арчи, — перебиваю мягко, почти нежно. — Первая ночь. Столько эмоций. Первокурсники. Староста Матильда чуть не сожгла салфетку заклинанием, представляешь? Всё как всегда.Я делаю шаг назад, чтобы разорвать дистанцию.

Он замечает, но не комментирует. Просто кивает.— Завтра поговорим? — спрашивает он, уже не так уверенно.— Завтра, — повторяю я. — После занятий. Или перед. — Или никогда.-так и хочется добавить, но вместо этого говорю :

-а что вообще случилось ?-Улыбка. Мгновение. Пауза.Потом

-Арчи, я так устала! — тяну я жалобно и обнимаю его за плечи и целую в губы, совсем невесомо. Я точно знаю, что после этого слов больше не нужно.

я разворачиваюсь — и иду прочь, позволяя шагам стихать в коридоре. И лишь на пращание кидаю:

-сладких снов! — и не заметно даже для себя ускоряю шаг.

Позволяя себе выдохнуть. Позволяя больше не играть.Сегодня — слишком длинный день.

.

В следующий раз возвращаюсь, словно в сознание, где-то в середине третьей недели. До этого жизнь была похожа на бесконечную карусель: начало учебы, бесконечные встречи в коридорах, улыбки, слова, домашние задания, факультативы — всё проходило сквозь меня, не касаясь по-настоящему. Я двигалась, как автомат, отвечала, кивала, смеялась — не помня, зачем и кому.

И вот я открываю глаза в Большом зале.

Школа начала расцветать и оживать, как лес после долгой зимы.

Воздух пропитался запахами поджаренного хлеба, сладкого варенья и мёда. Вокруг, словно пение вернувшихся с юга соловьёв, начинает разливаться смех школьников. Всё громче, всё звонче — будто очнувшийся ото сна улий начинает гудеть Большой зал.

Шум, мелькание мантии, перескакивающие взгляды, перешёптывания, ленивое колыхание знамен над столами факультетов.

И в этом шуме — я. Сижу на своём обычном месте, как будто не было этих двух с лишним недель тумана в голове.

Передо мной опустились сразу три издания.

«Ежедневный пророк», «Ведьмополитен», и новый выпуск «Рунической мысли», где в прошлый раз была статья, так возмутившая преподавателя Бэйнса.

Никто не заметил.

Никому, кроме меня, это было неинтересно.

Каждый видит только то, что хочет. Это — старая истина. Я сделала глоток тыквенного сока и медленно перелистнула «Пророк». Слова прыгали по строчкам, как ужаленные. Письма с фронта, статистика маггловских жертв, тревожные комментарии от анонимных источников в Министерстве. Всё как всегда. Всё слишком настоящее,но такое далекое. Это все так далеко,где-то в другрм мире, который существет паралельно с Хогвартсом.

— Элли! — голос, звучащий как растянутая улыбка.

Я не поднимаю глаз. Узнаю по тону.

Арчибальд.

И через пару секунд — тяжёлые, шаги, скрип скамьи.

Рядом с ним появляется Джонатан, как всегда сонный и почему-то в слегка мятой мантии. Он даже не смотрит на меня, просто налегает на хлеб с джемом. Кажется, он живёт по инерции и питается только сахаром и цинизмом.

— Ты выглядишь…прекрасно, — говорит Арчи и присаживается напротив, улыбаясь своим коронным, уверенным в себе способом.

— Я выгляжу всегда прекрасно, — отвечаю я, поднимая взгляд. — Это ты ,мой дорогой, должен знать лучше всех.

Он смеётся. Джонатан качает головой, будто всё это — глупая пьеса, которую он уже видел. Но тоже здоровается -кивком.

Где-то на заднем плане звучат не по-утреннему бодрые крики Матильды, кружащей вокруг своих птенцов-первокурсников:

— Смит, не трогай тыквенный пирог руками! Миссис Норрис не одобрит!

— Гаррис, ты как попал за стол Гриффиндора?! Вернись немедленно, ты когтевранец!

Она мечется между столами, растрёпанная, с бумагами в руках и распухшим от ответственности взглядом. Волосы взъерошены, мантия перекошена — воплощение контролируемого хаоса.

А немного поодаль, у стены, стоит Майкл — второй староста. Он засыпает на ходу, подобно коню в стойле, которого начали готовить к скачкам, а он даже не понял, что гонка уже объявлена. Его глаза полузакрыты, движения медленные, как будто каждое усилие — подвиг. В одной руке он зачем-то держит бутерброд, который так и не начал есть. В другой — список первокурсников, уже изрядно помятый.

Смотря на ещё не оперившихся воронят-первокурсников, Элисон вдруг подумала о своём младшем брате — Викторе. Сколько ему сейчас? Пять? Шесть? Время летит так быстро. Казалось, только вчера он едва держался на ножках, а скоро уже будет стоять в этом зале, крутить головой, широко раскрытыми глазами глядя на потолок, и — как маленький птенец — привыкать к этому странному, опасному, притягательному миру.Виктор… Её малёк Вик. Всё ещё похожий на тех крылатых ангелочков с картин: светловолосый, розовощёкий, с ямочками на щеках и голосом, звенящим, как колокольчик. Он ещё не запылился напускной важностью и аристократическим снобизмом, которым так одержим их отец. Он всё ещё — живой. Ещё может бегать по коридорам, громко смеяться за столом, улыбаться — по-настоящему, не как мы.Иногда мне кажется, что в его возрасте меня уже натаскивали по всем нормам этикета, учили правильному наклону головы и идеальной улыбке. Может, дело в том, что я — девочка. А может, в том, что я никогда не была тем ребёнком, которого ждали.

И лишь голос со стороны заставляет оторваться от воспоминаний о брате :

— Каждый год, — фыркает Джонатан, усаживаясь рядом. — Осенняя комедия с элементами трагедии.

— Ммм, — поддакиваю я, прихлёбывая кофе. — А ведь дальше — только хуже. До Рождества ещё три месяца.

Только ночью замок снова засыпает. Его как будто одеялом накрывает тишина. 

Каменные коридоры, освещённые редкими факелами, выдыхали тепло дня. Матильда спала — утомлённая своими вечными маршами и куриным беспокойством. Где-то за стенкой тихо похрапывала одна из первокурсниц. Всё как надо.

Я откинула полог своей кровати и сползла вниз. Камин в гостиной догорал, бросая красноватые отблески на стены. Волшебная доска в углу мягко мерцала — новые объявления появлялись и исчезали, как сны.

«Написать сочинение по истории магии до четверга. Срочно. Оплата в шоколадках или галеонах.»

«Помочь с зачарованием пергамента. Гарантирую тишину.»

«Собрать букет из мандрагоровых листьев. Лучше не спрашивать зачем.»

Я усмехнулась и выбрала пару задач. Сегодня — история магии. Завтра — эссе по астрономии. Через два дня — что угодно, лишь бы сохранить свою независимость.

Я снова забралась под полог, но уже не для сна. Книги сложились вокруг меня, как стена — кирпич за кирпичом. Я обложилась ими, как бастионом от шума, чужих ожиданий и от самой себя.

Гусиное перо скользнуло по пергаменту. Магия слов оживала в темноте. И лишь часы, где-то на лестничной площадке, отсчитывали секунды моей свободы.

А завтра снова утро. Снова косы, глянец на губах и улыбка, в которую никто не заглядывает. Потому что куклы не думают. Куклы не пишут эссе за деньги.

Куклы просто улыбаются.