Где Земля Цветет Слезами (гет)

Дождь стучал по стеклянным стенам галереи, словно пальцы невидимого пианиста, отбивающие тревожный ритм. Внутри модного пространства, залитого мягким светом софитов, толпа богемы жужжала, как рой пчел: звон бокалов, приглушенный смех, обрывки разговоров о смысле искусства и цене вдохновения. Адриан стоял в стороне, у стены, где тени от картин ложились на его лицо, будто маска. Его темные глаза, глубокие, как омуты, скользили по залу без интереса, пока не замерли, словно пойманные капканом.

Она вошла, и время, кажется, споткнулось. Элина. Ее светлые волосы, пепельные, с едва уловимым серебряным отливом, струились по плечам, будто лунный свет, пойманный в шелк. Простое платье цвета слоновой кости подчеркивало ее грациозную фигуру, но не кричало о красоте — оно лишь намекало, как шепот. Ее глаза, серо-голубые, словно море перед штормом, скользнули по толпе, и в них мелькнула тень — то ли усталость, то ли что-то более глубокое, потаенное. Адриан почувствовал, как его сердце ударилось о ребра, будто птица о клетку. Он не знал ее имени, но уже знал: она — его буря.

Галерея, с ее белыми стенами и абстрактными полотнами, вдруг стала слишком тесной. Воздух наэлектризовался, как перед грозой. Адриан оттолкнулся от стены, его кожаная куртка скрипнула, а пальцы нервно пробежались по темным волосам, падающим на лоб. Он не замечал, как его собственная тень, длинная и хищная, тянулась за ним по полу, словно хотела догнать добычу. Его взгляд не отрывался от Элины, пока она медленно двигалась вдоль картин, задерживаясь у одной — хаотичного взрыва красок, похожего на его собственные мысли.

— Красиво, правда? — голос Адриана, низкий, с легкой хрипотцой, прозвучал ближе, чем он сам ожидал. Он оказался рядом с ней, не осознавая, как его ноги сами сделали эти шаги. Элина вздрогнула, ее рука, державшая бокал с вином, слегка дрогнула, и капля рубинового напитка едва не пролилась на платье.

Она повернулась, и их взгляды столкнулись. Адриан почувствовал, как что-то внутри него треснуло — не больно, но оглушительно. Ее глаза, такие живые, такие осторожные, смотрели прямо в него, будто видели больше, чем он готов был показать. В них была тоска, но и сила, как у зверя, который знает, что его загнали в угол, но еще не решил, бежать или драться.

— Красиво, — ответила она, и ее голос был мягким, но с едва уловимой прохладой, как утренний туман.

— Но немного… пугающе. Как будто художник пытался закричать через краски.

Адриан улыбнулся, но его улыбка была острой, как лезвие. Он наклонился чуть ближе, и запах ее духов — что-то цветочное, с ноткой дождя — ударил ему в голову, как глоток виски.

— Может, он и кричал. Искусство — это всегда крик. Или шепот, который никто не слышит, пока не подойдет ближе. — Его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на губах, потом вернулся к глазам.

— А вы… вы кричите или шепчете?

Элина приподняла бровь, и уголок ее губ дрогнул в едва заметной улыбке. Она отступила на полшага, будто ставя невидимую стену между ними. Ее движения были плавными, как танец, но в них чувствовалась настороженность.

— Я слушаю, — ответила она, и в ее тоне мелькнула искра вызова.

— А вы, похоже, из тех, кто кричит.

Адриан рассмеялся, коротко, но искренне. Звук его смеха утонул в гуле галереи, но для него в этот момент существовала только она. Он провел рукой по щетине, привычка, выдающая его нервозность, хотя его поза оставалась расслабленной, почти хищной.

— Может, и так. Но иногда я умею слушать. Особенно, когда вижу что-то… — он замялся, подбирая слово, — настоящее.

Элина посмотрела на него внимательно, будто пытаясь разгадать, игра это или правда. Ее пальцы легонько сжали ножку бокала, и Адриан заметил, как тонкое серебряное кольцо на ее указательном пальце блеснуло в свете софитов. Она была загадкой, и он уже знал, что готов разгадывать ее всю жизнь, если понадобится.

— Настоящее? — переспросила она, и в ее голосе прозвучала легкая насмешка, но глаза оставались серьезными.

— В этом зале полно масок. Как вы узнаете, что настоящее, а что нет?

— Я чувствую, — ответил он, и его голос стал тише, почти интимным. Он шагнул ближе, нарушая ее личное пространство, но не настолько, чтобы она отступила снова.

— Это как удар тока. Или как… музыка, которая звучит только для тебя.

Элина молчала, но ее взгляд не отрывался от его глаз. В этот момент дождь за окнами усилился, и его дробь стала громче, словно аплодисменты их встрече. Она вдохнула, будто собираясь что-то сказать, но вместо этого отвернулась к картине, пряча лицо за завесой волос.

— Осторожнее с ударами тока, — сказала она наконец, и ее голос был почти шепотом.

— Они могут обжечь.

Адриан не ответил. Он смотрел на ее профиль, на то, как свет играет на ее скулах, как тень от ресниц ложится на кожу. Его пальцы сжались в кулак, чтобы не протянуть руку, чтобы не коснуться ее волос, не проверить, такие ли они мягкие, какими кажутся. Он знал: эта женщина — его наваждение, его шедевр, который он еще не создал. И в этот момент, под шум дождя и гул голосов, он понял, что уже не отпустит.

Галерея продолжала жить своей жизнью: кто-то обсуждал следующую выставку, кто-то спорил о цене картины, но для Адриана мир сузился до одного человека. Элина сделала шаг в сторону, собираясь уйти, но он уже знал, что найдет ее снова. Это было не просто желание — это было обещание, данное самому себе.

Два дня после вернисажа Адриан не спал. Его студия, пропахшая масляной краской и кофе, превратилась в хаотичное святилище его одержимости. Холсты, небрежно прислоненные к стенам, пестрели набросками: размытые линии, напоминающие ее силуэт, всполохи пепельных волос, глаза, в которых он тонул, как в бурном море. Ее имя — Элина — он узнал, подкупив знакомого куратора галереи за бутылку виски и обещание новой картины. Теперь это имя звучало в его голове, как припев невыученной песни, и он знал: он должен ее найти.

Утро третьего дня было серым, с низкими облаками, цепляющимися за шпили небоскребов. Адриан стоял у входа в небольшое кафе на узкой улочке, где, по слухам,

Элина любила пить свой утренний латте. Его темная рубашка, слегка помятая, была расстегнута на верхнюю пуговицу, а кожаная куртка небрежно висела на плечах. Он нервно крутил серебряное кольцо на мизинце, а его взгляд, острый и беспокойный, цеплялся за каждую фигуру, появляющуюся в дверях. Внутри него бурлила смесь решимости и страха — что, если она не придет? Что, если она посмотрит на него и увидит лишь чужака?

Дверь кафе звякнула, и она появилась. Элина. Сегодня ее волосы были собраны в свободный пучок, из которого выбивались непослушные пряди, а кашемировый свитер цвета морской волны подчеркивал ее хрупкость. Она держала в руках книгу, заложенную пальцем, и ее глаза, такие же задумчивые, как в тот вечер, скользнули по улице, не замечая его. Адриан почувствовал, как его пульс ускорился, будто кто-то дернул струну в его груди. Он шагнул вперед, перегораживая ей путь, и его губы изогнулись в улыбке — смелой, почти дерзкой.

— Удар тока, — сказал он, и его голос, хрипловатый, но теплый, разрезал утреннюю тишину.

— Ты предупреждала, что он может обжечь. Но знаешь, я, кажется, уже поджарился.

Элина замерла, ее брови слегка приподнялись, а губы дрогнули, будто она решала, смеяться или отступить. Она склонила голову набок, и свет фонаря отразился в ее глазах, сделав их похожими на осколки льда.

— Ты… с вернисажа, — произнесла она, и в ее тоне смешались удивление и настороженность.

— Это что, случайность? Или ты теперь официально мой сталкер?

Адриан рассмеялся, и этот звук был неожиданно мягким, почти мальчишеским, несмотря на его хищную ауру. Он провел рукой по волосам, откидывая их назад, и сделал шаг ближе, сокращая расстояние между ними. Запах ее духов — тот же, цветочный, с ноткой дождя — ударил ему в голову, как воспоминание.

— Назови это судьбой, — ответил он, и его взгляд стал серьезнее, почти гипнотическим.

— Или вдохновением. Я художник, Элина. А ты… ты как картина, которую я не могу перестать видеть.

Ее щеки слегка порозовели, но она быстро взяла себя в руки, отступив на шаг и сжав книгу крепче. Ее движения были грациозными, но в них чувствовалась стена, которую она возводила между ними. Кафе за ее спиной жило своей жизнью: звон посуды, приглушенный гул разговоров, аромат свежесваренного кофе, лившийся в воздух. Но для Адриана мир сузился до ее лица, до того, как ее ресницы дрогнули, когда она посмотрела ему в глаза.

— Это смело, — сказала она, и в ее голосе мелькнула насмешка, но глаза оставались внимательными, будто она искала подвох.

— Но я не уверена, что хочу быть чьей-то картиной. Это звучит… как клетка.

Адриан почувствовал укол — не боль, но что-то близкое. Он наклонился чуть ближе, и его голос стал тише, почти интимным, как будто он делился секретом.

— Не клетка, — сказал он.

— Холст. Пространство, где ты можешь быть любой. Я просто хочу… попробовать тебя нарисовать. Хотя бы раз.

Элина молчала, и в этот момент уличный музыкант неподалеку заиграл на саксофоне — медленная, тягуче-грустная мелодия, которая вплелась в их разговор, как фоновая нота. Она посмотрела на Адриана, и в ее взгляде мелькнула искра — то ли любопытство, то ли вызов. Она поправила сумку на плече, и тонкое серебряное кольцо на ее пальце блеснуло, поймав свет.

— Ты всегда такой… напористый? — спросила она, и ее тон был легким, но с едва уловимой остротой.

— Или это только для тех, кто, по-твоему, похож на картину?

— Только для тех, кто заставляет меня забыть, как дышать, — ответил он, и его слова прозвучали так искренне, что даже он сам на секунду замер. Его взгляд, горящий, почти отчаянный, впился в нее, и он заметил, как ее дыхание сбилось, как ее пальцы сильнее сжали книгу.

Элина отвела взгляд, посмотрев на мокрый асфальт, где отражения фонарей дрожали, как звезды в луже. Она сделала глубокий вдох, будто собираясь с силами, и снова посмотрела на него. Ее улыбка была едва заметной, но в ней было что-то живое, настоящее.

— Ты опасный, — сказала она тихо, почти шепотом.

— И я пока не решила, нравится мне это или пугает.

Адриан улыбнулся, и на этот раз его улыбка была мягче, но с тенью триумфа. Он отступил на шаг, давая ей пространство, но его взгляд говорил: это только начало.

— Тогда дай мне шанс доказать, что это может нравиться, — сказал он.

— Один кофе. Прямо сейчас. Я даже не буду рисовать тебя… пока.

Элина рассмеялась — коротко, но искренне, и этот звук был для Адриана как награда. Она покачала головой, будто не веря самой себе, и кивнула в сторону кафе.

— Один кофе, — согласилась она, и в ее голосе смешались осторожность и любопытство.

— Но если ты начнешь говорить о холстах и вдохновении, я уйду.

— Договорились, — ответил он, и его глаза вспыхнули, как у охотника, который знает, что добыча уже близко.

Они вошли в кафе, и звон дверного колокольчика смешался с мелодией саксофона, оставшейся на улице. Адриан шел за ней, чувствуя, как его сердце бьется в ритме дождя, и знал: он уже вошел в ее мир, пусть пока только на шаг. Но этого шага было достаточно, чтобы начать.

Утро в квартире Элины пахло свежесваренным кофе и страницами старых книг. Сквозь высокие окна, занавешенные легкими льняными шторами, пробивался мягкий свет, рассеянный облаками. Комната дышала уютом, но с привкусом одиночества: аккуратно заправленная кровать, стопка книг на прикроватном столике, одинокая кружка на кухонном столе. На подоконнике цвел фикус, его листья слегка дрожали от сквозняка, а рядом лежал блокнот с карандашными набросками — силуэты танцующих фигур, словно пойманные в движении. Элина сидела на диване, поджав ноги, в oversized-свитере цвета лаванды, ее пепельные волосы были небрежно собраны в низкий хвост. Она листала книгу, но ее взгляд то и дело ускользал к окну, где город просыпался под серым небом.

Кофе с Адрианом вчера оставил в ее душе странное послевкусие — смесь любопытства и тревоги. Его слова, его взгляд, горящий, как угли, не выходили из головы. Он был слишком ярким, слишком настоящим, и это пугало. Элина знала таких мужчин: они врывались в жизнь, как ураган, обещая звезды, а оставляли только руины. Она уже однажды собирала себя по кусочкам, и повторять этот урок не хотелось. Ее пальцы бессознательно теребили тонкое серебряное кольцо на указательном пальце — подарок от прошлого, которое она старалась забыть.

Она вздохнула, отложила книгу и встала, поправляя свитер. Сегодня был рабочий день, и танцевальная студия, где она вела занятия, ждала ее. Элина не была профессиональной танцовщицей — это осталось в прошлом, вместе с мечтами о большой сцене, — но уроки для детей и взрослых стали ее убежищем. Танец был языком, на котором она могла говорить без слов, не открывая слишком многого.

* * *

Студия находилась в старом здании с высокими потолками и потрепанным паркетом, который поскрипывал под ногами. Зеркала вдоль стен отражали солнечные блики, а из колонок лилась тихая мелодия — что-то классическое, с легкими джазовыми нотами. Элина стояла у станка, поправляя ленту в волосах, ее движения были плавными, почти невесомыми. На ней были черные леггинсы и свободная белая майка, открывающая изящную линию ключиц. Ее лицо, без макияжа, казалось моложе, но глаза выдавали усталость — не физическую, а ту, что копится годами.

— Элина, ты сегодня какая-то… не здесь, — сказала Маша, ее коллега и подруга, поправляя шаль на плечах. Маша была шумной, с копной рыжих кудрей и энергией, которая могла зарядить весь зал. Она прислонилась к зеркалу, скрестив руки, и посмотрела на Элину с любопытством.

— Что случилось? Новый поклонник?

Элина улыбнулась, но улыбка вышла натянутой. Она отвернулась к зеркалу, проверяя свою осанку, и ответила, не глядя на подругу:

— Ничего не случилось. Просто… не выспалась.

— Ага, конечно, — Маша закатила глаза, но ее голос был теплым. — Ты всегда так говоришь, когда что-то грызет. Давай, выкладывай. Это тот парень, про которого ты вчера проболталась? Художник с глазами, как у волка?

Элина замерла, ее пальцы сжали станок чуть сильнее. Она не хотела говорить об Адриане, но его образ уже поселился в ее мыслях, как непрошеный гость. Его голос, хрипловатый, полный обещаний. Его манера смотреть, будто он видел не только ее, но и все, что она прятала. Это было слишком. Слишком опасно.

— Он не волк, — сказала она наконец, и ее голос был тише, чем она хотела. — Просто… человек. Который слишком много хочет.

Маша рассмеялась, откидывая голову назад.

— Ох, Линочка, все они такие! Хотят луну с неба, а потом забывают, где ее оставили. Но ты же не из тех, кто сразу тает, правда? — Она подошла ближе, положив руку на плечо Элины.

— Или он уже пробрался под твою броню?

Элина посмотрела на свое отражение в зеркале. Ее глаза, серо-голубые, казались глубже, чем обычно, будто в них отражалась не только студия, но и что-то далекое, забытое. Она вспомнила, как Адриан назвал ее картиной, и это слово кольнуло — не потому, что было неправдой, а потому, что было слишком близко к правде. Она всегда чувствовала себя холстом, на котором другие рисовали свои ожидания. И каждый раз, когда она пыталась нарисовать себя сама, что-то ломалось.

— Я не таю, — ответила она, и в ее голосе прозвучала сталь.

— Но он… он как буря. И я не уверена, хочу ли я в нее попасть.

Маша присвистнула, но ее взгляд стал серьезнее.

— Буря, говоришь? Ну, тогда держись крепче. Или беги, пока не поздно.

Элина не ответила. Она отвернулась к окну, где за стеклом виднелись мокрые крыши и серое небо. Город казался огромным и равнодушным, но в нем был он — Адриан, с его горящими глазами и словами, которые цеплялись за душу, как крючки. Она знала, что он найдет ее снова. И, что хуже, часть ее — та, что пряталась за осторожностью и страхом, — хотела этого.

* * *

В студии начался урок. Дети, шумные и неуклюжие, заполнили зал, и Элина переключилась на них, как на спасательный круг. Она поправляла их движения, улыбалась их неловким попыткам, но внутри нее была тишина — та, что приходит перед важным решением. Когда урок закончился, она осталась одна, выключила музыку и подошла к зеркалу. Ее отражение смотрело на нее с немым вопросом: Кто ты, Элина? И чего ты боишься?

Она вспомнила свое прошлое — мужчину, чьи обещания оказались пустыми, чья любовь была клеткой, а не крыльями. Тогда она ушла, но раны остались, спрятанные под ее грацией и улыбками. Адриан был другим, но его интенсивность напоминала ей о том, как легко можно потерять себя. И все же, когда она думала о нем, ее сердце билось чуть быстрее, как будто знало что-то, чего не знала она сама.

Элина взяла сумку, надела пальто и вышла на улицу. Дождь прекратился, но воздух был влажным, пахнущим асфальтом и осенью. Она остановилась, глядя на прохожих, и вдруг почувствовала его — не глазами, а чем-то глубже, как будто воздух стал тяжелее. Она повернулась и увидела Адриана, стоящего на углу, с сигаретой в руке, дым от которой вился, как призрак. Его взгляд поймал ее, и она поняла: он не отпустит. И, может быть, она тоже не хочет, чтобы он отпускал.

— Ты опять, — сказала она, подходя ближе, и ее голос был смесью раздражения и странного облегчения.

— Это уже не судьба, а навязчивость.

Адриан затушил сигарету о бордюр и улыбнулся — той самой улыбкой, которая была одновременно опасной и обезоруживающей.

— Навязчивость? — не персонально он, шагнув к ней.

— Нет, Элина. Это просто… необходимость. Я не могу не видеть тебя.

Она посмотрела на него, и в ее глазах мелькнула тень — не страх, а что-то ближе к усталости. Но уголок ее губ дрогнул, и она покачала головой.

— Ты невыносим, — сказала она, но в ее голосе не было злости.

— И я пока не решила, что с этим делать.

— Решай медленно, — ответил он, и его голос стал мягче, почти нежным.

— Я никуда не тороплюсь.

Элина отвернулась, пряча улыбку, и пошла прочь, но его взгляд провожал ее, как тень. Она знала: это только начало. И, возможно, она уже сделала первый шаг навстречу буре.

Ночной город дышал огнями, отражавшимися в темной глади реки. Набережная, усыпанная влажными листьями, казалась сценой из старого фильма: фонари отбрасывали золотистые круги на асфальт, а далекий гул машин сливался с тихим плеском воды. Элина и Адриан шли медленно, их шаги звучали в унисон, но между ними оставалось пространство — невидимое, но ощутимое, как натянутая струна. Она куталась в длинное пальто цвета морской волны, ее пепельные волосы, распущенные, слегка вились от вечерней сырости. Адриан, в своей неизменной кожаной куртке, шел чуть позади, его темные глаза следили за ней, будто боялись, что она растворится в ночном воздухе.

Их встреча не была запланирована. После того, как Элина ушла от студии, бросив ему вызов своей полуулыбкой, Адриан написал ей — короткое сообщение, почти дерзкое: «Набережная. Девять вечера. Если не струсишь». Она ответила спустя час, одним словом: «Хорошо». И вот они здесь, в этом хрупком моменте, где каждый шаг казался шагом навстречу чему-то большему — или пропасти.

Элина остановилась у перил, глядя на реку, где огни города дрожали, как звезды. Ее пальцы, тонкие, с тем самым серебряным кольцом, легонько коснулись холодного металла. Она чувствовала его присутствие за спиной — тепло, исходящее от него, контрастировало с прохладой ночи. Адриан молчал, но его молчание было громким, полным невысказанных слов. Она повернулась к нему, и свет фонаря высветил ее лицо: скулы, чуть тронутые румянцем, глаза, в которых плескалась смесь любопытства и осторожности.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она, и ее голос был мягким, но с едва уловимой остротой.

— Эти встречи, эти... взгляды. Что ты хочешь, Адриан?

Он улыбнулся, но на этот раз его улыбка была не дерзкой, а почти усталой. Он шагнул ближе, прислонившись к перилам рядом с ней, так близко, что их плечи почти соприкасались. Его волосы, чуть растрепанные ветром, падали на лоб, а щетина делала его лицо резче, но в глазах мелькнула тень — неуверенность, которую он редко позволял себе показать.

— Я хочу... — он замялся, глядя на реку, будто там мог найти ответ.

— Хочу понять, кто ты. Почему ты такая... — он повернулся к ней, и его взгляд стал тяжелым, почти осязаемым.

— Ты как песня, которую я слышу, но не могу сыграть. И это сводит меня с ума.

Элина рассмеялась — тихо, но искренне, и этот звук был как вспышка света в темноте. Она покачала головой, отводя взгляд, но ее губы все еще хранили тень улыбки.

— Ты всегда такой поэтичный? — спросила она, и в ее тоне смешались насмешка и что-то теплое, почти нежное.

— Или это просто трюк, чтобы я не сбежала?

Адриан провел рукой по волосам, его привычный жест, выдающий нервозность. Он смотрел на нее, и в его глазах было что-то новое — не только страсть, но и уязвимость, как будто он снимал доспехи, которые носил слишком долго.

— Никаких трюков, — сказал он, и его голос стал ниже, почти хриплым.

— Я не умею притворяться. Не с тобой. Ты... ты заставляешь меня чувствовать слишком много. И я не знаю, что с этим делать.

Элина молчала, ее пальцы сжали перила чуть сильнее. Она чувствовала, как его слова оседают в ней, как камни в тихом пруду, вызывая круги на воде. Его честность была обезоруживающей, но она знала, что такие чувства могут быть опасными — для него, для нее, для них обоих. Она посмотрела на него, и в этот момент ветер подхватил прядь ее волос, бросив ее на лицо. Адриан, не задумываясь, протянул руку, чтобы убрать ее, но замер, поймав ее взгляд. Его пальцы остановились в сантиметре от ее щеки, и воздух между ними наэлектризовался.

— Не надо, — тихо сказала она, но ее голос дрогнул, выдавая смятение. Она убрала прядь сама, но не отступила, не отвернулась. Ее глаза, серо-голубые, как река под ними, смотрели на него с вопросом, на который она сама не знала ответа.

Адриан опустил руку, но его взгляд не отпустил ее. Он наклонился чуть ближе, и запах его одеколона — что-то терпкое, с ноткой кедра — смешался с речной свежестью.

— Расскажи мне что-нибудь, — сказал он, и его тон был почти умоляющим.

— Что угодно. Что ты любишь, чего боишься. Дай мне хоть кусочек тебя.

Элина вдохнула, будто собираясь с силами. Она отвернулась к реке, и свет фонаря высветил ее профиль — тонкий, почти хрупкий, но с линией подбородка, выдающей внутреннюю силу. Она молчала так долго, что Адриан уже подумал, что она не ответит, но потом она заговорила, и ее голос был тихим, как шепот ветра.

— Я люблю танцевать, — сказала она.

— Не на сцене, как раньше, а... для себя. Когда никто не смотрит. Это как дышать. А боюсь... — она замялась, ее пальцы сжали кольцо на пальце, — боюсь стать чьей-то тенью. Раствориться в ком-то так, что перестану быть собой.

Адриан смотрел на нее, и его сердце сжалось — не от боли, а от чего-то более сложного, как будто он увидел в ней свое отражение. Он знал это чувство, этот страх, но его способ справляться был другим — он горел, а она пряталась.

— Ты никогда не будешь тенью, — сказал он, и его голос был твердым, почти яростным.

— Ты слишком... живая. Слишком настоящая. Я вижу это, даже когда ты пытаешься спрятаться.

Элина повернулась к нему, и в ее глазах мелькнула искра — не гнев, а удивление, смешанное с чем-то теплым. Она улыбнулась, но в этой улыбке была грусть, как будто она знала, что он видит только часть правды.

— А ты? — спросила она, и ее голос стал чуть смелее.

— Чего боишься ты, Адриан? Кроме того, что я убегу?

Он рассмеялся, но смех вышел горьким. Он отвернулся, глядя на реку, и его пальцы сжали перила, будто искали опору. Его куртка скрипнула, когда он наклонился вперед, и свет фонаря высветил резкие линии его лица — скулы, щетину, тень усталости под глазами.

— Я боюсь пустоты, — сказал он наконец, и его голос был почти шепотом.

— Той, что внутри. Я рисую, пишу, живу... но иногда кажется, что это все — просто шум, чтобы заглушить тишину. А потом появилась ты, и... — он посмотрел на нее, и его глаза вспыхнули, — ты как будто выключила этот шум.

Элина молчала, но ее взгляд смягчился. Она видела его теперь не только как бурю, но и как человека, который, возможно, так же потерян, как она. Это пугало, но и притягивало, как свет в темноте. Она шагнула ближе, почти незаметно, и их плечи наконец соприкоснулись. Это было едва ощутимо, но для обоих — как удар тока.

— Ты опасный, Адриан, — сказала она тихо, повторяя свои слова с их прошлой встречи, но теперь в них было меньше страха и больше тепла.

— Но, кажется, я начинаю это принимать.

Он улыбнулся, и на этот раз его улыбка была мягкой, почти мальчишеской. Он не стал нарушать момент, не стал тянуться к ней, хотя его пальцы дрожали от желания. Вместо этого он просто стоял рядом, чувствуя, как ночь становится их союзником, а река шепчет их секреты.

Они пошли дальше, и их разговор стал тише, легче — о любимых книгах, о музыке, о том, как пахнет город после дождя. Но под этими словами текло что-то глубже — доверие, хрупкое, как первый лед, но настоящее. Элина чувствовала, как ее стены начинают трещать, а Адриан знал, что этот вечер — только начало пути к ее сердцу. И, глядя на ее профиль, освещенный фонарями, он поклялся себе, что пройдет этот путь, даже если он будет усыпан лепестками слез.

Студия Адриана была его убежищем и тюрьмой. Высокие окна, забрызганные дождем, пропускали тусклый свет, который ложился пятнами на потрепанный деревянный пол, усеянный кляксами краски. Стены, некогда белые, теперь пестрели следами его хаотичного гениальности: наброски углем, мазки алого и синего, слова, нацарапанные в порыве вдохновения. В воздухе витал запах масляной краски, терпкого кофе и сигаретного дыма, пропитавшего старый кожаный диван в углу. Холсты, словно солдаты, стояли вдоль стен, но все они пели одну песню — ее песню. Элина.

Адриан стоял перед мольбертом, его рубашка, некогда черная, была испещрена пятнами краски, рукава закатаны до локтей, открывая жилистые предплечья. Его темные волосы, влажные от пота, прилипли ко лбу, а глаза, горящие лихорадочным огнем, не отрывались от холста. На нем, в вихре красок, проступал ее образ: пепельные волосы, струящиеся, как река, глаза, в которых тонули звезды, и губы, слегка приоткрытые, будто шепчущие его имя. Но это была не просто картина — это была его душа, вырванная и брошенная на холст. Каждый мазок кисти был признанием, каждый цвет — криком. Он рисовал ее не так, как видел, а так, как чувствовал: буря, свет, пропасть.

Ночь после их прогулки по набережной не отпустила его. Ее слова, ее смех, ее запах — все это въелось в него, как краска в кожу. Он не спал, не ел, только пил кофе и курил, пока его пальцы не начали дрожать. Элина была везде: в трещинах потолка, в отражении окон, в мелодии, которую он наигрывал на старой гитаре, пока не порвал струну. Она была его музой, его наваждением, его спасением и проклятием. «Автостопом прямо к сердцу доберусь», — шептал он, и эти слова, как заклинание, звучали в его голове, пока он работал.

Он отступил от холста, вытирая руки тряпкой, пропитанной скипидаром. Его взгляд скользнул по студии: десятки набросков Элины смотрели на него с холстов и бумаги. Вот она смеется, ее глаза искрятся, как река под фонарями. Вот она отворачивается, и ее профиль режет его, как лезвие. Вот она танцует — или ему только кажется, что она танцует? Он не знал, где кончается реальность и начинается его воображение. Его пальцы сжали тряпку так сильно, что костяшки побелели. Он чувствовал себя охотником, но и добычей одновременно — она поймала его, даже не осознавая этого.

Дверь студии скрипнула, и в проеме появился Марк, его старый друг и агент, с неизменной сигаретой во рту. Марк был полной противоположностью Адриана: аккуратный, в дорогом пальто, с насмешливым взглядом, который скрывал усталость от бесконечных попыток вытащить Адриана из его хаоса.

— Господи, Адриан, ты выглядишь, как призрак, — сказал Марк, оглядывая студию. Его взгляд задержался на холстах, и он присвистнул.

— Это что, все она? Ты серьезно? Одна и та же женщина?

Адриан не ответил. Он бросил тряпку на пол и подошел к окну, распахнув его. Холодный воздух ворвался в студию, принеся с собой запах дождя и города. Он вдохнул глубоко, пытаясь унять бурю внутри, но она только разгоралась.

— Это не просто женщина, — сказал он наконец, и его голос был хриплым, почти надломленным.

— Это... все. Она — все.

Марк закатил глаза, но в его тоне не было злобы, только усталое понимание.

— Ты опять за свое, — сказал он, затягиваясь сигаретой.

— Помнишь ту певицу пару лет назад? Ты тоже говорил, что она твое «все». А потом разбил гитару и не выходил из студии месяц. Эта... — он кивнул на холст, — она того стоит?

Адриан повернулся к нему, и его взгляд был таким тяжелым, что Марк невольно отступил. В глазах Адриана горела не просто страсть — это была одержимость, граничащая с отчаянием. Его щетина казалась гуще, чем обычно, а под глазами залегли тени, делая его похожим на человека, который балансирует на краю.

— Она не певица, — сказал он, и каждое слово падало, как камень.

— Она не просто муза. Она... — он замялся, сжимая кулаки, — она как воздух, Марк. Без нее я задыхаюсь.

Марк покачал головой, выдыхая дым. Он подошел к одному из холстов, разглядывая лицо Элины, созданное рукой Адриана. Картина была живой, почти пугающей: в ее глазах читалась тоска, но и сила, как будто она знала, что за ней наблюдают.

— Красивая, — признал Марк.

— Но, брат, ты пугаешь меня. Ты выглядишь, как будто готов сгореть ради нее. Или сжечь весь мир.

Адриан улыбнулся, но его улыбка была острой, почти хищной. Он вернулся к мольберту, взял кисть и провел новый мазок — алый, как кровь, вдоль ее силуэта. Его движения были резкими, но точными, будто он вырезал ее из холста, а не рисовал.

— Может, и сгорю, — сказал он тихо, не отрывая взгляда от картины.

— Но если это цена, чтобы добраться до нее... я заплачу.

Марк вздохнул, бросил окурок в пустую банку из-под кофе и направился к двери.

— Только не забудь, что у тебя выставка через две недели, — бросил он через плечо.

— И если ты опять сорвешься, я не буду вытаскивать тебя из этой дыры.

Дверь захлопнулась, и студия снова погрузилась в тишину, нарушаемую только скрипом кисти и редкими раскатами грома за окном. Адриан работал, не замечая, как ночь сменяется рассветом. Его руки дрожали, но он не останавливался. Каждый мазок был шагом к ней, каждый цвет — обещанием. Он рисовал ее не для выставки, не для мира — он рисовал ее для себя, чтобы удержать, чтобы не потерять. Но где-то в глубине души он знал: она не принадлежит ему. И это знание разрывало его, как полотно под ножом.

На одном из холстов, в углу, он написал слова, почти неосознанно: «Попытаюсь, войду в твою любовь, словно кровь». Они горели на фоне темной краски, как клятва, как угроза, как молитва. Адриан отступил, глядя на свое творение, и почувствовал, как его сердце бьется в ритме этих слов. Он знал, что найдет ее снова. И на этот раз он не даст ей уйти.

Дождь перестал, но воздух оставался тяжелым, пропитанным запахом мокрого асфальта и далекого дыма. Элина стояла у входа в небольшой бар, спрятанный в переулке старого города. Фасад, обшарпанный, с облупившейся краской, был украшен неоновой вывеской, мигающей неровным красным светом. Внутри гудела толпа: сме смех, звон бокалов и обрывки песен, вырывавшихся из колонок, создавали хаотичный ритм, под который билось сердце ночи. Элина не хотела сюда приходить, но Адриан настоял, прислав ей сообщение, короткое, как выстрел: «Бар 'Красный Фонарь'. 22:00. Нам нужно поговорить». Она чувствовала, что это ошибка, но что-то — любопытство, страх или, возможно, надежда — тянуло ее сюда, как магнит.

Она вошла, и ее взгляд сразу нашел его. Адриан сидел в дальнем углу, за столиком у окна, где свет от уличного фонаря падал на его лицо, вырезая резкие тени на его скулах. Его кожаная куртка висела на спинке стула, а черная рубашка, расстегнутая на верхнюю пуговицу, подчеркивала его поджарое телосложение. Темные волосы падали на лоб, а глаза, горящие, как угли, уже поймали ее, едва она переступила порог. Он не улыбался, но его взгляд был таким интенсивным, что Элина почувствовала, как ее сердце дрогнуло, будто пойманное в капкан.

Она подошла, ее шаги были уверенными, но внутри нее бурлила тревога. На ней было простое черное платье, облегающее, но сдержанное, а пепельные волосы струились по плечам, слегка влажные от вечерней сырости. Ее серебряное кольцо блеснуло, когда она положила сумку на стул, и Адриан заметил это, его взгляд на мгновение задержался на ее руке, прежде чем вернуться к ее лицу.

— Ты пришла, — сказал он, и его голос, хрипловатый, пробился сквозь шум бара, как нож сквозь шелк.

— Я боялся, что ты передумаешь.

Элина села напротив, скрестив руки на груди, будто ставя барьер. Ее глаза, серо-голубые, как предгрозовое небо, смотрели на него внимательно, но с осторожностью, как у зверя, готового к прыжку.

— Я здесь, — ответила она, и ее голос был ровным, но с едва уловимой дрожью.

— Но я не уверена, зачем. Ты сказал, нам нужно поговорить. Так говори.

Адриан наклонился вперед, его локти легли на стол, а пальцы сжали край стакана с виски, который он еще не тронул. Его взгляд был таким тяжелым, что Элина почувствовала, как воздух между ними наэлектризовался, как перед ударом молнии. Она видела его страсть, его одержимость, но теперь в его глазах мелькало что-то еще — отчаяние, почти мольба.

— Я не могу перестать думать о тебе, — сказал он, и его слова падали тяжело, как камни.

— С того самого вечера в галерее, ты... ты во мне, Элина. В каждой моей мысли, в

каждом мазке кисти. Я рисую тебя, даже когда не хочу. Я слышу твой голос, даже когда ты молчишь. И я знаю, что это пугает тебя, но... прочти в моих глазах. Я не лгу.

Элина почувствовала, как ее горло сжалось. Она смотрела в его глаза — темные, глубокие, как бездонные колодцы, — и видела там бурю. Страсть, да, но и опасность, как будто он был готов сгореть сам и утянуть ее за собой. Ее пальцы сжали край стола, и она заставила себя дышать ровно, несмотря на то, что ее сердце колотилось, как барабан.

— Адриан, — начала она, и ее голос был тише, но тверже, — ты не знаешь меня. Ты видишь... какую-то версию меня, которую сам придумал. Но я не картина. Я не твоя муза. Я человек, и у меня есть свои страхи, свои стены. И ты... ты давишь на них слишком сильно.

Он откинулся назад, и его губы изогнулись в горькой улыбке. Он провел рукой по волосам, и этот жест, такой знакомый, выдавал его нервозность. Свет от фонаря высветил его щетину, делая его лицо еще более резким, почти хищным.

— Я не хочу тебя ломать, — сказал он, и его голос дрогнул, выдавая трещину в его броне.

— Я хочу... черт, я хочу быть рядом с тобой. Хочу видеть, как ты танцуешь, как ты смеешься, как ты злишься. Я хочу все, Элина. И я не могу притворяться, что это не так.

Элина отвернулась, глядя в окно, где неоновая вывеска бара отражалась в луже на асфальте. Шум толпы в баре казался далеким, как будто они были в своем собственном мире, где каждое слово весило тонну. Она чувствовала его взгляд, чувствовала, как он ждет, как он жаждет ее ответа, и это давление было почти физическим, как рука, сжимающая ее сердце.

— Ты не понимаешь, — сказала она наконец, поворачиваясь к нему. Ее глаза блестели, но она не позволила слезам пролиться.

— Я уже была в такой любви. Где кто-то хотел «все». И это... это уничтожило меня, Адриан. Я не хочу снова стать чьей-то одержимостью. Я не могу.

Его лицо изменилось — смесь боли и гнева промелькнула в его чертах, но он сдержался, хотя его пальцы сжали стакан так сильно, что Элина подумала, что он сейчас треснет. Он наклонился ближе, и его голос стал тише, почти шепотом, но от этого не менее интенсивным.

— Я не он, — сказал он, и каждое слово было как удар.

— Я не хочу владеть тобой, Элина. Я хочу... любить тебя. И если ты посмотришь в мои глаза, ты увидишь, что я не лгу. Прочти в них. Пожалуйста.

Она посмотрела. И пожалела об этом. Его глаза были открытой книгой, полной страсти, боли, надежды и чего-то темного, что пугало ее больше всего — обещания, что он не остановится. Она видела его искренность, но видела и бурю, которая могла поглотить их обоих. Ее дыхание сбилось, и она отвела взгляд, чувствуя, как ее стены начинают дрожать.

— Я не могу, — прошептала она, и ее голос был почти неслышным в шуме бара.

— Не сейчас. Не так.

Адриан молчал, но его взгляд не отпускал ее. Он отпил виски, и его горло дернулось, когда он проглотил, будто пытаясь прогнать боль. Он поставил стакан на стол с тихим стуком и наклонился еще ближе, нарушая ее пространство, но не касаясь ее.

— Я подожду, — сказал он, и его голос был низким, почти угрожающим, но полным решимости.

— Я буду ждать, Элина. Но я не исчезну. Потому что ты — это все, что мне нужно. И ты это знаешь.

Элина встала, ее движения были резкими, но грациозными, как у танцовщицы. Она схватила сумку, и ее пальцы дрожали, когда она закинула ремень на плечо. Она посмотрела на него, и в ее глазах была смесь гнева, страха и чего-то, что она не хотела признавать — притяжения.

— Ты не можешь решать за меня, что мне нужно, — сказала она, и ее голос стал тверже, хотя внутри она разваливалась.

— И если ты действительно хочешь быть рядом, дай мне время. Дай мне дышать.

Она повернулась и пошла к выходу, чувствуя, как его взгляд прожигает ее спину. Бар шумел, люди смеялись, но для нее мир сузился до ее шагов и его слов, звучащих в голове: Прочти в моих глазах. Она вышла на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, как пощечина. Неоновая вывеска мигала, отражаясь в ее глазах, и она знала, что этот разговор не конец, а только начало. Адриан был прав — он не исчезнет. И, что хуже, она не была уверена, хочет ли она, чтобы он исчез.

Квартира Элины была пропитана теплом и тишиной, но сегодня воздух казался тяжелым, как перед грозой. Мягкий свет торшера отбрасывал золотистые блики на стены, где висели черно-белые фотографии старого города и одинокий эскиз танцующей фигуры, нарисованный ее рукой. На столе стояла недопитая бутылка вина, два бокала, один из которых был тронут помадой, а другой — пуст. Диван, заваленный подушками, хранил тепло их тел, только что сидевших так близко, что их дыхание смешивалось. Теперь же между Элиной и Адрианом пролегла пропасть, невидимая, но ощутимая, как трещина в стекле.

Элина стояла у окна, скрестив руки на груди, ее пепельные волосы струились по спине, слегка растрепанные, будто она нервно проводила по ним пальцами. Простое платье цвета графита обнимало ее фигуру, но она казалась хрупкой, почти прозрачной, как будто готова была раствориться в ночном городе за стеклом. Ее глаза, серо-голубые, смотрели на отражения фонарей, но видели что-то другое — воспоминания, страхи, его лицо. Адриан сидел на диване, его локти упирались в колени, а пальцы сжимали серебряное кольцо на мизинце, которое он крутил, как талисман. Его кожаная куртка валялась на полу, а черная рубашка, расстегнутая на верхнюю пуговицу, делала его похожим на человека, который только что вырвался из шторма.

Момент близости, случившийся всего несколько минут назад, все еще висел в воздухе, как эхо. Они говорили — о прошлом, о мечтах, о боли, которую оба прятали. Их голоса становились тише, слова — искреннее, и в какой-то момент Элина позволила себе поддаться. Его рука коснулась ее щеки, его губы были так близко, что она чувствовала тепло его дыхания. Она почти подалась вперед, почти позволила себе утонуть в его глазах, но что-то внутри нее — страх, инстинкт, память — заставило ее отшатнуться. Теперь она стояла у окна, пытаясь собрать себя по кусочкам, а он смотрел на нее, и его взгляд был смесью боли, непонимания и едва сдерживаемой ярости.

— Элина, — его голос, хриплый, разрезал тишину, как нож.

— Что это было? Ты была здесь, со мной, а теперь... что? Ты снова прячешься?

Она не обернулась, но ее плечи напряглись, будто она ждала удара. Ее пальцы сжали подоконник, и серебряное кольцо на ее руке блеснуло в свете торшера. Она вдохнула, пытаясь унять дрожь в груди, но голос, когда она заговорила, был тихим, почти надломленным.

— Я не прячусь, — сказала она, но слова прозвучали неубедительно, как будто она пыталась убедить саму себя.

— Я просто... не могу, Адриан. Не могу так.

Он встал, его движения были резкими, почти хищными. Половицы скрипнули под его тяжелыми ботинками, и он подошел к ней, остановившись в шаге. Его тень легла на нее, длинная и темная, как будто хотела поймать ее в свои объятия. Он не касался ее, но его присутствие было осязаемым, как жар огня.

— Не можешь? — переспросил он, и в его голосе смешались боль и гнев.

— Ты была здесь, Элина. Я чувствовал тебя. Ты хотела этого так же, как я. А теперь ты отталкиваешь меня, как будто я чужой. Почему?

Элина повернулась, и ее глаза встретились с его. В них была буря — страх, тоска, решимость. Ее лицо, освещенное мягким светом, казалось почти призрачным, но линия ее подбородка была твердой, как у человека, который знает, что идет по краю.

— Потому что я боюсь, — сказала она, и ее голос сорвался, но она не отвела взгляд.

— Боюсь остаться с тобой. Боюсь того, что ты делаешь со мной. Ты... ты как пожар, Адриан. Ты сжигаешь все вокруг, и я не хочу стать пеплом.

Его лицо изменилось — гнев сменился болью, такой острой, что она резанула и ее. Он шагнул ближе, и на этот раз его рука коснулась ее плеча, но не с силой, а с какой-то отчаянной нежностью. Его пальцы дрожали, и она почувствовала тепло его кожи сквозь ткань платья.

— Я не хочу тебя сжигать, — сказал он, и его голос стал тише, почти умоляющим.

— Я хочу... черт, я хочу быть для тебя чем-то большим. Не пожаром, а... светом. Почему ты не веришь мне?

Элина покачала головой, и ее глаза заблестели, но она сжала губы, не позволяя слезам пролиться. Она отступила, и его рука повисла в воздухе, как оборванная нить. Она чувствовала, как ее сердце разрывается — часть ее хотела броситься к нему, утонуть в его объятиях, но другая, та, что помнила боль, кричала: Беги.

— Потому что я не та, за кого ты меня принимаешь, — сказала она, и ее голос был полон горечи.

— Ты видишь во мне свою музу, свою мечту, но я... я просто человек, Адриан. Со своими шрамами, своими страхами. И я не могу быть всем для тебя. Я не хочу раствориться в твоей любви.

Он смотрел на нее, и его глаза, темные, как ночное небо, были полны боли. Его щетина казалась гуще, тени под глазами — глубже, и в этот момент он выглядел не как хищник, а как человек, который только что потерял что-то драгоценное. Он сжал кулаки, и его голос, когда он заговорил, был хриплым, почти сломленным.

— Ты думаешь, я хочу тебя уничтожить? — спросил он.

— Элина, я... я живу тобой. Ты в каждой моей картине, в каждом моем вдохе. И если ты уйдешь, я... — он замолчал, будто слова были слишком тяжелыми, чтобы их произнести.

Она отвернулась, глядя в окно, где город жил своей жизнью, равнодушный к их драме. Ее отражение в стекле было призрачным, и она вдруг почувствовала себя тенью — той, кем боялась стать. Она знала, что он искренен, но его любовь была слишком большой, слишком всепоглощающей, и это пугало ее больше, чем одиночество.

— Я не ухожу, — сказала она наконец, и ее голос был едва слышен.

— Но мне нужно время, Адриан. Мне нужно понять, кто я без тебя. И если ты действительно любишь меня, ты дашь мне это время.

Он молчал, и тишина была громче любых слов. Его рука медленно опустилась, и он отступил, будто признавая поражение, хотя его взгляд говорил, что он не сдастся. Он взял свою куртку, перекинул ее через плечо и направился к двери. У порога он остановился, обернувшись, и его глаза нашли ее, как луч света в темноте.

— Я дам тебе время, — сказал он, и его голос был полон решимости, несмотря на боль.

— Но я не откажусь от тебя, Элина. Потому что ты — это все, что у меня есть.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, и Элина осталась одна. Она прижалась лбом к холодному стеклу окна, чувствуя, как ее сердце бьется в ритме его слов. Город за окном молчал, но она знала, что их история не закончена. Она боялась его любви, боялась себя, но где-то в глубине души она чувствовала, что уже не сможет забыть его взгляд — тот, что обещал ей звезды, даже если они сгорят в его огне.

Город после их размолвки словно изменил свой ритм. Улицы, обычно гудящие жизнью, теперь казались приглушенными, будто кто-то накрыл их тонким покрывалом меланхолии. Дождь, начавшийся ночью, не прекращался, но он был странным — не резким, а мягким, почти шепчущим, и пах не свежестью, а чем-то горьковатым, как воспоминание о несбывшемся. Элина шагала по тротуару, ее пальто цвета морской волны промокло на плечах, а пепельные волосы, выбившиеся из-под капюшона, прилипли к щекам. Она не замечала холода — ее мысли были заняты Адрианом, его последними словами, его взглядом, который все еще горел в ее памяти, как угли. Она дала ему время, но чувствовала, что время работает против нее.

Она остановилась у цветочного ларька, где старушка в вязаном платке продавала букеты. Розы, хризантемы, лилии — их лепестки блестели от дождя, но что-то привлекло внимание Элины. Один цветок, белая роза, уронил лепесток на деревянный прилавок, и он не был похож на обычный. Он сверкал, как стекло, и казался застывшим, будто слеза, пойманная в момент падения. Элина протянула руку, коснулась его, и он был холодным, хрупким, но не растаял под ее пальцами. Она нахмурилась, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

— Странные они нынче, — пробормотала старушка, глядя на Элину с прищуром.

— Лепестки падают, как слезы, и не гниют. Будто город плачет.

Элина вздрогнула, ее пальцы сжали лепесток, и она почувствовала, как ее сердце пропустило удар. Она пробормотала что-то невнятное, заплатила за розу и пошла дальше, но мир вокруг нее начал казаться иным. Тени на стенах домов шевелились, как живые, хотя фонари стояли неподвижно. Дождь, падая на асфальт, оставлял не просто лужи, а узоры, похожие на письмена, которые исчезали, едва она пыталась их разглядеть. Город отражал ее смятение, ее боль, и это пугало больше, чем она была готова признать

* * *

Тем временем Адриан сидел в своей студии, окруженный холстами, которые теперь казались ему несовершенными. Свет от единственной лампы падал на его лицо, высвечивая тени под глазами и резкие линии скул. Его рубашка была помята, а пальцы испачканы краской, хотя он не рисовал уже несколько часов. Он смотрел на последний набросок Элины — ее глаза, полные тоски, — и чувствовал, как его грудь сжимает что-то тяжелое, почти физическое. Ее слова — «Я не та» — звучали в его голове, как приговор, но он не мог их принять. Он знал, что она чувствует то же, что и он, но ее страх был стеной, которую он не знал, как пробить.

Он встал, подошел к окну и распахнул его. Дождь ворвался в студию, забрызгав пол, но Адриан не обратил на это внимания. Он заметил, как на подоконнике, где стоял горшок с увядшим фикусом, лежал лепесток — не растительный, а стеклянный, прозрачный, с тонкой прожилкой, как у настоящего. Он взял его, и тот был холодным, как лед, но не таял в его руке. Адриан нахмурился, его пальцы сжали лепесток, и он вдруг почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Это было не просто странно — это было знаком. Она была где-то там, в этом городе, и их боль, их связь, каким-то образом вплеталась в ткань реальности.

— Что ты делаешь со мной, Элина? — прошептал он, и его голос утонул в шуме дождя. Он сжал лепесток так сильно, что тот треснул, и крошечный осколок уколол его палец. Кровь, алая, капнула на подоконник, смешавшись с дождевой водой, и Адриан вдруг почувствовал, как его мысли прояснились. Он должен найти ее. Не для того, чтобы заставить, а чтобы понять — что это за магия, которая связывает их, и почему город плачет их слезами.

* * *

Элина вошла в небольшой парк, где обычно гуляла, когда хотела сбежать от своих мыслей. Деревья, голые и мокрые, тянули ветви к небу, как руки, молящие о чем-то. Она остановилась у старого фонтана, чья чаша была заполнена дождевой водой, в которой плавали лепестки — десятки, сотни, все стеклянные, сверкающие, как драгоценности. Она опустилась на корточки, коснулась воды, и лепестки закружились, будто танцуя под неслышимую мелодию. Ее дыхание сбилось, и она почувствовала, как ее глаза защипало от слез — не от боли, а от странного, необъяснимого чувства, что она не одна.

— Ты тоже это видишь, да? — голос Адриана, низкий и хриплый, раздался за ее спиной, и она вздрогнула, едва не потеряв равновесие. Она обернулась, и он стоял там, в нескольких шагах, его кожаная куртка блестела от дождя, а темные волосы прилипли ко лбу. Его глаза, горящие, как всегда, смотрели на нее с такой интенсивностью, что она почувствовала, как ее стены снова начинают трещать.

— Адриан... — начала она, но ее голос дрогнул. Она встала, сжимая розу в руке, и лепесток, который она все еще держала, выпал, звякнув о камни, как стекло.

— Как ты здесь оказался?

Он шагнул ближе, и его ботинки хрустнули по мокрой листве. Его взгляд скользнул к фонтану, к лепесткам, а затем вернулся к ней. В его руке был такой же стеклянный лепесток, и он держал его так, будто это было сокровище.

— Я не искал тебя, — сказал он, и его голос был странно спокойным, но полным подспудного напряжения.

— Но я знал, что найду. Этот город... он говорит о нас, Элина. Ты видишь? Эти лепестки, этот дождь... это наши слезы.

Элина покачала головой, ее пальцы сжали стебель розы, и шипы укололи кожу, но она не почувствовала боли. Ее глаза, блестящие от дождя и невыплаканных слез, смотрели на него с смесью страха и зачарованности.

— Это безумие, — прошептала она.

— Это не может быть реальным. Это... это просто дождь, просто цветы.

— Тогда почему ты здесь? — спросил он, и его голос стал тише, почти интимным. Он шагнул еще ближе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров.

— Почему ты держишь этот лепесток? Почему я чувствую тебя, даже когда ты так далеко?

Элина отступила, но ее спина уперлась в край фонтана, и она замерла. Его близость была осязаемой, как электрический разряд, и она ненавидела себя за то, что ее сердце билось быстрее. Она хотела оттолкнуть его, сказать, что он ошибается, но лепестки в фонтане, дождь, пахнущий грустью, и его глаза, полные правды, не давали ей солгать.

— Я боюсь, — сказала она, и ее голос сорвался.

— Не этих лепестков, не дождя. Я боюсь тебя, Адриан. Твоей любви. Она... она слишком большая, и я не знаю, как в ней выжить.

Он смотрел на нее, и его лицо смягчилось, но в его глазах все еще горела буря. Он протянул руку, но не коснулся ее, а просто показал ей лепесток, который держал. Он был треснувшим, с каплей его крови на краю, и Элина почувствовала, как ее горло сжалось.

— Я тоже боюсь, — сказал он, и его голос был хриплым, почти сломленным.

— Боюсь, что без тебя я останусь пустым. Но эти лепестки... они говорят, что мы связаны, Элина. И я не могу притворяться, что это не так.

Она молчала, глядя на лепесток в его руке, на кровь, смешавшуюся с дождем. Город вокруг них шептал, тени танцевали, а лепестки в фонтане продолжали кружиться, как воспоминания. Она знала, что должна уйти, но ее ноги не слушались. Их связь, их боль, их любовь — все это было вплетено в этот странный, плачущий мир, и она не могла отрицать, что чувствует его, даже через пропасть, которую сама создала.

— Я не знаю, что это значит, — сказала она наконец, и ее голос был едва слышен.

— Но я не готова, Адриан. Не сейчас.

Он кивнул, и его взгляд стал мягче, но не менее решительным. Он опустил руку, спрятав лепесток в карман, и отступил, давая ей пространство.

— Я подожду, — сказал он, и его слова были обещанием, тяжелым, как камень.

— Но этот город не даст нам забыть.

Элина отвернулась, глядя на фонтан, где лепестки продолжали свой танец. Дождь усилился, и его капли падали на ее лицо, смешиваясь с ее собственными слезами. Она знала, что он уйдет, но его присутствие останется — в этих лепестках, в этом дожде, в ее сердце, которое уже начало биться в ритме его.

Город утопал в огнях, но его сердце билось холодно. Арт-аукцион, организованный в старинном особняке на окраине мегаполиса, был событием, которого ждала вся богема: галеристы в строгих костюмах, художники с эксцентричными прическами, коллекционеры с цепкими взглядами. Зал, украшенный хрустальными люстрами и тяжелыми бархатными шторами, гудел от голосов, смеха и звона бокалов. Картины, выставленные на продажу, сияли под софитами, каждая — маленький мир, созданный чьей-то душой. Но для Элины и Адриана этот вечер был не о искусстве, а о пропасти, которая разделяла их, несмотря на то, что они находились в одном пространстве.

Элина стояла у стены, ее пальто осталось в гардеробе, а изумрудное платье, облегающее, но элегантное, подчеркивало ее грациозную фигуру. Пепельные волосы были убраны в низкий пучок, но несколько прядей выбились, касаясь шеи. Ее глаза, серо-голубые, скользили по толпе, но не искали никого — она знала, что он здесь. Она чувствовала его, как чувствуют приближение грозы. После их последней встречи в парке, среди стеклянных лепестков и дождя, она пыталась держать дистанцию, но город не отпускал их. Лепестки продолжали падать, тени шептались, и каждый раз, закрывая глаза, она видела его — его взгляд, его боль, его любовь.

Адриан был на другом конце зала, окруженный небольшой группой людей, восхищавшихся его последней картиной. Он выглядел, как всегда, магнетично: черная рубашка, слегка расстегнутая, кожаная куртка, небрежно брошенная на плечо, темные волосы, падающие на лоб. Но его улыбка, адресованная собеседникам, была пустой, как маска. Его глаза, горящие, но усталые, искали ее, и когда он наконец заметил Элину, мир вокруг него исчез. Она стояла одна, словно остров в море людей, и свет люстры делал ее похожей на видение — слишком реальную, чтобы быть мечтой, и слишком далекую, чтобы быть его.

Он сделал шаг в ее сторону, но его остановил голос куратора, требующего внимания. Элина, заметив его движение, отвернулась, ее пальцы сжали тонкое серебряное кольцо на руке, как талисман. Она не хотела этой встречи, не сегодня, не здесь, где их чувства могли вырваться наружу, как река из берегов. Она отошла к одной из картин — абстрактному полотну, где вихри синего и алого сливались в хаотичном танце. Но, глядя на него, она вдруг заметила в отражении стекла тень — его тень, длинную, хищную, тянущуюся к ней, хотя он был на другом конце зала. Она вздрогнула, обернулась, но там никого не было, только толпа, шумящая, как море.

— Ты тоже это видишь, да? — его голос, низкий, хриплый, раздался неожиданно близко, и Элина едва не вскрикнула. Он стоял в двух шагах, его глаза горели, как угли, а лицо было напряженным, будто он сдерживал бурю. Его присутствие было осязаемым, как электрический разряд, и она почувствовала, как ее сердце забилось быстрее, несмотря на все ее попытки оставаться спокойной.

— Адриан, — сказала она, и ее голос был тише, чем она хотела.

— Мы не должны... не здесь.

Он шагнул ближе, игнорируя ее слова, и свет люстры высветил его щетину, тени под глазами, делавшие его похожим на человека, который не спит уже недели. Его рубашка пахла краской и сигаретами, и Элина невольно вдохнула этот запах, чувствуя, как он проникает в нее, как воспоминание.

— Я пытался, — сказал он, и его голос был полон боли, почти отчаяния.

— Пытался дать тебе время, пространство, но... ты везде, Элина. В каждой тени, в каждом мазке на холсте. Я вижу тебя даже здесь, среди всех этих людей, где нас не должно быть вместе.

Элина покачала головой, ее пальцы сжали кольцо так сильно, что оно впилось в кожу. Она посмотрела в его глаза и увидела там не только страсть, но и тоску — глубокую, почти невыносимую. Это было слишком, слишком больно, и она почувствовала, как ее собственные стены начинают рушиться.

— Мы не можем быть вместе, — прошептала она, и ее голос дрогнул.

— Не так, Адриан. Ты... ты тянешь меня в пропасть, и я не знаю, как из нее выбраться.

Он сжал кулаки, и его взгляд стал острым, как лезвие. Он хотел возразить, хотел сказать, что она ошибается, но что-то в ее глазах — страх, смешанный с любовью, — остановило его. Он отступил на шаг, но его тень, длинная и темная, осталась рядом с ней, будто отказывалась подчиняться.

— Тогда почему я вижу тебя? — спросил он, и его голос стал тише, почти шепотом.

— Почему твоя тень следует за мной? Почему я чувствую тебя, даже когда ты так далеко?

Элина отвернулась, глядя на картину, но вместо красок она видела его — в отражении, в тенях, в каждом движении толпы. Она чувствовала его, как чувствуют биение собственного сердца, и это пугало ее больше, чем она могла выразить. Она хотела подойти к нему, коснуться его, но вместо этого сделала шаг назад, увеличивая пропасть между ними.

— Потому что мы не здесь, — сказала она, и ее голос был полон фатальности.

— Мы — тени, Адриан. Тени вместо нас.

Он смотрел на нее, и его лицо исказилось от боли, но он не двинулся с места. Толпа вокруг них продолжала гудеть, кто-то смеялся, кто-то спорил о цене картины, но для них мир сузился до этого момента — до их взглядов, до их теней, которые, казалось, жили своей жизнью. Элина повернулась и пошла к выходу, чувствуя, как его взгляд провожает ее, как тень, которая никогда не отпустит.

Она вышла на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, как пощечина. Дождь начался снова, и она заметила, как лепестки — стеклянные, сверкающие, как слезы — падали с деревьев, устилая тротуар. Она подняла один, и он был холодным, хрупким, но не разбился в ее руке. Она знала, что он где-то там, в этом зале, среди людей, но его тень была с ней, как и ее — с ним. Их любовь, их боль, их связь существовали где-то на другом уровне, в мире теней и лепестков, и эта мысль была одновременно утешением и проклятием.

Адриан остался в зале, глядя на место, где она стояла. Его картина, выставленная на аукцион, была продана за баснословную сумму, но он не чувствовал радости. Он видел ее тень в каждом отражении, в каждом мазке на холсте, и знал, что она права — они были тенями, неспособными коснуться друг друга. Но он не мог принять это. Не сейчас. Не навсегда.

Город дышал тревогой, его улицы, обычно яркие и шумные, сегодня казались приглушенными, словно кто-то выключил звук. Небо, затянутое тяжелыми облаками, отражалось в лужах, где стеклянные лепестки, похожие на застывшие слезы, плавали, как осколки снов. Элина стояла у входа в танцевальную студию, ее пальто промокло от моросящего дождя, а пепельные волосы, выбившиеся из-под шарфа, прилипли к щекам. Ее лицо, обычно спокойное, было напряженным, глаза — серо-голубые, как предгрозовое море — выдавали смятение. Студия, ее убежище, оказалась под угрозой закрытия: арендодатель поднял цену, а грант, на который они рассчитывали, был отклонен. Это было не просто место работы — это была ее душа, ее способ дышать, и теперь она чувствовала, как земля уходит из-под ног.

Она не видела Адриана с той ночи на аукционе, но его присутствие преследовало ее — в тенях, в лепестках, в ее собственных мыслях. Она пыталась держать его на расстоянии, но каждый раз, когда она закрывала глаза, его голос, его взгляд, его обещание ждать возвращались, как эхо. Сегодня она не думала о нем — ее мысли были заняты отчаянием, но судьба, или что-то более странное, имела другие планы.

В студии было тихо, только скрип половиц под ее шагами нарушал тишину. Она вошла в зал, где зеркала отражали пустоту, и остановилась, глядя на свое отражение. Ее платье, простое, цвета графита, подчеркивало хрупкость фигуры, но в ее осанке была сила, которой она сама не замечала. Она сжала серебряное кольцо на пальце, как талисман, и попыталась вдохнуть, но воздух казался слишком тяжелым.

Внезапно дверь студии хлопнула, и в зал ворвался Адриан. Его кожаная куртка блестела от дождя, темные волосы прилипли ко лбу, а глаза горели лихорадочным огнем. Он выглядел, как человек, который только что пробежал марафон, но его лицо было решительным, почти торжествующим. В руке он держал конверт, мятый, но плотно запечатанный, и его дыхание было прерывистым, как будто он не дышал, пока не добрался сюда.

— Элина, — сказал он, и его голос, хриплый, но полный силы, заполнил зал.

— Я сделал это. Я... черт, я сделал это для тебя.

Она замерла, ее брови приподнялись, а сердце пропустило удар. Она не ожидала его здесь, не ожидала ничего, кроме очередной попытки пробить ее стены. Но что-то в его взгляде — смесь гордости, отчаяния и чего-то, что она не могла назвать, — заставило ее замолчать.

— Что ты сделал? — спросила она, и ее голос был тихим, но с ноткой тревоги. Она шагнула к нему, ее движения были грациозными, но настороженными, как у танцовщицы, готовой к прыжку.

Адриан подошел ближе, его ботинки оставляли мокрые следы на паркете. Он протянул ей конверт, и его пальцы, испачканные краской, дрожали, но не от холода, а от эмоций, которые он едва сдерживал. Его рубашка, черная, как ночь, была расстегнута на верхнюю пуговицу, и Элина заметила, как его грудь вздымается, будто он все еще бежал.

— Я продал картину, — сказал он, и его слова падали тяжело, как камни.

— Ту, что была на аукционе. И не просто продал — я убедил покупателя, какого-то богатого коллекционера, вложить деньги в твою студию. Это грант, Элина. Достаточно, чтобы покрыть аренду на год. Может, больше.

Элина смотрела на него, не веря своим ушам. Ее пальцы сжали конверт, но она не открыла его — она не могла отвести взгляд от Адриана. Его лицо, резкое, с тенями под глазами и щетиной, было живым, почти сияющим, несмотря на усталость. Она знала, что его картины — это его сердце, его душа, и то, что он сделал, было не просто жестом — это было чудом, сотворенным ради нее.

— Ты... ты серьезно? — прошептала она, и ее голос дрогнул. Ее глаза заблестели, но она сжала губы, не позволяя слезам пролиться.

— Адриан, почему? Это твоя работа, твоя...

— Потому что это ты, — перебил он, и его голос стал тише, но полным силы. Он шагнул ближе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров.

— Ты — моя работа, Элина. Моя лучшая картина. И если я могу спасти твое место, твой танец, твою душу... я сделаю это. Даже если ты никогда не посмотришь на меня так, как я хочу.

Элина почувствовала, как ее горло сжалось. Она смотрела в его глаза — темные, горящие, полные любви, которая была одновременно даром и бременем. Она хотела сказать что-то, но слова застряли, как лепестки в горле. Вместо этого она открыла конверт, и ее пальцы дрожали, когда она увидела документы — официальные, с печатями, с суммой, которая означала спасение студии. Это было реально. Это было чудо.

— Ты ненормальный, — сказала она наконец, и ее голос был смесью благодарности, смятения и страха. Она посмотрела на него, и ее глаза, блестящие, как стеклянные лепестки, нашли его.

— Ты не должен был... это слишком много, Адриан. Слишком...

— Ничего не слишком, — сказал он, и его голос стал хриплым, почти надломленным. Он протянул руку, но остановился, не коснувшись ее, будто боялся, что она исчезнет.

— Ради тебя я бы продал все свои картины. Ради тебя я бы сжег их. Ты — мой мир, Элина. И я не могу иначе.

Она покачала головой, ее волосы качнулись, и свет от лампы в студии высветил их серебряный отлив. Она чувствовала, как ее сердце разрывается — благодарность боролась со страхом, любовь с желанием бежать. Его поступок был героическим, но он напоминал ей, как велика его любовь, как она может поглотить ее, как волна. Она сжала конверт, и ее пальцы оставили вмятины на бумаге.

— Спасибо, — сказала она, и ее голос был едва слышен.

— Я... я не знаю, как тебя благодарить. Но, Адриан, это не меняет... нас. Я все еще боюсь. Я все еще не готова.

Его лицо изменилось — боль промелькнула в его чертах, но он кивнул, и его взгляд стал мягче, хотя в нем все еще горела решимость. Он отступил, давая ей пространство, но его тень, длинная и темная, осталась рядом, как напоминание.

— Я знаю, — сказал он, и его голос был полон грусти, но и надежды.

— Но я сделал это не для того, чтобы купить твою любовь. Я сделал это, потому что ты заслуживаешь танцевать. И если я могу дать тебе это, я буду счастлив. Даже если ты никогда не станешь моей.

Элина смотрела на него, и ее глаза наполнились слезами, которые она больше не могла сдерживать. Одна слеза скатилась по щеке, и в этот момент дождь за окном усилился, а лепестки, стеклянные и хрупкие, закружились на ветру, падая на асфальт, как звезды. Она хотела обнять его, сказать, что чувствует то же, но страх был сильнее. Вместо этого она просто кивнула, сжимая конверт, как спасательный круг.

— Ты невозможный, — прошептала она, и уголок ее губ дрогнул в слабой улыбке.

— И я... я не знаю, что с этим делать.

Адриан улыбнулся, и его улыбка была горькой, но теплой. Он повернулся к двери, но остановился, обернувшись напоследок.

— Делай то, что умеешь, — сказал он.

— Танцуй, Элина. А я буду смотреть. Даже если издалека.

Дверь закрылась за ним, и Элина осталась одна в пустом зале. Она подошла к зеркалу, глядя на свое отражение, и заметила, как стеклянный лепесток, неизвестно как оказавшийся на полу, сверкнул в свете лампы. Она подняла его, и он был холодным, но живым, как его любовь. Она знала, что этот поступок изменил что-то между ними, но не знала, к чему это приведет. Город плакал их слезами, и их тени, где-то там, все еще искали друг друга.

Город горел огнями, но в его сердце затаилась тьма. Бар «Красный Фонарь», тот самый, где Элина и Адриан столкнулись в бурной конфронтации, снова стал их ареной. Неоновая вывеска мигала, отбрасывая кроваво-красные блики на мокрый асфальт, а внутри гудела толпа, пропитанная дымом, виски и обрывками песен. Элина сидела за столиком в углу, ее пальцы нервно теребили край бокала с вином. Ее изумрудное платье, элегантное, но простое, контрастировало с хаосом вокруг, а пепельные волосы, распущенные, струились по плечам, как лунный свет. Ее глаза, серо-голубые, были задумчивыми, но в них мелькала тревога. Она пришла сюда по просьбе подруги Маши, чтобы отвлечься, но чувствовала, что это место слишком пропитано им — Адрианом.

После его чуда — спасения студии — Элина не могла выкинуть его из головы. Его поступок, героический и безумный, растопил часть ее стен, но страх все еще держал ее в цепях. Она боялась его любви, боялась себя, и каждый стеклянный лепесток, падающий на улицы, напоминал ей, что их связь — не просто чувства, а нечто большее, почти мистическое. Сегодня она хотела забыться, но судьба, как всегда, имела другие планы.

Адриан вошел в бар, и воздух, казалось, сгустился. Его кожаная куртка блестела от дождя, черная рубашка, слегка расстегнутая, подчеркивала его поджарое телосложение, а темные волосы, влажные, падали на лоб. Его глаза, горящие, как угли, сразу нашли Элину, но его лицо было напряженным, почти хищным. Он не ожидал увидеть ее здесь, но теперь, когда увидел, весь мир сузился до нее. Однако его путь к ней преградила фигура — высокая, уверенная, с улыбкой, которая казалась слишком знакомой.

Это был Виктор, бывший партнер Элины. Его светлые волосы были аккуратно уложены, костюм сидел безупречно, а голубые глаза, когда-то такие родные, теперь казались холодными, как лед. Он стоял у стойки, держа бокал виски, и его взгляд скользнул по Элине с легкой насмешкой, прежде чем заметить Адриана. Виктор был частью ее прошлого — человеком, чья любовь была клеткой, а обещания — пустыми. Элина не видела его больше года, но его появление здесь, в этом баре, было как удар под дых.

— Элина, — сказал Виктор, подходя к ее столику, его голос был гладким, но с едва уловимой язвительностью.

— Не ожидал увидеть тебя в таком... месте. Все еще танцуешь?

Элина напряглась, ее пальцы сжали бокал, и серебряное кольцо на ее руке блеснуло, поймав свет. Она посмотрела на него, и ее глаза были холодными, но в них мелькнула тень старой боли.

— Виктор, — ответила она, и ее голос был ровным, но с остротой.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать мою жизнь. Что ты хочешь?

Он улыбнулся, но его улыбка была острой, как лезвие. Он сел напротив, не спрашивая разрешения, и его взгляд скользнул по ее лицу, будто оценивая.

— Просто поболтать, — сказал он.

— Слышал, твоя студия чуть не закрылась. Жаль. Ты всегда была талантлива... но, знаешь, слишком упрямая.

Элина почувствовала, как ее щеки вспыхнули от гнева, но прежде, чем она успела ответить, тень легла на стол. Адриан стоял рядом, его фигура возвышалась над Виктором, а глаза горели такой яростью, что воздух, казалось, потрескивал. Его кулаки были сжаты, но он держал себя в руках, хотя его голос, когда он заговорил, был низким, почти угрожающим.

— У тебя ровно десять секунд, чтобы отойти от нее, — сказал он, и каждое слово было как удар.

— Или я сделаю так, что ты пожалеешь, что вошел сюда.

Виктор поднял брови, его улыбка стала шире, но в его глазах мелькнула настороженность. Он откинулся на спинку стула, глядя на Адриана с легким презрением.

— А ты, должно быть, новый герой, — сказал он, и его тон был язвительным.

— Элина всегда умела находить тех, кто готов ради нее горы свернуть. Но знаешь, парень, это ненадолго. Она устает от героев.

Элина встала, ее движения были резкими, но грациозными. Она посмотрела на Виктора, и ее глаза сверкнули, как сталь.

— Уходи, Виктор, — сказала она, и ее голос был холодным, но твердым.

— Ты не имеешь права говорить обо мне. Никогда.

Но Адриан не дал Виктору ответить. Он шагнул ближе, его тень накрыла стол, и его голос стал еще ниже, почти шепотом, но от этого не менее пугающим.

— Она сказала уйти, — сказал он.

— И я не повторяю дважды. Элина — моя. И я не верю другой. Понял?

Виктор рассмеялся, но смех был натянутым. Он встал, поднял руки в притворном жесте капитуляции и отступил, бросив на Элину последний взгляд.

— Удачи, Элина, — сказал он.

— Надеюсь, этот не сломает тебя, как я не успел.

Он ушел, растворившись в толпе, но напряжение осталось. Элина повернулась к Адриану, и ее глаза были полны смятения. Она видела его ярость, его собственническую решимость, и это одновременно успокаивало и пугало ее. Его слова

— «Элина — моя» — эхом звучали в ее голове, и она не знала, хочет ли она быть чьей-то, даже его.

— Зачем ты это сделал? — спросила она, и ее голос дрожал, но в нем была сила.

— Я могла сама с ним справиться, Адриан. Мне не нужен защитник.

Он посмотрел на нее, и его глаза, все еще горящие, смягчились, но не потухли. Он провел рукой по волосам, и его щетина, гуще, чем обычно, делала его лицо еще более резким. Его рубашка пахла дождем и сигаретами, и Элина невольно вдохнула этот запах, чувствуя, как он проникает в нее, как воспоминание.

— Я знаю, что ты можешь, — сказал он, и его голос был хриплым, почти надломленным.

— Но я не мог стоять и смотреть, как он... как он смотрит на тебя, как будто имеет право. Ты не его, Элина. И никогда не будешь.

Она покачала головой, ее пальцы сжали кольцо, и она почувствовала, как ее сердце разрывается. Его верность была даром, но его слова звучали как клятва, которая могла стать цепями. Она шагнула ближе, и ее взгляд нашел его, полный боли и чего-то, что она боялась назвать.

— А если я не хочу быть ничьей? — спросила она, и ее голос был тихим, но полным силы.

— Что тогда, Адриан? Ты будешь сражаться с каждым, кто посмотрит на меня? Ты будешь держать меня, как трофей?

Его лицо исказилось от боли, и он отступил, будто ее слова ударили его. Он сжал кулаки, и его голос, когда он заговорил, был полон отчаяния.

— Я не хочу держать тебя, — сказал он.

— Я хочу любить тебя. И если это значит сражаться за тебя, защищать тебя, то да, я буду. Потому что для меня нет другой, Элина. Только ты.

Элина смотрела на него, и ее глаза заблестели, но она не позволила слезам пролиться. Она чувствовала его любовь, его одержимость, и это было одновременно утешением и угрозой. Бар шумел, люди смеялись, но для них мир сузился до этого момента — до их взглядов, до их слов, до стеклянных лепестков, которые, казалось, падали где-то за окном, отражая их боль.

— Я не знаю, как с этим жить, — сказала она наконец, и ее голос был едва слышен.

— Но я... я вижу тебя, Адриан. И это пугает меня больше, чем Виктор.

Он улыбнулся, и его улыбка была горькой, но теплой. Он не коснулся ее, хотя его пальцы дрожали от желания. Вместо этого он просто стоял, глядя на нее, как на звезду, которую нельзя поймать.

— Тогда бойся, — сказал он. — Но не уходи. Потому что я не уйду.

Элина отвернулась, чувствуя, как ее сердце бьется в ритме его слов. Она знала, что он не отпустит, и, что хуже, она не была уверена, хочет ли она, чтобы он отпускал. Город плакал их слезами, и их тени, где-то там, все еще держались друг за друга, даже если они сами не могли.

Квартира Элины была окутана мягким сумраком, где свет торшера в углу рисовал золотистые узоры на стенах. За окном город шептался с дождем, его капли стучали по стеклу, как пальцы, пытающиеся достучаться до сердца. В воздухе витал аромат лаванды от свечи на столе и легкий запах вина, недопитого из двух бокалов. Элина стояла у окна, ее силуэт, тонкий и грациозный, был подсвечен уличными фонарями. Ее платье, простое, цвета ночного неба, струилось по фигуре, а пепельные волосы, распущенные, касались плеч, как серебряные нити. Ее пальцы теребили серебряное кольцо, привычка, выдающая смятение, но ее глаза, серо-голубые, были полны чего-то нового — решимости, смешанной с уязвимостью.

Адриан сидел на диване, его кожаная куртка валялась на полу, а черная рубашка, расстегнутая на верхнюю пуговицу, открывала линию ключиц. Его темные волосы были растрепаны, а глаза, горящие, как угли, следили за каждым ее движением. После сцены в баре, где он отстоял ее перед Виктором, они не виделись несколько дней, но их связь, натянутая, как струна, не ослабевала. Стеклянные лепестки продолжали падать на улицы, тени шептались, и город, казалось, дышал их чувствами. Сегодня Элина сама позвала его — короткое сообщение, почти шепот: «Приходи. Нам нужно поговорить». И вот он здесь, в ее мире, где каждый предмет, каждая тень казались продолжением ее души.

Она повернулась к нему, и их взгляды встретились, как искры, готовые разжечь пожар. Тишина была громче слов, но она чувствовала, как ее стены, так тщательно возводимые, начинают крошиться. Его поступок в студии, его слова в баре, его любовь, такая огромная и пугающая, больше не казались ей клеткой — они были крыльями, и она, впервые за долгое время, захотела взлететь.

— Адриан, — сказала она, и ее голос был мягким, но дрожащим, как лист на ветру.

— Я устала бояться. Устала бежать. Но я... я все еще не знаю, как быть с тобой.

Он встал, его движения были плавными, но в них чувствовалась сдерживаемая энергия, как у хищника, который знает, что добыча близко, но не хочет ее спугнуть. Он подошел к ней, остановившись в шаге, и его запах — кедр, краска, дождь — окутал ее, как воспоминание. Его глаза, глубокие, полные боли и надежды, смотрели на нее так, будто она была единственным, что имело значение.

— Тогда не беги, — сказал он, и его голос был хриплым, почти умоляющим.

— Дай мне шанс, Элина. Дай нам шанс. Я не прошу тебя быть моей навсегда. Я прошу... сейчас.

Ее дыхание сбилось, и она почувствовала, как ее сердце бьется в ритме его слов. Она сделала шаг навстречу, сокращая расстояние, и ее рука, дрожащая, коснулась его груди, там, где под рубашкой билось его сердце. Его кожа была теплой, почти горячей, и этот контакт, такой простой, был как удар тока. Она посмотрела в его глаза и увидела не только страсть, но и уязвимость — человека, который готов сгореть ради нее.

— Я боюсь, — прошептала она, и ее голос был едва слышен.

— Боюсь остаться с тобой. Боюсь потерять себя. Но... я не могу перестать хотеть тебя.

Эти слова сломали что-то в Адриане. Его руки, сильные, но осторожные, легли на ее талию, и он притянул ее ближе, так близко, что их дыхание смешалось. Его пальцы скользнули по ее спине, и ткань платья казалась слишком тонкой, чтобы защитить ее от жара его прикосновений. Он наклонился, и его губы остановились в миллиметре от ее, давая ей последний шанс отступить. Но она не отступила. Вместо этого она закрыла глаза и подалась вперед, и их губы встретились — мягко, почти робко, но затем с такой силой, что мир вокруг исчез.

Поцелуй был как буря: страстный, голодный, полный всего, что они сдерживали так долго. Его руки скользнули в ее волосы, и он углубил поцелуй, будто пытался выпить ее душу. Элина чувствовала, как ее тело отвечает, как ее пальцы цепляются за его рубашку, как ее страх растворяется в этом мгновении. Она была здесь, с ним, и впервые за долгое время это казалось правильным.

Они отстранились, тяжело дыша, их лбы соприкасались, а глаза были полны друг друга. Свет торшера отбрасывал их тени на стену, и они дрожали, как живые, будто танцуя свой собственный танец. Элина чувствовала его сердце под своей ладонью, и оно билось так же неистово, как ее собственное.

— Я не отпущу тебя, — прошептал он, и его голос был хриплым, полным обещания.

— Но я не буду держать тебя силой. Ты сама решишь, Элина. Всегда.

Она посмотрела на него, и ее глаза, блестящие, как стеклянные лепестки, были полны смятения. Она хотела верить ему, хотела утонуть в его любви, но тень страха — «боюсь остаться» — все еще цеплялась за нее, как холодный ветер. Она коснулась его щеки, чувствуя щетину под пальцами, и ее голос, когда она заговорила, был тихим, но

искренним.

— Я хочу попробовать, — сказала она.

— Но, Адриан... если я начну тонуть, ты должен отпустить меня. Обещай.

Его лицо исказилось от боли, но он кивнул, и его глаза были полны решимости, несмотря на тень грусти. Он притянул ее к себе, обнимая так, будто боялся, что она исчезнет, и его губы коснулись ее виска, мягко, почти благоговейно.

— Обещаю, — сказал он, и его голос был полон любви, но и боли.

— Но я сделаю все, чтобы ты не тонула. Я буду твоим берегом, Элина.

Она закрыла глаза, прижимаясь к нему, и почувствовала, как его тепло окутывает ее, как плащ. Дождь за окном усилился, и стеклянные лепестки, падающие где-то там, звенели, как колокольчики, отражая их чувства. Их тени на стене продолжали танцевать, переплетаясь, как их судьбы, и Элина знала, что этот момент — хрупкий, как стекло, но настоящий. Она позволила себе поддаться, но страх, как тень, все еще следовал за ней, шепча, что любовь, такая большая, может стать ее спасением — или ее концом.

Они сели на диван, все еще близко, их руки переплетены, и начали говорить — тихо, почти шепотом, о мечтах, о боли, о том, что их пугает. Их голоса сливались с шумом дождя, а свеча на столе догорала, отбрасывая последние блики на их лица. Этот момент был их, но город, там, за окном, продолжал плакать их слезами, напоминая, что их история — это не только любовь, но и борьба, которая еще не окончена.

Город, казалось, устал плакать. Дождь прекратился, оставив после себя зеркальные лужи и влажный воздух, пахнущий асфальтом и осенью. Улицы, освещенные фонарями, искрились, как будто пытались скрыть тени, которые все еще шептались о любви и боли Элины и Адриана. Их момент близости в ее квартире, полный страсти и хрупкой надежды, был как свеча, горящая в темноте, но теперь внешний мир, равнодушный и жестокий, начал вторгаться, угрожая погасить этот свет.

Элина сидела за длинным столом в уютной, но слегка чопорной столовой дома своей старшей сестры Лары. Стол был накрыт белой скатертью, украшенной кружевом, а хрустальные бокалы и фарфоровые тарелки сверкали в свете люстры. Лара, женщина с острыми чертами лица и идеально уложенными каштановыми волосами, была воплощением порядка и стабильности — полной противоположностью Элины, чья жизнь всегда была танцем на краю. Элина, одетая в простое платье цвета морской волны, выглядела неуместно среди этой выверенной элегантности. Ее пепельные волосы были собраны в небрежный пучок, а серебряное кольцо на пальце поблескивало, когда она нервно теребила его. Ее глаза, серо-голубые, были задумчивыми, но в них мелькала тревога.

Ужин был организован Ларой с явным намерением — «поговорить о будущем Элины». Но Элина знала, что это будет не просто разговор, а суд. Лара, ее муж Павел и их общий друг, психолог по имени Ирина, сидели напротив, их взгляды были смесью беспокойства и осуждения. Тема Адриана всплыла почти сразу, как только подали суп.

— Элина, — начала Лара, аккуратно промокнув губы салфеткой, — мы все рады, что твоя студия спасена. Но этот... художник, Адриан. Ты правда думаешь, что он тебе подходит? Я слышала, он... нестабилен. И эта его одержимость тобой — это нездорово.

Элина напряглась, ее пальцы сжали ложку так сильно, что костяшки побелели. Она посмотрела на сестру, и ее голос, когда она заговорила, был спокойным, но с едва уловимой сталью.

— Лара, ты не знаешь его, — сказала она.

— Он не одержимый. Он... он видит меня. И он сделал для меня больше, чем кто-либо. Павел, мужчина с добродушным лицом, но строгим взглядом, кашлянул, ставя бокал на стол.

— Элина, мы не сомневаемся в его добрых намерениях, — сказал он.

— Но ты сама говорила, что боишься его. Это не похоже на здоровые отношения. Ты заслуживаешь кого-то... надежного. Кого-то, кто не будет тянуть тебя в хаос.

Ирина, женщина с короткими рыжими волосами и проницательными глазами, кивнула, добавляя:

— Я видела таких, как он. Талантливые, харизматичные, но их любовь — как пожар.

Она сжигает все вокруг, включая тех, кого они любят. Ты уже прошла через это с Виктором, Элина. Зачем повторять?

Элина почувствовала, как ее щеки вспыхнули. Она отложила ложку, и ее взгляд, острый, как лезвие, нашел Ирину.

— Адриан — не Виктор, — сказала она, и ее голос стал громче, чем она ожидала.

— И я не та, что была тогда. Я знаю, чего хочу. И я... я пытаюсь понять, что это значит с ним.

Лара вздохнула, ее губы сжались в тонкую линию. Она наклонилась вперед, и ее голос стал мягче, но полным беспокойства.

— Линочка, мы просто хотим, чтобы ты была счастлива, — сказала она.

— Но этот человек... он как буря. А ты — не из тех, кто может жить в бурях. Ты слишком хрупкая.

Элина встала, ее движения были резкими, но грациозными, как у танцовщицы. Она посмотрела на всех за столом, и ее глаза блестели, но не от слез, а от гнева и решимости.

— Я не хрупкая, — сказала она, и ее голос был полон силы.

— И я устала от того, что вы решаете за меня, кто мне подходит. Адриан... он не идеален, но он настоящий. И я скорее буду с ним в буре, чем в безопасности с кем-то, кто не заставляет мое сердце биться.

Она повернулась и вышла, оставив за собой тишину, тяжелую, как свинец. Лара позвала ее, но Элина не обернулась. Она выбежала на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, как пощечина. Лужи отражали фонари, и в одной из них она заметила стеклянный лепесток, сверкающий, как слеза. Она подняла его, и он был холодным, но живым, как их любовь. Она знала, что должна найти Адриана.

* * *

Тем временем Адриан был в своей студии, окруженный холстами, которые теперь казались ему слишком громкими. Его рубашка, испачканная краской, была закатана до локтей, а темные волосы падали на лоб, влажные от пота. Его глаза, усталые, но горящие, смотрели на новый набросок Элины — ее силуэт, танцующий в вихре красок.

Он не спал с их последней встречи, его мысли были полны ее — ее слов, ее прикосновений, ее страха. Он знал, что она боится, но его любовь была сильнее, и он был готов ждать, сколько понадобится.

Дверь студии распахнулась, и вошел Марк, его агент, с привычной сигаретой во рту. Его взгляд, насмешливый, но обеспокоенный, скользнул по хаосу студии и остановился на Адриане.

— Ты выглядишь, как черт, — сказал Марк, затягиваясь.

— И я слышал, ты опять ввязался в драму. Этот парень, Виктор, болтает в кругах, что ты псих, а Элина — твоя очередная жертва. Люди начинают шептаться, Адриан. Это плохо для твоей репутации.

Адриан сжал кисть так сильно, что дерево треснуло. Его взгляд, острый, как лезвие, нашел Марка, и его голос, когда он заговорил, был низким, почти угрожающим.

— Мне плевать на репутацию, — сказал он.

— И на Виктора. Элина — не жертва. Она... она все. И если кто-то думает, что может встать между нами, они ошибаются.

Марк покачал головой, выдыхая дым.

— Ты пугаешь меня, брат, — сказал он.

— Эта любовь... она тебя уничтожит. Или ее. Подумай, стоит ли оно того.

Адриан встал, его фигура возвышалась над Марком, и его глаза горели такой решимостью, что воздух, казалось, потрескивал.

— Она стоит всего, — сказал он.

— И я не позволю никому — ни Виктору, ни тебе, ни этому чертовому городу — забрать ее у меня.

Марк поднял руки в знак капитуляции и вышел, оставив Адриана одного. Он вернулся к холсту, но его мысли были далеко — с ней, с ее глазами, с ее страхом, который он обещал не усиливать. Он знал, что мир против них, но это только укрепляло его решимость.

Элина нашла его в студии спустя час. Дверь была приоткрыта, и она вошла, ее пальто промокло, а волосы растрепались от ветра. Она остановилась, глядя на него — на его фигуру, подсвеченную тусклым светом лампы, на его руки, испачканные краской, на его глаза, которые нашли ее, как будто знали, что она придет.

— Адриан, — сказала она, и ее голос был хриплым, полным эмоций.

— Они хотят нас разлучить. Моя сестра, ее муж, все... они говорят, что ты опасен. Что мы не должны быть вместе.

Он подошел к ней, его шаги были медленными, но уверенными. Он остановился в шаге, и его запах — краска, кедр, дождь — окутал ее, как объятие. Его глаза, горящие, были полны боли, но и любви, такой огромной, что она пугала и успокаивала одновременно.

— Пусть говорят, — сказал он, и его голос был твердым, как камень.

— Я не уйду, Элина. И я не позволю им забрать тебя. Ты — моя буря, мой свет. И я готов сражаться за нас.

Элина посмотрела на него, и ее глаза заблестели, но она не отвела взгляд. Она чувствовала, как внешнее давление сжимает их, но его слова, его любовь были как щит. Она шагнула ближе, и ее рука коснулась его груди, там, где билось его сердце.

— Я не хочу сражаться, — прошептала она.

— Но я... я хочу быть с тобой. Даже если это пугает меня.

Он притянул ее к себе, обнимая так, будто боялся, что она исчезнет. Его губы коснулись ее лба, и его голос, когда он заговорил, был полон обещания.

— Тогда будь со мной, — сказал он.

— И пусть весь мир идет к черту.

Они стояли так, в тишине, нарушаемой только шумом города за окном. Стеклянные лепестки, падающие где-то там, звенели, как колокольчики, и их тени, переплетенные на стене, казались сильнее, чем мир, который пытался их разлучить. Элина знала, что давление не исчезнет, но в этот момент, в его объятиях, она чувствовала, что они могут выдержать все — вместе.

Вечер окутал город мягким покрывалом, где звезды, едва пробивающиеся сквозь облака, казались осколками надежды. Квартира Элины, их убежище от внешнего мира, была наполнена теплом и тишиной. Свеча на столе догорала, отбрасывая дрожащие тени на стены, где фотографии и эскизы танцующих фигур хранили ее мечты. Дождь прекратился, но стеклянные лепестки, падающие где-то за окном, все еще звенели, как эхо их чувств. Элина сидела на диване, поджав ноги, в oversized-свитере цвета лаванды, который делал ее хрупкой, почти эфирной. Ее пепельные волосы струились по плечам, а серебряное кольцо на пальце поблескивало, когда она нервно теребила его. Ее глаза, серо-голубые, как море перед штормом, были полны смятения, но и решимости.

Адриан сидел напротив, на полу, прислонившись к стене. Его кожаная куртка лежала рядом, а черная рубашка, слегка помятая, подчеркивала его поджарое телосложение. Темные волосы падали на лоб, влажные от недавнего дождя, а глаза, горящие, но усталые, смотрели на Элину с такой нежностью, что она чувствовала, как ее сердце сжимается. После их сближения и противостояния внешнему давлению они стали ближе, но тень страха — ее страха, его страха — все еще висела между ними, как недосказанное слово. Сегодня они решили говорить, обнажить свои души, даже если это будет больно.

Элина вдохнула, ее пальцы сжали край свитера, и она заговорила, ее голос был тихим, но полным силы, как шепот ветра перед бурей.

— Адриан, — начала она, и ее глаза нашли его, — я хочу рассказать тебе... о том, почему я боюсь. Почему я всегда отступаю, когда ты подходишь слишком близко.

Он наклонился вперед, его локти уперлись в колени, а взгляд стал внимательным, почти гипнотическим. Он не перебивал, но его молчание было громким, полным желания понять.

— Я слушаю, — сказал он, и его голос, хриплый, был мягким, как прикосновение.

— Расскажи мне все, Элина. Я хочу знать.

Она отвернулась, глядя на свечу, чей огонек дрожал, как ее собственное сердце. Ее пальцы сжали кольцо, и она начала, ее слова падали медленно, как лепестки.

— Когда я была с Виктором... это не было просто плохими отношениями. Он... он хотел контролировать меня. Мой танец, мои мечты, мою жизнь. Я была молодой, влюбленной, и я думала, что это нормально — отдавать все ради любви. Но он... он сломал меня,

Адриан. Не физически, но... — она замолчала, ее горло сжалось, но она заставила себя продолжить. — Я потеряла себя. Я перестала танцевать, перестала мечтать. И когда я наконец ушла, я поклялась, что никогда больше не позволю никому забрать мою душу.

Адриан смотрел на нее, и его лицо исказилось от боли, но не от жалости — от гнева, смешанного с нежностью. Его кулаки сжались, но он сдержался, не желая прерывать ее. Он чувствовал, как ее слова режут его, как нож, но он знал, что это нужно — ей, ему, им.

— Элина, — сказал он, когда она замолчала, и его голос был полон силы, но и боли.

— Ты не сломана. Ты... ты танцуешь, ты живешь, ты сияешь. И я клянусь, я никогда не заберу твою душу. Я хочу быть рядом, а не владеть тобой.

Она посмотрела на него, и ее глаза заблестели, но она улыбнулась — слабо, но искренне. Его слова были как бальзам, но она знала, что должна быть честной до конца.

— Я верю тебе, — сказала она.

— Но твоя любовь... она такая большая, Адриан. И я боюсь, что она поглотит меня, даже если ты этого не хочешь.

Он кивнул, его взгляд стал тяжелее, и он провел рукой по волосам, выдавая нервозность. Он вдохнул, будто собираясь с силами, и его голос, когда он заговорил, был хриплым, почти надломленным.

— Я тоже должен тебе кое-что рассказать, — сказал он.

— Потому что ты заслуживаешь знать, почему я... почему я так сильно держусь за тебя.

Элина нахмурилась, ее пальцы замерли на кольце, и она наклонилась ближе, чувствуя, как ее сердце забилось быстрее. Она видела его уязвимость, видела, как он снимает свою броню, и это было одновременно пугающим и завораживающим.

— Что ты скрываешь? — спросила она, и ее голос был мягким, но полным тревоги.

Адриан отвернулся, глядя на тени на стене, которые дрожали, как их собственные души. Его пальцы сжали край рубашки, и он начал, его слова были тяжелыми, как камни.

— Когда я был моложе... у меня была сестра. Анна. Она была всем для меня — моим светом, моим вдохновением. Она была художницей, как я, но... она была лучше. Чистая, как звезда. Но она влюбилась в человека, который... — он замолчал, его горло сжалось, но он заставил себя продолжить. — Он уничтожил ее, Элина. Его любовь была ядом, и она не смогла выбраться. Она... она ушла. Навсегда. И я не успел ее спасти.

Элина почувствовала, как ее сердце сжалось. Она видела его боль, видела, как его глаза, обычно горящие, потемнели от воспоминаний. Она протянула руку, коснувшись его ладони, и его пальцы, дрожащие, сжали ее, как спасательный круг.

— Адриан, — прошептала она, — это не твоя вина. Ты не мог...

— Мог, — перебил он, и его голос был полон гнева, направленного на самого себя.

— Я должен был заметить, должен был защитить ее. И когда я встретил тебя... я поклялся, что не потеряю тебя так же. Вот почему я... я так сильно держусь. Потому что ты — мой второй шанс, Элина. Мой свет.

Она смотрела на него, и ее глаза наполнились слезами, которые она больше не могла сдерживать. Его правда, его боль были зеркалом ее собственных, и в этот момент она поняла, что их страхи — не барьеры, а мосты, связывающие их. Она придвинулась ближе, ее рука легла на его щеку, чувствуя щетину под пальцами, и ее голос, когда она заговорила, был полон нежности.

— Ты не потеряешь меня, — сказала она.

— Но ты должен доверять мне, Адриан. Доверять, что я могу быть сильной, что я могу быть с тобой, не теряя себя.

Он посмотрел на нее, и его глаза, блестящие, были полны любви и надежды. Он притянул ее к себе, обнимая так, будто боялся, что она исчезнет, и его губы коснулись ее лба, мягко, почти благоговейно.

— Я доверяю тебе, — прошептал он.

— И я буду учиться быть тем, кто тебе нужен. Не пожаром, а... берегом.

Элина прижалась к нему, чувствуя тепло его тела, и ее слезы, падающие на его рубашку, были как стеклянные лепестки — хрупкие, но живые. Они сидели так, в тишине, нарушаемой только их дыханием, и город за окном, казалось, затих, давая им этот момент. Их правда, их боль связали их сильнее, чем страсть, и в этот момент они были не просто влюбленными — они были двумя душами, нашедшими друг друга в темноте.

Свеча догорела, и тени на стене замерли, как их собственные сердца, нашедшие покой, пусть и временный. Они знали, что мир не перестанет давить, что их страхи не исчезнут, но теперь они были готовы встретить это вместе, держась за руки, как за спасательный круг.

Студия Адриана дышала их историей. Запах масляных красок смешивался с горьковатым ароматом остывшего кофе, а слабый свет голой лампочки, свисающей с потолка, выхватывал из полумрака хаотично расставленные холсты. Один из них, незаконченный, всё ещё хранил следы её присутствия — размытый контур Элины, её пепельные волосы, словно волны, и глаза, в которых отражались грозовые тучи. Сегодня это место, бывшее их убежищем, превратилось в поле битвы, где любовь и страх схлестнулись в отчаянной схватке.

Элина стояла у окна, её тонкие пальцы сжимали подоконник, а серо-голубые глаза, глубокие, как осеннее небо перед бурей, блестели от сдерживаемых слёз. Пальто цвета морской волны лежало брошенным на стуле, а её платье — простое, но изящное, подчёркивало хрупкость её фигуры. Растрёпанные волосы спадали на плечи, а серебряное кольцо на пальце нервно поблёскивало, когда она теребила его.

Напряжение в её осанке было почти осязаемым, как натянутая струна, готовая лопнуть. Адриан замер напротив, его тёмные волосы прилипли ко лбу, влажные от пота, а чёрная рубашка, испачканная пятнами краски, была закатана до локтей, обнажая жилистые руки. Кожаная куртка валялась на полу, брошенная в порыве гнева. В его руке всё ещё была зажата кисть, хотя краска на ней давно высохла. Его глаза, обычно пылающие страстью, теперь были затуманены смесью боли, отчаяния и непонимания.

Ссора вспыхнула из ничего — случайное упоминание Виктора в разговоре с Марком, переданное Адриану, стало искрой, разжёгшей пожар старых страхов. Этот пустяк вскрыл раны, которые они оба надеялись залечить.

— Ты всё ещё думаешь о нём, да? — голос Адриана дрожал от боли, хриплый, словно вырванный из глубины груди.

— После всего, что я для тебя сделал, ты не можешь его забыть?

Элина резко повернулась, её взгляд сверкнул, как молния в темноте.

— Это не о Викторе, Адриан! — её голос сорвался на крик, полный ярости и отчаяния.

— Это о тебе! О том, что ты не веришь мне! Ты правда думаешь, что я могу вернуться к нему? После всего, что он сделал? После того, как мы с тобой прошли через ад?

Адриан шагнул вперёд, его лицо исказилось, как от удара. Он бросил кисть на пол — она ударилась о деревянные доски с глухим стуком, как символ рухнувших надежд.

— Я верю тебе, Элина! — выкрикнул он, сжимая кулаки.

— Но я вижу, как ты отдаляешься! Ты боишься, и я не знаю, как это остановить! Я боюсь, что ты уйдёшь, и я останусь здесь один, с этими чёртовыми картинами, которые без тебя — просто мёртвые куски холста!

Элина покачала головой, её губы задрожали, а голос стал тише, но от этого ещё более пронзительным.

— Ты не понимаешь, — прошептала она, и в её словах сквозило отчаяние.

— Я боюсь не тебя. Я боюсь того, как сильно ты меня любишь. Это чувство... оно огромное, оно поглощает меня. Я теряю себя, Адриан. Я не хочу стать твоей тенью. Я хочу быть собой, но рядом с тобой это кажется невозможным.

Он замер, словно её слова вонзились ему в грудь. Его рука дрогнула, потянувшись к ней, но остановилась на полпути.

— Ты — не тень, — сказал он, и его голос был полон муки.

— Ты — мой свет. Моя жизнь. Но если ты думаешь, что я давлю на тебя... я не знаю, как быть иначе. Я не могу любить тебя меньше, Элина. Это как просить море не шуметь.

Она отвернулась к окну, где за стеклом город казался застывшим в ожидании. Мелкий дождь стучал по подоконнику, его капли звенели, как стеклянные осколки, падающие на холодный металл. Её пальцы сжали край рамы так сильно, что побелели костяшки, а слёзы, которые она так старалась сдержать, всё же скатились по её щекам.

— Может, нам лучше расстаться, — прошептала она, и её голос был едва слышен, заглушённый шумом дождя.

— Может, мы не созданы быть вместе. Наши страхи... они сильнее нас.

Адриан подошёл к ней, его шаги были тяжёлыми, как будто он пробирался сквозь обломки их прошлого. Он остановился за её спиной, не касаясь, но его тепло обволакивало её, как невидимое одеяло.

— Не говори так, — его голос дрогнул, полный мольбы.

— Мы можем справиться. Мы должны. Я не переживу, если потеряю тебя, Элина. Ты — всё, что у меня есть.

Она повернулась, и их взгляды столкнулись — её глаза, полные слёз, против его, пылающих отчаянной решимостью. Она видела, как он борется, видела его боль, и её сердце сжалось от невыносимой нежности и страха.

— Я тоже не хочу тебя терять, — сказала она, и её голос сорвался на всхлип.

— Но я не знаю, как нам быть. Я люблю тебя, Адриан, но эта любовь... она как буря. Она разрушает нас.

Он шагнул ближе и притянул её к себе, обнимая так крепко, что она чувствовала, как бьётся его сердце — быстро, отчаянно, в унисон с её собственным. Его губы коснулись её волос, и он прошептал, едва сдерживая дрожь:

— Тогда давай разрушимся вместе. Но не расстанемся. Никогда.

Элина прижалась к нему, её слёзы падали на его рубашку, оставляя тёмные пятна, похожие на расплывшиеся краски. Она закрыла глаза, вдыхая его запах — смесь краски, кожи и чего-то неуловимо родного. Они стояли так, в тишине, нарушаемой лишь стуком дождя и их прерывистым дыханием. Город за окном вздохнул, словно давая им передышку, но тень их страхов всё ещё витала в воздухе, напоминая, что их битва далека от завершения.

Город дышал меланхолией, словно само небо решило оплакивать их разлуку. Стеклянные лепестки падали с деревьев, звеня о мостовую, как тихие колокольчики, напоминая о том, что мир вокруг не остановился, даже если для Элины и Адриана он замер в серой дымке. Прошла неделя с того момента, как они стояли друг напротив друга в его студии, обнимаясь, словно цепляясь за последнюю нить надежды. Но слова, сказанные в тот вечер — «Давай разрушимся вместе» — повисли в воздухе, как обещание, которое они оба боялись исполнить. Они разошлись вновь, решив дать друг другу ещё немного времени, чтобы понять, что дальше.

* * *

Элина сидела в своей маленькой квартире, где тишина была тяжелее свинца. За окном моросил дождь, капли стучали по стеклу, как пальцы, просящие впустить. Её пальто цвета морской волны висело на крючке у двери, всё ещё влажное после вчерашней прогулки, а на столе лежал тот самый стеклянный лепесток, который она подобрала на набережной. Он переливался в тусклом свете лампы, холодный и хрупкий, как её собственное сердце.

Она пыталась занять себя работой — карандаш в её руке скользил по бумаге, но линии выходили кривыми, лишёнными жизни. Элина бросила набросок, откинувшись на спинку стула. Её серо-голубые глаза, обычно живые, как море в шторм, теперь смотрели в пустоту. Она скучала по нему — по его резким движениям, по запаху краски, который всегда витал вокруг него, по его голосу, который мог быть одновременно грубым и нежным. Но каждый раз, когда она думала о том, чтобы позвонить, страх сковывал её, шепча: «А что, если это ошибка? Что, если его любовь — это цепи, из которых ты не выберешься?»

— Я должна жить без него, — сказала она вслух, её голос дрожал, словно проверяя эти слова на прочность.

— Я должна доказать, что могу.

Она встала, подошла к окну и распахнула его. Холодный ветер ворвался в комнату, принеся с собой запах мокрого асфальта и далёкий шум города. Элина вдохнула глубоко, пытаясь наполнить лёгкие чем-то, кроме тоски. Но пустота внутри не уходила — она была как тень, следующая за ней повсюду. Даже её любимая набережная, где она гуляла каждый вечер, казалась чужой: серые воды реки, отражавшие низкие облака, фонари, чей свет тонул в сырости, и стеклянные лепестки, усыпавшие тротуар, как слёзы города.

Она взяла лепесток в руки, провела пальцем по его гладкой поверхности. Он был холодным, но живым, как воспоминание о том дне, когда они с Адрианом впервые увидели это чудо вместе. Её губы дрогнули, и она прошептала:

— Почему я не могу тебя отпустить?

Но ответа не было, только звон стеклянных лепестков за окном, как эхо её одиночества.

* * *

Тем временем Адриан сидел в своей студии, окруженный хаосом красок и холстов. Свет луны пробивался сквозь грязное окно, отбрасывая длинные тени на пол. Его чёрная рубашка была расстёгнута на груди, волосы, тёмные и взъерошенные, падали на лоб, а под глазами залегли глубокие тени — следы бессонных ночей. Он не рисовал с тех пор, как она ушла в тот вечер, оставив за собой лишь запах моря и тепло её слёз на его рубашке.

Он сидел на старом стуле, глядя на холст, где её лицо — её серо-голубые глаза, её пепельные волосы — смотрело на него с немым укором. Кисть лежала рядом, но его руки, испачканные застаревшей краской, не могли её взять. Без неё всё было мёртвым: краски потеряли цвет, свет — тепло, а студия — душу.

— Я должен отпустить её, — пробормотал он, его голос был хриплым, как после долгого крика.

— Она заслуживает свободы. Я не могу быть её клеткой.

Он встал, подошёл к окну и ударил кулаком по раме, так что стекло задрожало. Холодный воздух ворвался внутрь, но он не чувствовал его — внутри него бушевала буря, которую он не мог унять. Адриан взял со стола ещё один стеклянный лепесток, сжал его в кулаке, чувствуя, как острые края впиваются в кожу. Боль была реальной, осязаемой, и на миг она заглушила пустоту.

— Но как? — спросил он у тишины.

— Как жить без неё, если она — это всё, что у меня есть?

Дверь скрипнула, и в студию вошёл Марк, как всегда с сигаретой в зубах. Его пальто было мокрым от дождя, а насмешливый взгляд скользнул по Адриану, словно оценивая степень его падения.

— Ты всё ещё здесь, — сказал Марк, выдыхая дым.

— И всё ещё выглядишь, как ходячая трагедия. Когда ты уже решишь, что делать с этой своей Элиной?

Адриан резко повернулся, его глаза сверкнули гневом.

— Не лезь, Марк, — отрезал он.

— Это не твоя история.

Марк усмехнулся, бросил окурок на пол и затушил его ботинком.

— Не моя, верно. Но я вижу, как вы оба тонете в этой своей драме. Она вчера была на набережной — бродила, как потерянная душа. А ты сидишь тут, среди своих мёртвых картин. Вы что, правда думаете, что можете жить друг без друга?

Адриан сжал кулаки, его скулы напряглись.

— Она боится меня, — сказал он тихо, почти шёпотом.

— Боится того, что я сделаю с её жизнью. И я не хочу быть тем, кто её сломает.

Марк покачал головой, глядя на него с усталой иронией.

— А ты не думал, что она уже сломана? И ты тоже. Вы оба как эти лепестки — красивые, но хрупкие. Может, пора перестать притворяться, что вы можете это пережить поодиночке?

Он ушёл, оставив Адриана в тишине, нарушаемой лишь звоном стеклянных лепестков за окном. Адриан опустился на колени перед холстом, его пальцы коснулись нарисованного лица Элины. Он закрыл глаза, чувствуя, как слёзы жгут веки.

— Я не знаю, как тебя отпустить, — прошептал он.

— И не хочу.

* * *

Элина вернулась с очередной прогулки, её ботинки оставляли мокрые следы на полу. Она рухнула на диван, подтянув колени к груди, и её взгляд упал на телефон. Экран был пуст, но её пальцы сами потянулись к нему. Она открыла их переписку, перечитала его последнее «Приходи. Пожалуйста» и своё «Я скучаю». Слова казались такими простыми, но за ними стояла целая пропасть.

— Я могу жить без него, — сказала она себе, но голос дрогнул, предав её.

— Я должна.

Но в этот момент за окном раздался особенно громкий звон — стеклянные лепестки падали гуще, как будто город плакал за неё. Элина встала, подошла к окну и посмотрела вниз. Улица была усыпана ими, сверкающими в свете фонарей, как осколки их любви. Она почувствовала, как её сердце сжалось, и слёзы, которые она так долго сдерживала, хлынули наружу.

— Нет, — прошептала она, прижимая ладонь к стеклу.

— Я не могу.

Она схватила пальто, выбежала из квартиры и направилась к его студии, не замечая дождя, который хлестал её по лицу. Её шаги были быстрыми, почти отчаянными, как будто она боялась, что если остановится, то потеряет его навсегда.

Когда она ворвалась в студию, Адриан стоял у холста, его спина была напряжена, а руки дрожали. Он обернулся, и их взгляды встретились — её полные слёз, его полные боли и надежды.

— Элина… — начал он, но она перебила его, её голос дрожал от эмоций.

— Я пыталась, Адриан. Пыталась жить без тебя. Но это не жизнь. Это пустота. Я не хочу больше бояться. Я хочу быть с тобой, даже если это разрушит меня.

Он шагнул к ней, его руки обняли её, сильные и тёплые, несмотря на холод ночи. Её пальто было мокрым, волосы прилипли к лицу, но она прижалась к нему, чувствуя, как его сердце бьётся в унисон с её.

— Я тоже пытался, — сказал он, его голос был хриплым, полным сдерживаемых слёз. — Но без тебя я не живу, Элина. Ты — мой цвет, мой воздух. Я не отпущу тебя. Никогда.

Они стояли так, обнимая друг друга, пока стеклянные лепестки звенели за окном, как тихая музыка их воссоединения. Город вокруг них дышал тоской, но в этой маленькой студии, среди красок и холстов, они нашли друг друга вновь, готовые встретить любую бурю, лишь бы не терять друг друга больше.

Город дрожал под тяжестью надвигающейся грозы. Серые тучи, низкие и плотные, словно саван, накрыли улицы, а ветер гнал по мостовой стеклянные лепестки — странный дар деревьев, что росли вдоль каналов, их хрупкие ветви гнулись, будто оплакивая что-то неизбежное. Галерея, где всё началось, стояла в самом сердце этого напряжения, её высокие окна отражали искажённый мир снаружи, а внутри царила звенящая тишина, прерываемая лишь редкими шорохами шагов посетителей.

Элина вошла, её пальто, цвета мокрого асфальта, было слегка влажным от мелкого дождя, капли блестели на ткани, как жемчужины. Её пепельные волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь выбивались из-под шарфа, обрамляя лицо, бледное, но решительное. Серо-голубые глаза, глубокие и тревожные, скользили по знакомым стенам, увешанным картинами, каждая из которых казалась частью её собственной истории. Она не хотела приходить сюда — это место слишком сильно напоминало ей о нём, о том дне, когда их взгляды впервые пересеклись у абстрактного полотна, полного хаоса и красоты. Но что-то тянуло её обратно, как магнит, неумолимо и властно.

Она остановилась у той самой картины — вихрь красок, буря на холсте, где багровые и синие мазки сливались в танце, таком же яростном, как их любовь. Элина вспомнила, как Адриан тогда подошёл к ней, его тёмные глаза горели любопытством, а голос, глубокий и чуть хриплый, проник в её душу, как мелодия, которую невозможно забыть. Её сердце сжалось от этого воспоминания, и она отвернулась, пытаясь прогнать прошлое.

— Ты здесь, — раздался его голос, низкий, с едва уловимой дрожью, и Элина замерла. Она обернулась медленно, почти боясь встретить его взгляд. Адриан стоял у входа в зал, его силуэт чётко вырисовывался на фоне тусклого света. Волосы, чёрные как смоль, были влажными, капли стекали по вискам, а кожаная куртка, потёртая и блестящая, делала его похожим на героя старого фильма — опасного и притягательного. Его лицо, резкое, с высокими скулами и тенью щетины, было напряжено, а глаза — тёмные, почти бездонные — смотрели на неё с такой силой, что воздух между ними, казалось, задрожал.

— Я не думала, что увижу тебя здесь, — сказала она, её голос был тихим, но в нём звенела сталь.

— Хотя, может, это и не случайность.

Адриан шагнул ближе, его ботинки глухо стукнули по деревянному полу, и свет от люстры высветил усталость в его чертах — тени под глазами, морщинку между бровями. Он был красив, но его красота была из тех, что ранит, слишком острая, слишком настоящая.

— Ничто между нами не случайно, Элина, — ответил он, и в его словах была горечь.

— Мы всегда возвращаемся к началу. К этой галерее. К нам.

Она сжала кулаки, ногти впились в ладони, и отвернулась, глядя на картину, словно ища в ней ответ.

— Я устала, Адриан, — сказала она, её голос дрогнул.

— Устала от этого круга. От страха. От любви, которая сжигает меня. Нам нужно закончить это. Прямо сейчас.

Он кивнул, его взгляд потяжелел, и он указал на укромный угол галереи, где стояли два старых кресла, обитых выцветшим бархатом. Они сели, и тишина между ними стала почти осязаемой, полной невысказанных слов и скрытых ран. Элина чувствовала, как её сердце бьётся в горле, а Адриан смотрел на неё, его пальцы нервно крутили кольцо на мизинце — серебряное, с выгравированным узором, его талисман.

— Я люблю тебя, — начал он, и его голос был хриплым, как будто каждое слово вырывалось с трудом.

— Но я знаю, что моя любовь... она слишком тяжёлая. Она давит на тебя, и я ненавижу себя за это. Я пытался отступить, дать тебе свободу, но без тебя я... я теряю себя.

Элина смотрела на него, её глаза заблестели от слёз, которые она сдерживала слишком долго. Она сжала губы, пытаясь сохранить контроль, но её голос, когда она заговорила, был полон боли.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она, и это признание вырвалось из неё, как крик.

— Но я задыхаюсь, Адриан. Твоя любовь — она как цепи. Я хочу быть с тобой, но я боюсь, что потеряю себя. И я не знаю, как это исправить.

Он наклонился вперёд, его руки сжали подлокотники так, что костяшки побелели, и в его взгляде смешались отчаяние и надежда.

— Скажи мне, что делать, — сказал он, почти умоляя.

— Я готов измениться. Уйти, если это нужно. Или остаться и стать другим. Но я не могу жить, не зная, что ты выберешь.

Элина покачала головой, её волосы упали на лицо, и она откинула их резким движением.

— Уход — это не выход, — сказала она.

— Мы оба знаем, что это не сработает. Нам нужно найти способ... быть вместе, но не разрушать друг друга.

Адриан встал, его движения были резкими, почти судорожными. Он подошёл к стене, где висела его картина — их тени, переплетённые, но разделённые тонкой линией света, как пропастью. Он коснулся холста кончиками пальцев, и его голос, когда он заговорил, был полон тоски.

— Я написал это после нашего последнего разрыва, — сказал он.

— Наши тени всегда рядом, но мы не можем быть вместе. Это как судьба, которой я не хочу.

Элина поднялась и подошла к нему, её рука легла на его плечо, и она почувствовала, как он вздрогнул под её прикосновением.

— Это не судьба, — сказала она тихо, но твёрдо.

— Это выбор. И я хочу выбрать нас. Но только если ты дашь мне свободу. Если ты перестанешь держать меня так крепко.

Он повернулся к ней, его глаза нашли её, и в них было столько эмоций — страх, любовь, решимость.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, и его голос был едва слышен.

Элина вдохнула, её грудь поднялась, и она посмотрела ему прямо в глаза.

— Обещай мне, — сказала она, её слова были медленными, но полными силы.

— Обещай, что будешь доверять мне. Что дашь мне дышать, даже если это значит, что я буду уходить иногда. Я хочу быть с тобой, но не как твоя тень. Как равная.

Адриан смотрел на неё, его лицо исказилось, и он сжал её руку, его пальцы переплелись с её, тёплые и дрожащие.

— Я обещаю, — сказал он, и его голос стал твёрже.

— Я научусь, Элина. Я буду давать тебе пространство. Я не хочу потерять тебя, и если для этого мне нужно измениться — я сделаю это.

Она улыбнулась, и слёзы, наконец, скатились по её щекам, оставляя блестящие дорожки. Она шагнула к нему, и их губы встретились в поцелуе — яростном, полном боли и облегчения. В этот момент галерея исчезла, растворилась в их объятиях, и даже шум города за окнами стал лишь далёким эхом.

Когда они отстранились, Адриан достал из кармана куртки маленький свёрток и протянул ей. Элина развернула ткань и увидела ключ — медный, с тонкой гравировкой в виде лепестка, потёртый, но тёплый на ощупь.

— Это от моей студии, — сказал он, его голос был мягким, но искренним.

— Моё сердце. Оно твоё. Но я не буду запирать тебя там. Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь.

Элина сжала ключ в ладони, чувствуя его тяжесть, и её сердце наполнилось чем-то новым — надеждой. Она поняла, что это не просто слова, а доказательство его готовности отпустить, если она того захочет.

— Спасибо, — прошептала она, и её глаза сияли.

— Я беру его. И я беру нас.

Они вышли из галереи, держась за руки, их пальцы переплелись, как корни деревьев. Дождь прекратился, и стеклянные лепестки, падавшие с ветвей, теперь сверкали в лучах пробившегося солнца, как осколки их прошлого, ставшие частью чего-то большего. Элина и Адриан шагали по улице, их тени, наконец, слились воедино, и они знали, что их любовь, сложная и всепоглощающая, стала их выбором — не цепью, а крыльями.

Ночь укутала студию Адриана мягким покрывалом тишины, нарушаемой лишь редким звоном стеклянных лепестков, которые ветер гнал по мостовой за окном. Свет луны проникал сквозь высокие окна, отбрасывая серебристые блики на разбросанные холсты, кисти и потёртый диван, где Элина и Адриан всё ещё лежали, обнявшись. Их дыхание было ровным, спокойным, но даже во сне их пальцы оставались переплетёнными, словно боялись потерять друг друга в этой новой, хрупкой реальности.

Утро пришло тихо, с первыми лучами солнца, которые пробились сквозь занавески и осветили их лица. Элина проснулась первой, её серо-голубые глаза медленно открылись, привыкая к мягкому свету. Она чувствовала тепло его тела рядом, его руку, обнимающую её талию, и на мгновение замерла, наслаждаясь этим ощущением покоя.

Её пепельные волосы, слегка растрёпанные после сна, упали на лицо, и она осторожно убрала их, чтобы не разбудить Адриана. Его тёмные волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь были в лёгком беспорядке, а длинные ресницы отбрасывали тени на его скулы. Он выглядел уязвимым, почти мальчишеским, и это вызвало у неё улыбку.

Она медленно поднялась, стараясь не нарушить его сон, и подошла к окну. Город за стеклом просыпался: утренний туман стелился над рекой, а первые прохожие, закутанные в шарфы, спешили по своим делам. Стеклянные лепестки, блестящие, как осколки звёзд, усыпали улицы, и их тихий звон смешивался с далёким гудением трамваев. Элина вдохнула прохладный воздух, прижав ладони к холодному стеклу, и почувствовала, как её сердце сжалось от смеси облегчения и неуверенности. Они сделали выбор — быть вместе, учиться друг у друга, расти вместе. Но что-то внутри неё всё ещё дрожало, как натянутая струна, готовая лопнуть.

— Ты уже сбежала? — раздался хриплый, но тёплый голос Адриана за её спиной.

Она обернулась, встретив его взгляд. Он сидел на диване, опираясь локтями на колени, и смотрел на неё с лёгкой улыбкой, в которой сквозила смесь нежности и тревоги. Его тёмные глаза, всё ещё сонные, искали в её лице ответы.

— Нет, — ответила она, её голос был мягким, но в нём чувствовалась искренняя теплота.

— Просто захотелось вдохнуть утро. Посмотреть, как всё начинается заново.

Адриан встал, потянулся, и его высокая фигура, одетая в помятую рубашку, казалась ещё более живой в утреннем свете. Он подошёл к ней, встав рядом у окна, и положил руку ей на плечо. Его прикосновение было лёгким, но твёрдым, как обещание.

— Красиво, правда? — сказал он, глядя на город.

— Как будто мир даёт нам шанс начать с чистого листа.

Элина кивнула, её губы дрогнули в улыбке.

— Да. Но я всё ещё боюсь, Адриан, — призналась она, её голос стал тише, почти шёпотом.

— Боюсь, что мы слишком разные. Что я не смогу дать тебе то, чего ты ждёшь. Или что ты устанешь ждать, пока я разберусь в себе.

Он повернулся к ней, его взгляд стал серьёзным, почти пронзительным. Он взял её лицо в свои ладони, его пальцы были тёплыми, несмотря на утреннюю прохладу.

— Элина, — начал он, его голос дрожал от эмоций, — я не жду, что ты станешь кем-то другим. Я хочу тебя — такую, какая ты есть. Со всеми твоими страхами, сомнениями, с твоей свободой. Я не идеален, и ты это знаешь. Но я готов учиться. Ради нас.

Её глаза заблестели от слёз, но она не отстранилась. Вместо этого она положила свои ладони поверх его рук, сжав их сильнее.

— А если я ошибусь? — спросила она, её голос был полон уязвимости.

— Если я вдруг захочу уйти, чтобы понять, кто я без тебя?

Адриан замолчал, его дыхание стало глубже, словно он пытался найти в себе силы для ответа. Он отпустил её лицо и отвернулся к окну, сжав кулаки. Элина видела, как напряглись его плечи, как он борется с собой.

— Я сказал, что отпущу, если ты попросишь, — произнёс он наконец, его голос был хриплым, но решительным.

— И я сделаю это. Но, чёрт возьми, Элина, это будет больно. Потому что я люблю тебя. И я не хочу терять тебя.

Она шагнула к нему, её пальто тихо шелестело, и обняла его со спины, прижавшись щекой к его плечу. Его тело напряглось на мгновение, а затем расслабилось под её теплом.

— Я тоже не хочу тебя терять, — прошептала она.

— Но мне нужно знать, что я могу дышать. Что ты не станешь моей клеткой.

Он повернулся в её объятиях, обнял её в ответ, притянув ближе. Его дыхание согревало её висок, а руки, сильные и нежные, гладили её спину.

— Я не клетка, Элина, — сказал он тихо.

— Я хочу быть твоим домом. Местом, куда ты возвращаешься, когда устанешь от мира. Но если тебе нужно уйти, чтобы найти себя, я буду ждать. Сколько угодно.

Она подняла голову, встретив его взгляд, и в этот момент что-то внутри неё щёлкнуло — как будто кусочек пазла встал на место. Она улыбнулась, впервые за утро по-настоящему, и её глаза засияли.

— Тогда давай попробуем, — сказала она.

— Шаг за шагом. Вместе.

Адриан улыбнулся в ответ, и в его улыбке было столько облегчения, что она почувствовала, как её сердце стало легче. Он наклонился и поцеловал её — мягко, но с такой глубиной, что её колени задрожали. Их губы соприкоснулись, как обещание, полное надежды и боли, и когда они отстранились, их лбы остались прижатыми друг к другу.

За окном город оживал: звон стеклянных лепестков смешивался с шумом шагов и голосов, а солнце поднималось выше, заливая студию золотым светом. Они стояли у окна, обнявшись, и впервые за долгое время чувствовали, что их выбор — не конец, а начало. Начало чего-то сложного, но прекрасного.

Позже они решили выйти на улицу. Адриан натянул свой тёмный плащ, а Элина поправила шарф, скрывая выбившиеся пряди пепельных волос. Они шли по мосту, держась за руки, и река под ними отражала небо, как зеркало. Впереди их ждали испытания, но сейчас, в этот момент, они были вместе — и этого было достаточно.

* * *

Прошло два года с того дня, когда Элина и Адриан стояли у окна студии, обнимая друг друга, словно боясь, что мир снова разлучит их. Город вокруг них изменился — или, может быть, это они научились видеть его иначе. Стеклянные лепестки больше не падали с деревьев, но иногда, в тихие осенние вечера, Элина находила одинокие осколки на подоконнике — хрупкие, как воспоминания, и такие же прекрасные. Они были отголосками прошлого, напоминанием о том, что их любовь родилась из боли, но расцвела в нечто большее.

Элина сидела за деревянным столом в их маленькой квартире — доме, который они делили уже год. Комната утопала в мягком свете заката: оранжевые лучи пробивались сквозь тонкие занавески, отбрасывая тёплые тени на стены. Воздух пах свежесваренным кофе и масляными красками — Адриан так и не смог отказаться от своей студии, но теперь она была здесь, в углу их гостиной, заваленная холстами и кистями. Её пепельные волосы, чуть короче, чем раньше, спадали на плечи, а на лице проступили новые линии — следы смеха, слёз и времени. Она читала письмо от сестры Лары, её губы тронула лёгкая улыбка.

Адриан вошёл в комнату, его шаги были почти неслышны на старом деревянном полу. Он выглядел иначе: спокойнее, увереннее. Тёмные волосы, чуть тронутые сединой у висков, были аккуратно уложены, а в глазах, всё ещё глубоких и горящих, теперь светилась мягкость, которой раньше не было. Он поставил перед Элиной кружку с кофе, пар поднимался тонкими спиралями, и сел напротив. Его пальцы ненароком коснулись её руки, и она почувствовала знакомое тепло — то, что всегда возвращало её к нему.

— Что пишет Лара? — спросил он, его голос был низким, но лишённым той резкости, что когда-то заставляла её вздрагивать.

Элина подняла глаза, её серо-голубой взгляд встретился с его. Она улыбнулась шире, отложив письмо.

— Она приезжает на выходные, — ответила она, её голос звенел мягкой радостью.

— И, представь себе, хочет посмотреть твою новую выставку. Кажется, она наконец-то поняла, что ты не собираешься меня похитить.

Адриан усмехнулся, его губы изогнулись в знакомой полуулыбке, но теперь в ней было больше тепла, чем вызова.

— Я старался, — сказал он, подмигнув ей.

— Хотя, знаешь, иногда я скучаю по тем дням, когда ты смотрела на меня с опаской. Это было… волнующе.

Она рассмеялась — её смех, лёгкий и звонкий, напоминал звук стеклянных лепестков, падающих на камни. Элина покачала головой, откидывая волосы с лица.

— Не начинай, — сказала она, но в её тоне не было раздражения, только нежность.

— Я и так знаю, что ты можешь быть опасным, когда захочешь.

Он наклонился через стол и поцеловал её — коротко, но с такой глубиной, что её сердце на мгновение замерло. Это был их новый ритм: любовь без страха, без удушающих объятий, но с обещанием всегда возвращаться друг к другу. Элина больше не боялась раствориться в нём; она нашла себя в их связи, как в зеркале, что показывало её настоящую.

Вечером они вышли на набережную — туда, где всё началось. Река текла спокойно, отражая огни города: жёлтые фонари, красные неоновые вывески, белые вспышки фар. Ветер нёс запах осени — опавших листьев, сырости и чего-то сладкого, почти неуловимого. Адриан держал её за руку, их пальцы переплелись, и они шли молча, наслаждаясь тишиной, которая больше не давила.

Элина остановилась у перил, глядя на воду. Её волосы шевелились на ветру, а в глазах отражались блики света.

— Помнишь, как здесь всё началось? — спросила она тихо, повернувшись к нему.

Адриан кивнул, его взгляд стал задумчивым. Он прислонился к перилам рядом с ней, глядя на реку.

— Как будто вчера, — ответил он, его голос понизился до шёпота.

— Я увидел тебя и понял, что моя жизнь никогда не будет прежней.

Она улыбнулась, её рука сжала его чуть сильнее.

— И ты был прав, — сказала она.

— Но я рада, что мы прошли через всё это. Теперь… теперь всё иначе.

Он кивнул, его глаза нашли её в полумраке.

— Да, — согласился он.

— Мы научились быть вместе, не ломая друг друга. И это… это то, что я всегда хотел.

Внезапно Элина заметила, как с ветки старого дуба, что рос у воды, сорвался лепесток. Но это был не стеклянный осколок, а настоящий лист — золотистый, живой, трепещущий на ветру. Он закружился в воздухе и упал в реку, оставив за собой лёгкие круги на тёмной поверхности. Её горло сжалось от странного чувства — смесь светлой грусти и хрупкой радости.

— Лепестки больше не стеклянные, — прошептала она, её голос дрожал.

Адриан повернулся к ней, его улыбка была мягкой, почти незаметной.

— Да, — сказал он.

— Потому что мы научились любить по-настоящему. Без слёз.

Элина прижалась к нему, её голова легла на его плечо. Они стояли так, обнявшись, пока город вокруг них жил своей жизнью: машины гудели вдалеке, ветер шелестел листвой, река текла вперёд. Их любовь, когда-то бурная и пугающая, стала тихой, но глубокой — как эта река, что несла свои воды к горизонту. Они знали, что впереди ещё будут трудности, но теперь они были готовы встретить их вместе, держась за руки, как за спасательный круг.

Лепесток, упавший в реку, поплыл по течению, его золотистый свет отразился в глазах Элины — как звезда, что всегда будет гореть для них двоих, освещая их путь.

Ночь дышала влажной тишиной, её мягкие объятия окутывали мир, растворяя границы между реальностью и сном. Где-то вдали, за пеленой тумана, мерцали огоньки — словно звёзды, упавшие на землю, чтобы подсветить чьи-то заплутавшие шаги. Элина стояла на краю старого моста, её тонкие пальцы сжимали холодные перила, а дыхание сливалось с шепотом ветра. Её пепельные волосы, чуть растрёпанные, струились по плечам, отражая бледный свет луны, а серо-голубые глаза, глубокие и задумчивые, искали что-то в бесконечной дали, где река растворялась в горизонте.

Она не знала, почему вернулась сюда снова. Может, это был зов прошлого — того дождливого дня, когда стеклянные лепестки падали с деревьев, а её жизнь пересеклась с Адрианом. Или, может, это была потребность в тишине, в моменте, где можно услышать эхо собственных мыслей. Её серебряное кольцо, простое и изящное, блеснуло на пальце, поймав отблеск фонаря. Элина провела рукой по металлу перил, чувствуя, как холод пробирается под кожу, и улыбнулась — тонкой, едва уловимой улыбкой, полной тепла и грусти.

Шаги раздались за спиной — лёгкие, осторожные, но такие знакомые, что сердце дрогнуло, прежде чем она успела обернуться. Адриан вышел из тумана, его тёмные волосы падали на лоб, а старая кожаная куртка, потёртая временем, придавала ему тот самый вид — немного потерянный, но притягательный. Его карие глаза, всегда такие живые, теперь светились спокойствием, которого она раньше в них не видела.

— Опять не спится? — спросил он, останавливаясь в шаге от неё. Его голос, низкий и чуть хриплый, был как тёплый аккорд в ночной тишине.

Элина повернулась к нему, её губы дрогнули в мягкой улыбке.

— Думала о том, как всё было, — сказала она, её голос звенел нежностью, но в нём сквозила лёгкая тень задумчивости.

— Здесь всё началось, помнишь?

Адриан кивнул, приблизившись ещё на полшага. Он не коснулся её, но его присутствие ощущалось как невидимое тепло, что разгоняет холод ночи.

— Помню, — ответил он, глядя на реку, чья поверхность дрожала под ветром.

— Дождь, лепестки… и ты, вся мокрая, но такая живая. Я тогда подумал, что ты — как этот город: красивая, но непонятная.

Элина тихо рассмеялась, её смех был похож на звон стекла, лёгкий и хрупкий.

— А ты был как этот мост, — сказала она, её взгляд скользнул по его лицу.

— Старый, надёжный… и немного пугающий.

Он усмехнулся, его полуулыбка осветила тени на его лице.

— Пугающий? — переспросил он, в его голосе мелькнула искренняя насмешка.

— А ты всё равно осталась.

— Пришлось, — ответила она, шутливо пожав плечами, но её глаза стали серьёзнее.

— Ты ведь дал мне это кольцо. И сказал, что это обещание.

Адриан опустил взгляд на её руку, где серебро тускло блестело в полумраке. Его пальцы медленно накрыли её ладонь, их тепло контрастировало с холодом перил.

— Я боялся, что ты его снимешь, — признался он тихо, почти шёпотом.

— Что однажды уйдёшь, и я останусь здесь один, смотреть, как река уносит всё, что у нас было.

Элина сжала его руку в ответ, её пальцы переплелись с его, и она посмотрела ему в глаза — прямо, без страха.

— Я тоже боялась, — сказала она, её голос дрогнул от искренности.

— Что мы потеряем то, что нашли. Но знаешь… даже если бы я ушла, этот мост всё равно привёл бы меня обратно. К тебе.

На мгновение они замолчали, прислушиваясь к дыханию ночи. Ветер принёс с собой далёкий звук — тонкий, стеклянный звон, словно где-то упал одинокий лепесток. Элина вздрогнула, её глаза расширились от удивления.

— Слышал? — спросила она, обернувшись к реке, будто там, в тумане, прятался ответ.

Адриан кивнул, его взгляд стал задумчивым, почти мистическим.

— Как будто город говорит с нами, — сказал он, его голос был глубоким, полным скрытого смысла.

— Напоминает, что мы — часть его истории.

Элина посмотрела на него, её лицо озарилось мягким светом — не от фонарей, а от чего-то внутреннего, живого.

— А что, если это не конец? — спросила она вдруг, её голос стал тише, но в нём звенела надежда.

— Что, если лепестки всё ещё падают, но теперь они — не слёзы, а что-то большее?

Он улыбнулся, его рука сжала её ладонь чуть сильнее.

— Может, это наш последний образ, — сказал он, глядя ей в глаза.

— Не конец, а начало чего-то, что мы ещё не видим.

В этот момент ветер снова шевельнулся, и на перилах, прямо между их сплетёнными руками, появился стеклянный лепесток — хрупкий, прозрачный, как слеза, что так и не упала. Он лежал там, сверкая в свете фонаря, словно символ, словно вопрос, оставленный без ответа. Элина и Адриан посмотрели на него одновременно, их дыхание замерло, а затем они перевели взгляды друг на друга.

— Пойдём домой? — спросил он, но в его голосе не было спешки, только тепло.

Элина кивнула, её улыбка была мягкой, но в ней таилась тайна.

— Пойдём, — ответила она, и они шагнули прочь, оставив лепесток лежать на мосту.

Туман сомкнулся за их спинами, скрывая их силуэты, а река продолжала течь, отражая звёзды и этот одинокий, блестящий осколок их истории. Лепесток остался — не как прощание, а как обещание, как последний штрих, что оставляет место для мечты, для вопроса, для того, что будет дальше.