Звон (джен)

Наш город мал. Так мал, что часть звона в моей голове, несомненно, оттого, что кто-то мешает чай на другом его конце.

Так мал и так тесен, что в детстве, сбежав из дома, я не попал ни в одну из возможных бед, а наткнулся только на своего же родного дядю. Он меня поймал, и он повёл меня домой.

Для более хорошего, везучего ребёнка, это был бы хороший конец маленькой глупой истории. Но для меня, для нас, это стало лишь началом.

Дома не ждали меня. Дома не грустили обо мне. Самое большее, что раздражало их — мысль, что их станут отчитывать за халатное отношение к родительским обязанностям. И я об этом знал — разве нормально об этом знать?..

По крайней мере, дядя считал, что нет. И он забрал меня к себе, в свой дом, с тысячей чёрных кошек, с тысячей листов журанилистких расследований, с тысячей конфет и фанатиков от них, и всего одной большой комнатой, кроме кухни.

И дядя показал мне, что родитель — это, все-таки, тот, кто рад быть с тобой, кто любит, бережет и помогает. Даже если это ты…

Дядя почти смог спасти меня от того, в чем я утопал уже даже тогда.

Но наш город был мал.

Мал, но, впрочем, достаточно велик, чтобы всунуть в него три детских дома и одну бессовестную, чудовищную, самоуверенную «секретную» школу, из сирот растящую агентов — Академию.

А к ней, как в любой истории о героях, и пачку злобных злодеев.

Только злодеем для них был дядя. Худшим из худших, ведь он смел говорить об Академии вслух и плохое. И он один в этом маленьком городе не мог смириться, не мог закрыть глаза.

За это, стремясь сделать его лишь злодеем из мультфильма, его звали нелепым именем Злат, забывая, кто он и что у него может быть обычная жизнь.

А город был действительно удушающе мал. В нем долго злодею не спрятаться. И дядины попытки привлечь внимание обошлись нам обоим слишком дорого.

Дядю поймали. Заперли в Академии. Меня — тоже, просто за партой, как ещё одного из невезучих сирот.

Пять лет, с семи и до двенадцати, пять чудовищных взрослых владели нами пятерыми: глупым, и сильным Быкиным, не умным, но хитрым и хилым Букашкиным, трусливым и слабым Громовым, злобным мной и… Невезучим, бестолковым, жалким, рыжим!.. Семеном Растяпкиным. Считавшим свою судьбу почти счастливой. И бывшим самым тяжёлым камнем на моей груди, по тысячам, тысячам, тысячам причин, но особенно потому, что он считал меня своим самым настоящим другом.

Взаперти нас всех учили как отдать всех себя службе другим. Как отринуть эмоции. Как работать в тени и ничего не получать взамен.

Такие же учителя, младшие монстры из тьмы, вели уроки и твердили, что пять чудовищ — высшие агенты, лучшие на свете, что к ним нужно стремиться нам всем.

Стать идеальными холодными куклами.

Ледяными и непоколебимыми, хладнокровными всегда, как Истребитель.

Сильными, неутомимыми и неубиваемыми, как Муромец.

Скрытными, тихими, невидимыми, как Круст.

Умными, хитрыми, владеющими любой техникой, как Кибер.

И вооружёнными до зубов, меткими как Калашников.

Никто из нас не подходил. Даже Растяпкин, который продержался до выпуска со мной вместе. И только я один умел притворяться, что могу быть правильным, хоть это было сродни тому, чтобы танцевать по стеклу, улыбаясь.

Все, чего я хотел на самом деле, жить с дядей, лишь с ним, и жить так громко и так заметно, что больно и вспомнить.

И я сделал для этого все. Я вытащил дядю, хоть тем и навлек на себя ненависть и клеймо предателя.

И особенно ненависть рыжего. Я знал, что он меня возненавидит. Я знал. Я знал, что по случайности дядя был виновен в его сиротстве. И я бы хотел, может быть, сделать все это менее болезненным для него, и, может быть, я бы смог, но почему-то мне не везло.

Может, потому, что моими союзниками были Быкин и Букашкин — вариантов получше не нашлось. А может потому, что даже чужие ошибки и глупости оборачивались против меня. Наш город был мал. Наш город был уникален. Академия стягивала к себе гениев, творящих то, во что не поверить, если ты нормален. А гении обязательно несли с собой бытовые глупости, повторить которые не захотел бы и последний идиот.

И воруя новое оборудование, и испытывая его на крысе, я не ждал одного: что кто-то додумается сделать для её клетки совместную дверцу с дверцей Хомяка. Хомяк тоже стал частью испытания. Хомяк, как и Крыса, смог говорить. И с тех пор его слова не давали и шанса на мир меж мной и Семёном.

Тогда ещё было тяжело, тогда ещё было стыдно, тогда ещё было неприятно то, что мы кричали друг другу. Ведь самая лучшая, самая дорогая часть мира одного, неминуемо причмняла страшную боль другому. А сейчас это уже просто игра…

Наш город был чудовищно мал.

И если бы… Если бы это было все.

Нет.

Почти тут же, так глупо, дядю поймали опять. Конечно, потому что негде в нашем городе скрыться беглецу, и особенно — из Академии, такой великой, такой доброй. Такой чудовищной, если бы кто-то посмотрел на неё внимательно.

А дядя был не способен сидеть и молчать, даже если в прошлый раз заплатил годами. Он надеялся, если напасть на них снова, с новыми знаниями, мы успеем победить. Сломать их чудовщиный компьютер, позволяющий следить за каждой пылинкой в маленьком городе.

Не смогли.

И я остался один. Совсем один, на улице.

У меня не было друзей, а где родители я не имел понятия, и не очень хотел.

Но дядя успел подсказать мне выход. Послал к главе ещё одного «Злого зла» — ОВПГ, к господину Тэ. Впрочем... Это зло было вполне настоящим.

Там я провел несколько месяцев рядом с Нольди — мальчиком моих лет.

И это была моя самая первая любовь. Странная, дущащая, кружащая.

И я сам все испортил. Сам. Потому что и его я предал. И его столкнул с краю, заставил выступить против Академии. Стал причиной, почему его отца задержали.

Все чтобы вытащить дядю вновь.

И мне удалось. И мы с дядей снова были рядом.

Если бы я хотя бы тогда понимал, насколько, насколько наш город мал…

Я встретил Нольди снова.

Нет, мало. Наша встреча стала кошмаром. Его попытка вернуть отца, моя попытка не дать ему стать таким же ужасом, каким был сам, чуть не стоила мне жизни. И стоила нам обоим омерзительной поездки в Африку… Ведь наш город был так мал, что давно обо мне позабывший отец явился в самый гадкий момент, и пытаясь показаться человеком невозможно хорошим, забрал нас обоих, «на исправление».

А дядя не смог помешать, по стечению полного идиотизма, его отправили на Марс. На Марс!..

Но дядя вернулся. И дядя забрал меня снова домой.

И тогда, уже тогда я решил — хочу быть с ним всегда. Вечно. Вечно.

Он не принял. Но обещал выслушать вновь, если не передумаю, когда вырасту.

Я конечно не передумал, ни за годы, ни за сотни новых наших проблем.

Но хоть дядя и согласился…

В маленьком удущающем городе вечно быть вместе оказалось невозможно.