Где Земля Цветет Слезами (гет)

Дождь перестал, но воздух оставался тяжелым, пропитанным запахом мокрого асфальта и далекого дыма. Элина стояла у входа в небольшой бар, спрятанный в переулке старого города. Фасад, обшарпанный, с облупившейся краской, был украшен неоновой вывеской, мигающей неровным красным светом. Внутри гудела толпа: сме смех, звон бокалов и обрывки песен, вырывавшихся из колонок, создавали хаотичный ритм, под который билось сердце ночи. Элина не хотела сюда приходить, но Адриан настоял, прислав ей сообщение, короткое, как выстрел: «Бар 'Красный Фонарь'. 22:00. Нам нужно поговорить». Она чувствовала, что это ошибка, но что-то — любопытство, страх или, возможно, надежда — тянуло ее сюда, как магнит.

Она вошла, и ее взгляд сразу нашел его. Адриан сидел в дальнем углу, за столиком у окна, где свет от уличного фонаря падал на его лицо, вырезая резкие тени на его скулах. Его кожаная куртка висела на спинке стула, а черная рубашка, расстегнутая на верхнюю пуговицу, подчеркивала его поджарое телосложение. Темные волосы падали на лоб, а глаза, горящие, как угли, уже поймали ее, едва она переступила порог. Он не улыбался, но его взгляд был таким интенсивным, что Элина почувствовала, как ее сердце дрогнуло, будто пойманное в капкан.

Она подошла, ее шаги были уверенными, но внутри нее бурлила тревога. На ней было простое черное платье, облегающее, но сдержанное, а пепельные волосы струились по плечам, слегка влажные от вечерней сырости. Ее серебряное кольцо блеснуло, когда она положила сумку на стул, и Адриан заметил это, его взгляд на мгновение задержался на ее руке, прежде чем вернуться к ее лицу.

— Ты пришла, — сказал он, и его голос, хрипловатый, пробился сквозь шум бара, как нож сквозь шелк.

— Я боялся, что ты передумаешь.

Элина села напротив, скрестив руки на груди, будто ставя барьер. Ее глаза, серо-голубые, как предгрозовое небо, смотрели на него внимательно, но с осторожностью, как у зверя, готового к прыжку.

— Я здесь, — ответила она, и ее голос был ровным, но с едва уловимой дрожью.

— Но я не уверена, зачем. Ты сказал, нам нужно поговорить. Так говори.

Адриан наклонился вперед, его локти легли на стол, а пальцы сжали край стакана с виски, который он еще не тронул. Его взгляд был таким тяжелым, что Элина почувствовала, как воздух между ними наэлектризовался, как перед ударом молнии. Она видела его страсть, его одержимость, но теперь в его глазах мелькало что-то еще — отчаяние, почти мольба.

— Я не могу перестать думать о тебе, — сказал он, и его слова падали тяжело, как камни.

— С того самого вечера в галерее, ты... ты во мне, Элина. В каждой моей мысли, в

каждом мазке кисти. Я рисую тебя, даже когда не хочу. Я слышу твой голос, даже когда ты молчишь. И я знаю, что это пугает тебя, но... прочти в моих глазах. Я не лгу.

Элина почувствовала, как ее горло сжалось. Она смотрела в его глаза — темные, глубокие, как бездонные колодцы, — и видела там бурю. Страсть, да, но и опасность, как будто он был готов сгореть сам и утянуть ее за собой. Ее пальцы сжали край стола, и она заставила себя дышать ровно, несмотря на то, что ее сердце колотилось, как барабан.

— Адриан, — начала она, и ее голос был тише, но тверже, — ты не знаешь меня. Ты видишь... какую-то версию меня, которую сам придумал. Но я не картина. Я не твоя муза. Я человек, и у меня есть свои страхи, свои стены. И ты... ты давишь на них слишком сильно.

Он откинулся назад, и его губы изогнулись в горькой улыбке. Он провел рукой по волосам, и этот жест, такой знакомый, выдавал его нервозность. Свет от фонаря высветил его щетину, делая его лицо еще более резким, почти хищным.

— Я не хочу тебя ломать, — сказал он, и его голос дрогнул, выдавая трещину в его броне.

— Я хочу... черт, я хочу быть рядом с тобой. Хочу видеть, как ты танцуешь, как ты смеешься, как ты злишься. Я хочу все, Элина. И я не могу притворяться, что это не так.

Элина отвернулась, глядя в окно, где неоновая вывеска бара отражалась в луже на асфальте. Шум толпы в баре казался далеким, как будто они были в своем собственном мире, где каждое слово весило тонну. Она чувствовала его взгляд, чувствовала, как он ждет, как он жаждет ее ответа, и это давление было почти физическим, как рука, сжимающая ее сердце.

— Ты не понимаешь, — сказала она наконец, поворачиваясь к нему. Ее глаза блестели, но она не позволила слезам пролиться.

— Я уже была в такой любви. Где кто-то хотел «все». И это... это уничтожило меня, Адриан. Я не хочу снова стать чьей-то одержимостью. Я не могу.

Его лицо изменилось — смесь боли и гнева промелькнула в его чертах, но он сдержался, хотя его пальцы сжали стакан так сильно, что Элина подумала, что он сейчас треснет. Он наклонился ближе, и его голос стал тише, почти шепотом, но от этого не менее интенсивным.

— Я не он, — сказал он, и каждое слово было как удар.

— Я не хочу владеть тобой, Элина. Я хочу... любить тебя. И если ты посмотришь в мои глаза, ты увидишь, что я не лгу. Прочти в них. Пожалуйста.

Она посмотрела. И пожалела об этом. Его глаза были открытой книгой, полной страсти, боли, надежды и чего-то темного, что пугало ее больше всего — обещания, что он не остановится. Она видела его искренность, но видела и бурю, которая могла поглотить их обоих. Ее дыхание сбилось, и она отвела взгляд, чувствуя, как ее стены начинают дрожать.

— Я не могу, — прошептала она, и ее голос был почти неслышным в шуме бара.

— Не сейчас. Не так.

Адриан молчал, но его взгляд не отпускал ее. Он отпил виски, и его горло дернулось, когда он проглотил, будто пытаясь прогнать боль. Он поставил стакан на стол с тихим стуком и наклонился еще ближе, нарушая ее пространство, но не касаясь ее.

— Я подожду, — сказал он, и его голос был низким, почти угрожающим, но полным решимости.

— Я буду ждать, Элина. Но я не исчезну. Потому что ты — это все, что мне нужно. И ты это знаешь.

Элина встала, ее движения были резкими, но грациозными, как у танцовщицы. Она схватила сумку, и ее пальцы дрожали, когда она закинула ремень на плечо. Она посмотрела на него, и в ее глазах была смесь гнева, страха и чего-то, что она не хотела признавать — притяжения.

— Ты не можешь решать за меня, что мне нужно, — сказала она, и ее голос стал тверже, хотя внутри она разваливалась.

— И если ты действительно хочешь быть рядом, дай мне время. Дай мне дышать.

Она повернулась и пошла к выходу, чувствуя, как его взгляд прожигает ее спину. Бар шумел, люди смеялись, но для нее мир сузился до ее шагов и его слов, звучащих в голове: Прочти в моих глазах. Она вышла на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, как пощечина. Неоновая вывеска мигала, отражаясь в ее глазах, и она знала, что этот разговор не конец, а только начало. Адриан был прав — он не исчезнет. И, что хуже, она не была уверена, хочет ли она, чтобы он исчез.

Квартира Элины была пропитана теплом и тишиной, но сегодня воздух казался тяжелым, как перед грозой. Мягкий свет торшера отбрасывал золотистые блики на стены, где висели черно-белые фотографии старого города и одинокий эскиз танцующей фигуры, нарисованный ее рукой. На столе стояла недопитая бутылка вина, два бокала, один из которых был тронут помадой, а другой — пуст. Диван, заваленный подушками, хранил тепло их тел, только что сидевших так близко, что их дыхание смешивалось. Теперь же между Элиной и Адрианом пролегла пропасть, невидимая, но ощутимая, как трещина в стекле.

Элина стояла у окна, скрестив руки на груди, ее пепельные волосы струились по спине, слегка растрепанные, будто она нервно проводила по ним пальцами. Простое платье цвета графита обнимало ее фигуру, но она казалась хрупкой, почти прозрачной, как будто готова была раствориться в ночном городе за стеклом. Ее глаза, серо-голубые, смотрели на отражения фонарей, но видели что-то другое — воспоминания, страхи, его лицо. Адриан сидел на диване, его локти упирались в колени, а пальцы сжимали серебряное кольцо на мизинце, которое он крутил, как талисман. Его кожаная куртка валялась на полу, а черная рубашка, расстегнутая на верхнюю пуговицу, делала его похожим на человека, который только что вырвался из шторма.

Момент близости, случившийся всего несколько минут назад, все еще висел в воздухе, как эхо. Они говорили — о прошлом, о мечтах, о боли, которую оба прятали. Их голоса становились тише, слова — искреннее, и в какой-то момент Элина позволила себе поддаться. Его рука коснулась ее щеки, его губы были так близко, что она чувствовала тепло его дыхания. Она почти подалась вперед, почти позволила себе утонуть в его глазах, но что-то внутри нее — страх, инстинкт, память — заставило ее отшатнуться. Теперь она стояла у окна, пытаясь собрать себя по кусочкам, а он смотрел на нее, и его взгляд был смесью боли, непонимания и едва сдерживаемой ярости.

— Элина, — его голос, хриплый, разрезал тишину, как нож.

— Что это было? Ты была здесь, со мной, а теперь... что? Ты снова прячешься?

Она не обернулась, но ее плечи напряглись, будто она ждала удара. Ее пальцы сжали подоконник, и серебряное кольцо на ее руке блеснуло в свете торшера. Она вдохнула, пытаясь унять дрожь в груди, но голос, когда она заговорила, был тихим, почти надломленным.

— Я не прячусь, — сказала она, но слова прозвучали неубедительно, как будто она пыталась убедить саму себя.

— Я просто... не могу, Адриан. Не могу так.

Он встал, его движения были резкими, почти хищными. Половицы скрипнули под его тяжелыми ботинками, и он подошел к ней, остановившись в шаге. Его тень легла на нее, длинная и темная, как будто хотела поймать ее в свои объятия. Он не касался ее, но его присутствие было осязаемым, как жар огня.

— Не можешь? — переспросил он, и в его голосе смешались боль и гнев.

— Ты была здесь, Элина. Я чувствовал тебя. Ты хотела этого так же, как я. А теперь ты отталкиваешь меня, как будто я чужой. Почему?

Элина повернулась, и ее глаза встретились с его. В них была буря — страх, тоска, решимость. Ее лицо, освещенное мягким светом, казалось почти призрачным, но линия ее подбородка была твердой, как у человека, который знает, что идет по краю.

— Потому что я боюсь, — сказала она, и ее голос сорвался, но она не отвела взгляд.

— Боюсь остаться с тобой. Боюсь того, что ты делаешь со мной. Ты... ты как пожар, Адриан. Ты сжигаешь все вокруг, и я не хочу стать пеплом.

Его лицо изменилось — гнев сменился болью, такой острой, что она резанула и ее. Он шагнул ближе, и на этот раз его рука коснулась ее плеча, но не с силой, а с какой-то отчаянной нежностью. Его пальцы дрожали, и она почувствовала тепло его кожи сквозь ткань платья.

— Я не хочу тебя сжигать, — сказал он, и его голос стал тише, почти умоляющим.

— Я хочу... черт, я хочу быть для тебя чем-то большим. Не пожаром, а... светом. Почему ты не веришь мне?

Элина покачала головой, и ее глаза заблестели, но она сжала губы, не позволяя слезам пролиться. Она отступила, и его рука повисла в воздухе, как оборванная нить. Она чувствовала, как ее сердце разрывается — часть ее хотела броситься к нему, утонуть в его объятиях, но другая, та, что помнила боль, кричала: Беги.

— Потому что я не та, за кого ты меня принимаешь, — сказала она, и ее голос был полон горечи.

— Ты видишь во мне свою музу, свою мечту, но я... я просто человек, Адриан. Со своими шрамами, своими страхами. И я не могу быть всем для тебя. Я не хочу раствориться в твоей любви.

Он смотрел на нее, и его глаза, темные, как ночное небо, были полны боли. Его щетина казалась гуще, тени под глазами — глубже, и в этот момент он выглядел не как хищник, а как человек, который только что потерял что-то драгоценное. Он сжал кулаки, и его голос, когда он заговорил, был хриплым, почти сломленным.

— Ты думаешь, я хочу тебя уничтожить? — спросил он.

— Элина, я... я живу тобой. Ты в каждой моей картине, в каждом моем вдохе. И если ты уйдешь, я... — он замолчал, будто слова были слишком тяжелыми, чтобы их произнести.

Она отвернулась, глядя в окно, где город жил своей жизнью, равнодушный к их драме. Ее отражение в стекле было призрачным, и она вдруг почувствовала себя тенью — той, кем боялась стать. Она знала, что он искренен, но его любовь была слишком большой, слишком всепоглощающей, и это пугало ее больше, чем одиночество.

— Я не ухожу, — сказала она наконец, и ее голос был едва слышен.

— Но мне нужно время, Адриан. Мне нужно понять, кто я без тебя. И если ты действительно любишь меня, ты дашь мне это время.

Он молчал, и тишина была громче любых слов. Его рука медленно опустилась, и он отступил, будто признавая поражение, хотя его взгляд говорил, что он не сдастся. Он взял свою куртку, перекинул ее через плечо и направился к двери. У порога он остановился, обернувшись, и его глаза нашли ее, как луч света в темноте.

— Я дам тебе время, — сказал он, и его голос был полон решимости, несмотря на боль.

— Но я не откажусь от тебя, Элина. Потому что ты — это все, что у меня есть.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, и Элина осталась одна. Она прижалась лбом к холодному стеклу окна, чувствуя, как ее сердце бьется в ритме его слов. Город за окном молчал, но она знала, что их история не закончена. Она боялась его любви, боялась себя, но где-то в глубине души она чувствовала, что уже не сможет забыть его взгляд — тот, что обещал ей звезды, даже если они сгорят в его огне.

Город после их размолвки словно изменил свой ритм. Улицы, обычно гудящие жизнью, теперь казались приглушенными, будто кто-то накрыл их тонким покрывалом меланхолии. Дождь, начавшийся ночью, не прекращался, но он был странным — не резким, а мягким, почти шепчущим, и пах не свежестью, а чем-то горьковатым, как воспоминание о несбывшемся. Элина шагала по тротуару, ее пальто цвета морской волны промокло на плечах, а пепельные волосы, выбившиеся из-под капюшона, прилипли к щекам. Она не замечала холода — ее мысли были заняты Адрианом, его последними словами, его взглядом, который все еще горел в ее памяти, как угли. Она дала ему время, но чувствовала, что время работает против нее.

Она остановилась у цветочного ларька, где старушка в вязаном платке продавала букеты. Розы, хризантемы, лилии — их лепестки блестели от дождя, но что-то привлекло внимание Элины. Один цветок, белая роза, уронил лепесток на деревянный прилавок, и он не был похож на обычный. Он сверкал, как стекло, и казался застывшим, будто слеза, пойманная в момент падения. Элина протянула руку, коснулась его, и он был холодным, хрупким, но не растаял под ее пальцами. Она нахмурилась, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

— Странные они нынче, — пробормотала старушка, глядя на Элину с прищуром.

— Лепестки падают, как слезы, и не гниют. Будто город плачет.

Элина вздрогнула, ее пальцы сжали лепесток, и она почувствовала, как ее сердце пропустило удар. Она пробормотала что-то невнятное, заплатила за розу и пошла дальше, но мир вокруг нее начал казаться иным. Тени на стенах домов шевелились, как живые, хотя фонари стояли неподвижно. Дождь, падая на асфальт, оставлял не просто лужи, а узоры, похожие на письмена, которые исчезали, едва она пыталась их разглядеть. Город отражал ее смятение, ее боль, и это пугало больше, чем она была готова признать

* * *

Тем временем Адриан сидел в своей студии, окруженный холстами, которые теперь казались ему несовершенными. Свет от единственной лампы падал на его лицо, высвечивая тени под глазами и резкие линии скул. Его рубашка была помята, а пальцы испачканы краской, хотя он не рисовал уже несколько часов. Он смотрел на последний набросок Элины — ее глаза, полные тоски, — и чувствовал, как его грудь сжимает что-то тяжелое, почти физическое. Ее слова — «Я не та» — звучали в его голове, как приговор, но он не мог их принять. Он знал, что она чувствует то же, что и он, но ее страх был стеной, которую он не знал, как пробить.

Он встал, подошел к окну и распахнул его. Дождь ворвался в студию, забрызгав пол, но Адриан не обратил на это внимания. Он заметил, как на подоконнике, где стоял горшок с увядшим фикусом, лежал лепесток — не растительный, а стеклянный, прозрачный, с тонкой прожилкой, как у настоящего. Он взял его, и тот был холодным, как лед, но не таял в его руке. Адриан нахмурился, его пальцы сжали лепесток, и он вдруг почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Это было не просто странно — это было знаком. Она была где-то там, в этом городе, и их боль, их связь, каким-то образом вплеталась в ткань реальности.

— Что ты делаешь со мной, Элина? — прошептал он, и его голос утонул в шуме дождя. Он сжал лепесток так сильно, что тот треснул, и крошечный осколок уколол его палец. Кровь, алая, капнула на подоконник, смешавшись с дождевой водой, и Адриан вдруг почувствовал, как его мысли прояснились. Он должен найти ее. Не для того, чтобы заставить, а чтобы понять — что это за магия, которая связывает их, и почему город плачет их слезами.

* * *

Элина вошла в небольшой парк, где обычно гуляла, когда хотела сбежать от своих мыслей. Деревья, голые и мокрые, тянули ветви к небу, как руки, молящие о чем-то. Она остановилась у старого фонтана, чья чаша была заполнена дождевой водой, в которой плавали лепестки — десятки, сотни, все стеклянные, сверкающие, как драгоценности. Она опустилась на корточки, коснулась воды, и лепестки закружились, будто танцуя под неслышимую мелодию. Ее дыхание сбилось, и она почувствовала, как ее глаза защипало от слез — не от боли, а от странного, необъяснимого чувства, что она не одна.

— Ты тоже это видишь, да? — голос Адриана, низкий и хриплый, раздался за ее спиной, и она вздрогнула, едва не потеряв равновесие. Она обернулась, и он стоял там, в нескольких шагах, его кожаная куртка блестела от дождя, а темные волосы прилипли ко лбу. Его глаза, горящие, как всегда, смотрели на нее с такой интенсивностью, что она почувствовала, как ее стены снова начинают трещать.

— Адриан... — начала она, но ее голос дрогнул. Она встала, сжимая розу в руке, и лепесток, который она все еще держала, выпал, звякнув о камни, как стекло.

— Как ты здесь оказался?

Он шагнул ближе, и его ботинки хрустнули по мокрой листве. Его взгляд скользнул к фонтану, к лепесткам, а затем вернулся к ней. В его руке был такой же стеклянный лепесток, и он держал его так, будто это было сокровище.

— Я не искал тебя, — сказал он, и его голос был странно спокойным, но полным подспудного напряжения.

— Но я знал, что найду. Этот город... он говорит о нас, Элина. Ты видишь? Эти лепестки, этот дождь... это наши слезы.

Элина покачала головой, ее пальцы сжали стебель розы, и шипы укололи кожу, но она не почувствовала боли. Ее глаза, блестящие от дождя и невыплаканных слез, смотрели на него с смесью страха и зачарованности.

— Это безумие, — прошептала она.

— Это не может быть реальным. Это... это просто дождь, просто цветы.

— Тогда почему ты здесь? — спросил он, и его голос стал тише, почти интимным. Он шагнул еще ближе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров.

— Почему ты держишь этот лепесток? Почему я чувствую тебя, даже когда ты так далеко?

Элина отступила, но ее спина уперлась в край фонтана, и она замерла. Его близость была осязаемой, как электрический разряд, и она ненавидела себя за то, что ее сердце билось быстрее. Она хотела оттолкнуть его, сказать, что он ошибается, но лепестки в фонтане, дождь, пахнущий грустью, и его глаза, полные правды, не давали ей солгать.

— Я боюсь, — сказала она, и ее голос сорвался.

— Не этих лепестков, не дождя. Я боюсь тебя, Адриан. Твоей любви. Она... она слишком большая, и я не знаю, как в ней выжить.

Он смотрел на нее, и его лицо смягчилось, но в его глазах все еще горела буря. Он протянул руку, но не коснулся ее, а просто показал ей лепесток, который держал. Он был треснувшим, с каплей его крови на краю, и Элина почувствовала, как ее горло сжалось.

— Я тоже боюсь, — сказал он, и его голос был хриплым, почти сломленным.

— Боюсь, что без тебя я останусь пустым. Но эти лепестки... они говорят, что мы связаны, Элина. И я не могу притворяться, что это не так.

Она молчала, глядя на лепесток в его руке, на кровь, смешавшуюся с дождем. Город вокруг них шептал, тени танцевали, а лепестки в фонтане продолжали кружиться, как воспоминания. Она знала, что должна уйти, но ее ноги не слушались. Их связь, их боль, их любовь — все это было вплетено в этот странный, плачущий мир, и она не могла отрицать, что чувствует его, даже через пропасть, которую сама создала.

— Я не знаю, что это значит, — сказала она наконец, и ее голос был едва слышен.

— Но я не готова, Адриан. Не сейчас.

Он кивнул, и его взгляд стал мягче, но не менее решительным. Он опустил руку, спрятав лепесток в карман, и отступил, давая ей пространство.

— Я подожду, — сказал он, и его слова были обещанием, тяжелым, как камень.

— Но этот город не даст нам забыть.

Элина отвернулась, глядя на фонтан, где лепестки продолжали свой танец. Дождь усилился, и его капли падали на ее лицо, смешиваясь с ее собственными слезами. Она знала, что он уйдет, но его присутствие останется — в этих лепестках, в этом дожде, в ее сердце, которое уже начало биться в ритме его.

Город утопал в огнях, но его сердце билось холодно. Арт-аукцион, организованный в старинном особняке на окраине мегаполиса, был событием, которого ждала вся богема: галеристы в строгих костюмах, художники с эксцентричными прическами, коллекционеры с цепкими взглядами. Зал, украшенный хрустальными люстрами и тяжелыми бархатными шторами, гудел от голосов, смеха и звона бокалов. Картины, выставленные на продажу, сияли под софитами, каждая — маленький мир, созданный чьей-то душой. Но для Элины и Адриана этот вечер был не о искусстве, а о пропасти, которая разделяла их, несмотря на то, что они находились в одном пространстве.

Элина стояла у стены, ее пальто осталось в гардеробе, а изумрудное платье, облегающее, но элегантное, подчеркивало ее грациозную фигуру. Пепельные волосы были убраны в низкий пучок, но несколько прядей выбились, касаясь шеи. Ее глаза, серо-голубые, скользили по толпе, но не искали никого — она знала, что он здесь. Она чувствовала его, как чувствуют приближение грозы. После их последней встречи в парке, среди стеклянных лепестков и дождя, она пыталась держать дистанцию, но город не отпускал их. Лепестки продолжали падать, тени шептались, и каждый раз, закрывая глаза, она видела его — его взгляд, его боль, его любовь.

Адриан был на другом конце зала, окруженный небольшой группой людей, восхищавшихся его последней картиной. Он выглядел, как всегда, магнетично: черная рубашка, слегка расстегнутая, кожаная куртка, небрежно брошенная на плечо, темные волосы, падающие на лоб. Но его улыбка, адресованная собеседникам, была пустой, как маска. Его глаза, горящие, но усталые, искали ее, и когда он наконец заметил Элину, мир вокруг него исчез. Она стояла одна, словно остров в море людей, и свет люстры делал ее похожей на видение — слишком реальную, чтобы быть мечтой, и слишком далекую, чтобы быть его.

Он сделал шаг в ее сторону, но его остановил голос куратора, требующего внимания. Элина, заметив его движение, отвернулась, ее пальцы сжали тонкое серебряное кольцо на руке, как талисман. Она не хотела этой встречи, не сегодня, не здесь, где их чувства могли вырваться наружу, как река из берегов. Она отошла к одной из картин — абстрактному полотну, где вихри синего и алого сливались в хаотичном танце. Но, глядя на него, она вдруг заметила в отражении стекла тень — его тень, длинную, хищную, тянущуюся к ней, хотя он был на другом конце зала. Она вздрогнула, обернулась, но там никого не было, только толпа, шумящая, как море.

— Ты тоже это видишь, да? — его голос, низкий, хриплый, раздался неожиданно близко, и Элина едва не вскрикнула. Он стоял в двух шагах, его глаза горели, как угли, а лицо было напряженным, будто он сдерживал бурю. Его присутствие было осязаемым, как электрический разряд, и она почувствовала, как ее сердце забилось быстрее, несмотря на все ее попытки оставаться спокойной.

— Адриан, — сказала она, и ее голос был тише, чем она хотела.

— Мы не должны... не здесь.

Он шагнул ближе, игнорируя ее слова, и свет люстры высветил его щетину, тени под глазами, делавшие его похожим на человека, который не спит уже недели. Его рубашка пахла краской и сигаретами, и Элина невольно вдохнула этот запах, чувствуя, как он проникает в нее, как воспоминание.

— Я пытался, — сказал он, и его голос был полон боли, почти отчаяния.

— Пытался дать тебе время, пространство, но... ты везде, Элина. В каждой тени, в каждом мазке на холсте. Я вижу тебя даже здесь, среди всех этих людей, где нас не должно быть вместе.

Элина покачала головой, ее пальцы сжали кольцо так сильно, что оно впилось в кожу. Она посмотрела в его глаза и увидела там не только страсть, но и тоску — глубокую, почти невыносимую. Это было слишком, слишком больно, и она почувствовала, как ее собственные стены начинают рушиться.

— Мы не можем быть вместе, — прошептала она, и ее голос дрогнул.

— Не так, Адриан. Ты... ты тянешь меня в пропасть, и я не знаю, как из нее выбраться.

Он сжал кулаки, и его взгляд стал острым, как лезвие. Он хотел возразить, хотел сказать, что она ошибается, но что-то в ее глазах — страх, смешанный с любовью, — остановило его. Он отступил на шаг, но его тень, длинная и темная, осталась рядом с ней, будто отказывалась подчиняться.

— Тогда почему я вижу тебя? — спросил он, и его голос стал тише, почти шепотом.

— Почему твоя тень следует за мной? Почему я чувствую тебя, даже когда ты так далеко?

Элина отвернулась, глядя на картину, но вместо красок она видела его — в отражении, в тенях, в каждом движении толпы. Она чувствовала его, как чувствуют биение собственного сердца, и это пугало ее больше, чем она могла выразить. Она хотела подойти к нему, коснуться его, но вместо этого сделала шаг назад, увеличивая пропасть между ними.

— Потому что мы не здесь, — сказала она, и ее голос был полон фатальности.

— Мы — тени, Адриан. Тени вместо нас.

Он смотрел на нее, и его лицо исказилось от боли, но он не двинулся с места. Толпа вокруг них продолжала гудеть, кто-то смеялся, кто-то спорил о цене картины, но для них мир сузился до этого момента — до их взглядов, до их теней, которые, казалось, жили своей жизнью. Элина повернулась и пошла к выходу, чувствуя, как его взгляд провожает ее, как тень, которая никогда не отпустит.

Она вышла на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, как пощечина. Дождь начался снова, и она заметила, как лепестки — стеклянные, сверкающие, как слезы — падали с деревьев, устилая тротуар. Она подняла один, и он был холодным, хрупким, но не разбился в ее руке. Она знала, что он где-то там, в этом зале, среди людей, но его тень была с ней, как и ее — с ним. Их любовь, их боль, их связь существовали где-то на другом уровне, в мире теней и лепестков, и эта мысль была одновременно утешением и проклятием.

Адриан остался в зале, глядя на место, где она стояла. Его картина, выставленная на аукцион, была продана за баснословную сумму, но он не чувствовал радости. Он видел ее тень в каждом отражении, в каждом мазке на холсте, и знал, что она права — они были тенями, неспособными коснуться друг друга. Но он не мог принять это. Не сейчас. Не навсегда.

Город дышал тревогой, его улицы, обычно яркие и шумные, сегодня казались приглушенными, словно кто-то выключил звук. Небо, затянутое тяжелыми облаками, отражалось в лужах, где стеклянные лепестки, похожие на застывшие слезы, плавали, как осколки снов. Элина стояла у входа в танцевальную студию, ее пальто промокло от моросящего дождя, а пепельные волосы, выбившиеся из-под шарфа, прилипли к щекам. Ее лицо, обычно спокойное, было напряженным, глаза — серо-голубые, как предгрозовое море — выдавали смятение. Студия, ее убежище, оказалась под угрозой закрытия: арендодатель поднял цену, а грант, на который они рассчитывали, был отклонен. Это было не просто место работы — это была ее душа, ее способ дышать, и теперь она чувствовала, как земля уходит из-под ног.

Она не видела Адриана с той ночи на аукционе, но его присутствие преследовало ее — в тенях, в лепестках, в ее собственных мыслях. Она пыталась держать его на расстоянии, но каждый раз, когда она закрывала глаза, его голос, его взгляд, его обещание ждать возвращались, как эхо. Сегодня она не думала о нем — ее мысли были заняты отчаянием, но судьба, или что-то более странное, имела другие планы.

В студии было тихо, только скрип половиц под ее шагами нарушал тишину. Она вошла в зал, где зеркала отражали пустоту, и остановилась, глядя на свое отражение. Ее платье, простое, цвета графита, подчеркивало хрупкость фигуры, но в ее осанке была сила, которой она сама не замечала. Она сжала серебряное кольцо на пальце, как талисман, и попыталась вдохнуть, но воздух казался слишком тяжелым.

Внезапно дверь студии хлопнула, и в зал ворвался Адриан. Его кожаная куртка блестела от дождя, темные волосы прилипли ко лбу, а глаза горели лихорадочным огнем. Он выглядел, как человек, который только что пробежал марафон, но его лицо было решительным, почти торжествующим. В руке он держал конверт, мятый, но плотно запечатанный, и его дыхание было прерывистым, как будто он не дышал, пока не добрался сюда.

— Элина, — сказал он, и его голос, хриплый, но полный силы, заполнил зал.

— Я сделал это. Я... черт, я сделал это для тебя.

Она замерла, ее брови приподнялись, а сердце пропустило удар. Она не ожидала его здесь, не ожидала ничего, кроме очередной попытки пробить ее стены. Но что-то в его взгляде — смесь гордости, отчаяния и чего-то, что она не могла назвать, — заставило ее замолчать.

— Что ты сделал? — спросила она, и ее голос был тихим, но с ноткой тревоги. Она шагнула к нему, ее движения были грациозными, но настороженными, как у танцовщицы, готовой к прыжку.

Адриан подошел ближе, его ботинки оставляли мокрые следы на паркете. Он протянул ей конверт, и его пальцы, испачканные краской, дрожали, но не от холода, а от эмоций, которые он едва сдерживал. Его рубашка, черная, как ночь, была расстегнута на верхнюю пуговицу, и Элина заметила, как его грудь вздымается, будто он все еще бежал.

— Я продал картину, — сказал он, и его слова падали тяжело, как камни.

— Ту, что была на аукционе. И не просто продал — я убедил покупателя, какого-то богатого коллекционера, вложить деньги в твою студию. Это грант, Элина. Достаточно, чтобы покрыть аренду на год. Может, больше.

Элина смотрела на него, не веря своим ушам. Ее пальцы сжали конверт, но она не открыла его — она не могла отвести взгляд от Адриана. Его лицо, резкое, с тенями под глазами и щетиной, было живым, почти сияющим, несмотря на усталость. Она знала, что его картины — это его сердце, его душа, и то, что он сделал, было не просто жестом — это было чудом, сотворенным ради нее.

— Ты... ты серьезно? — прошептала она, и ее голос дрогнул. Ее глаза заблестели, но она сжала губы, не позволяя слезам пролиться.

— Адриан, почему? Это твоя работа, твоя...

— Потому что это ты, — перебил он, и его голос стал тише, но полным силы. Он шагнул ближе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров.

— Ты — моя работа, Элина. Моя лучшая картина. И если я могу спасти твое место, твой танец, твою душу... я сделаю это. Даже если ты никогда не посмотришь на меня так, как я хочу.

Элина почувствовала, как ее горло сжалось. Она смотрела в его глаза — темные, горящие, полные любви, которая была одновременно даром и бременем. Она хотела сказать что-то, но слова застряли, как лепестки в горле. Вместо этого она открыла конверт, и ее пальцы дрожали, когда она увидела документы — официальные, с печатями, с суммой, которая означала спасение студии. Это было реально. Это было чудо.

— Ты ненормальный, — сказала она наконец, и ее голос был смесью благодарности, смятения и страха. Она посмотрела на него, и ее глаза, блестящие, как стеклянные лепестки, нашли его.

— Ты не должен был... это слишком много, Адриан. Слишком...

— Ничего не слишком, — сказал он, и его голос стал хриплым, почти надломленным. Он протянул руку, но остановился, не коснувшись ее, будто боялся, что она исчезнет.

— Ради тебя я бы продал все свои картины. Ради тебя я бы сжег их. Ты — мой мир, Элина. И я не могу иначе.

Она покачала головой, ее волосы качнулись, и свет от лампы в студии высветил их серебряный отлив. Она чувствовала, как ее сердце разрывается — благодарность боролась со страхом, любовь с желанием бежать. Его поступок был героическим, но он напоминал ей, как велика его любовь, как она может поглотить ее, как волна. Она сжала конверт, и ее пальцы оставили вмятины на бумаге.

— Спасибо, — сказала она, и ее голос был едва слышен.

— Я... я не знаю, как тебя благодарить. Но, Адриан, это не меняет... нас. Я все еще боюсь. Я все еще не готова.

Его лицо изменилось — боль промелькнула в его чертах, но он кивнул, и его взгляд стал мягче, хотя в нем все еще горела решимость. Он отступил, давая ей пространство, но его тень, длинная и темная, осталась рядом, как напоминание.

— Я знаю, — сказал он, и его голос был полон грусти, но и надежды.

— Но я сделал это не для того, чтобы купить твою любовь. Я сделал это, потому что ты заслуживаешь танцевать. И если я могу дать тебе это, я буду счастлив. Даже если ты никогда не станешь моей.

Элина смотрела на него, и ее глаза наполнились слезами, которые она больше не могла сдерживать. Одна слеза скатилась по щеке, и в этот момент дождь за окном усилился, а лепестки, стеклянные и хрупкие, закружились на ветру, падая на асфальт, как звезды. Она хотела обнять его, сказать, что чувствует то же, но страх был сильнее. Вместо этого она просто кивнула, сжимая конверт, как спасательный круг.

— Ты невозможный, — прошептала она, и уголок ее губ дрогнул в слабой улыбке.

— И я... я не знаю, что с этим делать.

Адриан улыбнулся, и его улыбка была горькой, но теплой. Он повернулся к двери, но остановился, обернувшись напоследок.

— Делай то, что умеешь, — сказал он.

— Танцуй, Элина. А я буду смотреть. Даже если издалека.

Дверь закрылась за ним, и Элина осталась одна в пустом зале. Она подошла к зеркалу, глядя на свое отражение, и заметила, как стеклянный лепесток, неизвестно как оказавшийся на полу, сверкнул в свете лампы. Она подняла его, и он был холодным, но живым, как его любовь. Она знала, что этот поступок изменил что-то между ними, но не знала, к чему это приведет. Город плакал их слезами, и их тени, где-то там, все еще искали друг друга.