Шепот Костяного Леса (гет)

Примечания:

Арт Пепельного Рыцаря : https://ru.pinterest.com/pin/1124140757026371930/

---

Элара отшатнулась от окна, её худое тело врезалось в стену каморки с глухим стуком. Сердце колотилось в горле, каждый удар отдавался в ушах, заглушая всё, кроме звенящей тишины, что навалилась после того кошмарного скрежета. Тонкая трещина на стекле, словно живая, медленно ползла вниз, её зазубренные края ловили тусклый свет свечи, отбрасывая на пол дрожащие блики. Элара замерла, её серые глаза, огромные от ужаса, впились в окно, ожидая, что тьма за стеклом вот-вот оживёт снова — тень с горящими глазами, шёпот её имени. Но ничего не происходило. Только тишина, такая густая, что она казалась громче любого крика.

Её дыхание вырывалось рваными облачками, оседая на холодном воздухе. Она прижала ладонь к груди, пытаясь унять дрожь, но шрам на левой руке запульсировал, как будто вторя её страху. Каморка, её убежище, теперь чувствовалась ловушкой — тесной, уязвимой, с треснувшим окном, которое отделяло её от чего-то неправильного. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она заставила себя сделать шаг назад, подальше от стекла. Её босые ноги коснулись ледяных половиц, и этот холод немного отрезвил её, вернув в реальность. Но страх не уходил — он сидел в костях, в крови, в каждом вдохе.

Она прижалась спиной к стене, её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая худое запястье, где кожа была бледной, почти прозрачной. Тёмно-русая коса, растрёпанная и мокрая от пота, прилипла к шее. Элара закрыла глаза, пытаясь убедить себя, что это был просто ветер, просто крыса на крыше, просто её воображение, разыгравшееся после дня, полного теней и предчувствий. Но шёпот, который она слышала — «Элара…» — был реальным. Она знала это. И тень, что мелькнула за окном, не была игрой света.

Тишина давила на уши, и Элара вдруг поняла, что боится не звука, а его отсутствия. Она прислушивалась, её тело напряглось, как струна, готовая лопнуть. Где-то в глубине её сознания всплыли слова матери: «Не смотри на звёзды, Эли. Они лгут». Она сжала кулак, её ногти впились в ладонь, прямо в шрам, и боль, острая и знакомая, помогла ей собраться. Она не могла просто стоять здесь, ожидая, что тьма снова заговорит. Ей нужно было что-то сделать. Но что? Бежать? Куда? К Марте? К барону? Они не поверят. Никто не поверит.

Её взгляд снова метнулся к окну. Трещина на стекле казалась насмешкой — хрупкой границей между ней и тем, что ждало снаружи. Элара сжала губы, её потрескавшиеся губы дрогнули, и она прошептала, больше для себя, чем для кого-то ещё:

— Уходи… пожалуйста, уходи.

Но тьма за окном молчала, и это молчание было хуже любого ответа.

Элара стояла, прижавшись спиной к шершавой стене каморки, её худое тело дрожало, а сердце всё ещё колотилось, как пойманная птица. Трещина на окне, тонкая и зазубренная, словно насмехалась над её страхом, отражая слабый свет свечи, что дрожала на столе. Тишина, оглушающая и тяжёлая, давила на уши, но в ней не было покоя — только ожидание, как будто мир затаил дыхание, готовясь к новому удару. Элара сжала кулак, её ногти впились в ладонь, прямо в старый шрам, и боль, острая и знакомая, заставила её сделать вдох. Она не могла просто стоять здесь, замерев, как загнанный зверь. Ей нужно было знать.

Она оттолкнулась от стены, её босые ноги коснулись ледяных половиц, и каждый шаг к окну казался шагом в пропасть. Её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу, усыпанную россыпью веснушек, а тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная от пота, прилипла к шее. Элара двигалась медленно, её серые глаза, огромные и настороженные, не отрывались от треснувшего стекла. Она ждала, что тень вернётся — та высокая фигура с горящими глазами, что шептала её имя. Но за окном была лишь серая мгла, густая и непроницаемая, как саван, укрывший двор.

Она остановилась в шаге от окна, её дыхание сбилось, вырываясь рваными облачками, которые тут же оседали на холодном стекле. Ветер снаружи снова набирал силу, его вой пробивался сквозь щели, сотрясая старые рамы, но этот звук, хоть и зловещий, был знакомым, почти утешительным после того скрежета, что разбудил её страх. Элара протянула дрожащую руку, её пальцы, тонкие и покрытые лёгкими мозолями, коснулись стекла, холод которого обжёг кожу. Она вглядывалась в темноту, щурясь, пытаясь разглядеть хоть что-то — силуэт, движение, намёк на ту тень. Но двор был пуст. Только снег, серый и тяжёлый, лежал неподвижно, а голые ветви деревьев, похожие на скрюченные пальцы, качались под порывами ветра.

— Ничего… — прошептала она, её голос был тонким, почти заглушённым воем ветра. Но это слово не принесло облегчения. Холод, что проникал сквозь стекло, был не просто зимним — он был неправильным, пронизывающим, как будто сама тьма за окном дышала, касаясь её кожи. Элара сжала губы, её потрескавшиеся губы дрогнули, и она почувствовала, как шрам на ладони запульсировал сильнее, словно вторя её тревоге.

Она наклонилась ближе, её лоб почти коснулся стекла, и в этот момент ветер стих, оставив после себя гнетущую тишину. Элара замерла, её глаза впились в отражение — её собственное лицо, бледное, с тёмными кругами под глазами, и каморка за спиной, где тени от свечи дрожали на стенах. Но что-то в этом отражении было не так. Ей показалось, что за её спиной, в глубине комнаты, мелькнула тень — не её тень, а что-то иное, длинное и угловатое. Она резко обернулась, её коса хлестнула по плечу, но каморка была пуста. Только свеча, стол, кровать — всё на своих местах.

— Это в голове, — пробормотала она, но голос её дрожал, выдавая сомнение. Она снова повернулась к окну, её пальцы стиснули шаль, и она заставила себя вглядеться в двор. Никаких горящих глаз, никаких фигур в плащах. Только мгла, холод и трещина на стекле, которая, казалось, стала чуть длиннее, чем была минуту назад. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как страх, острый и холодный, сжимает её грудь. Тень исчезла, но она не ушла. Она была где-то там, в темноте, и Элара знала это так же ясно, как знала своё имя.

Она отступила от окна, её шаги были быстрыми, почти паническими, и прижалась к кровати, её худое тело напряглось. Её взгляд метался по каморке, от окна к двери, от свечи к теням на стенах. Она пыталась убедить себя, что это был просто ветер, просто её воображение, но слова матери, звучащие в памяти — «Они лгут, Эли» — были громче её собственных мыслей. Что-то было там, за окном. И оно знало, что она здесь.

Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Она не могла оставаться здесь, в этой ловушке, но и бежать было некуда. Поместье, с его скрипящими полами и холодными коридорами, было её миром, и сейчас этот мир казался враждебным, как никогда. Она бросила последний взгляд на окно, на трещину, что рассекала стекло, и отвернулась, её сердце всё ещё колотилось, а мысли путались. Она не знала, что делать, но знала одно: это не конец. Это было только начало.

Элара стояла посреди каморки, её худое тело напряглось, а пальцы судорожно стиснули край потрёпанной шали. Трещина на окне, тонкая и зловещая, всё ещё отражала тусклый свет свечи, но её взгляд был прикован к двери, за которой царила тишина — тяжёлая, липкая, как будто кто-то невидимый притаился, выжидая. Шрам на ладони ныл, пульсируя в такт её учащённому сердцебиению, и Элара пыталась заставить себя дышать ровно, прогоняя эхо того шёпота — «Элара…» — который всё ещё звенел в её ушах. Она отступила от окна, её босые ноги коснулись ледяных половиц, и в этот момент тишину разорвал новый звук — резкий, чужеродный, как удар молота по наковальне.

Снаружи, со двора, донеслось ржание лошадей — громкое, встревоженное, с хриплыми нотами, которые разрезали ночь. За ним последовали голоса — мужские, низкие, приглушённые расстоянием, но отчётливые, как будто кто-то отдавал команды. И затем — скрип ворот, протяжный и скрежещущий, словно старое поместье нехотя открывало свои объятия чужакам. Элара замерла, её серые глаза расширились, а дыхание сбилось. Эти звуки были не частью привычного ритма поместья, где всё застыло в холодной дремоте. Они были неправильными, вторжением, которое нарушало хрупкий порядок её мира.

Она метнулась к окну, забыв на мгновение о трещине и той тени, что мелькнула за стеклом. Её пальцы, тонкие и покрытые лёгкими мозолями, прижались к холодному стеклу, и она вгляделась в серую мглу двора. Ветер снова выл, сотрясая голые ветви деревьев, но сквозь его завывания она уловила новый звук — топот копыт, тяжёлый и ритмичный, как барабанный бой. Элара нахмурилась, её брови сошлись, придавая её бледному лицу выражение напряжённой сосредоточенности. Кто мог приехать в такую ночь? Торговцы сюда не заглядывали, а гости были редкостью — барон Вейл не любил посторонних, да и поместье, утопающее в снегу и упадке, вряд ли манило визитёров.

Её сердце заколотилось быстрее, но теперь в этом стуке было не только страх, но и любопытство — острое, почти болезненное, как укол иглы. Она отступила от окна, её тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная, хлестнула по плечу, и она бросила взгляд на дверь. Каморка, её убежище, больше не казалась безопасной. Звуки снаружи тянули её, как магнит, обещая ответы — или новую угрозу. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Она не могла просто сидеть здесь, в темноте, ожидая, что тьма снова заскребётся в окно. Ей нужно было знать.

Она подошла к двери, её рука замерла над старым железным ключом. Щелчок замка, когда она его повернула, прозвучал громче, чем ей хотелось, и она затаила дыхание, прислушиваясь. Но за дверью была только тишина — или, скорее, её иллюзия, потому что звуки со двора всё ещё доносились, приглушённые стенами, но настойчивые. Элара приоткрыла дверь, петли заскрипели, и холодный сквозняк тут же лизнул её лицо, принеся с собой запах мокрого снега и лошадиного пота. Она выскользнула в коридор, её шаги были лёгкими, почти бесшумными, как у кошки, крадущейся в тени.

Коридор был тёмным, лишь слабый свет от масляной лампы, горевшей где-то внизу, отбрасывал дрожащие блики на стены. Элара двигалась вдоль стены, её худое тело прижималось к шершавому камню, а шаль соскальзывала с плеч, но она не замечала. Её серые глаза метались по теням, ожидая, что они оживут, как в её каморке, но пока они оставались неподвижными — или притворялись такими. Звуки снаружи становились громче: ржание лошадей сменилось стуком копыт по утоптанному снегу, а голоса, хоть и приглушённые, звучали отрывисто, с нотками усталости и раздражения. Кто-то произнёс что-то резкое, и другой голос ответил, но слов Элара не разобрала.

Она остановилась у поворота, где коридор открывался к лестнице, ведущей вниз, к главному залу. Её рука коснулась перил, старых и потрескавшихся, и она замерла, прислушиваясь. Скрип ворот прекратился, но топот и голоса продолжались, и теперь к ним добавился новый звук — звон металла, как будто кто-то поправлял оружие или доспехи. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как страх, смешанный с любопытством, сжимает её грудь. Это не были разбойники — разбойники не объявляют о своём приходе ржанием лошадей и скрипом ворот. Это были люди с целью, и эта цель пугала её больше, чем тень за окном.

— Кто вы… — прошептала она, её голос был едва слышен, потерянный в холодном воздухе. Она не ждала ответа, но этот вопрос помог ей сделать шаг вперёд, вниз по лестнице, в темноту, где ждали ответы — или что-то гораздо хуже.

Элара замерла у двери своей каморки, её худые пальцы, покрытые лёгкими мозолями, вцепились в старый железный ключ, холод которого обжигал кожу. Звуки снаружи — ржание лошадей, приглушённые голоса, скрип ворот — всё ещё эхом отдавались в её голове, нарушая гнетущую тишину поместья. Они были чужеродными, как удар грома в безоблачную ночь, и каждый из них тянул её, словно нить, к чему-то неизвестному. Её серые глаза, огромные и настороженные, метались от двери к окну, где трещина на стекле, тонкая и зловещая, всё ещё напоминала о той тени с горящими глазами. Шрам на ладони ныл, пульсируя в такт её учащённому сердцебиению, и Элара чувствовала, как её тело разрывается между двумя желаниями: забиться под колючее одеяло и спрятаться или открыть дверь и встретить то, что ждало её внизу.

Она сжала губы, её потрескавшиеся губы дрогнули, и прижалась лбом к шершавой деревянной двери, пытаясь унять дрожь. Страх был реальным, осязаемым, как ледяной воздух, что проникал сквозь щели. Он шептал ей: «Останься. Закройся. Это не твоё дело». Она могла бы так и сделать — запереть дверь, задуть свечу, свернуться в комок на кровати и притвориться, что ничего не слышала, что тьма за окном была просто сном. Но другая часть её — та, что видела тень у кромки леса, что слышала шёпот своего имени в скрежете когтей по стеклу, — горела любопытством, острым и болезненным, как укол ножа. Эта часть хотела знать. Хотела понять, что вторглось в её мир, почему поместье, её холодное, но знакомое убежище, вдруг стало таким враждебным.

Элара выдохнула, её дыхание осело облачком в холодном воздухе, и она почувствовала, как шрам на ладони запульсировал сильнее, словно напоминая о прошлом, о той ночи под звёздами, которую она не могла вспомнить целиком. «Не смотри на них, Эли», — голос матери, далёкий и тревожный, всплыл в памяти, но Элара отмахнулась от него. Она не могла прятаться вечно. Если тьма пришла за ней, то лучше встретить её лицом к лицу, чем ждать, пока она проскользнёт в её каморку.

Её пальцы сомкнулись на ключе, и она повернула его, стараясь сделать это как можно тише. Щелчок замка прозвучал громче, чем ей хотелось, и она затаила дыхание, прислушиваясь. Звуки со двора продолжались: топот копыт, звон металла, голоса, теперь более отчётливые, но всё ещё неразборчивые. Элара приоткрыла дверь, петли заскрипели, выпуская её в темноту коридора. Холодный сквозняк тут же лизнул её лицо, принеся с собой запах мокрого снега и чего-то ещё — резкого, почти металлического, как запах крови или ржавчины. Она вздрогнула, её худое тело напряглось, но шагнула вперёд, её босые ноги коснулись ледяного пола.

Коридор был тёмным, лишь слабый свет от лампы внизу отбрасывал дрожащие тени на стены. Элара прижалась к стене, её шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу, усыпанную россыпью веснушек. Её тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная, качнулась, когда она скользнула вдоль стены, стараясь двигаться бесшумно. Её сердце колотилось, но теперь в этом стуке было не только страх, но и решимость — хрупкая, но упрямая. Она не знала, что ждёт её внизу, но знала одно: она устала бояться. Устала от теней, от шёпота, от вопросов без ответов.

— Я должна знать, — прошептала она, её голос был едва слышен, потерянный в холодном воздухе. Этот шёпот был для неё самой, обещанием, которое она не могла нарушить. Она сделала ещё шаг, её пальцы коснулись шершавого камня стены, и звуки снаружи стали громче, более чёткими. Голоса, топот, звон металла — всё это было реальным, осязаемым, в отличие от той тени за окном. И всё же Элара не могла избавиться от ощущения, что эти звуки — лишь начало чего-то большего, чего-то, что уже дышит ей в затылок.

Она остановилась у лестницы, ведущей вниз, её взгляд упал на тени, что дрожали на ступенях. Они казались живыми, извивающимися, как змеи, и на миг ей почудилось, что одна из них шевельнулась, потянувшись к её ногам. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, вер здоровье её в реальность. Она не отступит. Не сейчас. Любопытство было сильнее страха, и оно вело её вниз, в неизвестность, где ждали ответы — или новая угроза.

Элара ступила на первую ступеньку старой лестницы, и дерево под её босой ногой жалобно скрипнуло, звук разнёсся в тишине, как выстрел. Она замерла, её худое тело напряглось, а серые глаза, огромные и настороженные, метнулись в темноту коридора, ожидая, что кто-то — или что-то — услышит и явится за ней. Но ничего не произошло. Только звуки снаружи — ржание лошадей, приглушённые голоса, звон металла — продолжали доноситься, притягивая её, как магнит. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, помогла ей сделать следующий шаг. Она двигалась тише, чем тень, её дыхание было едва слышным, а сердце колотилось так громко, что она боялась, что его стук выдаст её.

Лестница, узкая и покосившаяся, вела вниз, в глубину поместья, где коридоры, обычно пустые и сонные, теперь казались живыми, пропитанными напряжением. Элара прижималась к стене, её худое тело, закутанное в грубую рубаху и потрёпанную шаль, почти сливалось с тенями. Её тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная от пота, качалась при каждом осторожном шаге, а бледное лицо, усыпанное россыпью веснушек, было напряжено, как у зверя, почуявшего опасность. Она знала, что не должна быть здесь, что её место — в каморке, за запертой дверью, но любопытство, смешанное со страхом, гнало её вперёд. Тень за окном, шёпот её имени, трещина на стекле — всё это было частью чего-то большего, и она не могла больше прятаться.

Ступени скрипели под её весом, каждая из них издавала свой протестующий звук, и

Элара старалась ставить ноги ближе к краю, где доски были менее изношены. Свет от масляной лампы, горевшей внизу, отбрасывал дрожащие тени на стены, и они, казалось, двигались вместе с ней — длинные, извивающиеся, как пальцы, тянущиеся к её ногам. Она сглотнула, её горло пересохло, и бросила взгляд через плечо, в темноту, что осталась позади. Каморка была всего в нескольких шагах, её дверь всё ещё приоткрыта, но возвращаться было нельзя. Не теперь, когда звуки снаружи становились громче, более отчётливыми, как будто кто-то вторгся в её мир и перевернул его с ног на голову.

Коридор внизу встретил её холодом и запахом сырости, смешанным с чем-то новым — резким, почти металлическим, как запах мокрой стали или крови. Элара остановилась, её пальцы коснулись шершавого камня стены, и она прижалась к нему, стараясь стать невидимой. Звуки со двора теперь были ближе: топот копыт сменился глухими шагами, голоса звучали отрывисто, с нотками усталости и раздражения. Кто-то выругался, его голос был низким и хриплым, другой ответил, но слов Элара не разобрала. Она закрыла глаза на мгновение, пытаясь унять дрожь, но образ тени с горящими глазами, мелькнувшей за окном, всё ещё стоял перед ней, и она знала, что эти звуки, эти чужаки, как-то связаны с тем, что она видела.

— Я не должна бояться, — прошептала она, её голос был тонким, почти потерянным в холодном воздухе. Этот шёпот был для неё самой, попыткой собрать остатки храбрости. Она открыла глаза и двинулась дальше, её шаги были лёгкими, почти бесшумными, как у кошки, крадущейся в ночи. Коридор вёл к главному залу, но она знала, что туда ей нельзя — слишком открыто, слишком опасно. Вместо этого она свернула к узкому проходу, который вёл к боковой двери, выходящей во двор. Там, за тяжёлыми ставнями, она могла бы увидеть, кто приехал, и остаться незамеченной.

Тени в коридоре, казалось, следили за ней, их очертания дрожали, как будто они шептались друг с другом. Элара старалась не смотреть на них, но её взгляд то и дело цеплялся за их края, ожидая, что они оживут, как в её каморке. Она вспомнила слова

Греты, насмешливые и резкие: «Ты с тенями своими болтаешь, Эли». Тогда она отмахнулась от них, но теперь эти слова звучали как предупреждение. Что, если тени действительно говорили? Что, если они знали, что происходит?

Она остановилась у боковой двери, её рука замерла над ржавой задвижкой. Звуки снаружи были теперь совсем близко: звон металла, шаги, голоса, которые, кажется, спорили о чём-то. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Она не знала, что ждёт её за дверью, но знала одно: она устала быть просто тенью, прячущейся от мира. Её любопытство, острое и упрямое, было сильнее страха, и оно толкало её вперёд, в неизвестность, где ждали ответы — или нечто гораздо хуже.

Она глубоко вдохнула, её грудь поднялась, и медленно потянула задвижку, стараясь не издать ни звука. Дверь приоткрылась, и холодный ветер ворвался внутрь, принеся с собой запах снега, лошадей и чего-то ещё — резкого, почти угрожающего. Элара прижалась к щели, её серые глаза впились в темноту двора, и она затаила дыхание, готовая увидеть то, что навсегда изменит её жизнь.

Элара прижалась к холодной стене у боковой двери, её худое тело почти слилось с тенями, а серые глаза, настороженные и блестящие, впились в узкую щель, которую она осторожно приоткрыла в тяжёлых деревянных ставнях. Холодный ветер ворвался внутрь, лизнув её бледное лицо, усыпанное россыпью веснушек, и растрепав тёмно-русую косу, что свисала на плечо. Её потрёпанная шаль соскользнула, обнажив худое запястье, но она не заметила — всё её внимание было приковано к двору, где разворачивалась сцена, чуждая сонному ритму поместья. Сердце колотилось в груди, шрам на ладони ныл, пульсируя, как будто предупреждал о чём-то, но Элара не могла отвести взгляд.

Во дворе, под серой пеленой мглы, стояли несколько взмыленных лошадей — крепких, покрытых грязью и снегом, с паром, вырывающимся из ноздрей. Их гривы были спутаны, а глаза дико блестели, как будто они чуяли ту же угрозу, что и Элара. Рядом двигались фигуры — человек шесть или семь, высокие, закутанные в тёмные плащи, под которыми поблёскивали потёртые доспехи. Металл их нагрудников и наплечников был исцарапан, покрыт вмятинами, но выглядел крепким, как и сами люди, что его носили. Снег под их сапогами был истоптан, превращён в грязную кашу, и этот беспорядок казался почти оскорбительным для унылой неподвижности поместья.

Элара затаила дыхание, её пальцы, тонкие и дрожащие, вцепились в край ставни. Это были не слуги барона, не его редкие гости и уж точно не разбойники. Эти люди двигались с уверенностью, с той выправкой, что выдаёт солдат или рыцарей — людей, привыкших к приказам и крови. Один из них, коренастый, с густой бородой, поправлял упряжь лошади, его руки, покрытые шрамами, двигались быстро, но устало. Другой, худой и длинный, как жердь, прислонился к стене сарая, его плащ колыхался на ветру, а в руках он небрежно держал арбалет, словно тот был частью его тела. Их голоса, низкие и отрывистые, доносились обрывками, заглушаемые воем ветра.

— …два дня без отдыха… — пробормотал бородач, его голос был хриплым, как будто горло пересохло от долгой дороги.

— Хватит ныть, Торн. Приказ есть приказ, — огрызнулся худой, сплюнув в снег. Его глаза, узкие и острые, обшаривали двор, как будто он ждал нападения.

Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как страх, смешанный с любопытством, сжимает её грудь. Эти люди не просто проездом — они пришли с целью, и эта цель была связана с поместьем. Она вспомнила слова барона, подслушанные в коридоре: «Нападения участились… Король требует ответов…» Её взгляд метнулся к лошадям, к их седельным сумкам, набитым чем-то тяжёлым, и к оружию, что висело на поясах солдат. Это были не просто мечи — некоторые клинки выглядели странно, с выгравированными символами, которые она не могла разобрать издалека, но которые вызывали у неё необъяснимое чувство тревоги.

Она прищурилась, её серые глаза напряглись, пытаясь разглядеть больше деталей. Снег во дворе был не просто истоптан — в нём виднелись следы, слишком глубокие для обычных сапог, как будто кто-то тащил что-то тяжёлое. Её взгляд скользнул к воротам, которые теперь были открыты, и она заметила, как один из солдат, широкоплечий, с коротко стриженной головой, возился с цепью, словно проверяя, надёжно ли она закреплена. Его движения были точными, почти механическими, но в них чувствовалась усталость — глубокая, въевшаяся, как грязь под ногтями.

Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Эти люди не были похожи на тех, кто просто ищет ночлег. Они были здесь по делу, и это дело пугало её больше, чем тень за окном. Она вспомнила треск льда, шёпот в темноте, фигуру с горящими глазами — и вдруг подумала: а что, если эти солдаты здесь из-за этого? Что, если они знают о тенях? Или, хуже, что, если они пришли за ней?

Её дыхание сбилось, и она прижалась ближе к щели, стараясь не издать ни звука. Ветер хлестнул по ставням, заставив их задрожать, и Элара вздрогнула, её шаль соскользнула ещё ниже, обнажая худое плечо. Она знала, что должна уйти, вернуться в каморку, запереться и притвориться, что ничего не видела. Но её ноги не слушались. Любопытство, острое и упрямое, держало её на месте, заставляя смотреть, слушать, запоминать. Эти люди были ключом к чему-то — к ответам, которых она искала, или к опасности, от которой не убежать.

И тогда она услышала новый голос — низкий, ровный, но с такой силой, что он перекрыл вой ветра и приглушённые разговоры. Этот голос был другим — не усталым, не раздражённым, а властным, как удар клинка о щит. Элара напряглась, её глаза расширились, и она поняла, что это голос того, кто командует. Того, кто привёл этих людей сюда. И в этот момент она знала: её жизнь, какой бы незаметной и хрупкой она ни была, вот-вот изменится навсегда.

Элара прильнула к щели в ставнях, её худое тело почти слилось с холодной стеной, а серые глаза, блестящие от напряжения, впились в фигуру, что стояла в центре двора. Ветер выл, хлеща по голым ветвям и взметая снег, но этот человек, казалось, не замечал ни стужи, ни грязи под ногами. Он был высоким, выше всех своих спутников, с атлетическим сложением, которое угадывалось даже под слоями потёртых доспехов. Его присутствие словно уплотняло воздух, заставляя двор, полный солдат и лошадей, казаться лишь фоном для его фигуры. Элара затаила дыхание, её пальцы, тонкие и дрожащие, стиснули край шали, а шрам на ладони запульсировал, как будто почувствовал его взгляд, хотя он ещё не смотрел в её сторону.

Его волосы, короткие и цвета тёмного пепла, были припорошены снегом, но даже в этом беспорядке чувствовалась строгая аккуратность, как будто он обрезал их сам, ножом, без лишней суеты. Лицо его было резким, словно высеченным из камня: высокие скулы, прямой нос, подбородок, твёрдый, как клинок. Над левой бровью тянулся старый шрам — белёсая линия, чуть изогнутая, которая придавала его лицу суровую, почти хищную выразительность. Но больше всего Элару поразили его глаза — холодные, стальные, они медленно обводили двор, отмечая каждую деталь: истоптанный снег, покосившиеся сараи, тёмные окна поместья. Этот взгляд был не просто внимательным — он был оценивающим, как у охотника, который знает, что добыча близко.

На нём были доспехи — не те вычурные латы, что носили столичные рыцари на картинках в книгах, а практичные, выкованные для боя, а не для парадов. Нагрудник, наплечники и наручи были покрыты царапинами и вмятинами, но их тёмная сталь блестела даже в тусклом свете, а дорожная пыль и снег, осевшие на них, лишь подчёркивали, что этот человек прошёл долгий путь. Его плащ, тёмно-серый, почти сливался с мглой, но на груди, под слоем грязи, Элара разглядела едва заметный герб — что-то похожее на щит, перечёркнутый молнией. Она не знала, что это значит, но сам факт его наличия говорил о том, что этот человек не просто наёмник. Он был кем-то важным. Кем-то, кто привык отдавать приказы.

Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как страх, смешанный с любопытством, сжимает её грудь. Она не могла отвести взгляд от этого человека, хотя каждая клетка её тела кричала, что лучше спрятаться, исчезнуть, стать тенью. Он был не похож на тех, кого она видела раньше — ни на барона Вейла, с его усталой надменностью, ни на слуг, чьи плечи гнулись под тяжестью работы. Этот человек был как буря, сдержанная, но готовая разразиться в любой момент. Его движения, когда он повернулся к одному из солдат, были точными, экономными, как у хищника, который не тратит силы зря.

— Проверьте периметр, — сказал он, и его голос, низкий и ровный, прорезал шум двора, как клинок. В нём не было ни гнева, ни усталости — только холодная уверенность, от которой у Элары по спине пробежали мурашки.

— И держите оружие наготове. Мы не в столице.

Солдат, коренастый бородач по имени Торн, кивнул, его лицо напряглось, и он тут же повернулся, чтобы передать приказ другим. Элара заметила, как остальные солдаты, даже тот худой с арбалетом, выпрямились, словно присутствие этого человека заставляло их держать спину ровнее. Он не кричал, не угрожал, но его слова были как закон, и никто не посмел бы возразить.

Элара прищурилась, её серые глаза напряглись, пытаясь разглядеть больше деталей. На поясе у него висел меч — не длинный, как у баронских стражников, а короче, с широким клинком, созданным для ближнего боя. Рукоять была потёртой, обмотанной кожей, потемневшей от времени, но в ней чувствовалась история — сотни схваток, сотни ночей под открытым небом. На его левом запястье, едва видном под рукавом, мелькнула тёмная полоска — браслет или татуировка, Элара не могла разобрать. Но что-то в этом человеке, в его осанке, в его взгляде, заставляло её думать, что он видел больше, чем любой из них. И что он знал больше, чем говорил.

Она сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, вернула её в реальность.

Кто он? Почему он здесь? Её мысли метались, вспоминая подслушанные слова барона: «Нападения участились… Король требует ответов…» Этот человек, с его стальными глазами и пепельными волосами, был частью этого. Может, он пришёл искать тени, что скреблись в её окно? Или, хуже, он пришёл за ней? Элара почувствовала, как её дыхание сбилось, и прижалась ближе к щели, стараясь не издать ни звука. Она не знала, кто он, но знала одно: его появление означало, что её мир, хрупкий и холодный, вот-вот рухнет.

Ветер снова хлестнул по двору, взметнув снег, и пепельноволосый человек поднял голову, его взгляд скользнул по окнам поместья. Элара инстинктивно втянула голову в плечи, её сердце подпрыгнуло, но он не остановился на её окне. Пока не остановился. Она выдохнула, её дыхание осело облачком на холодном воздухе, но ощущение, что он знает, что кто-то наблюдает, не отпускало. Этот человек был опасен. И Элара, сама того не осознавая, уже была частью его истории.

Элара притаилась у щели в ставнях, её худое тело дрожало от холода и напряжения, а серые глаза, блестящие, как мокрый камень, не отрывались от пепельноволосого человека в центре двора. Ветер выл, взметая снег и хлеща по голым ветвям, но он стоял неподвижно, его высокая фигура, облачённая в потёртые доспехи, словно вырезала себе место в этом хаосе. Его присутствие было осязаемым, как удар молота, и Элара чувствовала, как воздух вокруг него уплотняется, становится тяжелее, будто само пространство подчинялось его воле. Она сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, помогла ей удержаться от того, чтобы не отпрянуть, не спрятаться, не исчезнуть.

Каэдан — она ещё не знала его имени, но уже чувствовала, что это имя должно быть таким же твёрдым, как его взгляд — повернулся к своим людям, и его голос, низкий и ровный, разрезал шум двора, как клинок.

— Торн, возьми двоих и проверь сараи. Убедись, что там нет сюрпризов, — сказал он, и в его тоне не было ни тени эмоций, только холодная точность, от которой у Элары по спине пробежали мурашки.

— Грейв, ворота. Никто не входит и не выходит без моего приказа.

Бородач по имени Торн кивнул, его лицо, покрытое шрамами, напряглось, и он тут же махнул рукой двум другим солдатам, указывая на сараи. Худой с арбалетом — Грейв, как поняла Элара — молча направился к воротам, его длинные ноги шагали по истоптанному снегу с лёгкостью, но в его движениях чувствовалась настороженность, как у волка, почуявшего добычу. Остальные солдаты, не дожидаясь дополнительных приказов, начали рассредотачиваться по двору, их доспехи позвякивали, а руки лежали на рукоятях мечей. Никто не спорил, никто не переспрашивал. Приказы Каэдана были как закон, и его люди подчинялись с беспрекословной точностью, которая пугала Элару больше, чем их оружие.

Она прищурилась, её взгляд скользнул по его фигуре, пытаясь уловить детали. Его доспехи, хоть и покрытые дорожной пылью и снегом, были выкованы с мастерством: каждый шов, каждая пластина говорили о том, что они созданы для боя, а не для показухи. На его поясе висел меч, короткий и широкий, с потёртой рукоятью, а рядом — кинжал, лезвие которого было спрятано в ножнах, но Элара почему-то была уверена, что он умеет им пользоваться. Его плащ, тёмно-серый, колыхался на ветру, и на груди, под слоем грязи, она снова заметила тот герб — щит, перечёркнутый молнией. Он был едва виден, но что-то в этом символе заставило её сердце сжаться, как будто она уже видела его раньше, в каком-то забытом сне.

Каэдан повернулся, его стальные глаза обвели двор, и Элара инстинктивно втянула голову в плечи, её худое тело прижалось к стене, словно она могла раствориться в тенях. Он не кричал, не размахивал руками, как это делал барон Вейл в приступах гнева, но его власть была иной — холодной, непреклонной, как зимний лёд. Она видела, как солдаты, даже те, что казались закалёнными и грубыми, держали спины ровнее в его присутствии, как их взгляды невольно искали его одобрения. Даже лошади, взмыленные и нервные, будто чувствовали его, стоя неподвижно, пока он не прошёл мимо.

— Сир, — голос Торна, хриплый и усталый, вырвал Элару из её мыслей. Бородач вернулся от сараев, его сапоги оставляли грязные следы на снегу.

— Всё чисто. Только крысы да старый хлам.

Каэдан кивнул, его лицо осталось неподвижным, но в этом жесте было что-то большее, чем простое согласие — словно он уже знал ответ, но проверял своего человека.

— Хорошо, — сказал он, его голос был таким же ровным, как прежде, но в нём чувствовалась тень усталости, едва уловимая, как трещина в камне.

— Размещайте лошадей. И будьте начеку. Эта ночь не для сна.

Торн кивнул и отошёл, а Каэдан повернулся к поместью, его взгляд скользнул по тёмным окнам, и Элара почувствовала, как её дыхание замерло. Она была уверена, что он не видит её — щель в ставнях была слишком узкой, а она стояла в тени, — но его глаза, холодные и острые, словно резали сам воздух, и ей показалось, что он знает, что за ним наблюдают. Она сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей удержаться от паники.

Элара не могла отвести взгляд от этого человека. Он был не просто командиром, не просто рыцарем. В нём было что-то ещё — сила, которая пугала и притягивала одновременно. Она вспомнила подслушанные слова барона: «Нападения участились… Король требует ответов…» Этот человек, с его пепельными волосами и стальным взглядом, был здесь не случайно. Он пришёл за чем-то — или за кем-то. И Элара, сама того не осознавая, чувствовала, что её судьба, хрупкая и незаметная, уже переплелась с его.

Ветер хлестнул по двору, взметнув снег, и Каэдан, не обращая на него внимания, сделал шаг к поместью, его плащ взметнулся, как крыло ворона. Элара затаила дыхание, её сердце колотилось, и она поняла, что этот человек — не просто гость. Он был предвестником перемен, и эти перемены несли с собой бурю, от которой не спрятаться.

Элара притаилась у щели в ставнях, её худое тело дрожало от холода и напряжения, а серые глаза, острые и внимательные, следили за двором, где пепельноволосый рыцарь, Каэдан, стоял, словно высеченный из камня. Его высокая фигура, облачённая в потёртые доспехи, излучала холодную власть, и даже ветер, казалось, обходил его стороной. Солдаты вокруг двигались чётко, выполняя его приказы, а лошади, взмыленные и нервные, фыркали, но не смели рваться с привязи. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, как всегда, помогла ей удержаться от того, чтобы не отступить, не спрятаться в тени. Но тут её внимание привлекло движение у главного входа поместья.

Дверь крыльца, тяжёлая и обитая железом, со скрипом распахнулась, выпуская двух мужчин, чьи фигуры резко контрастировали с суровой уверенностью Каэдана. Первым шёл Келвин, управляющий поместьем, — тощий, сутулый, с лицом, похожим на смятую пергаментную страницу. Его редкие волосы, цвета грязной соломы, торчали из-под шерстяной шапки, а маленькие глазки, бегающие и беспокойные, метались от Каэдана к солдатам и обратно. Его плащ, хоть и дорогой, был заношен, а руки, сжимавшие какой-то свиток, дрожали так, что казалось, он вот-вот уронит его в снег. За ним, кашляя и кряхтя, плёлся барон Вейл, закутанный в меховой плащ, который делал его фигуру ещё более грузной. Его лицо, обычно багровое от бренди, теперь было бледным, с синеватыми тенями под глазами, а редкие седые волосы прилипли к потному лбу. Он выглядел старше своих лет, и его кашель, хриплый и надрывный, эхом разносился по двору.

Элара нахмурилась, её бледное лицо напряглось. Она привыкла видеть барона грозным, его голос, отдающий приказы, гремел в поместье, заставляя слуг съёживаться. Но сейчас он был другим — сгорбленным, почти жалким, и в его взгляде, устремлённом на Каэдана, читалась смесь страха и подобострастия, как у собаки, ожидающей удара. Келвин, напротив, пытался держаться увереннее, но его суетливые движения и нервный смех выдавали, что он чувствует себя не лучше.

— Сир… э-э… добро пожаловать в поместье Вейл, — начал Келвин, его голос был высоким, почти писклявым, и дрожал, как лист на ветру. Он сделал шаг вперёд, неловко поклонился, чуть не уронив свиток.

— Мы… не ожидали гостей, особенно в такую ночь, но…

Каэдан не ответил сразу. Его стальные глаза, холодные и острые, медленно переместились с Келвина на барона, и Элара почувствовала, как воздух во дворе стал ещё тяжелее. Он не спешил, его молчание было как оружие, заставляющее собеседников ёрзать. Затем он шагнул вперёд, его сапоги оставили глубокие следы в истоптанном снеге, и вытащил из-под плаща свёрнутый пергамент, запечатанный красным воском. Герб на печати — тот же щит с молнией — блеснул в тусклом свете, и Элара невольно затаила дыхание.

— По приказу короля, — произнёс Каэдан, его голос был ровным, но в нём чувствовалась сталь, которая не терпит возражений. Он протянул пергамент Келвину, но его взгляд остался прикован к барону, словно оценивая, насколько далеко тот готов зайти в своём подобострастии.

— Я — сир Каэдан из ордена Громового Щита. Мы здесь, чтобы расследовать… определённые события.

Келвин схватил пергамент, его пальцы дрожали, когда он сломал печать и начал разворачивать документ. Его глаза пробежали по строкам, и Элара заметила, как его лицо побледнело ещё сильнее, а губы задрожали, как будто он пытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Барон Вейл кашлянул, его рука вцепилась в меховой воротник, и он сделал шаг вперёд, пытаясь вернуть себе хоть толику достоинства.

— Сир Каэдан, — прохрипел он, его голос был слабым, но он старался говорить громче, чтобы скрыть дрожь.

— Поместье Вейл всегда лояльно короне. Если есть какие-то… недоразумения, я уверен, мы можем всё уладить. Прошу, войдите, отдохните с дороги…

Каэдан слегка наклонил голову, но в этом жесте не было ни капли тепла. Его шрам над бровью, белёсый и изогнутый, казался ещё заметнее в тусклом свете, и Элара вдруг подумала, что он, должно быть, получил его в бою — и что тот, кто оставил этот шрам, вряд ли пережил встречу.

— Отдых подождёт, — сказал он, и его тон был таким же холодным, как снег под ногами.

— Мы здесь не для гостеприимства. Ваше поместье упомянуто в докладах. Странные события, барон. Исчезновения. Следы, которых не должно быть. Вы знаете, о чём я говорю?

Барон открыл рот, но тут же закашлялся, его лицо исказилось, и он прижал руку к груди. Келвин, всё ещё сжимая пергамент, поспешно вмешался:

— Сир, это… это, должно быть, ошибка! Здесь ничего такого… просто слухи, деревенские байки! Мы…

— Достаточно, — оборвал Каэдан, и его голос, хоть и не стал громче, заставил Келвина замолчать, как будто кто-то захлопнул книгу.

— Я не спрашивал вашего мнения, управляющий. Я жду ответов. И я их получу.

Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей удержаться от паники. Она смотрела на барона, на его дрожащие руки, на Келвина, чьё лицо теперь было белее снега, и понимала, что они боятся. Боятся этого человека, чья власть была не в громких словах, а в холодной уверенности, которая заставляла всех вокруг чувствовать себя меньше. Но её мысли кружились вокруг другого: «Странные события… Следы, которых не должно быть». Она вспомнила тень за окном, шёпот её имени, треск льда. Что, если Каэдан здесь из-за этого? Что, если он знает о тенях? Или, хуже, что, если он знает о ней?

Ветер хлестнул по двору, взметнув снег, и Каэдан, не обращая на него внимания, сделал шаг к крыльцу, его плащ взметнулся, как крыло. Элара затаила дыхание, её сердце колотилось, и она поняла, что этот человек — не просто рыцарь. Он был охотником. И она, сама того не желая, уже попала в его поле зрения.

Элара притаилась в тени у боковой двери, её худое тело вжалось в холодный камень стены, а серые глаза, острые и внимательные, следили за сценой на крыльце через узкую щель в ставнях. Ветер выл, хлеща по двору и взметая снег, но её внимание было приковано к трём фигурам: пепельноволосому рыцарю, Каэдану, чья холодная власть заставляла воздух дрожать, и двум мужчинам перед ним — Келвину и барону Вейлу, чьи лица были искажены страхом и подобострастием. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, помогла ей удержаться от того, чтобы не задрожать, не выдать себя. Она была тенью, незаметной, как пыль в углу, но её разум работал быстро, впитывая каждую деталь, каждый жест, каждое слово.

Барон Вейл, которого она привыкла бояться — его громкий голос, его тяжёлая рука, его взгляд, полный высокомерия, — теперь выглядел жалко. Его грузная фигура, закутанная в меховой плащ, сутулилась, как будто он пытался стать меньше под стальным взглядом Каэдана. Его лицо, обычно багровое от бренди, было бледным, с синеватыми тенями под глазами, а седые волосы прилипли к потному лбу. Он кашлянул, его хриплый кашель эхом разнёсся по двору, и Элара заметила, как его рука, сжимавшая воротник плаща, дрожала. Это был не тот барон, что кричал на слуг и грозился выгнать её за малейшую провинность. Это был человек, который знал, что его власть — ничто перед этим рыцарем.

Келвин, стоявший рядом, был не лучше. Его тощее тело, утопавшее в заношенном

плаще, дёргалось от нервных движений, а маленькие глазки, похожие на бусины, метались между Каэданом и пергаментом, который он всё ещё сжимал в дрожащих руках. Его голос, когда он пытался говорить, был высоким и ломким, как будто он боялся, что каждое слово может стать последним. Элара знала Келвина как человека придирающегося, но трусливого, всегда прячущегося за спиной барона, и сейчас он выглядел так, будто готов был провалиться сквозь землю, лишь бы избежать этого разговора.

Каэдан, напротив, был воплощением силы. Его высокая фигура, облачённая в потёртые, но крепкие доспехи, стояла неподвижно, а пепельные волосы, припорошённые снегом, слегка шевелились на ветру. Его лицо, с резкими чертами и шрамом над бровью, не выражало ничего — ни гнева, ни нетерпения, только холодную уверенность, которая заставляла всех вокруг чувствовать себя меньше. Его стальные глаза, острые, как лезвие, скользили по барону и Келвину, и Элара почувствовала, как её собственное сердце сжалось, хотя он даже не смотрел в её сторону. Этот человек не просто командовал своими солдатами — он командовал самим пространством, самим временем, и никто не смел ему перечить.

— Мы… сделаем всё, что в наших силах, сир, — выдавил барон, его голос был хриплым, почти умоляющим. Он снова кашлянул, его рука вцепилась в плащ, как будто он искал в нём защиты.

— Поместье открыто для вас. Если король требует…

— Король не требует, — оборвал его Каэдан, и его голос, хоть и остался ровным, был как удар хлыста.

— Король приказывает. И я здесь, чтобы эти приказы были выполнены. Вы предоставите нам доступ ко всем записям, ко всем уголкам поместья. И если вы что-то скрываете, барон, я это найду.

Келвин пискнул что-то невнятное, его пальцы смяли пергамент, а барон лишь кивнул, его лицо стало ещё бледнее. Элара смотрела на них, и в её груди росло странное чувство — смесь облегчения и ужаса. Она боялась барона всю свою жизнь, его гнева, его власти над поместьем, но теперь она видела, как он съёживается перед Каэданом, как его сила тает, как снег под солнцем. Этот рыцарь, с его пепельными волосами и стальным взглядом, обладал настоящей властью — не той, что строится на криках и угрозах, а той, что заставляет людей подчиняться одним своим присутствием.

Её мысли метались, пытаясь сложить кусочки воедино. «Странные события… Исчезновения… Следы, которых не должно быть», — слова Каэдана эхом звучали в её голове, и она вспомнила тень за окном, шёпот её имени, треск льда. Что, если он здесь из-за этого? Что, если он знает о тенях, о звёздах, о том, что скрывается в её прошлом? Элара сжала кулак сильнее, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей удержаться от паники. Она была всего лишь служанкой, незаметной, как тень, но почему тогда её сердце колотилось, как будто она была в центре этой бури?

Она прищурилась, её взгляд скользнул по Каэдану, пытаясь уловить больше деталей. Его доспехи, покрытые царапинами и пылью, говорили о долгих дорогах и сражениях, а меч на поясе, с потёртой рукоятью, выглядел так, будто он был частью его тела. Но было в нём что-то ещё — какая-то тень в его осанке, в том, как он держал голову, словно нёс на плечах груз, о котором никто не знал. Элара не могла объяснить, почему это бросилось ей в глаза, но она чувствовала, что этот человек не просто выполняет приказы. Он был здесь по личной причине, и эта причина пугала её больше, чем его власть.

Ветер хлестнул по двору, взметнув снег, и Каэдан повернулся, его взгляд скользнул по окнам поместья, и Элара инстинктивно втянула голову в плечи, её худое тело прижалось к стене. Она была уверена, что он не видит её — щель в ставнях была слишком узкой, а она стояла в тени, — но его глаза, холодные и острые, словно резали сам воздух, и ей показалось, что он знает, что за ним наблюдают. Она затаила дыхание, её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу, но она не шевельнулась. Этот человек был опасен, и она, сама того не желая, уже попала в его поле зрения — или скоро попадёт.

Элара застыла в тени у боковой двери, её худое тело прижалось к холодному камню стены так сильно, что шершавый гранит царапал кожу сквозь тонкую рубаху. Её серые глаза, огромные и блестящие от напряжения, следили за Каэданом через узкую щель в ставнях, впитывая каждый его жест, каждое слово, что он бросал барону и Келвину. Ветер выл, взметая снег во дворе, но его холод был ничем по сравнению с тем, что она почувствовала, когда взгляд пепельноволосого рыцаря, холодный и острый, как сталь, внезапно остановился на её укрытии. На долю секунды их глаза встретились, и Элара почувствовала, как мир вокруг замер, словно само время остановилось под тяжестью этого взгляда.

Его глаза, стальные и непроницаемые, словно резали тьму, проникая сквозь щель в ставнях, сквозь тени, в которых она пряталась. Это не был случайный взгляд — он был точным, как удар клинка, и Элара ощутила, как её сердце подпрыгнуло к горлу, а дыхание застряло, как будто кто-то сжал её лёгкие. Она хотела отшатнуться, спрятаться глубже, но её тело не слушалось, парализованное этим моментом. Каэдан смотрел прямо на неё, и в его взгляде не было ни удивления, ни гнева — только холодная, почти механическая оценка, как будто он мгновенно разобрал её на части: худую фигуру, растрёпанную косу, бледное лицо с россыпью веснушек. Элара почувствовала себя обнажённой, уязвимой, как будто он видел не только её, но и её страх, её шрам, её тайны.

Она сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, чуть не заставила её вскрикнуть, но она прикусила губу, подавляя звук. Её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая худое запястье, но она не шевельнулась, боясь даже дышать. Каэдан стоял неподвижно, его высокая фигура, облачённая в потёртые доспехи, возвышалась над двором, а пепельные волосы, припорошённые снегом, слегка шевелились на ветру. Его лицо, с резкими чертами и шрамом над бровью, было непроницаемым, но в его глазах мелькнуло что-то — не интерес, не угроза, а что-то более глубокое, как будто он увидел в ней отголосок чего-то, что знал или боялся.

Момент длился всего секунду, но для Элары он растянулся в вечность. Она почувствовала, как её кожа покрылась мурашками, как шрам на ладони запульсировал сильнее, словно откликаясь на его взгляд. Её мысли метались, вспоминая тень за окном, шёпот её имени, слова матери: «Не смотри на звёзды, Эли. Они лгут». Что, если этот человек знает? Что, если он видит в ней то, что она сама не понимает? Её грудь сжалась, и она вдруг осознала, что он — не просто рыцарь, не просто посланник короля. Он был охотником, и она, сама того не желая, стала его добычей.

Каэдан отвернулся, его взгляд скользнул обратно к барону, который всё ещё бормотал что-то о гостеприимстве, и момент разорвался, как натянутая струна. Элара выдохнула, её дыхание вырвалось рваным облачком, и она почувствовала, как её ноги подкосились. Она прижалась спиной к стене, её худое тело дрожало, а сердце колотилось так громко, что она боялась, что его стук выдаст её. Он видел её. Она была уверена в этом. Но почему он не сказал ничего? Почему не указал на неё, не приказал своим людям вытащить её из тени? Эта неизвестность пугала её больше, чем если бы он прямо обвинил её в чём-то.

— …все записи будут предоставлены, сир, — голос барона, хриплый и подобострастный, вернул Элару к реальности. Она заставила себя снова взглянуть через щель, хотя каждый инстинкт кричал, что лучше бежать. Каэдан кивнул, его лицо осталось неподвижным, но Элара заметила, как его рука, лежащая на рукояти меча, слегка напряглась, как будто он был готов к чему-то, чего никто другой не видел. Его солдаты продолжали двигаться по двору, их доспехи позвякивали, а лошади фыркали, но всё это казалось далёким, нереальным по сравнению с тем мгновением, когда их глаза встретились.

Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как страх, смешанный с любопытством, сжимает её грудь. Этот человек был не просто опасен — он был загадкой, и эта загадка была связана с ней, с её прошлым, с тенями, что преследовали её. Она вспомнила его слова: «Странные события… Следы, которых не должно быть». Что он искал? И почему его взгляд, такой холодный и пустой, казался ей знакомым, как будто она уже видела его в кошмарах?

Ветер хлестнул по ставням, заставив их задрожать, и Элара инстинктивно втянула голову в плечи, её тёмно-русая коса качнулась. Она знала, что должна уйти, вернуться в каморку, запереться и притвориться, что ничего не видела. Но её ноги не слушались. Она была тенью, но тень, которую заметили, уже не может оставаться незримой. И Элара, сама того не осознавая, сделала первый шаг к тому, чтобы перестать быть просто наблюдателем.

Элара отшатнулась глубже в тень, её худое тело вжалось в холодный камень стены так сильно, что она почувствовала, как шершавый гранит царапает кожу сквозь тонкую рубаху. Её сердце ушло в пятки, колотясь с такой силой, что казалось, оно разорвёт грудь. Взгляд Каэдана, холодный и пронзительный, как зимний ветер, всё ещё горел в её памяти, хотя он уже отвернулся, его стальные глаза снова скользили по барону и Келвину. Но тот краткий момент, когда их взгляды встретились, оставил в ней след — как ожог, как укол льда, как нечто, что она не могла ни понять, ни забыть. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, была единственным, что удерживало её от того, чтобы не рухнуть на пол от ужаса.

Её серые глаза, огромные и блестящие от страха, метались по щели в ставнях, но она не смела снова выглянуть, боясь, что он опять посмотрит на неё. Его взгляд был не просто холодным — он был пустым, как бездонная пропасть, и в этой пустоте Элара не нашла ни удивления, ни интереса, ни угрозы. Только мгновенную оценку, как будто он за секунду разобрал её на части: её худую фигуру, растрёпанную косу, бледное лицо с россыпью веснушек. Но было в этом взгляде ещё что-то — тень, которую она не могла прочесть. Узнавание? Сомнение? Или просто усталость, скрытая за стальной маской? Элара не знала, и эта неопределённость пугала её больше, чем если бы он указал на неё и приказал вытащить из укрытия.

Её дыхание сбилось, вырываясь рваными облачками в холодном воздухе, и она прижалась спиной к стене, её худое тело дрожало, а потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу. Она закрыла глаза, пытаясь унять панику, но образ Каэдана стоял перед ней, как выжженный: его пепельные волосы, припорошённые снегом, резкие черты лица, шрам над бровью, доспехи, покрытые царапинами и пылью. Он был не просто рыцарем, не просто посланником короля — он был чем-то большим, чем-то, что связывало её с тенями, с шёпотом за окном, с тем, что она боялась вспомнить. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как шрам на ладони запульсировал сильнее, словно откликаясь на её смятение.

— Он видел меня, — прошептала она, её голос был тонким, почти потерянным в вое ветра, что доносился снаружи. Этот шёпот был для неё самой, попыткой осознать, что только что произошло. Но почему он ничего не сказал? Почему не подозвал своих людей, не указал на её укрытие? Она была всего лишь служанкой, незаметной, как пыль в углу, но его взгляд говорил, что он увидел в ней больше, чем просто тень. И эта мысль была как нож, вонзившийся в её грудь.

Она заставила себя открыть глаза и снова прильнуть к щели в ставнях, хотя каждый инстинкт кричал, что лучше бежать. Каэдан стоял на крыльце, его высокая фигура возвышалась над бароном и Келвином, которые выглядели рядом с ним жалкими, как побитые собаки. Его голос, низкий и ровный, доносился обрывками, заглушаемый ветром, но Элара уловила слова: «…записи… свидетели… правда». Барон кивнул, его лицо было бледным, а Келвин суетливо теребил пергамент, как будто тот мог защитить его от этого рыцаря. Но Элара видела, что они боятся — не просто его власти, а чего-то, что он принёс с собой. Чего-то, что, возможно, было связано с ней.

Её мысли метались, вспоминая тень за окном, шёпот её имени, слова матери: «Они лгут, Эли». Что, если Каэдан знает? Что, если он видит в ней то, что она сама не понимает? Она вспомнила его доспехи, покрытые царапинами, меч с потёртой рукоятью, герб с молнией на груди. Этот человек был охотником, и она, сама того не желая, стала частью его охоты. Но за чем он охотился? За тенями? За звёздами? Или за ней?

Элара сжала кулак сильнее, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Она не могла просто стоять здесь, ожидая, что он вернётся за ней. Но и бежать было некуда — поместье, её холодный и знакомый мир, теперь было полно чужаков, и Каэдан, с его стальным взглядом и пустотой в глазах, был самым опасным из них. Она посмотрела на свои руки, бледные и дрожащие, и вдруг заметила, как свет от лампы в коридоре отбрасывает её тень на стену — длинную, изломанную, почти живую. Элара вздрогнула, её взгляд метнулся к тени, и на миг ей показалось, что она шевельнулась, как будто хотела что-то сказать.

— Нет, — прошептала она, её голос сорвался на хрип. Она отвернулась от тени, её грудь сжалась, и она заставила себя сосредоточиться на дворе, на Каэдане, на бароне, на реальности. Но ощущение, что она разоблачена, что её заметили, не отпускало. Каэдан видел её, и эта встреча, хоть и безмолвная, была только началом. Элара знала: её жизнь, хрупкая и незаметная, уже не будет прежней.

Элара стояла, вжавшись в холодный камень стены, её худое тело дрожало, а серые глаза, всё ещё расширенные от ужаса, следили за Каэданом через узкую щель в ставнях. Момент, когда их взгляды встретились, всё ещё горел в её памяти, как раскалённый уголь, но теперь он отвернулся, его стальные глаза снова были прикованы к барону Вейлу и Келвину, которые съёживались под его холодной властью. Её сердце колотилось, шрам на ладони ныл, пульсируя, как будто откликаясь на её смятение, но она заставила себя дышать тише, боясь выдать своё присутствие. Она была тенью, незаметной, но теперь, после того взгляда, чувствовала себя обнажённой, как будто Каэдан видел не только её, но и её тайны, её страхи, её прошлое.

Ветер выл, хлеща по двору и взметая снег, но голос Каэдана, низкий и ровный, пробивался сквозь этот шум, как клинок через ткань. Элара напрягла слух, ловя обрывки его слов, которые доносились с крыльца, где он стоял, возвышаясь над бароном и управляющим. Его пепельные волосы, припорошённые снегом, слегка шевелились, а потёртые доспехи поблёскивали в тусклом свете, подчёркивая его суровую, почти нечеловеческую решимость.

— …по приказу короля, — говорил он, его тон был деловым, но в нём чувствовалась сталь, которая не терпит возражений.

— Мы здесь, чтобы расследовать странные события в этом регионе. Исчезновения. Необычная активность. Следы, которых не должно быть.

Элара затаила дыхание, её худые пальцы, покрытые лёгкими мозолями, стиснули край потрёпанной шали. Каждое слово Каэдана падало в её сознание, как камень в тёмную воду, поднимая волны вопросов и страхов. Исчезновения? Необычная активность? Она вспомнила тень за окном, шёпот её имени, треск льда, и её грудь сжалась, как будто кто-то затянул верёвку вокруг рёбер. Что он знает? Что ищет? И почему его слова звучат так, будто они касаются её, будто они проникают в её сны, в её кошмары?

Барон Вейл кашлянул, его хриплый кашель был полон нервозности, и он попытался ответить, его голос дрожал, выдавая страх.

— Сир, я… уверяю вас, это всё слухи, — пробормотал он, его грузная фигура сутулилась ещё сильнее под меховым плащом.

— Деревенские байки, ничего больше. Люди пропадают… бывает. Зима суровая, волки…

— Волки не оставляют следов, которые я видел, — оборвал его Каэдан, и в его голосе не было ни капли сомнения. Он сделал шаг вперёд, его сапоги оставили глубокие отпечатки в истоптанном снегу, и Элара заметила, как барон невольно отступил, а Келвин, сжимавший пергамент, съёжился, как мышь перед котом.

— И они не шепчут в темноте. Не лгите мне, барон. Это не просьба.

Келвин пискнул что-то невнятное, его маленькие глазки забегали, а руки так сильно смяли пергамент, что он начал рваться. Барон открыл рот, но лишь кашлянул снова, его лицо побледнело, и он прижал руку к груди, как будто искал защиты в своём меховом плаще. Элара смотрела на них, и её страх перед бароном, который когда-то казался ей всемогущим, таял, как снег под солнцем. Он был слаб перед Каэданом, его власть — лишь тень по сравнению с холодной, непреклонной силой этого рыцаря.

Но её мысли кружились вокруг слов Каэдана. «Следы, которых не должно быть… Шёпот в темноте…» Они были слишком точными, слишком близкими к тому, что она видела, что чувствовала. Она вспомнила, как тень за окном двигалась, как её имя звучало в вое ветра, как шрам на ладони горел, когда она смотрела на звёзды. Что, если он здесь из-за этого? Что, если он ищет не просто пропавших людей, а что-то большее — что-то, связанное с ней? Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей удержаться от паники, но не от вопросов, которые роились в её голове.

Она прищурилась, её взгляд скользнул по Каэдану, пытаясь уловить больше деталей. Его доспехи, покрытые царапинами и пылью, говорили о долгих дорогах и сражениях, а меч на поясе, с потёртой рукоятью, выглядел так, будто он был частью его тела. Герб на груди — щит с молнией — казался знакомым, как будто она видела его в каком-то забытом сне, и это чувство усиливало её тревогу. Его лицо, с резкими чертами и шрамом над бровью, было непроницаемым, но в его осанке, в том, как он держал голову, чувствовалась тяжесть — не усталость, а груз, который он нёс молча.

— Мы… предоставим всё, что нужно, сир, — выдавил барон, его голос был почти умоляющим.

— Записи, слуги, всё… Только скажите, что вам нужно.

Каэдан кивнул, его движение было едва заметным, но в нём чувствовалась окончательность, как будто он уже решил, что будет дальше.

— Хорошо, — сказал он, и его голос, хоть и оставался ровным, был как удар молота. — Начнём с ваших людей. Каждый, кто видел или слышал что-то странное, должен быть допрошен. И не пытайтесь утаить кого-то, барон. Я узнаю.

Элара почувствовала, как её дыхание сбилось. Каждый, кто видел или слышал… Это означало, что он будет искать её. Она была никем — служанкой, тенью, — но она видела тень, слышала шёпот, чувствовала звёзды, которые, по словам матери, лгали. Её худое тело задрожало, и она прижалась спиной к стене, её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу. Она хотела бежать, спрятаться в своей каморке, запереть дверь и притвориться, что ничего не знает. Но она знала, что это бесполезно. Каэдан видел её, и его взгляд, холодный и пустой, был как крюк, который уже зацепил её.

Ветер хлестнул по ставням, заставив их задрожать, и Элара инстинктивно втянула голову в плечи. Она была в ловушке — между тенями, что шептались за окном, и этим рыцарем, чья миссия, похоже, была связана с её судьбой. И она не знала, что страшнее: тьма снаружи или сталь в его глазах.

Элара осталась в тени у боковой двери, её худое тело прижалось к холодному камню стены, а серые глаза, всё ещё расширенные от смятения, следили за двором через узкую щель в ставнях. Момент, когда взгляд Каэдана пронзил её, всё ещё пульсировал в её груди, как открытая рана, но теперь он ушёл — его высокая фигура, облачённая в потёртые доспехи, исчезла за тяжёлой дверью поместья вместе с бароном Вейлом и Келвином. Дверь захлопнулась с глухим стуком, и этот звук, эхом разнёсшийся по двору, был как точка в старой главе её жизни. Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, помогла ей удержаться от паники, но не от ощущения, что всё вокруг изменилось.

Двор, ещё недавно сонный и унылый, теперь кипел движением, но это движение было не хаотичным, а чётким, деловитым, почти пугающим своей организованностью. Солдаты Каэдана — шесть или семь крепких мужчин в тёмных плащах и исцарапанных доспехах — рассредоточились по периметру, их шаги оставляли глубокие следы в истоптанном снегу. Их лица, грубые и обветренные, были напряжены, а руки лежали на рукоятях мечей или арбалетов, готовые к любому движению. Ветер выл, хлеща по голым ветвям, но они, казалось, не замечали ни стужи, ни усталости, выполняя приказы своего командира с молчаливой точностью.

Элара прищурилась, её взгляд скользнул по солдатам, пытаясь уловить детали. Тот, кого звали Торн — коренастый бородач с лицом, покрытым шрамами, — стоял у сарая, отдавая короткие команды двум другим, которые тащили тяжёлые мешки из седельных сумок. Его голос, хриплый и усталый, был едва слышен, но в нём чувствовалась привычка к повиновению. Худой, с арбалетом — Грейв, как она запомнила, — занял пост у ворот, его длинные ноги расставлены, а глаза, узкие и острые, обшаривали темноту за пределами двора, как будто он ждал, что тени оживут. Остальные солдаты двигались молча, их доспехи позвякивали, а оружие, висевшее на поясах, выглядело не просто украшением, а инструментом, который они знали, как использовать.

Она заметила, как один из них, широкоплечий, с коротко стриженной головой, присел у костра, который они разожгли в центре двора. Пламя, слабое и дрожащее, отбрасывало блики на его лицо, и Элара увидела, как он достал из-под плаща небольшой свёрток — кусок хлеба и вяленого мяса. Он ел быстро, но аккуратно, его движения были механическими, как у человека, привыкшего экономить силы. Другой солдат, помоложе, с рыжими волосами, торчащими из-под шлема, подошёл к лошадям, проверяя их упряжь, и тихо шептал что-то, успокаивая животных. Лошади, взмыленные и нервные, фыркали, но под его руками успокаивались, и Элара вдруг подумала, что эти люди, несмотря на их суровость, были не просто машинами для войны — у них была своя жизнь, свои привычки, свои страхи.

Но их присутствие изменило поместье. Элара чувствовала это в воздухе, пропитанном запахом мокрого снега, лошадиного пота и металла. Страх перед бароном, который когда-то был её постоянным спутником, отступил, сменившись новым, более острым напряжением. Эти чужаки, с их молчаливой деловитостью и оружием, принесли с собой не просто приказы, а ощущение, что поместье больше не принадлежит Вейлу. Они заняли двор, как армия занимает крепость, и их власть, хоть и временная, была осязаемой, как холод, что пробирал её до костей.

Элара сглотнула, её горло пересохло, и она вспомнила слова Каэдана: «Странные события… Исчезновения… Шёпот в темноте». Эти солдаты были здесь не для отдыха, не для ночлега. Они искали что-то — или кого-то. И Элара, сама того не желая, чувствовала, что её тень, её шрам, её сны о звёздах были частью этой загадки. Она сжала кулак сильнее, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться, но не отогнала вопросы, которые роились в её голове.

Она посмотрела на двор, где солдаты продолжали свои дела: кто-то проверял оружие, кто-то укреплял посты, кто-то подбрасывал ветки в костёр. Их движения были точными, но в них чувствовалась усталость — глубокая, въевшаяся, как грязь под ногтями. Элара вдруг подумала, что эти люди, как и она, были пешками в чьей-то игре, но их командир, Каэдан, был чем-то большим. Его слова, его взгляд, его власть — всё это говорило, что он знает больше, чем говорит, и что его миссия может разрушить всё, что она знала.

Ветер хлестнул по ставням, заставив их задрожать, и Элара инстинктивно втянула голову в плечи, её тёмно-русая коса качнулась. Она знала, что должна уйти, вернуться в каморку, запереться и притвориться, что ничего не видела. Но её ноги не слушались. Поместье, её холодный и знакомый мир, теперь было чужим, и она, тень среди теней, чувствовала, что её время прятаться подходит к концу. Каэдан и его люди принесли с собой бурю, и Элара, сама того не осознавая, уже стояла в её эпицентре.

Элара осталась в своём укрытии у боковой двери, её худое тело прижалось к холодному камню стены, а серые глаза, внимательные и настороженные, следили за двором через узкую щель в ставнях. Ветер выл, взметая снег и хлеща по голым ветвям, но её взгляд был прикован к солдатам Каэдана, которые двигались по двору с деловитой точностью, как волки, окружившие стадо. Их присутствие, тяжёлое и чужеродное, изменило поместье, и Элара чувствовала, как привычный ритм её мира — скрип половиц, шёпот слуг, гневные окрики барона — растворяется под их молчаливой силой. Она сжала кулак, её ногти впились в шрам на ладони, и боль, острая и знакомая, помогла ей удержаться от того, чтобы не задрожать, но не отогнала ощущение, что она наблюдает за чем-то, что ей не понять.

Солдаты Каэдана — шесть или семь крепких мужчин в тёмных плащах и потёртых доспехах — были не похожи на тех, кто обычно появлялся в поместье. Их лица, обветренные и покрытые шрамами, говорили о годах, проведённых в сражениях и на дорогах, а их движения, чёткие и экономные, выдавали профессионализм, который пугал своей отточенностью. Торн, коренастый бородач с грубым голосом, стоял у сарая, проверяя оружие своих людей; его руки, покрытые старыми мозолями, двигались с уверенностью человека, который знает, как держать меч. Грейв, худой и длинный, с арбалетом, всё ещё сторожил ворота, его узкие глаза обшаривали темноту, как будто он видел в ней больше, чем обычный человек. Другие солдаты, чьи имена Элара не знала, занимались своими делами: один разводил костёр, другой проверял лошадей, третий укреплял посты. Их доспехи позвякивали, а оружие, висевшее на поясах, выглядело так, будто оно было продолжением их тел.

Элара прищурилась, её взгляд скользнул по их фигурам, подмечая детали. На одном из солдат, широкоплечем, с коротко стриженной головой, она заметила татуировку на запястье — грубый рисунок волчьей головы, выглядывающий из-под рукава. Его лицо, освещённое дрожащим пламенем костра, было суровым, но в уголках глаз прятались морщины, как будто он когда-то умел смеяться. Рыжий парень, тот, что успокаивал лошадей, двигался мягко, почти нежно, его пальцы гладили морду взмыленной кобылы, и Элара уловила, как он шепнул:

— Тише, девочка, всё хорошо…

Его голос, хоть и тихий, был тёплым, и это тепло так контрастировало с холодной деловитостью его товарищей, что Элара на миг почувствовала укол зависти — к его способности находить покой даже в такой ночи.

Но этот покой был иллюзией. Эти люди были волками среди овец, и их присутствие подчёркивало хрупкость мира поместья. Элара перевела взгляд на нескольких слуг, которые робко появились во дворе, их фигуры, сутулые и запуганные, казались почти призрачными рядом с солдатами. Старая Марта, кухарка, сгорбленная под тяжестью лет, тащила ведро воды, её лицо было напряжено, а глаза избегали солдат, как будто она боялась привлечь их внимание. Молодой конюх Лен, тощий и нескладный, замер у сарая, сжимая в руках вилы, его взгляд метался от Торна к лошадям, как будто он не знал, что делать. Слуги, привыкшие к гневу барона и его придиркам, теперь выглядели потерянными, их движения были суетливыми, а лица — бледными от нового, незнакомого страха.

Солдаты, напротив, не обращали на них внимания. Они были заняты своим делом, их взгляды скользили мимо слуг, как будто те были частью пейзажа — не угрозой, не союзниками, просто фоном. Торн, закончив проверять мечи, сплюнул в снег и бросил короткое:

— Двигайтесь быстрее, ночь не ждёт.

Его голос, хриплый и усталый, был обращён к своим людям, но Элара заметила, как Лен вздрогнул и чуть не уронил вилы. Солдаты не угрожали, не кричали, но их присутствие было как тяжёлый камень, брошенный в пруд, — оно меняло всё вокруг, заставляя слуг чувствовать себя ещё меньше, ещё незначительнее.

Элара сглотнула, её горло пересохло, и она почувствовала, как её собственный страх перед бароном, который когда-то казался ей всеобъемлющим, растворяется в этом новом напряжении. Эти солдаты, с их шрамами, оружием и молчаливой силой, были не просто чужаками — они были силой, которая могла раздавить поместье, как сапог раздавливает муравейник. Она вспомнила слова Каэдана: «Странные события… Шёпот в темноте». Они искали что-то, и это что-то было связано с тенями, с её снами, с её шрамом. Элара сжала кулак сильнее, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться, но не отогнала ощущение, что она — одна из тех овец, окружённых волками.

Её взгляд снова скользнул по двору, подмечая контраст: солдаты, твёрдые и уверенные, как сталь, и слуги, хрупкие и запуганные, как сухие листья на ветру. Она видела, как Марта, споткнувшись, пролила немного воды из ведра, и как её лицо исказилось от ужаса, но ни один солдат даже не посмотрел в её сторону. Они были здесь не за слугами, не за бароном — они были здесь за чем-то большим, и эта мысль заставила Элару задрожать. Её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу, но она не заметила — её мысли были заняты Каэданом, его взглядом, его миссией.

Ветер хлестнул по ставням, заставив их задрожать, и Элара инстинктивно втянула голову в плечи, её тёмно-русая коса качнулась. Она знала, что должна уйти, спрятаться в своей каморке, но её ноги не слушались. Эти волки, с их силой и чужеродностью, принесли с собой бурю, и Элара, сама того не осознавая, уже была в её центре. Она была тенью, но тень, окружённая волками, не может оставаться незаметной вечно.

Элара выскользнула из тени у боковой двери, её худое тело двигалось бесшумно, как призрак, вдоль холодного каменного коридора. Её босые ноги касались ледяных половиц, но она едва замечала холод — её мысли были далеко, заняты пепельноволосым рыцарем, его стальным взглядом, его словами, что эхом звучали в её голове: «Странные события… Шёпот в темноте». Сердце колотилось, шрам на ладони ныл, пульсируя, как будто откликаясь на её смятение, и она сжала кулак, позволяя боли, острой и знакомой, вернуть её в реальность. Она не могла оставаться во дворе, под взглядом солдат, которые, как волки, заняли поместье. Её место было на кухне, среди грязных котлов и запаха прогорклого жира, где никто не задавал вопросов. Но даже теперь, шагая по тёмному коридору, она не могла избавиться от ощущения, что её жизнь, хрупкая и незаметная, вот-вот разлетится на куски.

Коридор был пуст, лишь слабый свет от масляной лампы, висевшей в конце, отбрасывал дрожащие тени на стены. Элара прижималась к шершавому камню, её потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая бледную кожу, усыпанную россыпью веснушек. Её тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная от пота, качалась при каждом шаге, а серые глаза, огромные и настороженные, метались по теням, ожидая, что они оживут, как в её каморке. Но тени молчали, и это молчание было хуже любого шёпота. Оно давило на неё, смешивая страх с любопытством, которое, как искра, разгоралось в её груди, несмотря на все попытки его затушить.

Она дошла до кухни, толкнула тяжёлую дверь, и её встретил знакомый запах — прогорклого масла, мокрого угля, старого хлеба. Кухня была её миром, её убежищем, где она чистила котлы, резала лук и пряталась от гнева барона. Но сегодня даже здесь всё казалось чужим. Старая Марта, сгорбленная кухарка, стояла у очага, помешивая что-то в котле, её лицо, морщинистое и усталое, было напряжено, а губы шевелились, как будто она шептала молитву. Элара замерла в дверях, её взгляд скользнул по кухне: грязные тарелки на столе, зола, рассыпанная у очага, нож с потемневшим лезвием, забытый на доске. Всё было таким же, но теперь это место казалось ей клеткой, а не домом.

— Эли, не стой столбом, — буркнула Марта, не поднимая глаз. Её голос был хриплым, как всегда, но в нём чувствовалась новая нотка — тревога, которую она пыталась скрыть.

— Котлы сами себя не вычистят. И не вздумай опять лодырничать, барон сегодня не в духе.

Элара кивнула, её движения были механическими, как у куклы. Она подошла к груде котлов, взяла щётку с жёсткой щетиной и опустилась на колени у очага, но её руки двигались медленно, а мысли были где-то в другом месте. Она видела перед собой Каэдана — его пепельные волосы, шрам над бровью, доспехи, покрытые царапинами. Его голос, холодный и властный, звучал в её голове: «Исчезновения… Следы, которых не должно быть». Кто он? Почему король послал его сюда, в этот забытый богами уголок? И что значат его слова о странных событиях? Элара сжала щётку сильнее, её пальцы побелели, и она вдруг поняла, что боится не только его, но и того, что он может найти.

Её мысли метнулись к тени за окном, к шёпоту её имени, к трещине на стекле, которая, казалось, росла с каждым её вдохом. Она вспомнила, как шрам на ладони горел, когда она смотрела на звёзды, и слова матери, далёкие и тревожные: «Они лгут, Эли». Что, если Каэдан знает о звёздах? Что, если он ищет не просто пропавших людей, а что-то, связанное с ней — с её снами, с её страхами, с той ночью, которую она не могла вспомнить целиком? Элара вздрогнула, её рука замерла на котле, и она почувствовала, как страх, холодный и липкий, сжимает её грудь. Но за страхом шло любопытство — острое, почти болезненное, как укол иглы. Она хотела знать. Хотела понять, что привело этого рыцаря сюда, почему его взгляд, такой пустой и пронзительный, остановился на ней.

— Эли, ты что, оглохла? — голос Марты вырвал её из мыслей. Кухарка стояла над ней, её руки, покрытые пятнами от ожогов, упёрлись в бока. — Шевелись, девочка, или я сама тебя за уши оттаскаю! Эти чужаки уже здесь, и барон велел всё приготовить, как для короля. Не хватало ещё, чтобы нас всех выгнали!

Элара кивнула, её губы дрогнули, но она не ответила. Она снова взялась за котёл, её движения были быстрыми, но механическими, как будто её тело знало, что делать, пока разум блуждал. Чужаки. Солдаты Каэдана, с их шрамами и оружием, теперь были частью поместья, и их присутствие, как яд, пропитывало всё вокруг. Она вспомнила, как они двигались во дворе — чётко, уверенно, как волки среди овец, — и как слуги, такие же запуганные, как она, съёживались под их взглядами. Но Каэдан был не просто волком. Он был чем-то большим — охотником, чья добыча была связана с её тенями, с её шрамом, с её прошлым.

Элара сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Она не могла просто чистить котлы и притворяться, что ничего не происходит. Но что она могла сделать? Бежать? Куда? Рассказать Марте? Та только посмеётся или, хуже, доложит барону. Элара посмотрела на свои руки, бледные и дрожащие, и вдруг заметила, как тень от лампы на стене шевельнулась, как будто хотела что-то сказать. Она вздрогнула, её взгляд метнулся к тени, и на миг ей показалось, что она видит в ней глаза — горящие, как у той фигуры за окном.

— Нет, — прошептала она, её голос сорвался на хрип. Она отвернулась, её грудь сжалась, и она заставила себя сосредоточиться на котле, на щётке, на реальности. Но вопросы, тяжёлые и безответные, продолжали роиться в её голове. Кто такой Каэдан? Что он ищет? И почему она чувствует, что её судьба, незаметная и хрупкая, уже переплелась с его? Элара знала одно: ответы были близко, но они пугали её больше, чем тьма за окном.

Элара шагала по узкому коридору поместья, её худые руки прижимали к груди тяжёлый поднос с оловянными кружками и кувшином эля. Холодный воздух, пропитанный запахом сырости и старого дерева, лизал её бледную кожу, а босые ноги едва слышно касались ледяных половиц. Её тёмно-русая коса, растрёпанная и влажная от пота, качалась за спиной, а потрёпанная шаль соскользнула с плеча, обнажая худое запястье с россыпью веснушек. Она старалась двигаться быстро, чтобы не навлечь гнев Марты, но её мысли были далеко — они кружились вокруг Каэдана, его пепельных волос, стального взгляда и слов о странных событиях, которые, как заноза, засели в её сознании. Шрам на ладони ныл, пульсируя, как будто предупреждал о чём-то, и Элара сжала кулак, позволяя боли, острой и знакомой, удержать её в реальности.

Коридор вёл к главному залу, где, как шептались слуги, барон и чужаки обсуждали дела. Элара не хотела туда идти — мысль о том, что она снова окажется под взглядом

Каэдана, заставляла её сердце колотиться, как пойманную птицу. Но Марта была непреклонна: «Эль, неси эль, и без твоих выдумок!» Элара сглотнула, её горло пересохло, и она толкнула тяжёлую дверь зала, стараясь не издать ни звука.

Зал был тёмным, лишь несколько свечей и огонь в очаге отбрасывали дрожащие блики на стены, покрытые потрескавшейся штукатуркой. Барон Вейл сидел во главе длинного стола, его грузная фигура сутулилась, а лицо, бледное и потное, выглядело ещё более жалким, чем во дворе. Келвин, как всегда суетливый, стоял рядом, теребя край своего плаща, его маленькие глазки метались от барона к Каэдану. А Каэдан… он стоял у окна, его высокая фигура, облачённая в потёртые доспехи, была неподвижна, как статуя. Пепельные волосы, припорошённые снегом, слегка шевелились, когда сквозняк пробирался в зал, а его шрам над бровью, белёсый и изогнутый, казался ещё заметнее в тусклом свете.

Элара замерла в дверях, её серые глаза, огромные и настороженные, невольно встретились с его взглядом. Это произошло мгновенно, как удар молнии, и она почувствовала, как её дыхание застряло в горле. Его стальные глаза, холодные и острые, остановились на её лице, и на этот раз он задержал взгляд чуть дольше, чем в тот момент во дворе. Элара ощутила, как её кожа покрылась мурашками, как шрам на ладони запульсировал сильнее, и ей показалось, что он видит не просто служанку, не просто тень с подносом, а что-то ещё — что-то, что она сама не понимала.

Его взгляд скользнул по её лицу, задержался на её глазах, где, как ей иногда говорили, мелькал странный блеск, похожий на звёздный свет, а затем опустился чуть ниже, к её шее, где под рубахой скрывалась маленькая метка — родимое пятно в форме осколка, которое она всегда прятала. Элара инстинктивно напряглась, её пальцы сжали поднос так сильно, что оловянные кружки звякнули, и она почувствовала, как её щёки вспыхнули. Он не мог видеть пятно — рубаха была застёгнута, — но его взгляд, такой пронзительный, казалось, проникал сквозь ткань, сквозь кожу, прямо в её суть.

И тогда она заметила тень в его глазах — не враждебность, не любопытство, а что-то более глубокое, как будто её лицо, её глаза, её метка вызвали в нём воспоминание, болезненное и тяжёлое. Его губы, твёрдые и сжатые, дрогнули, почти незаметно, а шрам над бровью, казалось, стал резче, как будто ожил под наплывом старой боли. Элара не могла прочесть его — узнавание? Сожаление? Или страх перед чем-то, что он видел в ней? Но она знала, что это было связано с тем, что он искал, с звёздной магией, о которой шептались в деревне, с теми, кто был отмечен или проклят.

— Эль, не стой столбом! — голос Келвина, писклявый и раздражённый, вырвал её из транса. Он махнул рукой, его лицо покраснело от неловкости.

— Поставь эль и вали!

Элара вздрогнула, её худое тело дёрнулось, и она поспешила к столу, стараясь не смотреть на Каэдана. Но она чувствовала его взгляд, тяжёлый, как свинец, даже когда отвернулась. Она поставила поднос, её руки дрожали, и одна кружка чуть не опрокинулась, но она поймала её в последний момент. Барон кашлянул, его хриплый кашель был полон нервозности, и пробормотал что-то о погоде, но Каэдан не ответил. Он всё ещё смотрел на неё — или ей так казалось? — и это ощущение, как будто он видел её шрам, её пятно, её сны, заставило её сердце колотиться быстрее.

— Простите… — прошептала она, её голос был едва слышен, и она отступила к двери, её босые ноги скользили по половицам. Она хотела бежать, спрятаться, исчезнуть, но его взгляд, как крюк, держал её, даже когда она отвернулась. Она выскользнула в коридор, дверь за ней захлопнулась, и только тогда она позволила себе выдохнуть, её дыхание вырвалось рваным облачком в холодном воздухе.

Элара прижалась спиной к стене, её грудь вздымалась, а мысли метались, как птицы в клетке. Кто он? Почему он смотрел на неё так, будто знал её? И что это было в его глазах — тень, которая напомнила ей о её собственных кошмарах? Она вспомнила тень за окном, шёпот её имени, звёзды, которые, по словам матери, лгали. Что, если Каэдан ищет не просто пропавших людей, а тех, кто отмечен, как она? Что, если её пятно, её шрам, её сны — это часть того, что он называл странными событиями?

Она сжала кулак, её ногти впились в шрам, и боль, как всегда, помогла ей собраться. Но страх, смешанный с любопытством, не уходил. Каэдан видел в ней что-то, и это что-то связывало их — через звёзды, через тени, через боль, которую они оба несли. Элара знала одно: этот взгляд был не последним, и её жизнь, незаметная и хрупкая, уже не будет прежней.

Элара стояла у стола, её тонкие пальцы сжимали рукоять ножа так сильно, что костяшки побелели. Хлеб лежал перед ней — тёмная корка, потрескавшаяся от жара печи, но она не могла заставить себя двинуться. Шаги рыжего солдата ещё эхом отдавались в её голове, хотя он уже ушёл, унося кувшин эля для Каэдана. Её грудь сжималась, словно кто-то затянул вокруг рёбер невидимую верёвку, и каждый вдох давался с трудом. Она знала, что он смотрел на неё не просто так. Эти голубые глаза — холодные, как лёд на горных пиках, — видели больше, чем она хотела показать.

Она заставила себя опустить нож, лезвие врезалось в хлеб с глухим стуком, и крошки посыпались на стол, как мелкий серый снег. Её движения были резкими, почти судорожными, но мысли крутились вокруг одного: они знают. Каэдан, этот стальной человек с лицом, высеченным из камня, и его люди — они чуяли в ней что-то чужое, что-то, что она прятала под грязным передником и опущенным взглядом. Шрам на ладони зудел, словно живое существо, и она сжала кулак, позволяя боли напомнить ей, кто она такая. Но даже боль не могла заглушить нарастающий гул в её голове — паранойю, которая цеплялась за каждый шорох, каждую тень.

— Эли, ты что, оглохла? — голос Марты прорезал воздух, как ржавый нож. Старуха стояла у котла, её сутулая фигура казалась вырезанной из старого дуба — узловатая, потемневшая от времени. Её маленькие глазки, почти утонувшие в морщинах, буравили Элару с раздражением.

— Хлеб-то режь, а не пялься в пустоту, как дура какая!

Элара вздрогнула, её губы дрогнули в слабой попытке улыбнуться.

— Да, Марта, сейчас, — пробормотала она, её голос был тонким, как треснувшее стекло. Она снова взялась за нож, но её взгляд невольно метнулся к окну. Тьма за стеклом казалась живой — густой, шевелящейся, как будто кто-то стоял там, притаившись. Ей почудилось движение — тёмный силуэт, сгорбленный, с длинным плащом, — но миг, и он пропал. Элара сглотнула, её горло пересохло, и она быстро отвернулась, пытаясь сосредоточиться на хлебе.

— Ты сегодня сама не своя, — буркнула Марта, помешивая варево деревянной ложкой. Пахло кисло — прогорклый жир и травы, которые давно потеряли аромат.

— Что, Каэдан напугал тебя своими глазами? Ха! Он всех так смотрит, девка. Привыкай.

Элара промолчала, но её сердце пропустило удар. Напугал. Это слово не подходило. Каэдан не пугал — он разбирал её, слой за слоем, своим взглядом, острым, как клинок. Она видела его утром: высокий, с широкими плечами, затянутыми в потёртый кожаный доспех, испещрённый царапинами от старых битв. Его волосы, тёмные, с нитями седины, падали на лоб, а лицо — суровое, с глубокими линиями вокруг рта — казалось вырезанным из гранита. Но глаза… Они были как сталь — холодные, непроницаемые, и в них таилась угроза, которую он даже не пытался скрыть.

Она закончила с хлебом, сложила ломти на деревянную доску и потянулась за тряпкой, чтобы вытереть руки. Её движения были механическими, но внутри всё кипело. Ощущение чужого взгляда не отпускало — оно висело в воздухе, тяжёлое, как дым от очага. Элара бросила быстрый взгляд на дверь. Там было тихо, но тишина казалась обманчивой, как затишье перед бурей.

И тут она услышала это снова — шаги. Тяжёлые, размеренные, с лёгким звяканьем металла. Её тело напряглось, как струна, а рука замерла над тряпкой. Шаги приближались, и Элара почувствовала, как холод пробежал по спине, словно кто-то провёл пальцем вдоль позвоночника. Дверь кухни скрипнула, и в проёме появился он — не рыжий солдат, а другой. Этот был старше, с густой бородой, тронутой сединой, и шрамом, пересекающим щеку от уха до подбородка. Его доспехи, потемневшие от времени, звякали при каждом шаге, а на поясе болтался короткий меч в потёртых ножнах.

— Эй, ты, — его голос был грубым, как наждачная бумага, и в нём сквозила усталость.

— Сир Каэдан хочет, чтобы ты сама принесла эль в зал. Говорит, кухарка старая слишком медленно таскается.

Марта фыркнула, её ложка замерла в котле.

— Старая, говоришь? Да я его переживу, этого твоего сира! — Она ткнула ложкой в сторону солдата, брызнув жиром на пол.

— А ты, Эли, не стой столбом, раз уж зовут. Иди, пока он не решил сюда явиться сам.

Элара кивнула, но её ноги словно приросли к полу. Принести эль в зал? Это означало пройти через тёмные коридоры поместья, мимо солдат, мимо теней, которые, казалось, шептались за каждым углом. Это означало оказаться ещё ближе к Каэдану, под его взглядом, от которого не спрятаться. Она сжала кулак, ногти впились в шрам, и боль, как старый друг, помогла ей собраться.

— Хорошо, — выдавила она, её голос дрожал, но она надеялась, что солдат не заметит. Она взяла кувшин с элем, его холодная поверхность обожгла пальцы, и направилась к двери. Бородач отступил в сторону, пропуская её, но его взгляд — тяжёлый, цепкий — провожал её, пока она не скрылась в коридоре.

Коридор встретил её сыростью и полумраком. Каменные стены, покрытые плесенью, блестели от влаги, а факелы, торчащие из держателей, отбрасывали дрожащие тени. Элара шла быстро, её шаги гулко отдавались от пола, но она не могла избавиться от чувства, что за ней следят. Ей казалось, что из каждого угла, из каждой щели в камне на неё смотрят глаза — невидимые, но острые, как иглы. Она сжала кувшин сильнее, её дыхание участилось, и когда за спиной послышался шорох, она резко обернулась.

Там никого не было. Только тени, пляшущие в свете факелов. Элара выдохнула, её грудь содрогнулась, и повернулась обратно, но сердце колотилось так громко, что заглушало всё вокруг. Она почти дошла до зала, когда услышала голоса — низкие, приглушённые, доносящиеся из-за тяжёлой деревянной двери. Один из них был его — Каэдана. Глубокий, с резкими нотками, он звучал как приказ, даже когда говорил тихо.

Элара остановилась у двери, её рука замерла над ручкой. Ей не хотелось входить. Ей хотелось бросить кувшин и бежать — через коридоры, через двор, прочь из этого поместья, где каждая тень казалась врагом. Но бежать было некуда. Она сглотнула, её горло сжалось, и толкнула дверь.

Зал встретил её теплом от очага и запахом дыма. Каэдан сидел у длинного стола, его длинные ноги вытянуты, а локоть небрежно опирался о спинку стула. Рядом стояли двое его людей — рыжий солдат и ещё один, худой, с острым лицом и нервными пальцами, теребящими рукоять кинжала. Все трое замолчали, когда она вошла, и три пары глаз — стальных, голубых и тёмных — впились в неё, как крючья.

— Эль, — сказал Каэдан, его голос был спокойным, но в нём чувствовалась сталь. Он кивнул на стол перед собой.

— Поставь здесь.

Элара шагнула вперёд, её ноги дрожали, но она держала спину прямо. Она поставила кувшин, стараясь не смотреть на него, но его присутствие давило, как камень на грудь. Она чувствовала, как его взгляд скользит по ней — по её рукам, по шраму, который она прятала в сжатом кулаке, по её лицу, бледному от страха.

— Спасибо, — добавил он, и в его тоне мелькнула тень насмешки. Или ей показалось? Она не знала. Она только знала, что хочет уйти, спрятаться, исчезнуть.

— Что-то ещё, сир? — её голос был едва слышен, но она заставила себя спросить.

Каэдан чуть наклонил голову, его глаза сузились.

— Пока нет, — сказал он медленно, и в его взгляде мелькнуло что-то тёмное, что-то, от чего её кровь застыла в жилах.

— Но не уходи далеко, девочка. Ты можешь мне понадобиться.

Элара кивнула, её губы сжались в тонкую линию, и она отступила к двери, стараясь не бежать. Она вышла в коридор, закрыла дверь за собой и прижалась спиной к холодному камню, её грудь вздымалась от рваных вдохов. Они следили за ней. Они знали. И она была в ловушке — между тенями поместья и взглядом Каэдана, который, как стрела, уже нацелился на её сердце.

День угасал медленно, как догорающий фитиль свечи, и поместье, окутанное серым полумраком, погружалось в новую, непривычную жизнь. Солнце, тусклое и слабое, уже скрылось за горизонтом, оставив лишь холодный отблеск на снегу, который хрустел под сапогами солдат Каэдана. Их фигуры, закутанные в потёртые плащи, мелькали во дворе — кто-то тащил вязанки дров к сараю, кто-то точил клинок у стены, а кто-то, зевая, натягивал капюшон, чтобы укрыться от колючего ветра. Их присутствие было как заноза под кожей — не больно, но ощутимо, постоянно напоминая о себе.

Элара сидела на табурете в кухне, её худые пальцы нервно теребили край шали, пока Марта, ворча, хлопотала у очага. Пламя потрескивало, бросая оранжевые блики на закопчённые стены, но тепла от него было мало — холод всё равно пробирался сквозь щели в полу, лизал босые ноги Элары, как голодный зверь. Тишина в поместье стала другой: не той уютной, сонной, к которой она привыкла, а густой, липкой, словно воздух перед грозой. Она слышала шаги солдат за стенами, их приглушённые голоса, редкий лязг металла — и каждый звук заставлял её вздрагивать, как от удара.

— Да сиди ты ровно, девка, — буркнула Марта, не оборачиваясь. Её жилистые руки, испещрённые пятнами возраста, ловко орудовали деревянной ложкой в котле, где булькало что-то густое и пахучее.

— Весь день как на иголках. Что, солдатиков боишься?

Элара подняла взгляд, её серые глаза блеснули в свете огня. Она хотела соврать, сказать, что всё в порядке, но слова застряли в горле. Вместо этого она только сжала губы и отвернулась к окну, за которым уже сгущались тени. Марта фыркнула, но не стала допытываться — старая кухарка, с её седыми космами, выбившимися из-под платка, и острым языком, знала, когда лучше промолчать.

А в кабинете барона, за тяжёлой дубовой дверью, Каэдан стоял, скрестив руки на груди. Его высокая фигура, обтянутая потёртым кожаным доспехом, казалась вырезанной из камня — неподвижная, угловатая, с острыми линиями плеч и подбородка. Шрам, пересекавший его левую бровь, белел в тусклом свете свечей, а тёмные глаза, глубокие, как колодцы, смотрели на барона с холодной, почти звериной внимательностью. Барон ёрзал в своём кресле, его пухлые пальцы теребили золотую цепь на шее, а лоб блестел от пота, несмотря на промозглую сырость в комнате.

— Сир, я уверяю вас, мы сделаем всё возможное, — пробормотал он, его голос дрожал, как осенний лист на ветру.

— Но… эти пропажи… это не наша вина. Деревня, знаете ли, полна слухов.

Каэдан чуть наклонил голову, и тень от его капюшона легла на стену, как крыло хищной птицы.

— Слухи не оставляют следов, барон, — сказал он, его голос был низким, с хрипотцой, но в нём чувствовалась сталь.

— А я видел следы. Кровь на снегу. Обрывки ткани. И шёпот, который не принадлежит ветру.

Барон сглотнул, его лицо побледнело, а Келвин, его тощий племянник с длинным носом и вечно бегающими глазами, шагнул вперёд, теребя рукава своего выцветшего камзола.

— Но сир, — пискнул он, — это могли быть… ну, не знаю… звери? Или те бродяги, что шныряют по лесам?

Каэдан повернулся к нему так резко, что Келвин отшатнулся, чуть не споткнувшись о ковёр.

— Звери не вырезают символы на деревьях, — отрезал рыцарь.

— И бродяги не исчезают без следа, оставляя за собой только страх. Хватит юлить, господа. Я здесь не для игр.

Он шагнул к столу, и его рука в перчатке легла на рукоять меча, висевшего на поясе — старого, с потёртой гардой, но явно острого, как зимний ветер. Барон сжался в кресле, а Келвин замер, словно кролик перед волком.

— Вы говорили о метке звёзд, — выдавил барон, его голос был едва слышен.

— Что… что это значит?

Каэдан помолчал, глядя в огонь камина. Пламя отражалось в его глазах, и на миг показалось, что в них мелькнула тень — не гнева, не усталости, а чего-то более личного, почти болезненного.

— Это значит, что кто-то в этих краях отмечен, — сказал он наконец.

— Не просто судьбой, а чем-то большим. И я найду их.

Тем временем в кухне Элара встала, её ноги дрожали, но она заставила себя подойти к очагу. Она взяла нож — старый, с потемневшей рукоятью — и начала резать лук, который Марта бросила ей на стол. Слёзы текли по её щекам, но не от лука — от страха, от слов Каэдана, что всё ещё звучали в её голове. Метка звёзд. Её рука дрогнула, и нож чуть не соскользнул, оставив тонкий порез на пальце. Кровь капнула на доску, яркая и алая, и Элара быстро спрятала руку под шаль, чтобы Марта не заметила.

— Ты чего там возишься? — рявкнула Марта, обернувшись. Её взгляд упал на Элару, и она нахмурилась.

— Бледная, как смерть. Иди-ка лучше воды принеси, проветришься.

Элара кивнула, схватила ведро и выскользнула во двор. Холод ударил в лицо, как пощёчина, но она вдохнула его глубоко, пытаясь прогнать панику. Солдаты мелькали в темноте — один, с рыжей бородой и кривым шрамом на щеке, кивнул ей, другой, молодой, с веснушками и усталыми глазами, просто прошёл мимо, волоча копьё. Она дошла до колодца, опустила ведро, и скрип ворота разнёсся в тишине, как крик.

А в углу двора, у стены, тень шевельнулась — слишком большая для солдата, слишком бесшумная. Элара замерла, её сердце заколотилось, и она почувствовала, как шрам на ладони снова заныл. Она не видела глаз, не слышала дыхания, но знала: кто-то — или что-то — смотрит на неё. И в этот момент, под серпом луны, поместье стало не просто чужим. Оно стало ловушкой.

Элара сидела на своей узкой койке, обхватив колени тонкими руками, словно пытаясь сжаться в комок, стать меньше, незаметнее. Её длинные волосы, цвета выгоревшей соломы, спутанными прядями падали на лицо, скрывая огромные серые глаза, в которых плескался страх — живой, острый, как нож. Трещина на окне, тонкая и зловещая, будто паутина, поймавшая свет, казалась ей теперь не просто дефектом старого стекла, а символом её собственной жизни — хрупкой, готовой разлететься на осколки под малейшим давлением. Холод сочился сквозь щели в стенах, облизывал её босые ступни, но она не чувствовала его — её тело онемело, а разум метался, как загнанный зверь, между двумя тенями, что сжимали её в тисках: тенью снаружи и человеком внутри.

За окном клубилась ночь — чёрная, как смола, с воем ветра, что звучал то ли плачем, то ли насмешкой. Элара снова вспомнила ту тень во дворе: огромную, бесшумную, с глазами, горящими, как угли в ночи. Её голос — шёпот, холодный и липкий, как туман, — всё ещё звенел в ушах: «Элара…» От этого звука её сердце сжималось, а шрам на ладони, старый и грубый, начинал ныть, будто кто-то невидимый тянул за невидимые нити. Она сжала кулак, впиваясь ногтями в кожу, и боль на миг вернула её в реальность. Но лишь на миг. Тьма за окном была живой — Элара чувствовала это каждой клеточкой своего худого, дрожащего тела. Она была хищником, что ждал своего часа, и Элара знала: стоит ей отвернуться, и эта тьма ворвётся внутрь.

А внутри поместья был Каэдан. Высокий, как башня, с плечами, что казались высеченными из камня, и глазами — серыми, как сталь, холодными, как лёд на реке зимой. Его доспехи, покрытые сажей и вмятинами, скрипели при каждом шаге, а голос — низкий, властный, с хрипотцой, от которой кровь стыла в жилах, — доносился даже сюда, через толстые стены. Он говорил с бароном в большом зале, и каждое его слово падало, как удар молота. Элара не слышала всего, но обрывки — «метка звёзд», «пропавшие», «шёпот» — пробивались к ней, как ядовитые стрелы. Он искал что-то. Или кого-то. И её нутро кричало, что это она — добыча, которую он выследит, как волк вынюхивает зайца.

Элара встала, её босые ноги шлёпнули по ледяному полу, и она, пошатываясь, подошла к окну. Её пальцы, тонкие, как ветки, коснулись стекла — холод обжёг кожу, но она не отдёрнула руку. Она вглядывалась в темноту, щурясь, словно могла разглядеть ту тень, что звала её по имени. Ничего. Только мгла и ветер, что гнал по двору клочья сухой травы. Она сглотнула, горло пересохло, и вдруг вспомнила слова матери — тихие, тревожные, сказанные много лет назад у очага: «Не смотри на звёзды, Эли. Они лгут». Но звёзд не было. Небо было затянуто тучами, тяжёлыми и низкими, будто готовыми рухнуть на землю. И от этого тьма казалась ещё гуще, ещё страшнее.

Она отвернулась от окна, её взгляд метнулся к двери — простой, деревянной, с облупившейся краской. За ней был коридор, а дальше — зал, где Каэдан, должно быть, всё ещё сверлил барона своим взглядом. Элара прижала ладони к ушам, пытаясь заглушить его голос, но он проникал в её голову, как дым. «Что он знает? Что ему нужно? Почему я?» Мысли кружились, путались, и она вдруг почувствовала, как горячая слеза скатилась по её щеке, оставляя солёный след. Она вытерла её тыльной стороной руки, но слёзы не останавливались — они текли молча, как дождь за окном.

— Что мне делать? — прошептала она, и её голос, тонкий и дрожащий, утонул в тишине каморки.

Элара вернулась к койке, села, подтянув колени к груди, и снова уставилась на треснувшее стекло. Оно было как зеркало её души — разбитое, но ещё держащееся. Она вдруг подумала: а что, если бежать? Схватить старый плащ Марты, тот, что висит у кухни, и рвануть в ночь? Но куда? В лес, где воют волки? В деревню, где её сдадут первому же солдату Каэдана за горсть монет? Или остаться? Спрятаться, затаиться, притвориться, что она — никто, просто служанка с пустыми глазами и трясущимися руками? Но Каэдан… Он увидит. Он всегда видит. А тень… Тень найдёт её, где бы она ни была.

Её дыхание сбилось, вырываясь рваными облачками в холодном воздухе, и она вдруг услышала шаги. Тяжёлые, размеренные, с лёгким скрипом металла. Они приближались. Элара замерла, её глаза расширились, а сердце заколотилось так, будто хотело вырваться из груди. Шаги остановились у её двери. Тишина. Густая, давящая, как сама ночь. А потом — стук. Один. Два. Три. Медленные, уверенные удары, от которых задрожали старые доски.

— Элара, — голос Каэдана был низким, спокойным, но в нём звенела сталь.

— Открой. Нам нужно поговорить.

Она не шевельнулась. Её пальцы вцепились в одеяло, ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Она не хотела открывать. Не хотела видеть его лицо — резкое, с высоким лбом и шрамом, пересекающим правую бровь, не хотела слышать его вопросы, от которых не спрячешься. Но дверь затрещала — он не ждал. Замок был старым, хлипким, и Элара поняла: ещё мгновение, и он войдёт сам.

— Элара, — повторил он, и в его голосе мелькнула тень нетерпения.

— Я знаю, что ты там. И знаю, что ты слышишь это. Шёпот. Он зовёт тебя, да?

Её горло сжалось. Он знал. О тени. О шёпоте. Но как? И что хуже — его знание или то, что тень всё ещё ждала её за окном? Два холода столкнулись в её груди: ледяной, потусторонний, и стальной, человеческий. И она поняла, что выбора нет. Ночь только начиналась, и что бы ни стояло за этой дверью — рыцарь или тьма, — оно уже пришло за ней.

Дверь скрипнула, медленно открываясь, и Элара зажмурилась, сжимая кулак вокруг шрама на ладони. Её судьба входила в каморку, и она не знала, успеет ли закричать.