Звон (джен)

Звон.

Я слышу его, куда бы ни шёл. Я с трудом дышу. Я потерян и город вокруг меня это всего лишь клочья. Я пытался притворяться нормальным, но скоро потерял на это причины.

Звон.

В ушах звенит. Звенит от разгрызаемых конфет. Звенит от выпитого — кто бы мог подумать, после всего, что видел в детстве. Звенит от отчаянных пощёчин, не способных вернуть к жизни.

Звон.

Иногда я не в состоянии себя сдерживать, и сметаю все со стола. Ручки звенят. Скрепки. Монеты. Звенит все вокруг меня. Кости. Кроме костей ничего не осталось. Но это не беда. Так тоже можно.

Звон.

Это смешно. Наш дорогой, гниющий город светел, душен и очень далёк от готичности, мрачности и тревожных звуков. Это все в моей голове. Но я не стремлюсь вырваться. Снаружи вся эта нормальность пожирает меня как милая пушистая плесень.

Звон.

Я не могу — не могу — не могу. Меня ведёт, кружит и шатает. И я ничего не желаю, пока влачусь.

Наш город мал. Так мал, что часть звона в моей голове, несомненно, оттого, что кто-то мешает чай на другом его конце.

Так мал и так тесен, что в детстве, сбежав из дома, я не попал ни в одну из возможных бед, а наткнулся только на своего же родного дядю. Он меня поймал, и он повёл меня домой.

Для более хорошего, везучего ребёнка, это был бы хороший конец маленькой глупой истории. Но для меня, для нас, это стало лишь началом.

Дома не ждали меня. Дома не грустили обо мне. Самое большее, что раздражало их — мысль, что их станут отчитывать за халатное отношение к родительским обязанностям. И я об этом знал — разве нормально об этом знать?..

По крайней мере, дядя считал, что нет. И он забрал меня к себе, в свой дом, с тысячей чёрных кошек, с тысячей листов журанилистких расследований, с тысячей конфет и фанатиков от них, и всего одной большой комнатой, кроме кухни.

И дядя показал мне, что родитель — это, все-таки, тот, кто рад быть с тобой, кто любит, бережет и помогает. Даже если это ты…

Дядя почти смог спасти меня от того, в чем я утопал уже даже тогда.

Но наш город был мал.

Мал, но, впрочем, достаточно велик, чтобы всунуть в него три детских дома и одну бессовестную, чудовищную, самоуверенную «секретную» школу, из сирот растящую агентов — Академию.

А к ней, как в любой истории о героях, и пачку злобных злодеев.

Только злодеем для них был дядя. Худшим из худших, ведь он смел говорить об Академии вслух и плохое. И он один в этом маленьком городе не мог смириться, не мог закрыть глаза.

За это, стремясь сделать его лишь злодеем из мультфильма, его звали нелепым именем Злат, забывая, кто он и что у него может быть обычная жизнь.

А город был действительно удушающе мал. В нем долго злодею не спрятаться. И дядины попытки привлечь внимание обошлись нам обоим слишком дорого.

Дядю поймали. Заперли в Академии. Меня — тоже, просто за партой, как ещё одного из невезучих сирот.

Пять лет, с семи и до двенадцати, пять чудовищных взрослых владели нами пятерыми: глупым, и сильным Быкиным, не умным, но хитрым и хилым Букашкиным, трусливым и слабым Громовым, злобным мной и… Невезучим, бестолковым, жалким, рыжим!.. Семеном Растяпкиным. Считавшим свою судьбу почти счастливой. И бывшим самым тяжёлым камнем на моей груди, по тысячам, тысячам, тысячам причин, но особенно потому, что он считал меня своим самым настоящим другом.

Взаперти нас всех учили как отдать всех себя службе другим. Как отринуть эмоции. Как работать в тени и ничего не получать взамен.

Такие же учителя, младшие монстры из тьмы, вели уроки и твердили, что пять чудовищ — высшие агенты, лучшие на свете, что к ним нужно стремиться нам всем.

Стать идеальными холодными куклами.

Ледяными и непоколебимыми, хладнокровными всегда, как Истребитель.

Сильными, неутомимыми и неубиваемыми, как Муромец.

Скрытными, тихими, невидимыми, как Круст.

Умными, хитрыми, владеющими любой техникой, как Кибер.

И вооружёнными до зубов, меткими как Калашников.

Никто из нас не подходил. Даже Растяпкин, который продержался до выпуска со мной вместе. И только я один умел притворяться, что могу быть правильным, хоть это было сродни тому, чтобы танцевать по стеклу, улыбаясь.

Все, чего я хотел на самом деле, жить с дядей, лишь с ним, и жить так громко и так заметно, что больно и вспомнить.

И я сделал для этого все. Я вытащил дядю, хоть тем и навлек на себя ненависть и клеймо предателя.

И особенно ненависть рыжего. Я знал, что он меня возненавидит. Я знал. Я знал, что по случайности дядя был виновен в его сиротстве. И я бы хотел, может быть, сделать все это менее болезненным для него, и, может быть, я бы смог, но почему-то мне не везло.

Может, потому, что моими союзниками были Быкин и Букашкин — вариантов получше не нашлось. А может потому, что даже чужие ошибки и глупости оборачивались против меня. Наш город был мал. Наш город был уникален. Академия стягивала к себе гениев, творящих то, во что не поверить, если ты нормален. А гении обязательно несли с собой бытовые глупости, повторить которые не захотел бы и последний идиот.

И воруя новое оборудование, и испытывая его на крысе, я не ждал одного: что кто-то додумается сделать для её клетки совместную дверцу с дверцей Хомяка. Хомяк тоже стал частью испытания. Хомяк, как и Крыса, смог говорить. И с тех пор его слова не давали и шанса на мир меж мной и Семёном.

Тогда ещё было тяжело, тогда ещё было стыдно, тогда ещё было неприятно то, что мы кричали друг другу. Ведь самая лучшая, самая дорогая часть мира одного, неминуемо причмняла страшную боль другому. А сейчас это уже просто игра…

Наш город был чудовищно мал.

И если бы… Если бы это было все.

Нет.

Почти тут же, так глупо, дядю поймали опять. Конечно, потому что негде в нашем городе скрыться беглецу, и особенно — из Академии, такой великой, такой доброй. Такой чудовищной, если бы кто-то посмотрел на неё внимательно.

А дядя был не способен сидеть и молчать, даже если в прошлый раз заплатил годами. Он надеялся, если напасть на них снова, с новыми знаниями, мы успеем победить. Сломать их чудовщиный компьютер, позволяющий следить за каждой пылинкой в маленьком городе.

Не смогли.

И я остался один. Совсем один, на улице.

У меня не было друзей, а где родители я не имел понятия, и не очень хотел.

Но дядя успел подсказать мне выход. Послал к главе ещё одного «Злого зла» — ОВПГ, к господину Тэ. Впрочем... Это зло было вполне настоящим.

Там я провел несколько месяцев рядом с Нольди — мальчиком моих лет.

И это была моя самая первая любовь. Странная, дущащая, кружащая.

И я сам все испортил. Сам. Потому что и его я предал. И его столкнул с краю, заставил выступить против Академии. Стал причиной, почему его отца задержали.

Все чтобы вытащить дядю вновь.

И мне удалось. И мы с дядей снова были рядом.

Если бы я хотя бы тогда понимал, насколько, насколько наш город мал…

Я встретил Нольди снова.

Нет, мало. Наша встреча стала кошмаром. Его попытка вернуть отца, моя попытка не дать ему стать таким же ужасом, каким был сам, чуть не стоила мне жизни. И стоила нам обоим омерзительной поездки в Африку… Ведь наш город был так мал, что давно обо мне позабывший отец явился в самый гадкий момент, и пытаясь показаться человеком невозможно хорошим, забрал нас обоих, «на исправление».

А дядя не смог помешать, по стечению полного идиотизма, его отправили на Марс. На Марс!..

Но дядя вернулся. И дядя забрал меня снова домой.

И тогда, уже тогда я решил — хочу быть с ним всегда. Вечно. Вечно.

Он не принял. Но обещал выслушать вновь, если не передумаю, когда вырасту.

Я конечно не передумал, ни за годы, ни за сотни новых наших проблем.

Но хоть дядя и согласился…

В маленьком удущающем городе вечно быть вместе оказалось невозможно.

Конечно, я знал, что частному детективу нечего делать в городе, где находится Академия. Нужно быть благодарным, что мне это вообще позволили. Но я не собираюсь.

И каким бы ни было моё состояние, пытаюсь держать руку на пульсе. Сегодня Академия участвует в помпезной глупости. «Мисс город N». Никаких сомнений, конкурс — это прикрытие для чего-то более интересного. И я с радостью полюбуюсь на то, как они облажаются.

Я выбрал место поближе к сцене и устроился как мог удобно.

Минут двадцать все было так скучно, как бывает всегда на светских мероприятиях, а затем, красно-рыже-зеленое пятно село рядом со мной. Не поворачивая головы, он спросил:

— Что ты тут делаешь, Орлов?

— Растяпкин, — забавно мне слышать его голос, из гнусаво-жалобного обратившийся мужским. — Ну раз уж ты здесь, что-то точно происходит.

— Ничего из того, что тебя бы касалось, — процедил он.

Как я люблю эту ненатуральную наигранность наших отношений. Можно сделать вид, что мира вокруг вообще нет, и все мы тут понарошку.

— Всё, что меня не касается, я с удовольствием трогаю сам, — не поворачиваясь тоже, зато противно улыбаясь, протянул я, прежде чем опустить ладонь ему на колено.

Он сбросил её коротким движением. Раньше приставать к нему было веселее.

— Прекрати. Мне надоели твои идиотские шутки!

— А мне надоело смотреть, в какого скучного зануду ты превратился. Раньше был хотя бы забавным, — а теперь истинный адепт Истребителя. Сущий кошмар. Все ещё без чувства стиля.

— Я тебя сейчас отсюда выведу.

— Ну давай, — нагло отозвался я. — Привлеки внимание. Я, конечно, знаю, что в академии работают без суда и следствия, но, знаешь, я ещё ничего не сделал.

— Как будто я тебя не знаю, — о, не знаешь. Все ещё не знаешь. Ты всегда был слепым котёнком. И даже теперь, когда у тебя такое серьёзное лицо, умнее ты не стал. — Если ты спокоен, значит, твой план идеален.

— Или у меня выходной… Слушай, Растяпкин, вы же сами меня отпустили. Жить как все люди. И как все праздные люди нашего города, я пришёл поглазеть на конкурс красоты.

— Мы тебя отпустили, — запальчиво начал он.

— Потому что убили дядю и боялись мести, — подсказал я, не дожидаясь героичной отповеди. Казалось бы, Семён должен был понимать меня. Казалось бы. Но он всегда считал, что моя любовь к дяде и его — к родителям, это вещи полностью разные. Не сопоставимые.

—… с условием, что ты не станешь лезть в наши дела. И Злата никто не убивал.

— Ага, он сам по себе в тумане растворился, — Выплюнул я.

Правда в том, что дядю не нашли ни живым, ни мёртвым. Но я ведь его знаю. Он даже с Марса смог сбежать. Он нашёл бы путь, если бы был жив. Но я принял ложь академии. Принял их предложение о мире. Я должен сначала найти дядю, и лишь потом уничтожить виновных. И так будет. И звон в моих ушах заполнится их криками, безнадежными и невыносимыми.

— Орлов, я с тобой не шучу.

— И я с тобой тоже. Оставь меня в покое. Я ничего не затеваю. В отличие от вас, но вы, как всегда, любите свои грехи вешать на других…

Он хотел было что-то ответить, но тут зазвучала музыка, особенно дребезжащая в динамиках. Особенно неприятная ведущая стала объявлять начало конкурса.

Все время, что он шёл, вдвоём с Растяпкиным мы не сводили глаз со сцены. Оба ждали одинаково, что что-то пойдёт не так.

И оба смотрели на агентш, пытающихся притворяться моделями. Куда там. Я нашёл всего только двух девушек, которые, кажется, были здесь извне. На фоне остальных они казались безупречными. Казались эталонами женственности. Умели улыбаться. Нервничать.

Одна из них была блондинкой, хоть и крашенной, и имела довольно приятные, мягкие формы.

Что до второй, она, напротив, была очень тонкой и хрупкой брюнеткой.

Я даже, в своём роде, проникся к ним обеим, хотя сомневался, что захотел бы поговорить. Но точно хотел бы, чтобы они забрали победу у выученных академией брёвен, пришедших ради какой-то идиотской миссии.

Какой-то.

Загадка не решалась. Ничего странного или подозрительного.

Купальники, таланты, речи. Нервный Растяпкин.

Возбужденные зрители.

И ни-че-го.

Как видно тот, кого ловила Академия, был умнее и заметил агентш. Да кто их не заметит, кирпичелицых…

Финал.

Победила брюнетка. Стояла смущенная и счастливая.

Время было потрачено зря.

Я встал с места.

Взглянул на Растяпкина. Он был весь белый. Что-то явно пошло не так, но что, даже он мне не скажет.

— Выпьешь со мной, Растяпкин?

— Ещё чего не хватало, — огрызнулся он.

Хомяк его, конечно, сдох. А вот наследие осталось. От самого Семена тут только лицо. А ведь нормально же общались… Кричали, дрались, пытались убить друг друга, взаимно ненавидели. А теперь — скучно.

И вообще, без дяди многое стало серым. Даже секс.

* * *

Тонкие-тонкие ноги, такие изящные и приятные для поцелуев. Тонкие пальцы гладят волосы рассеянно и лениво, будто не происходит ничего особенного. Ничего особенного уже давно не происходит.

Мои поцелуи ленивы. Мои прикосновения неспешны. Моё желание сонно и недвижно.

Мы соединяемся и переплётаем пальцы. Он запрокидывает голову и чёрные кудри путаются, а я не могу увидеть его глаз.

Его зелёных глаз.

Мы заканчиваем и начинаем словно во сне, в бреду, меж звоном. Мы целуемся без порядка и без порыва.

Мы оба опустошены.

Он курит. Мне хочется сказать, что таким, как он, нельзя, но я никогда не нахожу ответа на язвительный вопрос: таким — это каким?

Какой он, Нольди? Слишком красивый. Капризный. Хрупкий. Нежный. Нервный. Мой.

Брат по матери. Как будто я не могу выбирать никого, с кем меня не считали бы ненормальным.

Или, вернее сказать того, с кем мою ненормальность не заметили бы.

Я не знаю того, почему Нольди с этим смиряется. Я не понимаю того, почему он знает правду про меня и про дядю, но все равно остаётся.

Наверное, он тоже ненормальный. Вдвоём мы чудовищны.

А отдельно — холодны и призрачны.

Нам некуда идти друг от друга. Потому что некуда от самих себя.

* * *

— Я удивлён, что ты находишь силы на бритье и умывание, — сидя ко мне спиной и показывая печальную, будто умирающую несмотря на юность, красоту узких бледных плеч, протянул Нольди.

— Терпеть не могу неопрятность, — но в моей комнате царит беспорядок. Хаос. Все, что звенит — валяется на полу. Все, что будет звенеть, разбросано по столу.

Беспорядок — это уже не я. Но это дядя. Это дядя.

— Сколько это будет продолжаться? — это горькие и самые бессмысленные слова на земле.

— Пока ты не бросишь, — это честно. Это жестоко. Кажется, я хуже, чем сигареты.

— Мне это надоело! Ты мне надоел!

— Врешь… — горько и устало улыбнулся я. Нам обоим уже все надоело. Всё. Все.

— Ясь!.. — на миг истерично, на миг нервно, на миг его глаза совсем красные и совсем настоящие.

И это больно. Будто ещё один звенящий удар в самый огромный колокол. И хочется сказать ему, что я лжец. И что я могу им не быть. И что все ещё можно исправить.

Но я знаю, что не могу. Измениться. Выбраться. Прийти в себя. Нет.

Пока я не узнаю правду, буду тянуть. Но этого мало для счастья.

— Тебе ведь необязательно сидеть тут!

— Я не перееду к тебе.

— Ну конечно, лучше загибаться тут, в гордом одиночестве!

— Не беспокойся, дорогой, я погибну только если остановлюсь, как акула, — поэтому и сидеть в его уютном доме, подобно домашнему любимцу, мне нельзя. Не нужно. Не хочется.

Мы друг друга не вынесем.

Ему, любимому от начала и до конца, трудно понять меня. Мне, никогда не бывшему хорошим ни для кого, кроме дяди, трудно понять его. Иногда он говорит такие вещи, которых моя голова не осознает ни с какого угла.

Нужно быть здоровым, чтобы любить.

Нужно быть больным, чтобы любить меня.

— Ну тогда… Не погибай сам! — он нервно запахнулся в одеяло и встал.

А я не смог, снова не смог его так отпустить.

Встал. И нагнал. И обнял, тут же целуя тонкую белую шею.

Несколько секунд возмущения. Затем всхлип. Затем объятия в ответ.

— Чудовище…

Чудовище. Чудовище. Так оно и есть. Так оно и будет.

Пока я не найду дядю, так будет.

* * *

Зазвенел дождь.

Растяпкин давно скрылся. А я все стоял, сожалея о времени, и тратя его ещё больше. Вот бы зазвенеть с дождём вместе. Вот бы упасть на землю и потечь по ней в лужу, где сотни разбитых будут с тобой.

Кажется, когда мир размыт, нечему в нем звенеть.

Но нет.

И холодный голос сделал это прежде, чем я шагнул с места:

— Орлов.

Ещё один агент. Ещё одна женщина, с мёртвым лицом.

— Калашникова, — губы изломались. Меня не хватит и на Семена, и на тебя, дорогая. Но поддеть капельку, пошутить немного, пожалуйста, не проблема.

— Евгения.

Знаю. Евгения. Женя. Женя. Та самая раздражающая хорошая Женя, которая смогла приблизиться к моей планке идеальной отличницы.

— Так он ещё не позвал тебя замуж? Странно, все, кому хватает ума по его предмету, достаточно хороши для него.

— Отъебись, — она выхватила и действительно смогла зажечь сигарету.

Видно, все и правда прошло вдоль лучших органов.

— Почему? Ты так огорчена из-за конкурса? Зря плачешь, Евгения, ты не так плоха, просто глаза стеклянные.

— А у самого-то? — только на миг взгляд исподлобья. В ней ещё есть что-то человеческое. Злоба, например. Но больше все равно усталости. И её присутствие ничуть не радостнее присутствия Семена. — Было-то две дуры, нет, одна сбежала, вся зелёная, вторая вообще выиграла!

— А это проблема? — я подался к ней, стараясь поймать взгляд.

— Послушай, Орлов. Ты свободен? — не отвечая, резко спросила она.

— Ну что ты. А если и был бы, все равно, я гей.

Дымом прямо в лицо. Нольди не делает так даже в раздражении.

— Работа есть у тебя, занятой?

— Сегодня выходной, Евгения. Найду время для друзей, если надо.

Она кивнула, поджав губы.

— Есть дело. Дело простое, но кто-то в нем в курсе всего, чем была Академия. Нас впускают, а ничего не показывают.

— Ясное дело, у вас на запястьях эта дрянь, — я дёрнул её за руку, чтобы взглянуть на новое агентское удостоверение. — Даже если снимаете, след виден, а лица застывшие, как камни.

— Без тебя знаем. Сходи и проверь. И просто передай нам. Я сама к тебе приду.

— Ты заплатишь за это?

— Да. Если только это не твой дядя.

Я подавился и разлил смех по воздуху.

— Зря смеёшься. Его имя вдруг стало всплывать всюду по городу.

— М-м-м, — меня повело, и я рассмеялся только хуже. Нет, если бы дядя вернулся, я бы знал первым. Первым. Не из уст такой, как она. — Проблемы со смывом, да? Починить не можете? Ну это понятно, трупы не любят тонуть. Надо было вспороть лёгкие.

— Послушай, Орлов. Что-то происходит. И происходит в здании старой Академии. Пойди и узнай, что.

* * *

Пойди и узнай, пойди и узнай, пойди и узнай…

Все стало звенеть только хуже. Я слышал, как отовсюду зовут меня звенящие как дешёвые монеты голоса.

Вернись, племянник Злата. Покажись, племянник Злата. Сделай все худшее из того, что умеешь, племянник Злата.

Здание Академии снаружи не стало лучше. Здание Академии снаружи осталось чудовищем. И только огромная алая вывеска «Бар Академия» делала её ещё хуже.

Кто-то бросил вызов. Кто-то глумился. Кто-то издевался. И я хорошо его понимал.

Жаль, моя голова — лишь звенящие осколки. Тяжело смеяться.

И я не так богат, чтобы пить в таком месте — внутри оно было целым дворцом, как и сама Академия, всегда.

Но я не успел увидеть ничего толком. С лестницы закричал старый знакомый:

— А вот и он! Непревзойденный предатель и любимая драгоценность нашего любимого хозяина! Ярослав Орлов!

Все другие звуки исчезли вокруг меня. И даже из пустоты, внутри, в груди вспыхнуло пламя.

Я кинулся к лестнице. Наглый и спокойный Букашкин стоял недвижно, слушая, как звенит каждый мой шаг.

Как болит голова. Кто хозяин этого идиота сегодня?!

— Слава…

— Букашкин!

— Знаешь, меня зовут Эдуард, — он улыбнулся так, что хотелось разбить и расколоть его вдоль всей этой лестницы. — И мы очень тебя ждём.

— Кто «мы»?! — сквозь зубы прошипел я.

— Старые друзья. И твой любимый дядюшка Злат.

Ни рук, ни ног, ни тела.

Никого и ничего. Даже лестница словно в глупом кино — лишь ступени, а вокруг все белое.

Звон смолк. Звуки пропали совсем. Я вбежал наверх.

Застыл в пустоте. Хотелось…

… если бы он взял меня за руку… Но лишь пустота. Я не чувствую. Я не вижу.

Никого. Ничего. Нигде.

— Слава.

Я обернулся и ударил Букашкина в нос. Он завизжал и почти полетел по ступеням обратно. Мне хотелось, чтобы он упал и прозвенел вниз, как дурацкий бубенец. И чтобы я мог впиться и бить, бить, бить за гадкую шутку.

Но меня удержали. Поймали со всех сторон.

И все время, что я кричал и бился, не давали освободиться.

* * *

Меня оставили. Я стоял, потухший, и бездумно смотрел перед собой.

— Слава… — красивый, ласкающий, бархатный, вкрадчивый, властный. Этот голос мне было бы не спутать с другим. И с дядиным особенно. — Как же ты поздно, я заждался тебя. Садись со мной. Выпьешь?

Мягкий тёмный диван. И тонкий, идеально-красивый даже теперь, дядин друг. В темной, шёлковой, струящейся, полурасстегнутой рубашке. Небрежно-томный. Улыбающийся.

Дядя звал его Ренатом, и уважал не настолько, чтобы убеждать меня быть более формальным. Но близко не пускал. Его ко мне — особенно.

Когда дядя был, красота Рената ничего не значила. Ни на что не влияла. Ни до чего не дотягивалась. Ей будто не хватало той особенности, что была в дяде, той души.

Но сейчас дяди не было. И моя усталость не могла оторвать глаз, точно уже попала под гипноз. А если и попала, разве была хоть одна причина бороться?..

— Чего-нибудь приторного, до выпадения зубов. Только без подарков от Тэ, я этого не люблю, и его сын может перекрыть тебе поставку, если не учтешь.

Он усмехнулся, и жестом велел исполнять.

Я дошёл до него. И я сел рядом, без стеснения.

Ренат всего лишь журналист, как и дядя. Иногда он помогал нам. Иногда дядя Валя хотел разбить ему лицо.

Ренат приобнял меня за плечи. Он приятно пахнет, будто вся притягательная гниль в нем научилась притворяться духами. У него ласковые руки, но это — лишь перчатки на безжалостных и острых когтях.

Моё раздражение. Моя обида. Мой гнев. Все затихало от близости Рената. Это странный человек. Это опасный человек. Это злой человек.

Но я такой же точно.

И унылый «Эдуард» с платком у носа этому свидетель.

— Как долго ты не появлялся, Слава, — с ласковым укором выдохнул Ренат. Ни одного ещё вдоха, а ладонь его уже не сжимала моё плечо, а гладила по руке вниз, с размеренной уверенностью мешающей зелье в котле ведьмы.

— И ты тоже, дядюшка Ренат, не спешил, — меж звоном я не увлавливал тиканья часов. Не знал дня. Не знал ночи. Не знал даты.

— Поблагодари меня, — выразительно разрешил Ренат. — Я дал тебе время на траур.

— Спасибо, — мрачно улыбнулся я.

Очень трудно бороться с чушью, которую он говорит. Веришь каждому слову, когда он смотрит. Когда касается. Когда гладит.

Принесли коктейль. Я обнюхал его с удовольствием.

Я не знал даты. Но я знал, в самом деле, что Ренат ждал достаточно долго, чтобы мой гнев не коснулся его. Не убил его за попытку присвоить имя Злата себе. И сам Ренат знал то же. И не решался. И не рисковал.

Неужели прошло больше года?..

Я сделал глоток. Сладость задрожала в каждой секунде. Гладящие руки Рената казались все более естественной частью бытия. Вовсе не нужны мне подарки от Тэ, в виде конфет с дурью. Потому что все ещё власть алкоголя надо мной огромна.

— Так почему же ты так ждал меня? — спросил я, резко. Чтобы не провалиться слишком рано, хотя звон вновь вернулся. Гудел. И шептал, что диван — это чёрная дыра.

— Это очень просто, Слава, — Ренат наклонился. Запах и голос стали ещё крепче, — можешь сам догадаться. Все знают тебя, племянника Злата. Выходит тот, кто тобой признан дядей, и есть Злат.

Ну да.

Я рассмеялся, но не смог отстраниться. Не мог понять, правда ли он гладит меня по колену.

Глотнул ещё, чтобы забыть и эту мысль. Лишь главную.

— Те, что знают меня, знают и дядю Валю.

— Валя, — восхитительно-полно. Восхитительно-шелково. Именно таким голосом нужно было бы звать дядю Валю. Только таким… — Красился. А его глаза такие яркие, что никто не верил, что это настоящие. Меж нами так мало разницы, Слава… Ты различишь, но другие тебе поверят.

Голова такая тяжёлая. Я не попал в ловушку. Я сам загнал себя в неё. Потому что не было причин поступить иначе.

— Ты останешься со мной, — шептал Ренат, так близко, что, казалось, кроме него нет ничего и никого. — Все знают, ты отвязался от Академии обещанием не мстить, но ведь это на тебя не похоже. Я помогу тебе…

— Не поможешь, — вяло огрызнулся я. Сделал ещё глоток. Стало совсем тепло. — Я отомщу Академии, — звон. Мне не нужен эликсир правды, достаточно просто сахара… — Так жестоко, как только возможно для них: наказав по справедливости. Со всеми доказательствами…

Ренат холодно улыбнулся. Поймал мой взгляд, поймал моё лицо в одну из ладоней.

— Но не пропадать же тебе до этого зря?

— Не пропаду. Если ты узнаешь что… Скажи мне. А если продолжишь угощать здесь, у себя, я без проблем назову тебя Златом, перед кем тебе надо.

Потому что дядя Валя это не имя. Это человек, личность и смысл.

Всего, чем я жил.

Пускай Академия ловит Злата. Пускай Академия хватается за голову.

А я найду своего дядю. И мы будем свободны уйти из нашего гадкого города. Даже если он будет мёртвым.

— Хороший мальчик, — Ренат приблизился как-то опасно, а я не отшатнулся, только застыл, глядя в его чёрные глаза.

И не заметил, как упал на диван. И как руки Рената добрались до моей кожи.

Звон.

Это бокал разбился. Вместе со мной.

* * *

Губы целуют, а ногти рвут в клочья. Острые, держат как куклу, оставляя следы и боль сквозь кожу до костей.

Движения ленивы.

Мне плохо. Мне хорошо.

Голова пустая, ватная, словно чужая.

Нас видят. Ему это нравится. А я с каждой попыткой встать получаю ещё глоток.

И вокруг многие делают то же со многими — или так только кажется, слышится…

— С к о л ь к о т ы х о ч е ш ь, З л а т?

Слова двоятся, троятся, звенят в ушах.

Никто не смеет касаться. Лишь он, с жадностью, скрытой за сонным покоем.

— Н е н е т с т с м ы м ы с ы л а. О н т о ль о ль к о м о й.

Кружится. Ускользает. Лжет.

Было бы достаточно много…

Не вырваться… Не очнуться… Не уйти.

* * *

Стон. Стоны со всех сторон. Это болит голова.

Через силу я сел. Красивый и мерзкий Ренат был ещё рядом.

С горы подушек и покрывал на этом бескрайнем полу поднимались помятые девушки и парни, мяли щеки, терли глаза, держались за головы.

Только самые красивые, даже в этот момент тяжёлого утра.

Тошнит. Болит почти все. Синяки на руках и на бёдрах. Царапины на груди. Настоящий дядя не стал бы делать это так.

Не знаю, стал бы я сам. Не с дядей Валей. И не с Нольди, но…

Медленно и осторожно я встал. Лишь бы не упасть назад. Лишь бы устоять.

Но Ренат пробудился от моих стараний тоже.

— Ну куда ты идёшь, Слава? — он улыбался расслабленно. Он не собирался держать. Но он собирался оставить.

— Домой. Куда после такого пиздеца ещё ходят? — даже без гнева. Ещё слишком плохо, чтобы осознать случившееся со всех сторон.

— Тебе не понравилось? — удивление так похоже на искреннее. — А я ведь старался. Даже никому тебя не дал.

Я подавил вдох. Даже если закричать, он ничего не поймёт. И если меня удержали ради Букашкина, за хозяина точно удержат.

— Да и разве есть у тебя дом? Оставайся со мной. Я введу тебя в курс дела. Будешь помогать мне. Станешь моим наследником. Моим фаворитом…

Рвано и быстро. Я фыркнул и повернулся к нему спиной.

— Я буду приходить, когда нужно мне. И когда нужно тебе, если очень попросишь. Наследника ищи среди тех, кто думает долго жить. А фаворита поищи на полу, глядишь, выберешь. Да и что за дело, в курс которого меня надо вводить? Секс с пьяными прямо на полу? Хуйня это, а не дело, сам такое придумаю, если захочу.

Он рассмеялся, глухо и не так чтобы довольно, но глаза его блестели почти азартно. Дядя Валя много говорил мне о нем. И о том, что ему больше по душе вредные, чем покорные — тоже.

Ренат сел, простынь стекла по его плечам вниз, ничего не оставив. Трудно оторваться, несмотря ни на что.

— Ты был так пьян, что ничего не увидел и не понял… А бывают дни и интереснее этого.

— Вот и пригласи меня в интересный день. И не в роли угощения, — есть лишь один способ заставить его сожалеть: разобраться и привлечь внимание Академии. Но я едва ли достаточно морально силен, чтобы сделать это из позиции вечного любовника.

— Но ведь я не угощал тобой никого, кроме себя, — он улыбнулся, улыбнулся, улыбнулся слишком обаятельно. Так, что длинные секунды эта глупость правда казалась аргументом.

— Кроме тех, кому нравится смотреть, — а для тех, кому этого мало, набивал цену, демонстрируя со всех сторон. Надо помнить. Надо осознавать.

Он рассмеялся, низко и весело.

— Хорошо, Слава. Я никак не смогу совсем без такого угощения, как ты, в конце концов… — я укусил себя за язык. Это — ложь, откровенная и наглая. Это чушь. И это несправедливые слова от того, для кого они правда. Я никогда не услышал бы их от дяди Вали… Вот почему они так похожи на топь. — Поэтому, давай, выбери кого хочешь, — только вот рука его уже касалась со всей осторожностью моей ноги.

Я заставил себя обвести пол и всех, что восстали, медленным взглядом. Лучше всего выбрать из девушек, ту, что покажется приятной: тогда я не буду увлечён, но не так, чтобы совсем не мочь сыграть интереса.

Подходящая нашлась слишком просто. Из всех, у неё все ещё были живые, печальные и даже напуганные глаза.

Новый Злат обнимал мою ногу все выше, но совсем не казался тем, кто цепляется в отчаянии…

— Это так дорого, Слава, — он рассмеялся. — Но, конечно, у моего племянника должен быть замечательный вкус, — он потянул. И надавил. Колени подогнулись.

Я снова почти упал к нему в руки.

Нужно уйти. Уйти как можно скорее.

В его глазах нет ни вины, ни сожаления, и чем больше ему можно, тем хуже будет для меня…

Один глубокий вдох. Один поцелуй. Одна сладкая дрожь от касания, несмотря на то, что случилось вчера.

Если я не уйду сейчас, то уже никогда.

В новом поцелуе я укусил его. И отбросил его.

Так много удивления, снова так похожего на настоящее.

Я откатился, и встал. И сломал губы в улыбке.

— Слишком много угощения вредно — ещё надоест.

И верно это смотрелось как самый позорный побег. И каждая его секунда сопровождалась смехом, чудовищным, но все равно ни на ноту не отталикающим.

Звон.

Потолок. Тьма.

Запах.

Мой дом. Мой офис. Моё последнее место.

Я не помню, как дошел. Я не помню, как выбрался.

Я ушёл.

В пустоту. От горячей и ужасной тьмы нового Злата.

Звон.

Не включая света, Евгения нависла надо мной. Вот как. Уже.

— Я тебя за смертью посылала, а, Орлов?

— Почти, — остаться с Ренатом, это и есть смерть. Куда более страшная, чем физическая. — А что такое? Она не явилась?

— Явилась! — крик агентов все равно не живой. Они будто режут воздух, а не кричат. — Люди Тэ устроили разборку с людьми из этого бара.

Нольди. Зачем ты продолжаешь любить меня, Нольди?..

Ведь я был в себе, когда согласился пить. Я знал, чем все закончится… Почти.

— Хм…

— А ты выглядишь так, будто тебя там побили.

— Лучше бы так, — лучше бы так. За драки мне никогда не бывало стыдно, особенно, перед самим собой. — Но там нет ничего интересного. Хозяева просто ловят тех, что напились до хорошего, а потом устраивают оргию, — чушь, конечно: слишком хороши, как на подбор, так что, подбор был, неминуемо, и пьянство тут не при чем. — Что до Академии, то тут совсем просто: мой дорогой сообщник, Букашкин, тоже там ошивается. Очевидно, он и растрепал, что и как. Вот и все.

Нужно именно так. Пусть подозревает дальше, что дядя там. Если я скажу, не поверит, что это настоящий Злат ни за что.

Если я скажу, агенты быстро заметят, что у Злата другие глаза, другой нос, другая цель, другая социальная позиция, другое отношение ко мне, другое все. И тогда они его бросят. Ведь в их глазах, ничего особенного он не сделал.

Евгения сдвинула брови. Евгения темно вздохнула.

— Эта информация ничего не стоит. Последи ещё.

— Не могу, слишком дорогое заведение, — может, это и сработало бы у нее раньше, но сейчас лезть в петлю, чтобы достать информацию, которая того стоит, я уже не стану. Пока не заплатят, в любом случае.

— Тогда можешь забыть.

— Прощай.

Ну что ж. Зря потраченное время. Зря полученные следы. Зря.

А в голове до сих пор звенит.

* * *

В дверь звонили, но я не сразу отличил этот звон от того, что оставался в голове. Но реальный оказался, наконец, слишком настойчивым.

Я открыл. Возмущенная девушка на пороге казалась смутно знакомой. Но я не помнил ее.

— Орлов?!

— Ага. Привет, — криво улыбаясь, кивнул я. Лишь кого-то из тех, дядиных, времен и не хватало. Тем более, кроме Семена и его команды, мне теперь трудно понимать, кто это. — Что нужно?

— Я искала детектива! И мой пес потащил меня сюда!

Как мило. Здорово. Пес, видимо, любит запах пиздеца. Или как это ещё объяснить, включая её уверенность, что псы знают адреса детективов?

Я почти смеялся. А пес, внизу, на ступенях, укоризненно смотрел мне в глаза.

Красивый пес. Породистый. Весь чёрный. И глаза умные, блестящие. Усталые… Тяжело с шумной дурой, полагающейся на тебя и лезущей в неприятности, да?

Я почти засмотрелся, но тут его хозяйка решила напомнить о себе.

— Ну?! — гневно, будто потарапливая меня с тем, о чем уже давно трвердила, крикнула она.

— Проходи, если воспоминания обо мне недостаточно ужасны. Пса тоже можешь взять, но если он съест что-то с пола, меня не вини.

— Сначала я жду: «Прости! Я был уродом! Я изменился! Я так больше не буду!»

Странно. Пока она распиналась, пес смотрел на неё так, словно хотел искусать. Он нравился мне все больше с каждой минутой.

— А кто ты такая?

Она вскрикнула от негодования. Подпрыгнула на месте.

— Кто я?!

— Я тебя знаю?

— Ты похищал меня трижды!

Я помолчал. Трижды похищал. Трижды. Трижды.

Со скрипом и звоном прямо о лоб, вспоминалось. Выплывало.

— Ты была блондинкой.

— Была!

Точно так.

Мелания Ситных. Или Милания. В определённый момент многие такие мелочи теряют вес…

Я ещё раз вгляделся в её глаза. Упрямство юного барана и полное отсутствие рационального мышления.

«Похищал». Как же. Мы с дядей отнюдь не мелкие жулики, готовые по дурости похищать «Вождей краснокожих». Впрочем, все было ещё глупее.

Один раз она налетела на нас, крича, что дядя убил её кошку. Помимо того, что это полная чушь — ведь дядя сам кошатник, каких поискать, тосковавший много дней после смерти своей собственной кошки, Чучи, — так ещё и сама, якобы убитая, кошка на деле влюбилась без памяти в одного из Чучиных сыновей, с которым и сбежала от нерадивых хозяев.

Нам, конечно, удалось донести до упрямой Мили, как все было на самом деле, но она ещё долго не могла нас простить. Преследовала изо всех сил.

Она не была агентом сама, но была дочерью одной из неожиданно болтливых агентш. Очевидно, наслушавшись сказок про страшного, ужасного Злата, она и придумала себе… Кого-то уж совсем сказочно плохого. А сказочным уродам логика действий совершенно ни к чему, вот они и детей едят, и кошек убивают просто так. Против таких, конечно, все средства хороши, вот и Милания, как любая лезущая не в свое дело дура, считала своим долгом помочь остановить зло.

Закономерно, ей это не удавалось.

Но, конечно же, Академия засписала все три раза, когда мы от безысходности, связывали эту дуру, обещали все самое худшее, и бросали там, где Академия могла бы найти — потому что самостоятельно уйти она отказывалась — как страшные пытки, издевательства, жестокость и, конечно, похищения.

— Что ж. Сожалею. Не хотел.

— И я должна верить?!

А теперь она ещё будет винить меня и упрямиться. Здорово.

Пес вот, кажется, уже думает, как бы извиниться за то, что у хозяйки проблемы с головой.

— Это как угодно. Я точно не хотел, чтобы ты скакала по нашему с дядей «логову». А с чем ты пришла сегодня, я тоже готов не узнавать. И все же, пожалуйста, входи и говори.

Разумеется, с видом оскорбленного достоинства, она прошла внутрь. И тут же весьма брезгливо осмотрела общий хаос.

Её пес даже издал некий жалобный звук. Я в их комментарии не нуждался. Понимал сам.

Вытащил из кармана к леденец и сунул в рот, вдруг вызвав у пса совершенно человеческий вздох.

— Ну иди, угощу, — тут же позвал я, и сел рядом с ним на корточки. Вообще-то, наверное, нельзя… Но хозяйка молчит.

Я протянул псу карамельку, а он очень осторожно стянул её с моей ладони, которую потом очень по-кошачьи мягко боднул. Я даже погладил его по голове, почти рассеянно и с удовольствием, пока Мелания не решила напомнить о себе:

— Ну хватит! Я к тебе по делу! Я выиграла конкурс красоты!

Видно, на конкурсе ей не пришлось открыть рта ни разу.

Но желание съязвить погибло под мыслью более значимой. Выходит, Академия все же облажалась. Настолько, что это и дурам ясно. Интересно, что за последствия её настигли. Зачем она явилась ко мне? В любом случае, теперь я это узнаю. Я все узнаю.

— Это была ты.

— Я! А ты что, видел? Ну и как я тебе в коро?.. Вот именно! Я ведь этого не хотела!

Именно так. Не хотела. Поэтому записалась, накрасилась, надела лучшее платье, заплатила за причёску, и кто знает, что сделала ещё. Вполне логично. И очень правдоподобно.

— И дальше что?

— Просто… Моя подруга… Вот она, как раз, мечтала о победе днем и ночью. Так старалась… И проиграла! И стала мне завидовать.

— А я кто? Психолог? — я продолжал гладить пса, так что почти не злился.

— Ты не дослушал! Она теперь пропала!

Пропала. Конкурс из-за Академии, куча агентов, но Растяпкин был напуган, потому что что-то пошло не так. И Евгения была зла. На обеих гражданских дурочек. Надо думать, пропала именно блондинка. Отчаянно ей в тот день не везло…

— А какую ты связь видишь между конкурсом и её пропажей? — я старался, чтобы моя серьёзность не была слишком заметна. Ни к чему Милании слишком быстро решать, что я берусь за её дело. Ни к чему совать своей нос слишком глубоко.

— Ну как? Она обиделась и убежала. Ещё так быстро бежала, даже вещей не взяла, только телефон и ключи от машины.

— Ага, значит, у нее машина. И убежала она сама, и уехала сама. Номер машины, номер телефона, и заодно, адрес. А ещё имя, фамилия и фото, — пришлось все же оторваться от пса, встать, и протянуть Мелании свой блокнот и ручку. — В принципе, поиск тех, что пропали добровольно, входит в список моих услуг. Но жертвам похищения скидок я не предоставляю, скажу сразу.

— Кошмар! У тебя нет совести! Ну ладно. Дело не в деньгах.

— Вот и отлично. Конкурс был вчера, — вчера. Но из-за нового Злата, Евгении и ночи… Кажется, что прошла сотня лет. — И последний раз ты видела её там и тогда. На звонки она?..

— Не отвечает. И дома у неё никого.

Проверим.

— Где её родители?

— Она одна.

— А друзья, кроме тебя?

— Их у нас очень много! — гордо заявила Милания, и её выражение лица мне тут же не понравилось. Как будто она вдруг коснулась любимой темы. — Вот недавно Ли…

— Без этого! — резко оборвал я. Только подробностей жизней всех и каждой её подруги не хватало впихнуть в голову. — Кто из них был на конкурсе?

— Никто не был. И в зале тоже никто не сидел.

— Магия дружбы… — мрачно улыбнулся я. — Ладно, пиши тогда и этих, с адресами. И молодого человека, заодно, если был.

— Да как ты смеешь?! — взвилась Милания. — Не был, а есть, и скоро мы!..

— У неё.

Она осеклась. Даже зависла. Лоб наморщила — ну, она уже смелее Тэ, запретившего бровям заявлять о своей подвижности целиком. Хотя её бы смелость да в нужное русло.

— Нет. Хотя странно, вроде, она всегда хотела, и так старалась… Один раз она даже пыталась украсть моего!

Все больше кажется, что кого-то просто игнорируют, без всяких там проблем.

— Отлично. И вообще, это твоё дело, и я от работы не отказываюсь, только скажи мне, зачем же звать подругой и искать столь подлую гадину?

— Ну я ведь чувствую, что она в беде! — как-то слишком поспешно и совсем невпопад выкрикнула Милания.

Если бы не присутствие на конкурсе Академии, я бы скорее почувствовал, что кому-то не хватает чувства собственной победы, пока короне некому завидовать… Но Академия там была. Возможно, какой бы ни была, Мили права.

— Тогда почувствуй заодно, что не дала мне её фотографии, хотя я просил.

Телефон тут же был сунут мне под нос. Все-таки, блондинка.

Надо сказать, без фона из агентш, вблизи, она все ещё казалась красивой, но немного вульгарной во всем, от волос и до густо намазанной улыбки.

— Ее зовут Нелли. Замкина.

Я кратко кивнул.

— Где она учится? Или работает?

— Мы учимся с ней в одном университете, — важно заявила Мелания. — А работала она где-то непойми где, я там не была.

— Названия и адреса, — с нажимом пояснил я. — Где ты бывала, а где не бывала, меня не волнует.

Она резко и возмущённо дёрнулась.

— По-моему, ты неправильно работаешь с клиентами!

— А ты, по-моему, пришла не нового друга искать, а старого. Найдём твою Нелли, ей рассказывай все, что угодно, а меня интересует только точная информация. Если, конечно, ты хочешь, чтобы я нашёл твою подругу, которую, очевидно, ни полиция, ни Академия искать не станут, потому что нет доказательств того, что исчезновение вообще было.

— Ладно! Я пишу, пишу!

Я бессмысленно кивнул. И снова опустился рядом с её псом. Пес очень печально посмотрел мне в глаза. Эх, собака ты собака, ведь, наверное, просто ждёшь нового угощения. Но мне наверняка нечего тебе предложить… Остаётся гладить и чесать за ухом. Надеюсь, ты не так сильно обижаешься.

— Его зовут Апулей.

— Твоего парня?..

— Пса!

Бедное животное. И это имя… Как будто смутно мне знакомо. Но я не могу вспомнить, где его слышал. Наверное, тогда рядом со мной был дядя.

— Что ж… Ты закончила?

— Закончила.

— Тогда не смею больше задерживать, разве что, мне нужен номер твоего телефона, чтобы доложить о результатах.

— Что?! Ты не собираешься взять меня с собой?!

Я помолчал, глядя ей в глаза. Глаза оставались непробиваемо упрямыми. И совершенно чистыми, как у Семена когда-то.

— Если твоя подруга скрывается от тебя, то другие подруги, которые, возможно, об этом знают, вряд ли признаются при тебе.

— Ерунда! Никто от меня не скрывается!

— Но, знаешь, если очень хочешь, я могу взять Пули вместо тебя, в качестве компромисса.

— Пули?! Ты собираешься убить моих подруг?! Подлый!..

— Да в смысле пса, пришибленная! Не буду же я его правда звать Апулеем.

— А… — она тут же сменила гнев на милость. — Ну нет. Наоборот, при мне мои подруги будут говорить больше, чем при тебе, — ну вот и работала бы детективом сама, раз так… — И тем более, я на машине.

Я чуть было не плюнул. Не надо. Хаос в моем доме это не грязь. Это только вещи, которые нужно разложить по местам снова.

И все же обидно, обидно соглашаться из-за такой мелочи. Город невелик. Но все равно, на колёсах удобнее.

Примечания:

Ярослав то и дело путает букву в имени героини, да, именно так.

Звон — это пустота в голове Мили, бросающей горох моих слов во все стороны.

Она вела машину, не глядя, и без умолку хвалилась всем тем, что сделала она, милосердная и добрая, для завистливой, неблагодарной Нелли. И тем, что любит её все равно, конечно же.

Растяпкину такой любви не пожелаешь.

Подруги их оказались все как одна. Все до единой. Все за одно лицо. Просветленные. С детьми, беременные, замужем.

Мужья же их отличались интересно: будто каждый из них был уникально и особенно мёртв внутри. Жутко даже, не будь они зеркалами для меня.

Никто не видел Нелли. Никто ничего не слышал. Но все знали: она всегда страшно всем завидовала!

Я кивал. Я вспоминал речи Одуванчика. Когда говорят, что кто-то завидует — дели на пятьдесят. Может, зависть его не о том, чем ты хвалишься. А может, её и вовсе нет. Ты просто не нравишься и ничто не стоит за спиной.

Но к чему тогда это звать дружбой, верно? Даже у меня с Растяпкиным отношения лучше.

Еще раз я в этом убедился, когда очередная подружка, с подозрительно знакомыми мелкими чёрными кудряшками, подозрительно знакомыми мелкими кровожадными зубами, силящимися улыбаться, и подозрительно знакомыми протухшими глазами, заявила радостно:

— Конечно, ты заслужила победу, дорогая! Корона не могла достаться этой жалкой шлюшке!

Я подавился вытребованным кофе, и Пули сел напряжённо и прямо.

Ну, это, конечно, интересное дружеское заявление, но волновало меня совсем другое.

— Она вовлечена в проституцию?

— Я этого не говорила! — тут же, точно опомнилась… Кажется, она назвалась Линой. Я перестал запоминать ещё где-то на Алисе, которая, вообще-то, Элис, а еще лучше Элла, а ещё лучше Изабелла.

— Ничего, теперь можете сказать. Это существенно поможет в поисках, — я мог бы милостиво понять, что она использовала слово не в прямом значении, но слишком устал от трепа, разводимого каждой из них с Мили.

— Но я…

— Ну, вы ведь не стали бы называть женщиной лёгкого поведения подругу просто так? — не скрывая злорадства в голосе, протянул я.

В ответ — гневный вздох. И такой настоящий, правдоподобный ужас в глазах Мили!

Лина — пусть остаётся Линой, в конце концов, — вскочила с места.

— А ты кто такой, чтобы об этом спрашивать?! Не предателю учить меня дружбе!

Звон — это только в моей голове. Все начинало противно расползаться и смазываться ещё в самом начале пути, но я мог это игнорировать, потому что привык. Теперь же — будто ударило в колокол, и все обрело несколько лишних контуров.

Где-то на поверхности я знал, что это Мили разболтала ей обо мне, ещё сотни лет назад.

Где-то внутри я рассыпался от смеха, неудержимого и сумасшедшего.

— Он обижает тебя?! — в общую картину ворвался контур побольше и повыше. Пять минут назад этот контур мило наливал мне кофе, и жаловался, полушепотом, что не уверен, заслужил ли такое счастье — быть её мужем. Но теперь он прибежал, чтобы усилить всеобщий звон, и доказать, что, конечно, заслужил сполна.

Я все равно улыбнулся. Я все равно отставил чашку куда-то.

— Я не пытаюсь никого учить, мне просто нужно знать, что не так с этой вашей Нелли! — я закрыл глаза. Нужно передать привет милому новому Злату.

Что-то тёплое ткнулось мне в ноги. Прижалось очень крепко и зарычало низко и угрожающе. Но я знал, что угрожает оно не мне.

— С ней… Все в порядке. Но то, как она одевается, и то, как ведёт себя, и то, что пьёт, и то, какие мужчины ей по душе… Все это сомнительное. А уж как она радовалась, что я развожусь! — контуры медленно становились снова людьми. И недавно строгий муж слабо вздрогнул. А я… Опустил руку Пули на голову. Так странно, что я ему нравлюсь… — Ну не с тобой, не с тобой, ты что! — Лина слишком резко повернулась, и мне снова пришлось закрыть глаза. Главное не до тошноты. — У меня был другой муж, — зачем мне эта информация?.. — Но, конечно, чудовище, но все равно, радоваться такому!.. Тем более, он бы все равно на неё не посмотрел!..

Я вскинул руки, чтобы её остановить.

— Понятно. Кроме одного: зачем ей ваш бывший муж?

— Ну как же? Он очень богатый…

Ещё один выдох.

— Так она человек в поисках денег? Или лёгких денег.

— Скорее, совсем лёгкой жизни. Сесть на шею и ножки свесить, прямо как моя старшая дочь — она с тем мужем оста…

— Ясно. Спасибо.

Слишком много личных, лишних, липких подробностей.

Кофе я все же допил. Но оставаться больше не хотел. Не хотел больше видеть ни одной из подружек. Не хотел больше слышать.

Нужно было искать дальше.

* * *

Чтобы только послушать тишину, хотя бы немного, я выбрал продолжить поиски Нелли в её собственном доме.

Мили, правда, все равно не замолкала всю дорогу, объясняя, как сильно ей за меня пришлось краснеть перед Линой, как неправильно было злить её мужа, хоть он её и распустил, а потом, видно, чтобы не отвечать на вопрос, в чем это выражается, вдруг переключилась на слова более интересные: о том, что Нелли не так давно стала снимать очень даже хороший домик, совсем близко от её собственного. Не забыла добавить, конечно, и то, что не слепая, не глухая и не глупая, и что сама уже стучала и звонила. На вопрос о том, где Нелли достала денег на такой вот домик отвечать не захотела, естественно.

За это я велел ей остановиться у собственного дома и со мной вообще не ходить.

Я подозревал, что она не услышала вторую половину, но шаг взял быстрый, даже слишком быстрый, такой, что вчерашняя ночь во всей своей красе зацвела неприятными ощущениями отовсюду. Хотелось сбросить с себя одежду, чтобы она не касалась кожи нигде совсем. Хотелось закричать. Но вместо этого я только сжал меж зубов конфету — язык боялся откусить в таком порыве.

Ответа на стук и звонки не было.

Поэтому, я открыл дверь сам. Вряд ли это разрешено частным детективам официально, но сто бед — один ответ: так меня научили в Академии. А разве Академия может быть не права в своих методах причинения добра?

Дом встретил меня тишиной, какой-то пластиковой, и пластиковой же идеальностью. Все было так ровно и так гладко, что даже мне, при былом, так и не погибшем, но утонувшем глубоко, стремлении к порядку, казалось непригодным для жизни.

В кухне, в гостиной, в маленькой комнате с большим телевизором все было нетронутое, не живое, не пахнущее будто бы.

Весь первый этаж. И лишь на втором, в самой маленькой из комнат, я нашёл другое.

Дешёвые сигареты на постели. Смятое покрывало. Подушка с пятном и грязный бокал, который, видно, был причиной пятна. Платья на стуле, на полу и на столе. Косметичка с таком жутком беспорядке, в каком даже дядя свою не держал. Выводок туфель, пытающийся прятаться под столом.

Кое-как я нашёл место, чтобы сесть на стуле. Интересно, зачем же так. Нет, когда живёшь один, вполне естественно сидеть в своей комнате, а до остальных и не доходить. Ага. Но только не тогда, когда снимаешь такой вот домик. Ну не для того же он тебе, чтобы ютиться в тесноте?

Впрочем, я почти тут же вспомнил её милых подружек. Может быть, все и просто. Если цель этого дома только в том, чтобы они увидели, что вообще-то, живёт Нелли ничуть не хуже.

А душа запиралась здесь. Здесь и прибрать недолго, но, думаю, никто из них не хотел заходить в маленькую комнату совершенно.

Действительно, нет смысла думать, что кто-то из них даже постарается вспомнить то, что помогло бы. Не более, чем сам факт того, что домик появился недавно. И раз он не её личный, а съемный, то уезжать, бросив вещи, дело все же странное.

Впрочем, осмотрев комнату подробнее, я убедился, что важных документов, украшений и денег в ней не осталось.

— Да уж, госпожа Нелли… Не стал бы я вас искать, но вы меня поймете: мне тоже ужасно нужны деньги, а ваша подружка Мили считает, что может себе позволить их потратить на эмоциональное насилие…

В дверь как будто что-то ударилось, и я почти вздрогнул, но тут же успокоился, когда за этим последовали попытки скрести все ту же дверь.

Я открыл.

Пули поднял на меня печальный взгляд.

Не знаю, самовольно ли он тут. Для его хозяйки, пока что, слишком тихо.

— Что такое, Пули? Ты хочешь найти всё подозрительное через магию собачьего чутья?

Он фыркнул, как-то так оскорбленно и недовольно, и я рассмеялся.

— Наверное, ты скажешь мне, что здесь пахнет падшей женщиной, которую не очень-то любили её дорогие подружки. И будешь прав.

Хотя, может, я преувеличиваю. Короткие платья, вульгарный макияж и даже мнение подружек ещё не делает её такой уж падшей…

Впрочем, Пули все эти вопросы не заинтересовали, и он, чуть подумав, влез мордой в косметичку, вытащил оттуда зубами самую блестящую дрянь из всех возможных, положил её на пол и трагически вздохнул.

Так трагически, что я даже не засмеялся. Хотя был к этому близок.

— Боюсь, это нам в деле не поможет, — и все равно, опустился рядом. — Но… Мой дядя тоже любил такие… Как размаляюется, так туши свет, — как будто бы даже смешно, а внутри паршиво. В конце концов, дядю устраивала реакция вроде смеха. Но мне-то всегда нравилось на него смотреть. И главное, это был он, настоящий дядя, а не… Не…

Ещё одна конфета прозвенела. Неважно.

Блесток оказалось так много, что часть уже гордо сияла у пса на носу. Нет, ещё ведь съест, ещё ведь потом неизвестно… Кое-как, я нашёл пару ватных дисков в хаосе, и старательно стёр блёстки. — Но тебе, видишь ли, это не на пользу…

И лишь после я поднял и палетку. И тут же, что-то скользнуло, отлепилось от её дна.

Визитная карточка.

Красивая, дорогая, твердая, но явно проведшая многовато времени среди косметики. Имя на ней оказалось закрашено, замазано, зачеркнуто со всеми стараниями, почти до дыры. Но вот адрес и номер телефона остались.

Что ж. Наведаемся. Предупреждать о своём визите звонком — лишнее.

— Слушай, Пули, я ведь пошутил… А ты, похоже, и правда интересную штуку нашёл.

В благодарность, конечно, он тут же получил ещё одну конфету. Конфету он, конечно, сгрыз, но смотрел на меня скорее растерянно, чем гордо. Видимо, все же, случайность. Визитные карточки по запаху не найти…

Внизу меня уже ждала все та же Мили. Скрестив руки на груди. А за её спиной, с выражением лица прямо в точности таким же негодующим, стоял блондин, постарше, чем дядя. Это был ровно такой блондин, на которого не очень-то хочется смотреть: глаза болят от белизны и отсутствия таких удобных ориентиров, как ресницы и брови. И глаза бледные — вот у «Евгении» такой беды не наблюдается, хотя ресницы и брови тоже едва различимы.

Хотя, это неважно, на фоне другого факта. Я знал этого, бесцветнтого.

Естестественно, он знал меня тоже.

— Ор-лов.

Да, вот прямо так, по слогам, сквозь зубы.

Я усмехнулся. Нет, это не весело. Этот человек один из тех, кто мог бы меня пристрелить.

Один из тех, кому удалось уцелеть при облаве на ОВПГ. Хотя никакого ОВПГ уже нет в помине, но господин Тэ есть, как есть и вот этот.

Дракон. Конечно, весело смеяться над столь претенциозным именем, но это сейчас. Во время проникновения на их вечеринку было совсем не до смеха.

— Люблю, когда мою фамилию так произносят: сразу акцент на любви, а это мило — я сам с ней ни у кого не ассоциируюсь.

— Что ты делаешь с моей дочерью?

— Разве я что-то с ней делаю? — ответил я прежде, чем в это вдуматься.

Дочь. Его дочь. Милания. Дочь агентши… Вот как.

Жестокое наказание за все, что делало ОВПГ, каким бы незначительным его ни считал Истребитель. Я, конечно, верю в любовь, и даже в любовь между агентом и преступником мог бы поверить, но только не в этом случае. Интересно, как им удалось это ему навязать? Должно быть, положение было впрямь плохое, а значит, поводов для ненависти ко мне у него ещё больше.

Однако, ни мне, ни дяде он ни разу не вменил в вину «похищений» милой доченьки. Едва ли он не знал.

— Это не он делает, это я его наняла, чтобы он нашёл мою Нелли! — закричала Мили, вызвав скривление отцовского лица, видимо, сразу по всем поводам: моей работы, существования Нелли и крика как такового.

— Дочь, — в этом слове один слог, но господин Дракон из ОВПГ постарался и будто вернулся во времена, когда «ь» была гласной буквой. — Твоя сомнительная подружка не стоит того, чтобы проводить время хотя бы с одним из Орловых, — я укусил себя за язык, и понял, что даже его будто бы коснулась прошлая ночь. Нельзя выдавать эмоции и нельзя кричать. — Мне ведь правду сказали? Вчера ты подтвердил, что Злат вернулся? Правда, мне передали так же, что ты был глубоко пьян.

М-м. Точно. Значит, я ещё умудрился что-то кому-то подтвердить в том состоянии. Все было в тумане, запомнился только Ренат.

— Да, Злат вернулся, — пусть об этом знают все, я не отрекусь от слов. Те, кто знал дядю Валю толком, быстро все поймут. Остальные, которым он зачем-то нужен, определённо, не умирают от любви. — А что, странно было отпраздновать?

Господин Дракон из ОВПГ усмехнулся, скорее мрачно. Мили прижала руки к щекам, как будто хотела сыграть ужас. И только Пули как-то тихо простонал на своём, собачьем.

— Вот тогда тем более, моя дочь не должна находиться в твоём обществе.

А я что, против?

— Но Нелли моя подруга! — против, естестсвенно, сама дочь. — Я должна найти её, она в беде, я уверена!

Нет. Или, вернее, не совсем.

Теперь я понимал её куда лучше. Просто ей хочется, чтобы Нелли была в беде. Она будет переживать искренне, она может быть, даже будет искренне плакать, но все равно — это лишь фантазия. Мечта об опасном приключении в обществе ужасных людей, ради неблагодарной подруги. Верно, она и подругой стала… Потому, почему Нольди привязался ко мне: это был человек совсем из другого мира и он мог принести столько всего нового с собой. И даже возможность страдать, терзаться из-за кого-то, не чувствовать себя на вечной подушке идеальной безопасности.

— Ну что ж, ты ведь ему платишь, чтобы он её нашёл, вот пусть и ищет. Самостоятельно. И, надеюсь, не задорого.

— Не задорого я готов только прекратить дело, — без промедлений ответил я. Мне это не подходит, за работу с такими, как Мили, всегда требуется ещё и компенсация морального вреда. — За такое развлечение мало не берут. А если бы…

— Какое развлечение?! Я переживаю за подругу!

Если бы переживала, если бы осознавала реальность угрозы, не тратила бы время на рассказы о том, как не хотела корону мисс город N.

— А если бы вы хотели проверить жену на верность, это стоило бы ещё дороже. Потому что это тоже развлечение: беспокоиться, переживать, злиться.

У Мили глаза на лоб полезли от возмущения, но господин Дракон только мрачно хмыкнул.

— Я так не развлекаюсь. У меня нет никаких сомнений.

Думаю, я знаю, почему. Какой тягостный союз… И мне Академия была бы рада навязать точно такой же, но, видно, я и без того справляюсь с собственным уничтожением.

— Ну а ваша дочь развлекается: её подруга, скорее всего, сама сбежала. И искать её, когда мог расследовать что-то серьёзное, мне не очень улыбается.

— Тогда ещё лучше, можешь ничего не расследовать совершенно бесплатно.

Я не гасил улыбки. И дождался нового возмущения Мелании, само собой:

— Да как вы оба можете?! Нелли не сбегала, я это знаю! Её нужно найти! Если вы!.. Если ты!.. Я сбегу и сама найду её!

— А я помогу, — не давая господину Дракону сделать вздоха для своей растянутой отповеди, подхватил я. — Если вы вдруг решите оставить меня ни с чем.

— А не вернуть ли тебя, Орлов, к дяде, разобранным на части? — он улыбался, но угроза угрозой быть не переставала.

Пули низко заворчал в его сторону и встал так, словно хотел меня защитить — не думал, что могу так понравиться собаке.

Я небрежно дернул плечами.

— Нет причины начинать все это. Я, в любом случае, не смогу придумать цифру, которая бы вас ужаснула. Тем более, речь идёт о том, чтобы эту девушку найти, и именно найти.

Все напряжение будто по щелчку исчезло.

— Вот как, значит, только в случае успеха… В таком случае, ни мне, ни вам невыгодно растягивать расследование. На этом расстанемся.

* * *

Милания закатила скандал, истерику, показательное возмущение, но все равно была уведена домой. Я толком не слушал, но от звука было не скрыться.

И лишь уйдя от неё далеко смог заметить, услышать по слабому цокоту коготков.

— Пули, — и правда, пес все ещё был со мной. Он поднял невероятно грустные глаза на меня. — Твоя хозяйка будет на нас обижаться, — наставительно заметил я все равно.

Ничего. Мне даже приятно. Поругаться не беда, а целая живая собака, которой я нравлюсь это приятно. Хотя я плохой спутник.

Пули тяжело и выразительно вздохнул. Он тоже понимал все риски. Что ж, приятно иметь дело. Приятнее, чем с Мили и её папочкой.

Но новый вздох пса ждал меня у блинной. Вздох, а потом — мягкий тык носом и головой в ногу, в нужную сторону.

Ну… Да. Пару блинов с мясом, до полного разорения.

Мы сели вдвоём за столик у веранды, и Пули тяжело положил голову мне на колено. Он даже как будто не хотел выпросить себе — но я его, естественно, угощал, — а только следил за мной.

А я все смотрел ему в глаза. Уставшие такие, грустные, но все же… Добрые. Ко мне добрые.

И умные, безусловно. Может быть, Мелания не так много сочиняет. Может быть, Пули правда привёл её ко мне? Но с чего бы?

— Сколько себя помню, никогда не был любимцем животных, — признался я, опуская ладонь псу на голову.

Только дядина кошка меня любила, потому что считала, что я один из её котят.

Пули лизнул моё запястье.

Скоро я, наверное, перестану звенеть. Перейду на что-то более… Растерянное. Скоро я начну понимать зверей и перестану понимать людей. Неважно. Только найти дядю. И протянуть до тех пор.

* * *

— А её ещё не отчислили, что ли? — усталого вида парень смотрел мне в глаза довольно безразлично. В институт с собаками не пускали, Пули остался внизу. Но меня кое-как, за показ паспорта, приняли за абитуриента, хотя я уже не в том возрасте. Но все как один сокурсники Нелли реагировали одинаково. И даже этот, хотя он староста. — Не знаю, где она. Сюда она ходила только спать и строить глазки тем, у которых можно списать.

— О, так я бы ей понравился, — почти живо улыбнулся я.

Но староста окинул меня таким взглядом, словно хотел утопить.

— Не похож на богача. А так ей все, кто при деньгах, нравились. Тебе-то она зачем?

— Продам её и тоже буду при деньгах, — ядовито улыбнулся я. Но после дёрнул плечами и пояснил нормальнее: — У меня к ней разговор, а она где-то прячется.

Староста меня послал. В деканат.

Только я добраться не успел.

Словно в кошмаре, заставив померкнуть в коридоре весь свет и солнечный — тоже, разбив весь мир разом, меня позвал голос:

— Слава.

Лишь бы не потерять дыхание. Лишь бы не потерять себя.

Я раскатал улыбку по губам.

— Дядюшка.

— Осторожнее, мы в приличном месте.

Беспечно. Легко. Он зашагал ко мне, заставляя разбитый мир вздрагивать каждый раз. Маленькие осколки так противно и тонко звенят. Так скрипят на зубах. Так режут каждый кусочек кожи.

Как бы не потемнело в глазах.

Это всего лишь Ренат.

От его улыбки выворачивает. От его улыбки все дрожит.

— Что ты здесь делаешь? — он коснулся моей щеки. Он был так доволен.

«А что здесь делаешь ты?»

Неужели, это тот университет. Тот. И ничто во мне не щелкнуло. Я ведь был здесь. Дядя Валя был здесь. Двадцать лет назад, когда учился. Или больше? Больше…

Ренат, Валя, Нелли. Нелли. Училась у тебя, Ренат? Должен ли я спросить?

Нет. Ни за что. Твоя помощь стоит слишком дорого.

— Тут много журналистов, а журналисты внимательнее обычных людей. Может, кто что знает о Вале, пусть случайно, — но я ходил. Я донимал всех, кого ловил. Нет. Академия умеет прятать свои тайны. Никому и ничего…

— Нет, — Ренат гладил ласково и больно. Он гипнотизировал, не понимая… — Вовсе нет. Я бы знал.

— Но не сказал бы мне, ты же не хочешь, чтобы он вернулся.

— Но он и не вернётся. Он умер. Мне казалось, ты это знаешь.

Дышать. Дышать!

Я знаю. Я знаю! Больше, чем он, больше, чем кто угодно!

Я весь дрожу.

— Ты его видел… Мёртвым? — голос меня подвёл, истончился. — Кто-нибудь видел? Есть хоть одна причина?!

— Тише, — он обнял меня за плечи. Так заботливо. Так глубоко когтями под кожу. — Зайдём в кабинет, я тебя успокою. Посмотри на себя, Слава, тебе совсем не место в университете. Вернись в Академию, там твой облик никого не напгуает, а эстетически восхитит.

Слова как густой напиток все плотнее занимают место в пустоте. Скоро они займут все. Скоро они утопят и разорвут.

— Мне плевать, пусть боятся, — я сбросил его руки, но от этого было больнее. — Всё равно, я должен попытать удачу.

— Но ведь тебе так редко везёт, Слава… Будь осторожен, пожалуйста, я прошу тебя.

Но никакой опасности в институте больше не было. И никакой информации тоже.

* * *

Звон — это каблуки по сырому асфальту.

Звон — это холодный, измокший город.

Звон — это спешка несчастного Пули, все ещё идущего со мной.

Звон... Это бездушная пустота во мне.

И «Звон» — это ничтожный, дешёвый бар, в котором Нелли работала.

Сюда без вопросов пустили с собакой. От полутьмы болели глаза и хотелось совсем их закрыть. Но я лишь полуприкрыл их, читая список напитков. Здесь я мог бы себе позволить сидеть целый вечер… Если бы собирался не есть оставшиеся дни.

Тем не менее, чтобы ждать и чтобы говорить, я потребовал:

— Что-нибудь очень сладкое из напитков.

Но не скажу, быстрее получил стакан или девчонку, расписанную ещё гуще Нелли.

— И кого красивый мальчик собирается напоить?

Что ж, не похоже, что она посетитель.

— Красивую девочку, которая любит болтать.

— Подарки за длинный язык почти каждый раз, — она рассмеялась. — И о чем нужно болтать?

— А вот о ней, — я показал телефон с фотографией Нелли.

— О… — она мягко подняла брови. — А мальчик очень богат? Иначе, он опоздал.

— Опоздал?

— Её увели повыше. Вот карточка. Но ведь она не единственная девочка на земле, так что…

Но я больше не слушал. Стеклянными глазами я смотрел на карточку. Точно такую, какую видел в доме у Нелли, только без зачеркнутых частей.

«Злат. Бар «Академия»

Больной смешок. Ещё. Ещё один.

Скоро я так хохотал, что болела голова. Так, что меня выкинули из бара, и я остался сидеть на бордюре. Так, что несчастный Пули, скуля, долго не мог довылизывать моё лицо до возвращения к нормальности.

Да и куда там, какая нормальность?!

Снова он, снова Ренат. Ренат. Снова его этот бар.

Нет, беда не в баре. В нем самом. В том, что было даже и в университете, где вокруг люди. Да и ничего такого сам Ренат не сделал, проблема в моем состоянии!

Пойти туда снова, рискуя распрощаться с плывущей головой совсем. Не пойти туда, и остаться жалким, слабым ничтожеством, на потеху господину Дракону, и слушать, слушать, слушать нытье Мили.

Я схватился за голову.

И сквозь смех почти не услышал, как звонит телефон. Почти не осознал, пока не услышал в трубке рыдания.

Жалобный тяф. Проблеск.

— Спокойно, Мили, Пули со мной, он жив и здоров.

Но она не успокоилась. Она рыдала горче и старательнее некуда.

— Яро… Ааааав! Нелли! Нелли!.. Она в больнице, к ней никого не пускают!.. Попала… Аварию!.. Её… Её… Кто-то хотел уби-и-иить!